Виталий Серов

которой Бовуар и Сартр, эта интеллектуально-симбиотическая парочка, садились за столики в кафе Руана, Гавра или Парижа. Окружающие не существуют для них как люди. Они вдвоем – единственные по-настоящему чувствующие существа. Остальное человечество – не более чем декорация для их мысленных построений. Увлекательная, но в конечном счете ограниченная позиция: Сартр и Бовуар это ясно чувствуют, ибо неизбежной расплатой за мнимую уникальность становится утрата непосредственности и полноты бытия[43].

Помнишь ли ты наши безмятежные часы, когда на свете были только мы и только друг для друга? Вот был триумф! Мы были так свободны, так горды, внимательны, мы так цвели и так сверкали, душой и сердцем, глазами и лицом, мы пребывали в райском мире друг подле друга! Гёльдерлин

В 1929 году никто уже не надеется на будущее. И никто не хочет вспоминать о прошлом. Поэтому все так увлечены настоящим.

Но и до этого момента ужин был, по словам тещи, «не особенно душевным». На обратном пути, в громыхающем трамвае она слышит, как часы на Одеонсплац бьют двенадцать раз. Спина болит, а муж, профессор математики Альфред Прингсгейм, сидит рядом с ней и пишет какие-то расчеты со сложными простыми числами. Как неромантично. А на соседней улице этой ночью сидит Карл Валентин и пишет Лизль Карлштадт: «Пусть нас никогда не оставят здоровье и наш чудесный юмор, будь молодцом, моя милая Лизочка». Как романтично.