Kitabı oxu: «Татарская деревня. Сборник рассказов № 17»

© А. Гасанов, 2017

ISBN 978-5-4485-1776-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Наталия Борисовна

…Жила в нашем подъезде моя одноклассница Илонка. Толстая весёлая девчонка, на-половину армянка, на-половину русская. Кудрявая, с шикарной шевелюрой, белокожая, с огромными верблюжьими ресницами. Мать её, Наталья Борисовна, давно уже развелась, и жила с дочкой вдвоём. Илонка бегала по двору оторва-оторвой, хотя всегда была и одета и накормлена, а Наталья Борисовна каждый вечер играла на пианино, регулярно нервируя весь подъезд, и пела грудным контральто «…Оружьем на со-олнце сверка-а-а-я!..»

Илонка, закончив школу, неожиданно для всех выскочила замуж, и умотала куда-то в Венгрию. А Наталия Борисовна осталась одна. Удивительно всегда выглядела она. Женщине далеко за полтинник, былая краса увяла, хотя Наталия Борисовна и придерживалась пуританского образа жизни, и теперь, всё ещё по-привычке видимо, хорошась и нафуфыриваясь, она всё время вызывала своим видом улыбку и недоумение. Огромные массивные каблуки, юбка в пол, кружевная блуза, причёска «а-ля эспаньоль» на фоне изможденного диетами, морщинистого тела, смотрелись настораживающе. А когда Илонка смоталась, Наталья Борисовна и вообще покатилась по наклонной. Нет, она не пила и не курила, мужиков не водила, и являла собой образ дамы в летах, упорно неувядающей и молодящейся, и прыть её в этом деле обескураживала. Мало того, Наталья Борисовна закончила курсы психологии и практической магии, и, кроме того, что она преподавала английский язык в школе, откуда её настойчиво пытались всё время отправить на пенсию, она ещё и подрядилась психологом в младшие классы. Мамашки прибегали к директору:

– Чё за дура у вас тут детям мозги вставляет?..

Директриса пожимала плечами, типа «шо такое?», хотя была в курсе.

– Вы об чём?

– Чё за дура у вас теперь?, – орали родители, красные от гнева, – На кой чёрт вы её поставили?..

А Наталья Борисовна, проводя психологический тест для каждого из первоклашек, старалась от души, и вкладывала в работу всю душу:

– Вот, смотри и слушай меня внимательно, – говорила она, ложась грудью на парту, приближая лицо к самому носу первоклашки, – Па-ра-ход… Что?.. Де-ла-ет?..

Первоклассник, с опаской поглядывая на хищный маникюр психолога (кроваво-чёрные когти в три сантиметра длиной), вежливо улыбался:

– Плывёт.

– Нет!, – резко перебивала Наталья Борисовна, разгибаясь, – Ты не волнуйся!.. Ты главное – не волнуйся!.. Ты сейчас внимательно послушай меня и постарайся ответить. Хорошо?..

И она строго ждёт, когда мальчик кивнёт.

– А теперь слушай меня внимательно, – говорит Наталья Борисовна, медленно приближая к лицу ребёнка макияж ведьмы на дискотеке, – Па!.. Ра!.. Ход!.. Что?.. Де.. Ла.. Ет..?..

Тщательно подумав, перепуганный насмерть ребёнок затравленно шепчет:

– Гудит?..

– Нет!!.., – с сожалением перебивает Наталия Борисовна, начиная терять терпение, – Ты не волнуйся, самое главное!.. Ты не волнуйся!.. Успокойся!.. Послушай меня внимательно и не торопись!.. Хорошо?.. Ты меня понимаешь?.. Ты слышишь меня?..

Ребёнок вжимает плечи, сползая под парту, но Наталия Борисовна терпеливо подбирает слова, нависая над столом, приближая лицо сверху:

– Подумай внимательно. Хорошо?.. Подумай как следует! Ты меня слышишь?.. А?.. Па-ра-ход… Что?.. Делает?.. Ты не волнуйся!..

Ребёнок, вжимая позвоночник в стул, втягивая голову, начинает моргать и всхлипывать.

… – Вы представляете?!, – орала очередная мамаша в кабинете директора, – Эта дура довела моего сына до слёз!.. Ребёнок наотрез отказывается идти в школу!..

Директриса устало вздыхает, совершенно задолбавшись объяснять каждый раз одно и то же:

– Ну… Извините, ради бога!.. Старый преподаватель… Заслуженный Учитель… Понимаете?.. Простите, пожалуйста… Ей до пенсии совсем чуть-чуть осталось… Одни только благодарности… Выслуга лет… Я же не могу её…

(Наталье Борисовне на пенсию можно было уйти семь лет назад!)

… – Очень хороший педагог…

– Дура она у вас конченная!, – орала мамаша, – Старая дура!.. Ненормальная дура!..

Директриса, уже десять раз разбиравшаяся на эту тему, знает наверняка – успокоившись и остыв, мамашка тоже будет извиняться, тоже объяснит, что, мол, время у нас такое, а перед самой дверью обязательно спросит, оборачиваясь со смешком:

– А чё он делает-то?.. Пароход?.. Если он не гудит и не плывёт…

Директриса вздыхает, отводя глаза:

– Он «перевозит пассажиров»…

И прощание предсказуемо задерживается я ещё на две-три минуты восклицаний, шутливых проклятий и нервного смеха…

… – И вы извините, пожалуйста… Тоже…

– Да я понимаю, понимаю, простите… «Психолог!»…

…И вот, Наталью Борисовну, наконец, торжественно выперли из школы.

Женщина заметно преобразилась.

Поносив ещё месяц официоз в прикиде, Наталья Борисовна постепенно отказалась от яркого макияжа к облегчению соседей. Согласитесь, жутковатое зрелище встретить за-полночь на лестничной площадке ярко накрашенную старуху в мини-юбке и с мусорным ведром.

Свои вечерние концерты под фортепиано Наталия Борисовна почти забросила, и лишь иногда среди ночи вдруг кто-нибудь из соседей подпрыгивал во сне, услышав неожиданно гром клавиш и высокий грудной вопль – «… Нет! Не любил ты!.. Совсем не любил ты!..»

А потом Наталью Борисовну видели во дворе с собакой.

Все вздохнули с умилением. Ведь это хорошо же!.. Одинокая, порядочная дама, чтобы скрасить свою жизнь, коротает досуг с холёной взрослой псиной. И одиночество ни так гложет, и вообще… Наталья Борисовна проживала на четвёртом этаже, и из дома напротив некоторые теперь видели по вечерам, как женщина, вымыв пса, кутала его, словно младенца, в простыню, и качала и прибаукивала на распев по-старушечьи:

– Шарик наш посратушки… Шарик наш поссатушки… А потом пожратушки… А потом гулятушки… Ой ты ясный сокол мой!.. Ой ты свет-царевич мой!… Шарик-свет царевич мой!.. Ой же ты кормилец мой!..

И тугоспеленатый накормленный до отрыжки Шарик, охреневающий от обилия заботы, терпеливо вздыхает, с трудом сдерживаясь, дослушивая бесконечную колыбельную.

По двору Шарик ходит с забинтованными лапами, потешно задирая их и подскальзываясь. Наталья Борисовна регулярно стрижёт ему когти под самый палец, когти кровят, повязки в красных пятнах… Пса Наталья каждый день лечит, возмущаясь и сочувствуя сама себе на весь двор. То «что-то ты съел, наверное! Опять клизму ставить надо!..», то «…это аллергическое, наверное!.. Сейчас придём, и я тебя полечу как следует!..» Очумевший пёс (где она его нарыла?) несколько раз вырывался и убегал, и Наталья Борисовна сутками бегала по городу, причитая и призывая пса к совести с огромным кровавым куском мяса в руке. И потом пёс сдох, наконец-то.

… – Сволочи!.., – несколько дней кричала с балкона Наталья Борисовна, – Все люди, которые проживают в этом доме – все сволочи!.. Я знаю, что вы меня сейчас слышите!.. Вот сидите и слушайте – вы сволочи!.. И вы, и дети ваши, все – сволочи!.. Невинную собаку отравить!.. Сволочи бессердечные!.. Будьте вы прокляты, твари!.. Вот и весь мой сказ!..

Покричав с полчаса, Наталья Борисовна с сердцем хлопала дверью балкона, и, погревшись пять минут, выходила с новыми силами:

– Сволочи и подлецы!.., – кричала она визгливо в морозное небо.

…Я вернулся из армии, женился и сразу зафигачил дочь. Жил я уже отдельно от родителей, и как-то проходил мимо родного дома.

…Возле мусорного контейнера на снегу небрежно рассыпано штук сто чёрно-белых фотографий. Вот маленькую Илонку целует молодая Наталья Борисовна, а рядом счастливо улыбается курчавый мужик. Вот Илонка первоклассница, Наталья Борисовна с короткой причёской рядышком, руки развела, обняться приглашает. Вот новогодняя ёлка, смазанный снимок, детишки в масках. Вот Илонкина мамаша в полный рост с новой сумкой и в лаковых босоножках с какой-то подругой, лица серьёзные, причёски двухэтажные… Штук сто фотографий, ей-богу!.. Весь семейный альбом. Люди ходят, наступают на мокрые, рваные уже фотографии. Есть портретные, большие. Бабушка в платочке какая-то губки поджала… Строгий дед с бабкой, а посередине молодая парочка лыбится…

…Наталья Борисовна окончательно свихнулась, и ходила по улице, пугая своим видом. На улице дождь и ветер, а старая женщина совершенно этого не замечает, выскочила в рубахе мужской и босиком, худая, как скелет, но с жутким макияжем, пальцы на руке обожжённые (свет отключили за неуплату, спичками ночью светила в квартире, ногти оплавленные):

… – Я им так и скажу!.. Вы что же думаете?.. Я так и скажу сейчас!.., – кому-то она всё доказывает, шлёпая по лужам и трясясь от холода, – Это же ни в какие ворота не влазиет!.. Скоты!..

Пианино давно расстроилось, несколько клавиш западает, и голодная до полуобморока Наталья Борисовна настойчиво подбирает по ночам мелодию, чудовищно фальшивя, а ей стучат в стену, и она краснеет от крика:

– Сволочи!.. Я так и скажу вам – сволочи вы все!..

Спасаясь от холода (окно разбила утюгом, ругаясь с соседями, которые запрыгивали с тротуара на балкон четвёртого этажа), она как-то чуть не сожгла дом, поджигая газеты, кто-то вызвал пожарных, заметив дым, и вот Наталью Борисовну, брыкающуюся и визжащую, под руки выводили из подъезда, а она, совершенно обезумевшая и прозрачная, разбивая в кровь босые закоченевшие ноги, тощая и белая, кричала своим контральто:

– Т-ты смотри, какие сволочи!.. Т-ты смотри!..

…Фотографии ещё месяц валялись по всему двору.

А ближе к весне в их квартире начался ремонт.

Квартиру получила многодетная семья какого-то сантехника-узбека, и всё успокоилось. Целая бригада земляков сантехника с колоссальным трудом вытащила пианино из подъезда, погрузили на грузовик и увезли куда-то. Говорили, что внутри пианино нашли мумифицированного Шарика с забинтованными лапами, одетого в детские штанишки, шапочку и курточку…

****

Серьёзное дело

– Не побеспокою?.., – Василий Сергеевич начинает привычно с порога, издалека сообщая о своём приближении, – Не побеспокою, говорю, милая?

– Здравствуйте, Василий Сергеевич, – красавица Верочка сияет белым халатиком. Сложив ухоженные лапки на столе, она улыбается открыто и просто. Старик с длинной белой бородой захаживает часто. И по всему выказывает в себе отменного когда-то кавалера. Еле ноги переставляет, а осанку держит молодецки, разговаривает вежливо и с достоинством. Комплименты говорит простые и приятные.

– Как вы сегодня, Василий Сергеевич?

– Да «как-как»?, – вздыхает тот озабоченно, стараясь не пугать, но умница Верочка уже увидела тень на его лице, и участливо нахмурила бровки, готовая слушать и жалеть, – Давление, понимаешь… Погода вишь чего выделывает?.. Вчера смотрю – минус пять! А сегодня утром глянул – мать честная! Плюс четыре уже!.. И это с утра уже!.. Ну надо же?.. Тут какое давление-то нам старикам?…

Девушка кивает, соглашаясь. На красивом личике испуг и сочувствие, аж губки ладошкой прикрыла.

– А так, вроди ничего!.., – приятно польщённый искренним участием, Василий Сергеевич спешит успокоить, пошутить, – Коптим потихоньку небо-то!.. Хоть и мухомор-то я уже старый, да дряхлый!.. А ишо ничё!.. Бултыхаемся!..

Верочка улыбается, чуть покачивая головой, мол «какой-же вы там старый?», язычком цокает, а дед перебивает, заранее не соглашаясь:

– Да, милочка!.. Старый уж!.. Старый!.. И глаза ни те, и… забывать стал… Мухомор и есть мухомор!..

По-мужски круто поворачивая тему разговора, Василий Сергеевич поднимает бровь, спрашивает строго:

– Замуж-то не вышла ишо?

Верочка смеётся, краснеет, расцветая на глазах. Мотает головой озорно, шлёпает себя серёжками по щекам, в шутку показывая виноватую:

– Никто не зовёт!..

– От же ж!.., – старик театрально рубит сухой огромной ладонью воздух, горько ругается строгим шёпотом, – От же ж паразиты какие безглазые!.. Упустят такую раскрасавицу!.. Упустят же!.. Дуралеи такие!..

Делово допрашивая, словно любимую внучку, продолжает строго:

– Жених-то есть?

Верочка ставит кулачки в боки, подчёркивая красивую грудь и отвечает не сразу, словно поддразнивает:

– Есть.

– Ага!, – дед резво придвигается ближе через стол, допытывает, смешно хмуря брови, – Хороший мужик-то?.. Не обижает?..

– Меня «обидишь»!, – смеётся Верочка, – Я сама кого-хошь обижу!..

– Это правильно!.. Это правильно!.., – Василий Сергеевич довольно отходит на шаг, усиленно кумекая в голове, словно уже насчёт свадьбы размышляет, высчитывает, – Это хорошо… Очень хорошо!..

Будто раскладывая по полочкам информацию, дед довольно потирает руки, «угукая» себе под нос. Бороду поглаживает с таким видом, что «мол, дело сделано!»…

– Но ты не спеши, касатка!.., – неожиданно поворачивается, говорит горячо, – Не спеши, милая!.. Это… дело такое!.. Тут… Не надо спешить!.. Посмотри, оглядись. Что за человек, что бы без ошибки какой… Тут спешить не надо!..

Верочку удивляет, как близко дед принимает участие. Будто единственную дочь выдаёт. Аж неловко.

– Хорошо, Ва…

– Тут надо хорошенько посмотреть!, – старик вздыхает на полном серьёзе, хмуря брови от навалившейся проблемы, – Работает?, – спрашивает так строго, что Верочка перестаёт улыбаться, отвечает, словно директору:

– Да… Работает… Вроди…

– Ты мне это брось!, – громко перебивает Василий Сергеевич, строго грозит пальцем, на лице ни тени улыбки, передразнивает ядовито, – «Вроди!» Ты напрямую скажи – работает или нет?.. Чего это значит – «Вроди!»…

– Работает, – тихо сглатывает Верочка, чуть струсив.

Василий Сергеевич смотрит свысока, сурово. Размышляет, верить или нет дурёхе. На это Верочка тушуется так очевидно, что старик спохватывается:

– Ну, ладно, ладно…, – порывается обнять, но барьер мешает, – Не обижайся!.. Тут дело такое!.. Серьёзное!.. А-то попадётся какой охламон!.. Потом расхлёбывай!.. Такую касатку за какого-нибудь забулдыгу!.. Тут надо с умом!.. Понятно?..

– Угу…, – совсем съёжилась Верочка, даже глаза не поднимает.

– Ты вот чего!.. Ты меня с ним сведи как-нибудь!.. По хитрому!.. Посмотрим, чего там за фрукт какой? Ага?

Верочка покорно «агакает», и старик опять смотрит пристально, недоверчиво.

Чуть походив взад-вперёд, заложив руки за спину, Василий Сергеевич примирительно подмигивает:

– Не обижайся, милая. Я ж от всей души. Тут ыть…

Видя, что Верочка натянуто улыбнулась, он делово роется в карманах, тычет пальцев в витрину, переходя на официоз:

– Батончик вон тот, по двадцать два, и кефир, две коробки.

Получив сдачу, Василий Сергеевич опять подмигивает:

– Я зайду ишо.

– До свидания.

– Угу.

…Из подсобки не спеша выходит заспанная напарница Наташка:

– С кем ты тут, Вер?.. Трындите, трындите… Без остановки…

– Да старик этот… Бородатый… Помнишь?.. Одинокий дед… Василий Сергеевич…, – вздыхает Верочка, тихо усмехаясь, – Замуж меня выдаёт.

– За кого?, – Наташка округляет глазищи, замерев в неудобной позе. Видя, что Верочка опять усмехается, девушка обиженно ругается, уходя в подсобку, – Да ну вас на фиг, Вер!.. Вот когда ты будешь отдыхать, я тоже так разорусь на весь магазин, что обалдеешь!.. И замуж схожу, и разведусь заодно!..

****

Апрель

… – Нет, нет и ещё раз нет!, – стуча по воображаемому столу чистым сухим кулачком, Сергей Витальевич окончательно выходит из себя, – Что вы возомнили о себе, уважаемый Емельян Семёныч? Вы что же теперь – политолог?

Шумно набрав воздуха носом, Сергей Витальевич задохнулся от возмущения:

– Как можете вы – человек с багажом в шесть десятков лет, рассуждать так чудовищно дилетантски и, вместе с тем претендуя на авторитетность мнения, о вещах, в которых, как я вижу, вы совершенно не смыслите?! Со-вер-шен-но!!..

Запахнув, словно плащ, не по размеру большую пижаму, Сергей Витальевич встал перед лавочкой, и свысока посмотрел на собеседника:

– Ваши доводы абсурдны – раз! Не имеют под собой ни малейшей исторической, а тем более документальной трактовки – два!, и просто оскорбительны для меня, как для… гм…, – сжав губы, подбирает слово, – как для гражданина и патриота, в конце концов!.. Вы отдаёте себе отчёт, что ваши аморальные рассуждения в принципе извращают нашу историю?!..

…Удобно откинувшись на рельеф спинки и положив обе руки на плешь, Емельян Семёныч улыбается и с удовольствием смотрит на друга:

– Прекратите! Сергей Витальевич, прекратите, я прошу вас. Моя аргументация почерпнута из более авторитетных источников, уж поверьте, милейший! И тем паче мне странно видеть вашу реакцию, как оппонента, уважаемый вы мой! Отвергая очевидные тенденциозные трактовки, вы, дорогой мой, подходите к данной тематике сугубо амбициозно и болезненно, к вящему моему сожалению. И если вы, всё же потрудитесь выслушать мою точку зрения, версию так сказать, построенную на куда уж более сведущих источниках, чем мы с вами, я, возможно, смогу пошатнуть вашу версию статус кво!.. Да-с!..

Но Сергей Витальевич не в силах более слышать это!

Нервно вскакивает он перед лавочкой, делает большой вдох неба, и выпускает воздух трубочкой. Намотав на руку пижаму, словно тогу, он демонстративно садится, закидывая костлявую ногу на ногу:

– Ну-с… Я весь внимание!.. Прошу-с!..

– Полно вам обижаться, коллега, – Емельян Семёнович замечает, что вскакивания друга привлекли внимание санитаров во флигеле, и берёт на пол тона ниже:

– Я отлично вас понимаю, дорогой вы мой спорщик, милый мой дружище! Я тоже русский человек. Такой же патриот!.. Или, по крайней мере, тот, кто считает себя таковым.., – старик торопливо и примирительно кладёт руку на плечо собеседника, заметив, что тот вновь порывается вскочить, – и мне!.. И мне так же трудно и подчас больно рассуждать на темы столь… гм… деликатного, в эстетическом что ли, плане… напрямую связанные с весьма весомым в любом смысле периодом моей личной жизни. Периодом истории страны, без которой я не смыслю своего существования. Страны моей!.. Нашей! Успокойтесь, я прошу вас. Дайте мне высказаться. Будем же честными до конца! Я осмелюсь цитировать вашего же горячо любимого Владимира Ильича: «Наша сила в правде!»..

– «… в заявлении правды!», – взвизгивает тот, но его прерывают:

– Хорошо, хорошо! «В заявлении правды!!» И поэтому мы с вами постараемся быть честными до конца: Вплоть до начала первой мировой войны большевистская партия не имела и не могла иметь в силу ряда причин какой-либо значимой силовой структурной мощи для планомерного, я бы сказал последовательно-разумного переворота. Так? И власть была захвачена сугубо экстремистскими, случайными, если хотите, мотивациями! Так? И ваш Ленин должен был быть благодарен Первой Мировой, как ни парадоксально это! Если быть принципиальным до конца – захватывать-то было, в сущности нЕчего! Ни на что не способное бутафорское правительство – раз!, утопические, если ни сказать шулерские лозунги о свободе и земле – два!.. Успокойтесь, коллега! Что вы всё время вскакиваете? А в-третьих, германские… Садитесь, садитесь, я вам говорю! Германские…

– О чём!!?…, – Сергей Витальевич вырывает руку, и остервенело подпрыгивает, беззвучно топая ногой, – О чём вы говорите?! Емельян Семёныч, я совершенно отказываюсь это слышать!, – не замечая, как из флигеля быстро идут санитары, Сергей Витальевич делает два шага назад, шаг вперёд и закрывает ладонями уши, —Вы отдаёте себе отчёт, что с вашими суждениями мы зайдём с вами, в свою очередь, в совершенно сектантскую глумливую по своей удобоваримости и ханжеству концепцию, столь сладострастно смакуемую вашими западными советологами?! Вы опять начитались Каутского?

Емельян Семёныч не отвечает, опасливо наблюдая, как два санитара, приближаясь на ходу, повернули головы на голос из окна ординаторской:

– Вася! Губера в процедурный!

Один из санитаров кивнул и ускорил шаг.

Подойдя сзади к Сергею Витальевичу, стоящему в позе Сократа, он взял его под локоть:

– Пойдём. Врач пришёл.

Сергей Витальевич, пытаясь развернуться, делает шаг назад и теряет левый тапочек.

Почувствовав почему-то намёк на сопротивление, Вася грубо дёргает старика за рукав и строго предупреждает:

– Пойдём, говорю!..

– Тапочек…

Но Губера уже развернули и под руки повели, ускоряя шаг, в здание.

Емельян Семёныч проводил их печальным взглядом и уставился на сиротливый тапочек.

…В процедурном главврач тихо отругал Васю:

– Ну зачем же так тащить? Отпустите! Он, что, сопротивлялся, что ли? Откуда в вас эта грубость? Он же упасть может, отпустите немедленно!

Пока Губера усаживали на кушетку напротив, врач протёр очки, и отправил санитаров прочь, поджав недовольно губы.

Больной понимающе вздохнул:

– Вы совершенно правы, Игорь Палыч. Совершенно! Василий очень грубый тип. Я не медик, но всё же считаю, что подобной рьяностью некоторые… э… из персонала не совсем положительно влияют на психику в целом и моральный климат в лечебнице…

Посидели. Посверлили глазами. Врач кивнул, и ассистентка тоже вышла. Сделав отметку в журнале, Игорь Палыч сложил пальцы в замок:

– Как вы себя чувствуете, Сергей Витальевич?

Губер заёрзал и близоруко прищурился:

– В каком смысле, виноват?..

– Почему вы уже дважды отказались от обеда?

– Гм.., – краснеет и ёрзает.

– Вам не нравится рисовая каша?

– Ну нет, ну… Почему же…

За окном слышен голос Васи:

– Заходим! Заходим! Ко мне подходим! Карманы к досмотру.

– Вам не нравится рисовая каша?

– Доктор, – очень осторожно вздыхает Сергей Витальевич, – я взрослый человек. Объявлять голодовку я не собираюсь. Тем более, что это глупо. Просто сегодня я совершенно не голоден. И я не думаю, что один приём пищи, пропущенный мною, может как-то повлиять… э-э…

– Сергей Витальевич, вы ведь знаете наши правила?..

– Да, да. Знаю, – больной виновато помолчал, но всё же тихо заметил:

– Но я же не нарушаю режима? Больничного…

Игорь Палыч сухо хрустнул сильными пальцами и посмотрел на полированные ногти:

– Отказ от приёма пищи является злостным нарушением больничного режима. И может повлечь за собой вынужденные меры. Вы понимаете?..

…Спустя десять минут, привязанный простынёй за ноги к ножкам стула, а за руки за спинкой, Губер красный от гнева и крика наблюдал за приготовлениями санитаров:

– Это бесчеловечно! Развяжите немедленно!.. Варварство какое-то!.. Что вы собираетесь делать!?

Вася вкатил тележку и снял крышку огромной кастрюли. Смазав глицерином шланг, он на глаз отмерял шлангом расстояние от носа больного до его пупка.

– Что вы собираетесь делать, я вас спрашиваю, товарищ?!!

Второй санитар, подойдя к Сергею Витальевичу сзади, крепко прижал голову больного в запрокинутом положении к высокой спинке и зафиксировав лоб ремнями.

Сергей Витальевич взвизгнул ещё громче:

– Что вы собираетесь делать, я вас спрашиваю?!!

Не обращая на него внимания, Вася бронзовой ладонью сильно надавил на челюсть Сергея Витальевича и, до предела раскрыв тому рот, прочно закрепил в зубах овальную чёрную резиновую пробку с отверстием посредине, вытащить которую изо рта без помощи рук не представлялось возможным.

– У-ху-ху-хи-хие-хе-хе!!!?, – закричал Сергей Витальевич через дырку, брызгая слюной на Васю. Санитар обошёл Губера и, ухватив его за подбородок, ввёл жёсткий мундштук шланга в отверстие пробки, быстрыми толчками засовывая резину глубже и глубже. Сергей Витальевич взвыл, выбрасывая слюни носом, и заплакал, с ужасом глядя на красного Васю.

Пройдя через горло и больно ткнув в трахею, шланг миновал пищевод и, не обращая внимания на рвотные судороги, упёрся во что-то в районе желудка. Набрав в ковшик жидкой остывшей каши, Вася поднял конец шланга над головой больного, приладил к шлангу воронку и стал потихоньку лить. Когда шланг набрался полный, Вася снял воронку и, брезгливо оттерев отверстие, дунул в него, проталкивая кашу.

…Слёзы брызгали из глаз Сергея Витальевича. Не в силах сопротивляться, задушенный своим бессилием и ужасом унижения, он лишь тонко выл и мелко тряс головой.

Сбитая с толку гортань, безуспешно пытаясь вытолкнуть инородное тело, ходила ходуном вверх-вниз, выстреливая при вдохе из носа липкую молочную струю вперемежку с Васиным воздухом и редкими зёрнами риса.

На втором ковшике раздавленный и смирившийся, Сергей Витальевич лишь тихо подвывал, глядя в потолок и обливаясь слезами, стараясь не давиться так мучительно.

…Быстро и легко вынутый шланг оставил после себя неприятную сосущую боль. Потный Вася облегчённо вздохнул и улыбнулся примирительно:

– Ну вот и всё!.. А ты говоришь – «купаться». Чё, будем ещё доктору стучать?

****

Беспонотовый

Памяти Волошина Владимира.

…Кликуха* «Беспонтовый» прилипла к нему давно. Карикатурная внешность его настолько колоритна, что другого прозвища у него, пожалуй, быть и не могло. Костлявый. Огромные оттопыренные уши. Глаза мудрого бассета. Толстые, разбитые, все в шрамах, губы. Похож на больного гоблина, которого всё время бьют ни за что, ни про что.

Тем не менее, Беспонтовый лучше всех делал модели кораблей, нарды, резал иконы по дереву. Поэтому его кликуха воспринималась хоть и с иронией, но уважительно среди нас. Он был единственный, кто делал корабли на заказ для больших ментов, поэтому трезвого его не били, корабли забирать при обысках боялись. Не матерных слов в его лексиконе было меньше иных, повествовать будет трудно. Но не написать о нём не могу. Как-то за чифирем он расчувствовался:

– Два и восемь в Джамбуле отмотал*, приехал на 23-ю. Ещё три осталось. Нормально мужиковал*. Кустарки валом*. Мануфта* без проблем. Шмали-стекла-колёс* хватает, чиф с глюкозой*, все дела… Я ещё молодой был. Мечтал: выйду – первым делом бабу сниму и сникерс попробую. Рекламу по телеку крутят каждую минуту – марсы, сникерсы. Не пробовал, где ж взять? Тут ДПНК* подтягивает на свиданку*. Я не понял: ко мне вроде бы не кому ездить. Оказывается, сестра из Москвы прикатила, матушкину хату продать не может без моей подписи. Я там прописан до сих пор. Короче, то да сё, я её и не помню толком, трандец – корова ушлая стала! Подписал я ей всё, взял передачку и до хаты бегу. А перед этим три-четыре кубика жвачки заныкал* в носки. Не хотел, чтобы контролёры на шмоне отмели*. Сто лет жвачку не жевал. В слесарку один зашёл. Жвачку жую-жую-жую… Чё за хрень? Солёная, не лепится. Для пива, что ли? Чуть не обрыгался… Потом оказалось – кубики Магги…

Беспонтовый смеётся сам над собой так, что не возможно не смеяться.

– Потом, прикинь, по отряду* ходит один… Гусь. Понтуется, сотка в руке*. Я кричу*: дай позвонить кенту на волю, ни разу, говорю, в жизни по сотке не разговаривал. Он кричит: полдороги герыча* давай – пять минут побазаришь. Я кустарку толкнул, полдороги у барыги* взял. Он мне сотку даёт, время по секундам засекает, шакал. Я в душевой заныкался. Номер набираю, вроде цифры правильно высвечиваются… Слушаю – ни гудков, ни звонка. Пять минут мудохался-мудохался… Ни фига не позвонил. Отдал.

Беспонтовый выдерживает горькую паузу, закуривает «Полёт» без фильтра:

– Калькулятор это был, оказывается… Прикинь?..

…Беспонтовый освободился прямо перед Новым годом. С него, вусмерть пьяного, спящего на лавочке, ночью кто-то снял куртку и ботинки. Замёрз к утру насмерть. «Сникерс» початый под лавочкой лежал в снегу. А в кармане брюк штук десять презервативов было.

Кликуха – прозвище.

Отмотал – отсидел.

Мужиковал – (мужик) – осужденный, не отказывающийся от работы.

Кустарки валом – можно кустарить, сбывать кустарную продукцию, значит лафа, есть курево, чай и остальное

Мануфта – строй материалы, обычно старая мебель

Шмали-стекла-колёс – анаши, наркосодержащих медикоментов в ампулах, в таблетках

Глюкоза – сахар, конфеты

ДПНК – дежурный помощник начальника колонии, офицерская должность.

Подтягивает на свиданку – зовёт на краткосрочное свидание с родственниками. Установленное Законом право (в зоне строгого режима, например, 1 раз в полгода, при отсутствии нарушений режима)

Заныкал – спрятал.

На шмоне отмели – забрали во время обыска

Отряд – жилое помещение

Сотка – сотовый телефон, в МЛС входит в перечень запрещённых предметов

Барыга – продавец

Кричу – говорю

Полдороги герыча – половина «дорожки» героина (примерно 0,2 – 0,4 грамма, средняя доза для одного)

****