«Закон обратного волшебства» audiokitabından sitatlar
была только борьба за власть. Не за идею. Власть привлекательнее всего остального, и ничего нового в этом нет со времен убийства Цезаря. Этих, которые боролись за идею, просто использовали те, которые боролись за власть. А террор и тогда, и сейчас – просто террор. Борьба против своих. Война с мирным населением. Идеалы тут ни при чем, Марфа Васильевна.
все делось, почему ушло? И лет-то им немного, ему сорок, а ей… сколько ей-то? Тридцать восемь, что ли? Или тридцать семь?.. Вот и лет немного, а вон какая жизнь вышла – скучная, убогая, нерадостная, унылая, как кастрированный тещин кот.
Анфиса разочарованно протянула: – Ну Кла-ава! Значит, ты к нему так и не подошла? – Куда ж я к
продвинутости невыносимо матерились. Подлый пакет без ручки выскользнул из перчатки и плюхнулся в грязь. – Ну что такое! – шепотом воскликнула Наталья и подхватила пакет. – Вот наказание-то! С полиэтиленового днища текла вода, теперь на колени его не поставить, придется или держать на весу, или пристраивать на пол
и Анфиса даже сделала шаг назад, на всякий случай.
Бабушка изящно доела, отряхнула пальцы, убрала с колен салфетку, откинулась на спинку и с удовольствием закурила. Расслабленно она всегда сидела только в кресле, а на стуле – с прямой спиной и сомкнутыми коленями, как солдат на параде. Считала, что разваливаться женщина решительно не может себе позволить, если только она настоящая женщина, конечно. То, что она откинулась на спинку, могло означать, что сейчас «будет история».
залитой кровью рубахе. Ладонью он прижимал висок и щеку. Все шарахнулись от него в разные стороны, и он как-то в одну секунду оказался в полном одиночестве в залитом солнцем аптечном зале, и Анфиса видела только, что из-под его пальцев, как в замедленной съемке, стекает
получалось. Мика появилась совершенно неожиданно, он даже не успел соответствующим
оглянулся и сел на вчерашнее место, под полку. – Берегите голову, – пробурчала Анфиса
петляла между соснами, словно специально запутывала следы. Потом деревья расступились, и открылся дом – двухэтажный, широкий, всегда напоминавший
