– Говорить это в лицо неловко, однако человек он исключительный.
– Превосходный!
– Стоит только посмотреть на него, сразу видишь: весь само благородство.
– Кто же полагает, что наоборот? Я ему не враг.
– Значит, при случае вы отзовётесь о нём с наилучшей стороны?
– Непременно.
– Абисогом-ага – человек бывалый, и он вас вознаградит.
– Слушаю! С радостью готов сию же минуту… Ах, лишь бы сын мой получил свидетельство!
– Через пять дней, Абисогом-ага, через пять дней ваши фотографии будут готовы, – сообщил Дереник, выходя из своего павильона.
– Очень хорошо, – ответил Абисогом-ага и вместе с попом и цирюльником вышел из мастерской господина Дереника.
Госпожа Шушан, которую читатель, надеюсь, ещё не забыл, узнав, что священник разыскивал Абисогома-агу и вслед за ним помчался в мастерскую Дереника, не медля ринулась туда же, с целью не дать перехватить свою добычу, и дула вперёд до тех пор, пока не оказалась в нескольких шагах от священника, уже успевшего ловко спровадить цирюльника и теперь рекомендовавшего сотоварища в следующих выражениях: «Ушёл шельмец… Прошу прощения, что я должен был раньше сказать вам правду, но не сказал… Этот брадобрей – известный всем плут и вымогатель… Не помню ни одного новоприезжего, у которого он не выклянчил сколько-нибудь денег. Словом, негодяй, каких мало. Будучи исповедником, долгом своим считаю остеречь вас от людей, кои ищут сблизиться с состоятельными господами исключительно ради корысти. О, я ненавижу их!»
– Благодарствую за ваше добросердечие и человеколюбие.
– Не потворствуйте им. Подобным прохвостам только повадку дай…
– Нет, не буду.
– Не скажете ли вы мне, святой папаша, какое у вас дело до Абисогома-аги? – спрашивает вдруг госпожа Шушан, как вы знаете, нагнавшая своего конкурента уже вблизи мастерской Дереника.
– Одно маленькое дело.
– Нет, ты не должен иметь до него никакого дела. Ты выполняй уж, будь добр, свои обязанности, а в чужие не суйся. Постыдился бы! Пойдёмте, Абисогом-ага!
И госпожа Шушан тянет Абисогома-агу за правую руку.
– Нет, это ты постыдись! У нас с Абисогомом-агой дельце есть. Пойдёмте, Абисогом-ага!
И священник тянет Абисогома-агу за левую руку.
– Святой отец, а ведёт себя как не подобало бы и всякому смертному.
– Замолчи!
– Не замолчу!
– Отпусти мою руку! – говорит Абисогом-ага.
– Не отпущу! – отвечает госпожа Шушан. – Вы со мной пойдёте!
– Нет, он со мной пойдёт! – настаивает священник.
– Из-за нескольких сот пиастров ты хочешь сделать этого мужчину несчастным?! Ты в девушках не смыслишь.
– Не ори. Позволить вам ограбить нашего благородного гостя? Ты этого добиваешься?
– Зачем вы дерётесь, люди? Вам не стыдно? Я не хочу никакой девушки!
– Нет, – отвечает госпожа Шушан, – я найду вам хорошую девушку, но если вы решили, чтоб её искал святой папаша, то для вас это кончится… бесчестьем.
– Наоборот, если жених ищет себе невесту через священника, значит, он дорожит своей честью… Пойдёмте, Абисогом-ага.
– Не позволю!
– Пойдёмте, Абисогом-ага.
– Не позволю! Он никуда не уйдёт, нам с ним на смотрины пора…
Вся эта сцена происходила возле мастерской Дереника, на глазах у небольшой толпы зевак, исполнявших роль зрителей, и она ещё продолжалась, когда Манук-ага, вынужденный непременно разыскать Абисогома-агу, оказался здесь, увидел Абисогома-агу, которого за одну руку тянул за собой священник, за другую – госпожа Шушан, помог ему вырваться из рук этих злодеев, обозвал как попа, так и сваху бранными словами и с криком прогнал их прочь.
– Ах, – сказал Манук-ага, обратившись затем к Абисогому-аге, – а ведь во всём виноваты вы: поблажаете им, а все они лишь для того сгибаются перед вами, чтобы попользоваться от вас.
– Это правда?
– Зачем мне врать? Затеяли жениться, да? Ну и прекрасно. Я найду вам девушек, выберете из них, какая вам больше понравится, да и возьмёте её в жёны.
– Ты прав.
– Я покажу вам девушек из самых почтенных семейств.
– Покажи.
– Прошли те времена, когда невест через посредников искали.
– Да?
– Это даже стыдно, в конце концов!
– Коли стыдно, мы сами найдём.
– Я помогу вам выбрать девушку на ваш вкус.
– Благодарствую.
– А для начала дайте мне пока пятьдесят золотых.
– Что? Не понимаю.
– Я говорю дайте мне пятьдесят золотых.
– Как? Зачем?
– Аллах, аллах! Раз говорю, значит, знаю зачем. Неужели вы думаете, возьму ваши деньги и бесследно исчезну?
– Не исчезнешь, но всё же…
– Боитесь дать мне пятьдесят золотых, а с вас уже и так не меньше причитается… Вы нас в большие расходы ввели.
– Откуда? Что за расходы такие?
– Я же не мог всё подряд записывать! Супруга моя знает. Но оставим сейчас этот вопрос.
– Нет, не оставим… Пятьдесят золотых… Сколько дней, как я?..
– Послушайте, я призанял у одного денег, сегодня он потребовал вернуть ему долг, без ножа зарезал, если завтра не верну, нас выселят из дому. Это будет позор для меня, но и вам не сделает чести. Дайте мне пока сколько прошу, а расчётами займёмся после.
– Господи владыко, какая срамота!
– А когда найду вам барышню, за посредничество ничего у вас не возьму. Дайте же мне эти пятьдесят золотых, ну дайте.
– Почему? Что я тебе сделал?
– Почему? Вы не понимаете простых вещей. Сожалею об этом. Сделайте, что я вам говорю. Ну, почему вы отказываете в пятидесяти золотых?
– Не дам! И сегодня же уйду из твоего дома!
И, разговаривая таким образом, они быстро шагали по улице.
– Добро бы дело шло о крупной сумме, а то – пятьдесят золотых! Право слово, не ожидал я от вас, надеялся…
– Не надейся!
– Стоит ли вам спорить из-за пустяков? Нет, не вяжется это с вашим именем, с возвышенностью вашей души.
– Сегодня же заберу мои сундуки и уеду!
– Уехать вы можете, но только как дадите пятьдесят золотых.
– Не дам!
– Дадите!
Продолжая пререкаться и горячиться, они оба подошли к дому № 2 и у его ворот встретили священника, цирюльника и госпожу Шушан.
– Уходите! Убирайтесь вон! Видеть вас не могу!.. О господи! закричал Абисогом-ага, увидев эту компанию.
Потом он вошёл в дом, хлопнул дверью, поднялся к себе и, к удивлению хозяйки, начал увязывать своё добро в сундуки.
– Почему укладываетесь, ваша милость? – спросила хозяйка.
– Уезжаю! Должен уехать! Не хочу жениться – передумал!
– Вас рассердили?
– Нет!
– Но вы так расстроены…
– Не расстроен!
– Абисогом-ага, дорогой, Манук-ага должен был попросить у вас пятьдесят золотых… Попросил?
– Попросил.
– Мы ошиблись…
– Да? Ошиблись?
– Да. Не пятьдесят золотых, а сто пятьдесят мы хотели бы получить. Сделайте нам, друг мой, это добро, и мы по милости вашей великой из долгов выйдем…
Тотчас после слов хозяйки, словно по мановению волшебного жезла, Абисогом-ага перевязывает сундуки, выбегает из дому, приводит носильщиков, взваливает на них свою поклажу и вместе с ними снова выскакивает на улицу.
Цирюльник, священник, госпожа Шушан и Манук-ага следуют за ним по пятам до… дверей гостиницы, и здесь Абисогом-ага скрывается из виду, и преследователи его, кроме Манука-аги, расходятся в разные стороны, а Манук-ага предстаёт перед Абисогомом-агой, с тем чтобы домогаться удовлетворения своих денежных претензий.
И с той поры Абисогома-агу больше никто не встречал. Известно также, что после входа его в гостиницу, несколько недель подряд у её дверей ежедневно показывались редактора, стихотворцы и другие авторы с прижатыми под мышками толстыми пакетами.
Таким образом, человек, приехавший в Константинополь приискать невесту и жениться, даже не посватался – за отсутствием времени – и поспешно покинул столицу, или, что называется, едва ноги унёс. Но неизгладимую память оставил он по себе в умах просвещённых соотечественников.
Стоит лишь сойтись где-нибудь нескольким авторам, как они уже говорят: «Да, задали мы страху Абисогому-аге!» – и прыскают со смеха.
А когда эти же авторы испытывают муки безденежья, они говорят: «Господи, пошли нам одного Абисогома-агу!» и мысленно добавляют: «Ищите Абисогома-агу, остальное приложится».
Богачи тоже нет-нет, да и поминают его. «Я вам не Абисогом-ага», – урезонивает иной из них нашего интеллигента, обратившегося к нему с просьбой оказать покровительство.
Мы же, не представившиеся Абисогому-аге, публикуем сие произведение не столько с целью осуждения и осмеяния отечественных редакторов, поэтов и других авторов, как из желания показать грядущим поколениям плачевное бытие интеллигентов нашего времени и ужасное равнодушие толстосумов к национальной культуре.