«Картахена» audiokitabından sitatlar
Мы – то, чем мы притворяемся.
Она материализовалась у меня перед носом и так мрачно сказала доброе утро, что утро сразу испортилось.
С. 153: «Люди повсюду ищут смысл, а натыкаются только друг на друга».
Жить с этим нельзя, зато очень удобно убивать.
Когда в доме нет мужчин, любая работа кажется лишней.
– Что, если бы вся история человеческих войн и распрей за ночь стерлась бы из нашей реальности и мы проснулись бы, не зная, кто такие мусульмане, евреи, украинцы или баски? Представь, что этого просто нет в памяти, а карта существует только географическая. С горами и долами. Никто никому не должен, никого не угнетали, не пускали пух из подушек. Сколько времени ушло бы тогда на новую вражду?
– Думаю, немного, – сказал Маркус, с готовностью поднимая бокал.
– Черта с два. Войны начинаются в памяти… – клошар крепко постучал себя по лбу, – а заканчиваются в беспамятстве. Как любовь или, скажем, ненависть. Ты думаешь, что человек тебе неприятен, а на деле он напоминает тебе что-то знакомое, мерзкое или опасное. Или печную дверцу, о которую ты уже обжигался. А причину ненавидеть его в настоящем ты будешь искать, пока не найдешь.
– Ненавидеть можно только того, кто знает, что ты его ненавидишь. А иначе какой от этого толк? – заметил Маркус.
– Низкие чувства лучше держать при себе и не позориться, – сказал старик, усаживаясь и приникая к стакану. – Другое дело месть.
– Не вижу никакой разницы между ненавистью и местью.
– Ты когда-нибудь ел сухари с сушеными пчелами?
– Нет, не приходилось.
– Говорят, улей с мертвыми пчелами, принесенный с пасеки, однажды забыли на кухне, и он случайно опрокинулся в тесто у булочника. Ученик булочника явился спозаранку и принял пчел за изюм. Закатал их в тесто, накрутил к празднику разных пандоро и поставил в печь. Вот уж ему досталось, когда все сели обедать. Понимаешь?
– Не очень.
– Ты принимаешь дохлых пчел за изюм, парень. Все знают, что есть мертвецы, которых нельзя примирить со смертью. Человек, которого убили как собаку, продолжает взывать к отмщению. Его не сравнить с воином, который сам выбрал себе кончину.
Если человек и вправду остров, то остров почти необитаемый. Его постоялец бродит по кромке воды, топчет сочные хвощи в лесах, но боится спускаться в пещеры, ведущие вниз, и до самой смерти снует по верхнему слою, сладкому и понятному, как глазурь на ромовой бабе.
С тех пор, как я начал эту книгу, меня все время преследует подозрение, что мои невозможности проступили по всему телу будто татуировки, и люди могут их видеть, качать головами и относиться ко мне с сомнением. Каждая собака видит, что я не могу сопротивляться грубому настоянию. Не умею торговаться. Панически боюсь наглости. Черта с два открою консервную банку камнем.
Возраст положено отсчитывать от конца линии, просто не все это понимают.
Я всегда по утрам мою руки с мылом, потому что во сне к пальцам прилипают scintille di morte – искры смерти, и такими руками нельзя трогать лицо, можно занести заразу.
