Yalnız Litres-də oxuyun

Kitab fayl olaraq yüklənə bilməz, yalnız mobil tətbiq və ya onlayn olaraq veb saytımızda oxuna bilər.

Kitabı oxu: «Конституционно-судебная аргументация: теория и методология»

Şrift:

Введение

Актуальность темы исследования обусловлена фундаментальным значением конституционного правосудия для формирования и развития правопорядка. Как известно, органы конституционно-судебного контроля выполняют важнейшие функции: обеспечивают правовую охрану конституции, гарантируют ее верховенство и прямое действие, защищают основные права и свободы. Подобный результат достигается путем исключения из системы действующего правового регулирования неконституционных норм, а также выявления конституционно-правового смысла рассматриваемых нормативных положений.

Между тем до сих пор фокус исследовательского внимания был преимущественно сосредоточен на изучении влияния на правопорядок самих конституционно-судебных предписаний, а не на том, как эти предписания продуцируются и какую роль в этом играет аргументация. Как выбор конкретных аргументативных сюжетов влияет на регулятивный потенциал конституционно-судебных решений и каких методологических установок следует придерживаться, чтобы получать наиболее качественные результаты?

Без содержательных ответов на эти вопросы невозможно рассчитывать на последовательное обогащение корпуса знаний о конституции и корректное прояснение того, где проходят границы конституционно должного, дозволенного и запрещенного. Все дело в том, что сам по себе вывод о неконституционности проверяемой нормы приводит лишь к видоизменению спорного правила поведения. Однако этот вывод вовсе не объясняет, по какой причине соответствующее расхождение возникло, как следует поступать правотворческому органу, чтобы избежать появления неконституционных норм в будущем¹, и насколько уже высказанные суждения о конституционно должном могут и должны меняться с возникновением и обнаружением новых переменных.

Поэтому требуется концептуально осмыслить, как следует обосновывать конституционно-судебные решения и подкреплять их соответствующими аргументами, чтобы они обладали эталонным регулятивным эффектом и обеспечивали не только нормативно-корректирующий, но и нормативно-ориентирующий, познавательный и легитимирующий результат. Иными словами, необходимо исследовать, как различные способы обоснования конституционно-судебных решений содействуют укреплению конституционной нормативности и какие аргументативные подходы являются наиболее действенными в том или ином правовом контексте. Очевидно, что, обладая тщательно проработанным методологическим инструментарием, органы конституционного правосудия смогут последовательнее раскрывать смысл конституционных положений, точнее выявлять недостатки в действующем правовом регулировании и, как результат, принимать более справедливые и взвешенные конституционно-судебные решения. Кроме того, корректная аргументация позволяет удерживать рамки конституционного контроля и исключить ситуации фактического изменения конституции посредством толкования, на что орган конституционного правосудия, разумеется, не уполномочен.

Не менее значимым аспектом, подтверждающим актуальность темы исследования, является то, что развитая методология аргументации позволяет проявлять больше креативности в совершенствовании права. Особенность суждений о конституционно должном заключается в том, что продуцирование нормативных смыслов осуществляется в аргументативной форме, когда посредством рассуждений из общих нормативных утверждений выводятся более конкретные нормативные утверждения, что открывает большое пространство для творчества. В этом смысле от того, насколько оригинально происходит обоснование конституционно-судебных решений, зависит степень, глубина и широта конституционализации правопорядка. Не случайно конституция, по меткому выражению Дж. Шэмана, «является продолжающимся актом созидания»².

В этом контексте важно понимать, что право не только служит источником аргументации, но и само является ее продуктом. В парадигме рациональности право возникает благодаря аргументации, а также изменяется и отменяется с ее помощью. Другими словами, сила права выражается в его аргументативной состоятельности. Как метко замечал известный британский правовед сэр Э. Кук, «довод – это жизнь права»³. Поэтому именно качественная аргументация является залогом конструирования и продвижения истинных конституционных идей. Аргументы, которые кладутся в основу конституционно-судебного решения, должны обогащать юридический дискурс, повышать его качество и усиливать регулятивный потенциал конституционных положений.

Важность совершенствования методологии конституционно-судебной аргументации также обусловлена тем, что правовые подходы имеют свойство цементироваться под воздействием требований определенности и последовательности регулирования. В самом деле, специфика рассуждений о конституционно должном предъявляет особые требования к пересмотру ранее высказанных суждений о конституционности нормативных положений. В связи с этим гораздо лучше изначально все корректно обосновать, нежели потом долго и с трудом добиваться преодоления ошибочного подхода. В этом смысле к органам конституционного правосудия, безусловно, должны предъявляться повышенные стандарты обоснования решений.

Наконец, изучение аргументационных закономерностей конституционного правосудия является важным шагом к повышению культуры обоснования конституционно-судебных решений. Эта культура может развиваться только при условии глубокого осмысления аргументативных практик, представленных в практике конституционного правосудия. Неслучайно сам Конституционный Суд России уделяет значительное внимание обобщению методологических подходов, используемых им в рамках своей деятельности⁴, а судья Г. А. Гаджиев еще в 2013 году указывал на необходимость разработки специальной теории аргументации в конституционном судопроизводстве⁵.

В связи с этим цель настоящего монографического исследования заключалась в том, чтобы разработать целостную концепцию конституционно-судебной аргументации, позволяющую раскрыть ее методологические основания, выявить ее ключевые элементы и зафиксировать фундаментальные закономерности, которым она подчиняется в силу специфики судебного контроля за конституционностью нормативных положений.

Для достижения поставленной цели потребовалось:

– определить предмет, цель и функции конституционно-судебной аргументации;

– раскрыть структуру конституционно-судебной аргументации, обратив особое внимание на оценочную природу конституционного нормоконтроля и контекстуальный характер содержания должного;

– систематизировать модели трансформации, которым подвергается нормативно-правовое регулирование под влиянием приводимых аргументов, и зафиксировать ключевые аргументационные закономерности;

– обобщить типологии аргументов, предложенные в юридической науке, и разработать типологию аргументов в конституционном правосудии, отражающую специфику нормоконтрольной деятельности;

– выделить аргументативные операции, применяемые при осуществлении судебного контроля за конституционностью нормативных положений, и определить логику построения наиболее стереотипных атак на аргументы в конституционном правосудии;

– раскрыть свойство немонотонности конституционно-судебной аргументации и очертить пределы ее реализации;

– сформулировать критерии оценки конституционно-судебной аргументации через призму ее основного предназначения – раскрытия нормативного потенциала конституционных положений и усиления конституционной нормативности;

– определить влияние процедурных правил осуществления конституционного нормоконтроля на стиль аргументации;

– выявить аргументативный потенциал отдельных линий рассуждений в конституционном правосудии, обратив особое внимание на аргумент к институциональной компетентности и аргумент к последствиям;

– сформулировать на основе проведенного исследования предложения по совершенствованию действующего правового регулирования в целях повышения эффективности конституционно-судебной аргументации.

Исследование предлагает принципиально новый взгляд на феномен конституционно-судебной аргументации. Оно доказывает, что ее ценность заключается не просто в обеспечении убедительности или логичности принятого конституционно-судебного решения, но в усилении конституционной нормативности и повышении качества коррекции неконституционных норм. Такая постановка вопроса уточняет целеполагание конституционно-судебной аргументации, расширяет представления о механизмах формирования рассуждений о конституционности и обогащает арсенал аргументативных средств, пригодных для качественного осуществления конституционного нормоконтроля. Это, в свою очередь, позволяет с большей эффективностью добиваться желаемого аргументативного результата, выражающегося в последовательном воплощении в жизнь конституционных идеалов и ценностей. Кроме того, исследование способствует выявлению аргументационных закономерностей в конституционном правосудии и тем самым помогает глубже осмыслить механизм порождения конституционно-судебных аргументов.

Поскольку исследование дает ответ на вопрос о том, как следует обосновывать конституционно-судебные решения, чтобы они обладали должным регулятивным эффектом, полученные результаты имеют большой потенциал для практического применения. Поэтому хочется надеяться, что полученные результаты будут учитываться при формулировании правовых позиций и подготовке решений органов конституционного правосудия. Помимо этого, результаты исследования могут использоваться при консультировании потенциальных заявителей и оценке перспектив обращения в органы конституционного правосудия, а также в процессе обоснования их конституционных требований.

Глава 1
Концептуальные основы конституционно-судебной аргументации

§ 1. Предмет, цель и функции конституционно-судебной аргументации

Начиная со второй половины XX века теория аргументации находится в фокусе всеобщего исследовательского внимания. Осознав неспособность формальной логики объяснить все многообразие аргументативных практик, ученые, представляющие разные отрасли научного знания, начали активно прорабатывать – со своих, разумеется, мировоззренческих позиций – коммуникативные, психологические и лингвистические аспекты аргументации, рефлексировать над ее риторическими, диалектическими и когнитивными компонентами, выделять различные уровни аргументационного анализа, а также формулировать комплексные (интегративные) решения к моделированию и реконструкции аргументации.

Закономерным следствием такого многообразия исследовательских подходов и соответствующих им методологических установок стало то, что аргументация как явление начала изучаться дискретно, то есть с сознательным игнорированием свойств, которые не представляют интереса для конкретной науки. В результате теория аргументации подверглась и продолжает подвергаться серьезной фрагментации. Неслучайно А. И. Мигунов и Е. Н. Лисанюк, анализируя современное состояние теории аргументации, используют такую удачную характеристику, как многоликость⁶.

При этом, стремясь обеспечить оригинальность и новизну своим наработкам, многие авторы стали вкладывать в одни и те же понятия разные, а порой и противоположные смыслы либо обозначать одни и те же явления разными терминами⁷ (например, «схема аргументации», «аргументационная конструкция», «структура аргументации»⁸ и проч.), что также не способствует формированию универсальной теории аргументации.

Но так ли критична описанная дискретность научного познания? Разумеется, будучи вынужденными акцентировать внимание на частных аспектах аргументации, исследователи формируют оценки и предлагают конструкции, которые порой совершенно неуместны в контексте отдельных видов деятельности (скажем, «универсальная аудитория»⁹, «стратегическое маневрирование»¹⁰ и проч.). Однако их неуместность обусловливается, по-видимому, не ошибочностью предлагаемых подходов, а их элементарной неприменимостью к конкретным практическим ситуациям. Как представляется, это касается и понимания функций, которые выполняет аргументация.

Возьмем, к примеру, аргументацию, приводимую в рамках исторического спора. Благодаря корректно выстроенным рассуждениям историк сможет более или менее достоверно реконструировать прошлое. Но как бы он ни старался, его аргументы не способны изменить прошлое – они меняют лишь представления о прошлом. Следовательно, в историческом контексте аргументация выполняет описательно-повествовательную функцию.

В рамках научно-педагогической деятельности рассуждения необходимы для обоснования самого знания, их поверки и качественной трансляции, с тем чтобы в конечном счете было обеспечено адекватное понимание обучающимися преподаваемого предмета. Такая целевая установка неизбежно выводит на первый план объяснительно-дидактическую функцию аргументации.

Осуществляя дипломатическое взаимодействие и продвигая собственную повестку, государства стремятся найти точки соприкосновения, обозначив общие интересы и обнажив истоки возникающих разногласий, что требует умения выявлять позицию государства-партнера и грамотно доносить свою собственную позицию¹¹. В таких условиях приводимая аргументация, естественно, начинает выполнять информирующую и гармонизирующую функции.

Таким образом, можно отчетливо увидеть, что аргументация не является самодостаточным феноменом, будучи во многом призванной обслуживать деятельность, вокруг которой она выстраивается¹². В связи с этим довольно символично, что термин «функция», например, в математическом значении выражает свойство зависимости, когда изменение одной величины меняет показатели другой величины¹³.

Поэтому, чтобы понять, в чем состоят цель и функции конституционно-судебной аргументации, необходимо проследить, как аргументация, опосредуя конституционный контроль, оказывает влияние на развитие и функционирование правопорядка, отражается на правотворческой и правоприменительной деятельности и в целом воздействует на социальные отношения, трансформируя в конечном итоге поведение людей.

Данная исследовательская задача имеет важное теоретическое значение, поскольку именно выполняемые аргументацией функции задают структуру аргументации, определяют пригодность и степень востребованности тех или иных аргументативных средств и, что самое главное, обусловливают необходимость формулирования специальных правил рассуждения. Следовательно, не обозначив с учетом особенностей отправления конституционного правосудия цель и функции аргументации по конституционным делам, невозможно рассчитывать на формирование теории конституционно-судебной аргументации, на важность разработки которой справедливо указывается в научной литературе¹⁴.

Практическая же значимость этой задачи обусловлена тем, что адекватное понимание того, какую цель преследует конституционно-судебная аргументация и какие конкретно функции она выполняет, существенно облегчает процесс выявления аргументативных паттернов, встречающихся в рассуждениях о конституционности нормативных положений, и позволяет тем самым глубже понять сам механизм порождения аргументов, что является непременным условием для качественного постижения сути рассматриваемых конституционно-правовых проблем.

1.1. Функции и содержание конституционно-судебной аргументации

Как уже было продемонстрировано, выполняемые аргументацией функции тесно коррелируются с природой деятельности, осуществлению которой аргументация способствует. Применительно к конституционному контролю это означает, что цель и функции конституционно-судебной аргументации предопределяются сущностными характеристиками рассматриваемых споров, основаниями и причинами их возникновения, а также порядком, средствами и перспективами их разрешения.

Соответственно, исследовательская задача состоит в том, чтобы синтезировать имеющиеся знания о механизме осуществления конституционно-судебного контроля с возможностями, которые предоставляют аргументативные средства. При этом, чтобы корректно обозначить содержание выполняемых аргументацией функций, крайне важно выяснить, какие конституционно-контрольные задачи можно выполнить исключительно в аргументативной форме.

С учетом этого можно выделить нормативно-корректирующую, прогностическую (нормативно-ориентирующую), познавательную и легитимирующую функции аргументации по конституционным делам.

1.1.1. Нормативно-корректирующая функция

Во многих правопорядках конституционно-судебный контроль принято относить – причем вполне обоснованно – к экстраординарным средствам правовой защиты¹⁵. Стремление позиционировать данный вид контроля в качестве исключительной меры судебного реагирования продиктовано тем, что предметом конституционно-судебной проверки выступают прежде всего акты представительной власти. Поскольку парламент черпает свои законодательные полномочия из принципа народного суверенитета и осуществляет свою власть независимо от других ветвей власти, считается, что судебное вмешательство в деятельность представительного органа следует допускать лишь в исключительных случаях, в частности когда правотворческим органом нарушаются нормы, имеющие конституционное значение. Что касается прагматического аспекта, то исключительный характер конституционного контроля связан с обременительностью, длительностью и неповоротливостью законодательной процедуры, что позволяет инициировать ее в принудительном порядке лишь тогда, когда отсутствуют иные способы восстановления конституционного порядка и защиты основных прав.

Квинтэссенцией такого понимания института конституционно-судебного контроля, безусловно, стало формулирование и внедрение презумпции конституционности нормативных актов¹⁶. Будучи призванной обеспечивать стабильность нормативно-правового регулирования и существующих правоотношений¹⁷, названная презумпция исходит из того, что любой нормативный правовой акт считается конституционным, пока в установленной процедуре не будет приведено свидетельств (веских доводов) об обратном¹⁸. В аргументационном контексте данное нормативное суждение условно можно назвать исходным тезисом конституционного дискурса.

Представляется, что именно наличие (действие) презумпции конституционности нормативных актов предопределило особую значимость аргументации для конституционно-контрольной деятельности. Имея характер нормативного предположения относительно качества правотворческого материала, данная презумпция вовсе не отрицает существования в правопорядке конституционно дефектных норм и, стало быть, не блокирует саму возможность их обнаружения и исправления; она лишь требует для своего опровержения приведения должного обоснования.

Такой подход разумен, ибо субъекты, осуществляющие правотворческую деятельность, не застрахованы от ошибок и могут сконструировать недействительные нормы¹⁹, что, собственно, заставляет признавать неокончательную природу нормативных предписаний. Соответственно, для ниспровержения непригодных результатов правотворчества должны быть задействованы триггеры, подвигающие к необходимым нормативным изменениям. Такими триггерами в контексте конституционно-контрольной деятельности и становятся доводы, свидетельствующие о том, что спорные юридические предписания лишены оснований их действительности – оснований, которые дают нормам право на существование.

Недаром во многих правопорядках отсутствие аргументов, обосновывающих неконституционность нормативного правового акта, автоматически влечет признание обращения недопустимым. Например, согласно абзацу 1 параграфа 23 Закона о Федеральном конституционном суде Германии подаваемые заявления должны содержать необходимые доводы (нем.: sie sind zu begründen)²⁰. Конституционный Суд России также рассматривает обоснование позиции заявителя в качестве обязательного условия принятия обращения к рассмотрению: как следует из пункта 8 части второй статьи 37 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», заявитель обязан привести правовое обоснование со ссылкой на соответствующие положения Конституции России²¹.

В связи с этим нельзя не отметить, что подобной логике подчинены многие доктринальные конструкции, призванные смягчить негативные проявления юридического формализма. С этой целью в правовой доктрине обосновано, в частности, свойство отменяемости (англ.: defeasibility) юридических предписаний, позволяющее отступать от тех или иных общеобязательных правил путем формулирования исключений. Обобщенно названное свойство может быть представлено в следующем виде: «Правовая норма может быть дополнена имплицитными исключениями, которые не могут быть исчерпывающим образом перечислены ex ante»²². Эти исключения, как нетрудно догадаться, необходимы для того, чтобы обеспечить разумное и справедливое разрешение возникших споров и конфликтов.

Если же поместить названное свойство в конституционно-контрольный контекст, то окажется, что есть все основания утверждать о тотальной отменяемости (оспоримости) юридических предписаний. Дело в том, что обеспечение конституционности нормативно-правового регулирования может потребовать не только формулирования исключений из общих правил, но практически любых правотворческих действий.

Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на трансформации, которые претерпевает система действующего правового регулирования под воздействием конституционно-судебных решений. Так, для приведения правовой нормы в соответствие с конституцией может потребоваться сузить либо расширить ее гипотезу²³, изменить содержание ее диспозиции²⁴, скорректировать предусмотренные ею санкции²⁵, уточнить механизм действия нормы во времени²⁶, в пространстве²⁷ и по кругу лиц²⁸, разрешить ее коллизию (конкуренцию) с другими правовыми нормами²⁹, исключить противоречащие друг другу варианты ее толкования³⁰, дисквалифицировать рассматриваемую норму³¹, настроить отдельные параметры нормативного регулирования (восполнить законодательные пробелы³², устранить неопределенность и несогласованность нормативных предписаний³³, предусмотреть дополнительные гарантии³⁴) и т. д.³⁵ При этом все перечисленные правотворческие действия, инициируемые либо осуществляемые органами конституционного правосудия, должны сопровождаться конституционным обоснованием, поскольку в противном случае конституционно-судебные предписания будут восприняты в качестве актов правотворчества, осуществлять которое органы конституционного правосудия в силу принципа разделения властей не уполномочены³⁶. Поэтому можно утверждать, что конституционно-судебная аргументация направлена на обнаружение предпосылок для реализации в установленной процедуре принципа оспоримости (отменяемости) нормативных предписаний.

Изложенное позволяет заключить, что в рамках конституционного контроля аргументы приводятся для того, чтобы изменить законодательный status quo, обосновав необходимость приведения нормативных положений в соответствие с конституцией либо истолкования их сообразно конституционным установлениям. В более частном плане рассуждения, выстраиваемые в ходе обоснования конституционно-судебного решения, отражают процесс критического осмысления lex lata с одновременной проекцией идеальной (оптимальной) нормативной модели, укладывающейся в конституционные рамки. Иными словами, приводимая аргументация призвана показать наиболее приемлемый с конституционной точки зрения вариант регулирования, обозначить допустимые правотворческие отклонения от конституционных эталонов (стандартов) правового нормирования и объяснить, почему и в какой части спорное нормативно-правовое регулирование – исходя из конституционных требований – должно быть скорректировано.

Поэтому вполне закономерно, что в ходе конституционно-судебного разбирательства судьи могут адресовать сторонам вопросы, направленные на уточнение содержания требуемой нормативной коррекции. Например, судья Конституционного Суда России М. И. Клеандров однажды поинтересовался у В. В. Лазарева, представителя заявителя по рассматриваемому делу: «Не могли бы Вы [предложить] идеальную формулировку [спорной] нормы, чтобы она полностью соответствовала Конституции, чтобы нельзя было правоприменением исказить ее смысл… или, если идеал недостижим, – формулировку, максимально приближенную к идеалу?»³⁷ При рассмотрении другого дела судья С. Д. Князев, обращаясь к заявителю А. Е. Остаеву, уточнял: «Вы полагаете, что она [спорная норма] бы соответствовала Конституции при таком прочтении, когда… [далее следует изложение судьей возможной редакции правовой нормы – А. Ч.]?»³⁸ На другом заседании судья Л. О. Красавчикова также интересовалась у представителя заявителя: «Вам кажется, формулировка этой нормы должна быть другой, чтобы она соответствовала Конституции? <…> В какой редакции она должна быть сформулирована?»³⁹

Важно заметить, что идея о нормативно-корректирующей функции аргументации соотносится не только с проверкой конституционности нормативных правовых актов по содержанию, которая ab initio требует обозначения конкретного аспекта неконституционности, а значит, и выделения контуров необходимой нормативной коррекции. Эта идея гармонично сочетается и с формальным конституционным контролем, так как установление нарушения процедуры принятия акта и обоснование его существенности также приводит – причем зачастую в более глобальных масштабах – к преобразованию нормативно-правового ландшафта⁴⁰.

Необходимость выделения нормативно-корректирующей функции аргументации можно обосновать и по другой линии. Для этого достаточно обратить внимание на генетический аспект нормативно-правового регулирования, а именно на причины появления, видоизменения и угасания (отмирания) правовых норм. Поскольку правовая норма служит упорядочению общественных отношений, ее установлению всегда предшествует осознание потребности в уточнении структуры правопорядка, что артикулируется, как правило, путем фиксации недопустимых (неправомерных) расхождений между желаемым и действительным положением вещей. Следовательно, процесс обоснования правотворческих решений предполагает установление каузальных связей между предлагаемой правовой нормой и ожидаемой трансформацией общественных отношений. Неслучайно в юриспруденции сформулирована максима, согласно которой «когда отпадает причина появления правила, должно прекратить действие и само правило» (англ.: when the reason for a rule ceases, so should the rule itself)⁴¹.

Представляется, что выделение нормативно-корректирующей функции заставляет критически отнестись к убеждению аудитории как инвариантной цели конституционно-судебной аргументации.

Во-первых, убеждение аудитории в корректности обосновываемого тезиса о конституционности не является непременным условием нормативных трансформаций. Так, если правотворческим и правоприменительным органам не придется по душе конституционно-судебное решение, в том числе ввиду явных провалов в аргументации, то конституционно-судебные веления все равно не перестанут быть для них юридически обязательными⁴².

Во-вторых, сама по себе убедительность аргументации, готовность ее адресата присоединиться к позиции аргументирующего и безусловно следовать конституционно-судебным велениям еще не свидетельствует о конституционной безупречности и юридической корректности обосновываемого тезиса. С одной стороны, рассуждения о (не)конституционности того или иного нормативного положения, получающие одобрение и всеобщее признание, могут быть приведены вопреки действительным конституционным предписаниям. Нетрудно представить себе ситуацию, когда орган конституционного правосудия выносил бы, скажем, популистское решение⁴³. С другой стороны, нередки случаи, в том числе и в конституционно-судебной практике, когда «неумелая аргументация компрометирует истинный тезис»⁴⁴. Поэтому убежденность реципиента в состоятельности обосновываемого тезиса еще не позволяет утверждать, что этот тезис в действительности следует из конституционных установлений, и наоборот – уверенность в ошибочности тезиса не исключает ее конституционной корректности.

Кроме того, даже самая глубокая вера в безукоризненность того или иного конституционно-судебного предписания не гарантирует его безусловной реализации. Например, предложенный органом конституционного правосудия вариант нормативно-правового регулирования, будучи оторванным от правоприменительных реалий, может быть попросту неисполнимым или нежизнеспособным либо, что еще хуже, приводить к обратным результатам⁴⁵.

Наконец, не нужно списывать со счетов ценностные расхождения между субъектом и адресатом аргументации. Обосновываемый органом конституционного контроля тезис может казаться ошибочным, даже если он с очевидностью следует из конституционных установлений. В этом, как нетрудно догадаться, может быть «виновата» сама конституция. Так, скажем, деятельность конституционного суда, осуществляющего последовательную охрану консервативной конституции, наверняка не найдет поддержки у либеральной общественности, хотя приводимое судом обоснование будет прямо вытекать из конституции⁴⁶.

Изложенное свидетельствует о том, что к понятию аудитории (как универсальной, так и конкретной) следует относиться с известной долей скептицизма, ибо оно оказывается малопригодным для объяснения аргументационных закономерностей, которым подчиняется конституционно-контрольная деятельность. В самом деле, кто будет составлять ту же конкретную аудиторию в споре о конституционности правовой нормы, обязывающей, скажем, авиакомпании осуществлять перевозку детей в возрасте от двух до двенадцати лет по льготным тарифам, причем без возможности компенсировать расходы за счет федерального бюджета?⁴⁷ Очевидно, что подобное регулирование затрагивает положение как минимум двух социальных групп – предпринимателей-авиаперевозчиков и пассажиров с детьми, чьи интересы в обозначенном контексте оказываются на противоположных полюсах⁴⁸. В связи с этим для субъектов, в пользу которых выносится конституционно-судебное решение, оно будет казаться абсолютно корректным (даже при наличии существенных изъянов в аргументации), тогда как для проигрывающей стороны – категорически неприемлемым, даже если качество обоснования будет отвечать самым высоким стандартам. Следовательно, имманентно присущее спору (конфликту) расхождение интересов его участников снижает перспективность использования понятия аудитории для конституционно-судебной аргументации.

1.В этом смысле проработанная методология обоснования конституционно-судебных решений повышает уровень правовой определенности, в том числе за счет выявления аргументативных паттернов, присутствующих в рассуждениях о конституционности нормативных положений, и возможности более точного прогнозирования будущих решений. Важно отметить, что в настоящей работе предметом исследования выступает не методология научного исследования аргументации в конституционном правосудии как объекта познания, а методология построения самой системы конституционно-судебной аргументации как деятельности (функциональное назначение, структура, цели, средства, нормы, критерии оценки и т. д.).

2.Shaman J. M. Constitutional Interpretation: Illusion and Reality. Westport, Connecticut, London: Greenwood Press, 2001. P. XVII.

3.Coke E. The First Part of the Institutes of the Laws of England. Or, a Commentary upon Littleton: Not the Name of the Author Only, but of the Law Itself 18th Edition. 97b (1628). Цит. по: Breyer S. G. Reading the Constitution: Why I Chose Pragmatism, Not Textualism. New York, NY: Simon & Schuster, 2024. Preface, para 30.

4.Информация Конституционного Суда Российской Федерации «Методологические аспекты конституционного контроля (к 30-летию Конституционного Суда Российской Федерации)», одобренная решением Конституционного Суда Российской Федерации от 19 октября 2021 года. URL: https://www.ksrf.ru/ru/Info/Maintenance/Documents/Aspects2021.pdf (дата обращения: 01.10.2024).

5.См.: Гаджиев Г. А. Онтология права: критическое исследование юридического концепта действительности: монография. М.: Норма; ИНФРА-М, 2013. С. 205.

6.См.: Мигунов А. И., Лисанюк Е. Н. Теория аргументации: конкуренция современных исследовательских подходов // Вестник Российского фонда фундаментальных исследований. Гуманитарные и общественные науки. 2018. № 1 (90). С. 80.

7.Как верно замечает А. С. Боброва, «междисциплинарность аргументационных исследований вынуждает нас смириться с тем, что в теории аргументации, во-первых, отсутствует единый терминологический аппарат, а во-вторых, отсутствует единое понимание предмета и задач» (Боброва А. С. Теория аргументации сегодня и проблема субъекта // Рацио. ru. 2014. № 13. С. 8).

8.Анализ содержания и соотношения приведенных понятий см.: Зайцев Д. В. Схемы аргументации: игры риторического mind’а или источник общезначимости аргументативных рассуждений? // Рацио. ru. 2010. № 4. С. 57–77.

9.Perelman Ch., Olbrechts-Tyteca L. The New Rhetoric: A Treatise on Argumentation. Notre Dame, IND; London: University of Notre Dame Press, 1971. P. 31–35. Представляется важным исходить из того, что стандарты обоснования (критерии корректности юридического рассуждения) всегда являются результатом конвенции, достигаемой в рамках профессионального сообщества. Это закономерно, так как лица, не имеющие специальных познаний в области права, при всем желании не смогут дать адекватную оценку принятому конституционно-судебному решению хотя бы потому, что они с высокой степенью вероятности будут пропускать (не замечать) энтимемные конструкции (опущенные посылки). В связи с этим вспоминаются слова профессора Н. Н. Тарасова о том, что «мы читаем книги не глазами, а знаниями».

10.Данное понятие используется сторонниками прагма-диалектического подхода к аргументации. См., например: van Eemeren F. H. Strategic Maneuvering in Argumentative Discourse: Extending the Pragma-Dialectical Theory of Argumentation. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2010. 320 p.

11.См., например: Ежкова В. А. Дипломатическая риторика: жанровое своеобразие и строение аргументации // Риторические традиции и коммуникативные процессы в эпоху цифровизации / под общей ред. Ч. Б. Далецкого, А. Ю. Платко. М.: Московский государственный лингвистический университет, 2020. С. 266–281.

12.Корреляция функций аргументации и предметной сферы ее приложения очевидна. Определяя пригодность того или иного подхода к аргументации в зависимости от стоящих перед аргументирующим субъектом задач, Е. Н. Лисанюк отмечает, что «[е]сли эту сферу составляют задачи эпистемологии и функции обоснования знания, то предпочтительней будет логическая перспектива. В тех случаях, когда сфера интересов заключается в вопросах конфликторазрешения, то ведущую роль будет играть диалектическая перспектива» (Лисанюк Е. Н. Логико-когнитивная теория аргументации: дис. … д-ра филос. наук. СПб., 2015. С. 70). Также нужно отметить, что, пожалуй, нет ни одной рациональной сферы человеческой деятельности, где имеет место «спор ради спора». Представляется, что если участником спора ставится цель победить в нем любой ценой, то такой спор уже нельзя признать аргументативным.

13.В связи с этим в научной литературе даже констатируется принципиальная неопределяемость понятия функции. Подробнее об этом см.: Владимиров А. Ф. Функция как одно из первоначальных неопределяемых понятий математики или диалектика категорий «предмет» и «функция» // Вестник Рязанского государственного агротехнологического университета имени П. А. Костычева. 2012. № 4 (16). С. 14–15.

14.См., например: Гаджиев Г. А. Онтология права: (критическое исследование юридического концепта действительности): монография. М.: Норма, ИНФРА-М, 2013. С. 205. Обращая внимание на особый характер познавательных задач, стоящих перед конституционным правосудием, Г. А. Гаджиев отмечает, что «[н]еобходимо разработать специальную теорию аргументации в конституционном судопроизводстве».

15.Недопустимость «превращения Конституционного Суда России из экстраординарного средства судебной защиты конституционных прав в дополнительную кассационную или надзорную инстанцию» осознается самим судом. См.: Информация «Конституционно-правовые аспекты совершенствования правоприменительной деятельности (на основе решений Конституционного Суда Российской Федерации 2016–2018 годов)», одобренная решением Конституционного Суда России от 25 октября 2018 года. Подобные соображения оказываются уместны и в условиях функционирования децентрализованной модели конституционного контроля. Например, в США укоренилась доктрина конституционного уклонения (англ.: constitutional avoidance doctrine), требующая от судов, чтобы они воздерживались от проверки конституционности нормы, если сомнения в ее конституционности можно устранить путем конституционно-приемлемого толкования. Раскрывая содержание данной доктрины, Верховный суд США отмечал: «…если приемлемое в других отношениях толкование закона вызовет серьезные конституционные проблемы, Суд истолкует закон таким образом, чтобы избежать подобных проблем, если только такое толкование явно не противоречит намерениям Конгресса». См.: решение Верховного суда США по делу DeBartolo Corp. v. Gulf Coast Trades Counc., 485 U. S. 568 (1988). Цит. по: Vitarelli A. Constitutional Avoidance Step Zero // Yale Law Journal. 2009. Vol. 119. No. 4. P. 838.

16.О том, какое содержание в данную презумпцию вкладывает американский правопорядок, см.: Barnett R. E. Restoring the Lost Constitution: The Presumption of Liberty. Princeton, NJ; Oxford: Princeton University Press, 2005. P. 151–152.

17.«Пока норма не признана неконституционной, ее применение, исходя из презумпции конституционности, не должно считаться ошибочным. Иное ставило бы под сомнение такую значимую ценность[,] как стабильность правоотношений». См.: Зорькин В. Д. Актуальные проблемы деятельности Конституционного Суда РФ: вопросы и ответы // Официальный сайт Конституционного Суда Российской Федерации. URL: http://www.ksrf.ru/ru/News/Speech/Pages/ViewItem.aspx?ParamId=74 (дата обращения: 13.08.2021).

18.Конституционный Суд России выводит презумпцию конституционности из презумпции добросовестности законодателя и считает недопустимым ставить под сомнение конституционность закона «без должных на то оснований, установленных в конституционном судопроизводстве». См.: пункт 2.3 мотивировочной части Определения Конституционного Суда России от 7 июля 2016 года № 1358-О.

19.Скорее всего, именно риск появления недействительных норм дает основание в качестве неотъемлемого элемента понятия права рассматривать «притязание на правильность». Действительно, какой был бы резон формулировать в юридическом дискурсе аргумент правильности, если бы правопорядок всегда мог рассчитывать на безгрешность? О содержании претензии правовой системы на правильность см.: Алекси Р. Понятие и действительность права (ответ юридическому позитивизму) / пер. с нем. А. Н. Лаптева при участии Ф. Кальшойера. М.; Берлин: Инфотропик Медиа, 2011. С. 41. В связи с этим можно поддержать позицию В. А. Сивицкого, рассматривающего презумпцию конституционности нормативного акта в качестве составляющей презумпции «правильности акта», ибо без признания того, что «нижестоящий акт априори соответствует вышестоящему нельзя рассчитывать, что норма закона воплотится в конкретных правоотношениях». См.: Сивицкий В. А. Презумпция конституционности нормативного правового акта: отдельные аспекты // Юридическая техника. 2010. № 4. С. 499.

20.См.: Bundesverfassungsgerichtsgesetz in der Fassung der Bekanntmachung vom 11. August 1993 (BGBl. I S. 1473), das zuletzt durch Artikel 4 des Gesetzes vom 20. November 2019 (BGBl. I S. 1724) geändert worden ist. URL: http://www.gesetze-im-internet.de/bverfgg/__23.html (дата обращения: 13.08.2021).

21.В качестве примера, когда Конституционный Суд России беспощадно сужал предмет проверки ввиду бездоказательности некоторых утверждений заявителей, см.: абзацы 1–2 пункта 2 и абзац 2 пункта 4 мотивировочной части Определения Конституционного Суда России от 5 ноября 2003 года № 343-О // Вестник Конституционного Суда РФ. 2004. № 1.

22.Poggi F. Defeasibility, Law and Argumentation: A Critical View from an Interpretative Standpoint // Argumentation. 2021. Vol. 35. No. 3. P. 413.

23.См., например: постановление Конституционного Суда России от 16 июля 2020 года № 37-П // Собрание законодательства Российской Федерации (далее ― СЗ РФ). 2020. № 30. Ст. 5000.

24.См., например: постановление Конституционного Суда России от 10 февраля 2017 года № 2-П // СЗ РФ. 2017. № 9. Ст. 1422.

25.См., например: постановление Конституционного Суда России от 25 февраля 2014 года № 4-П // СЗ РФ. 2014. № 10. Ст. 1087.

26.См., например: постановление Конституционного Суда России от 15 февраля 2016 года № 3-П // СЗ РФ. 2016. № 8. Ст. 1167.

27.См., например: постановление Конституционного Суда России от 16 октября 2012 года № 22-П // СЗ РФ. 2012. № 44. Ст. 6071.

28.См., например: Постановление Конституционного Суда России от 13 декабря 2017 года № 40-П // СЗ РФ. 2017. № 51. Ст. 7915.

29.См., например: постановление Конституционного Суда России от 29 июня 2004 года № 13-П // СЗ РФ. 2004. № 27. Ст. 2804.

30.См., например: постановление Конституционного Суда России от 23 июня 2020 года № 28-П // СЗ РФ. 2020. № 27. Ст. 4286.

31.См., например: постановление Конституционного Суда России от 20 декабря 1995 года № 17-П // СЗ РФ. 1996. № 1. Ст. 54.

32.См., например: постановление Конституционного Суда России от 9 июля 2020 года № 34-П // СЗ РФ. 2020. № 29. Ст. 4735.

33.См., например: постановление Конституционного Суда России от 14 мая 2015 года № 9-П // СЗ РФ. 2015. № 21. Ст. 3149.

34.См., например: постановление Конституционного Суда России от 27 декабря 2012 года № 34-П // СЗ РФ. 2013. № 1. Ст. 78.

35.Обозначенные правотворческие действия не являются исчерпывающими. Нужно отметить, что нормативная коррекция может быть настолько многогранной, насколько многомерным может быть нормативное пространство.

36.Здесь, видимо, необходимо дать некоторые пояснения относительно того, как автор разграничивает, с одной стороны, правотворчество, осуществляемое законодательными органами (первичное правотворчество) и органами исполнительной власти (делегированное правотворчество), и, с другой стороны, правотворческую активность органов конституционно-судебного контроля. Первые могут осуществлять правотворчество постольку, поскольку его результаты не противоречат конституции (отсюда законодательные решения могут быть продиктованы любыми правомерными соображениями, в том числе политической целесообразностью), тогда как конституционные суды вправе проявлять правотворческую активность лишь в той мере, в какой конституционно-судебные решения устраняют либо способствуют устранению возникших несоответствий между правотворческими актами и конституционными установлениями. В определенной степени подобное разграничение отражает логику деления на общедозволительный и разрешительный типы правового регулирования.

37.См. видеозапись заседания Конституционного Суда России от 8 декабря 2009 года по делу о проверке конституционности положений абзаца второго пункта 3 и пункта 4 статьи 44 Федерального закона «Об акционерных обществах». 02:29:48–02:30:08. URL: http://medias.ksrf.ru/archive/20091208p001.mp4/embed.html (дата обращения: 13.08.2021).

38.См. видеозапись заседания Конституционного Суда России от 8 ноября 2011 года по делу о проверке конституционности части четвертой статьи 261 Трудового кодекса России. 00:24:20–00:24:52. URL: http://medias.ksrf.ru/archive/20111108.mp4/embed.html (дата обращения: 13.08.2021).

39.См. видеозапись заседания Конституционного Суда России от 13 октября 2016 года по делу о проверке конституционности абзаца второго пункта 1 статьи 2 Федерального закона «О государственной регистрации прав на недвижимое имущество и сделок с ним». 01:03:09–01:03:30. URL: http://medias.ksrf.ru/archive/20161013.mp4/embed.html (дата обращения: 13.08.2021).

40.Показательно, что судья Ю. М. Данилов в своем особом мнении по делу, по которому принято постановление Конституционного Суда России от 14 февраля 2013 года № 4-П, настаивал на признании оспоренного закона неконституционным по порядку его принятия и указывал, что «это избавило бы Суд от необходимости исследовать его содержательную часть – нельзя исследовать то, чего не существует… В конце концов, бессмысленно искать спелые плоды на ветвях отравленного дерева».

41.Civil Code of California Code. Section 3510. URL: https://law.justia.com/codes/california/2010/civ/3509-3548.html (дата обращения: 13.08.2021). Любопытно, что данная максима включена в раздел Гражданского кодекса Калифорнии, именуемый «Максимы юриспруденции». В силу параграфа 3509 названного кодекса эти максимы не предназначены для осуществления квалификации спорных правоотношений, а необходимы лишь для правильного толкования и применения других положений кодекса.

42.Интересные рассуждения применительно к законодателю приводит С. А. Белов: «Решение законодателя подлежит исполнению не потому, что в нем содержатся доводы, убеждающие в его правильности, а потому, что оно принято авторитетным органом». См.: Белов С. А. Разумность и рациональность в конституционном праве // Российский юридический журнал. 2017. № 4 (115). С. 15. В этом же русле рассуждают К. В. Арановский и С. Д. Князев: «Хорошо, когда судебные постановления звучат внушительно и веско… и в значительной мере дезавуируют сильными доводами всевозможные возражения. Но, в конечном счете, не это делает их обязательными в постановляющей части. Стороны и посторонние просто признают сам суд и применимые им нормы (правила), вовлекаются в судебный обряд и обрекают себя на следование предстоящему решению независимо от того, будут ли они с ним согласны и насколько» (см.: Арановский К. В., Князев С. Д. Соотношение конституционных принципов и международных стандартов в контексте российского уголовного правосудия // Сравнительное конституционное обозрение. 2016. № 4 (113). С. 46).

43.См., например: Arguelhes D. W. Judges Speaking for the People: Judicial Populism beyond Judicial Decisions // Verfassungsblog. 2017. 4 May. URL: https://verfassungsblog.de/judges-speaking-for-the-people-judicial-populism-beyond-judicial-decisions (дата обращения: 13.08.2021).

44.Алексеев А. П. Аргументация. Познание. Общение. М.: Изд-во МГУ, 1991. С. 11, 78.

45.Примеры правотворческих решений, приводивших к обратным результатам, см.: Чирнинов А. М. Пути – исповедимы? Аргумент к последствиям и его использование в практике конституционного правосудия // Сравнительное конституционное обозрение. 2020. № 2 (135). С. 45–46.

46.Осмыслению этой проблематики способствует анализ полемики, состоявшейся между С. А. Беловым и А. А. Троицкой на страницах журнала «Сравнительное конституционное обозрение», относительно ценностного содержания Конституции России. См.: Белов С. А. Ценности российской Конституции в тексте и в практике ее толкования // Сравнительное конституционное обозрение. 2019. № 4 (131). С. 68–83; Троицкая А. А. Ценности российской Конституции: эффект наблюдателя? // Сравнительное конституционное обозрение. 2019. № 4 (131). С. 84–98; Белов С. А. Методология опыта аксиологического анализа Конституции в коммуникативном контексте: ответ на критические заметки А. Троицкой // Сравнительное конституционное обозрение. 2019. № 4 (131). С. 99—101.

47.См.: постановление Конституционного Суда России от 20 декабря 2011 года № 29-П // СЗ РФ. 2012. № 2. Ст. 397.

48.Более того, здесь расходятся интересы даже отдельных групп пассажиров, а именно пассажиров с детьми и пассажиров, которые не имеют детей, поскольку, как справедливо указывает судья Г. А. Гаджиев в своем мнении по указанному делу, авиакомпании не лишены возможности включить затраты, связанные с льготной перевозкой детей, в себестоимость взрослых билетов, что неминуемо приведет к общему «росту цен на авиаперевозки». При этом авиакомпании будут заинтересованы в повышении цен не всегда, прежде всего из-за риска падения спроса на авиационные услуги.