Kitabı oxu: «За образами»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЯРОВОЕ

Глава Первая. Домовой, явись

– Так зачем, говоришь, тебя к нам прислали?

Чур-председатель спросил вроде рассеянно, а зыркнул на Ивана быстро и колко. Он с самой встречи нет-нет да и кидал подозрительные взгляды. Было из-за чего. Иван Велесов, прибывший час назад на вакансию сельского лекаря и чуть не разворотивший своими габаритами пол-избы, был похож на кого угодно, только не на врачевателя.

Иван покачал головой и сгрузил объемный рюкзак на ближайшую лавку.

– Так я и не говорил, – пробасил он добродушно и улыбнулся как можно шире, в свою очередь рассматривая председателя. Как-то так вышло – с чурами ему по жизни пересекаться не приходилось. В Столице они почти вывелись: межевать столичные бетонные коробки не имело смысла, так что настоящего чура теперь можно было встретить только на земле, в деревне вроде Ярового. Вот и поглядывал Иван с интересом. Но ничего необычного не обнаружил: маленького роста, суетливый, даже можно сказать, беспокойный мужичок. Одет не по летней погоде – в тёплое. А вот глаза живые, внимательные. – Да и ты не спрашивал, Захар Никодимыч.

– Ну то да, – усмехнулся председатель, продолжая рассматривать вязь татуировок-рун, что вились по ивановой бычьей шее. – И всё-таки?

– Федеральная программа повышения квалификации медицинского обслуживания в деревнях и сёлах, – выдал Иван заранее приготовленную ложь и, чтобы не увязнуть в неудобной теме, как в местном болоте, надавил председателю на больную мозоль. – У вас же тут лекаря отродясь не было. Только травница – да и та померла.

Председатель махнул рукой:

– И то правда, упокой боги её душу, – сказал и сдался. – Ты не обижайся, я ж не просто так выспрашиваю. Ты к нам из Столицы, а оттуда добровольно в нашу глухомань кто поедет? Разве что в ссылку. Осерчал на тебя кто, Иван? Или сам прячешься?

– Зря ты на свою деревню наговариваешь, Захар Никодимыч, – ушёл от прямого ответа Иван, теребя завязки рюкзака. – Яровое место хорошее. Сильное.

– Была сила, – отозвался председатель, посматривая, как Иван управляется с вещами. – Только вышла вся. И ты мне зубы не заговаривай. Ты по обличью-то настоящий волот-богатырь. У тебя руки вон какие. Ты как ими врачевать-то собираешься?

Иван задумчиво глянул на свои лапы-лопаты и хмыкнул густым басом так, что за печкой что-то вздрогнуло и упало:

– Ты мои руки в работе не видел, Захар Никодимыч. Да и надеюсь – не увидишь никогда.

– На всё воля богов. Тут принимать-то будешь? – обмахнул шапкой пространство председатель.

Иван ещё разок окинул избу взглядом: большая, светлая. Вдоль бревенчатых стен лавки, посередке – основательный стол, печь в углу. Всё как полагается. Никаких следов запустения, наоборот: на столе вышитая скатерть, на стене ходики, в дальнем углу – широкая кровать с аккуратной стопкой подушек: снизу большая, на самом верху махонькая, смешная. Только чайник на столе – обычный, электрический. Деревня-не-деревня, а цивилизация и сюда добралась. В общем, сразу видно – хорошо за домом смотрели.

– Тут, – кивнул.

– И явней, и навней? Ну, то есть… явных и навных? – торопливо поправил сам себя председатель, пугливо поглядывая на Ивана и прикидывая, услышана ли оговорка. Суетиться и подозревать всех и вся ему по должности, видимо, полагалось, а по натуре чуровской – всех опекать. Как эти два стремления в нём уживались – было непонятно, но председатель и правда казался дюже дёрганным.

– А много? Навней-то? – ответил вопросом на вопрос Иван, вслед за председателем пренебрегая официальной терминологией.

– Познакомишься… – ушёл от прямого ответа председатель и хитро улыбнулся. Иван только пожал плечами. Что тут скажешь? Навные – представители Нави – бывали всякими, а закон, поди, в Яровом свой – тут до Столицы тысячи две километров. Разбираться не поедут. Так что встретить можно было кого угодно.

– А правые есть? – спросил на всякий случай, заранее предвидя ответ.

– Так ведь не пристало светлым богам ноги в навозе пачкать, – усмехнулся председатель. – Все правни в Столицу давно перебрались. Теперь, поди, не Столица, а Правь-город надо величать.

Председатель заухал, довольный своей шуткой, но тут же насупился и снова подозрительно глянул на Ивана, видимо, припомнив, что новый врач сам только прибыл из Столицы. Ясно было, что чура по поводу статуса непонятного новосельца мучали сомнения, но сильно приставать с расспросами он не решался. Уж больно вид у Ивана был грозный.

– Ну ладно, – вздохнул председатель и, поняв, что больше из Ивана ничего вытянуть не удастся, потопал на выход. – Обживайся тут.

– Захар Никодимыч… – негромко, но строго окликнул Иван. – А печать-то?

– Какая-такая печать? – глазки у председателя забегали. Он нервно скрутил шапку, которую продолжал сжимать в руках.

– Такая печать, – ласково улыбнулся Иван. – Домовая.

– Ах ты бог Сварог! – засуетился председатель, и маленькие хитрые глазки его забегали быстрее. Ещё немного – и до косоглазия добегается, хмыкнул про себя Иван. – Так ведь формальность же… Да и не пользуется давно никто.

– Захар Никодимы-ы-ыч! – угрожающе прорычал Иван, не собираясь сдавать позиции. Отданное чуром оставалось за собственником навсегда, и никто без разрешения обозначенные границы пересечь не мог. Вот только волеизъявление от чура должно было прийти добровольно. Поэтому Иван протянул руку и пробасил положенное в таких случаях: – Чур – моё!

– Да бери-бери! – нахмурился председатель, и на ладонь Ивану легла тяжёлая бронзовая бляха. Иван цокнул языком. Вещица была старинная, добротная. Чуток сглаженная, омытая временем, и тускло светящаяся отполированными знаками-оберегами. Откуда она тут – было непонятно. Но ясно стало одно – Яровое место непростое.

Захар Никодимыч, словно почувствовав неладное и дабы избежать дальнейших расспросов, буквально растворился в воздухе, махнув на прощание тёплой, не по погоде, шапкой-ушанкой.

Иван задумчиво погладил домовую печать указательным пальцем, оглянулся – чтобы убедиться, что председатель исчез и никто ему не помешает. Встал, как полагается, лицом к печи, сжал печать покрепче и приказал тихо, но внятно:

– Явись!

Сперва вроде ничего не произошло. Только за печкой снова что-то негромко брякнуло. Иван терпеливо ждал. Наконец, воздух прямо перед ним сгустился – и Иван увидел невысокого плотного мужичка, в полтора раза ниже его. Мужичок был бородато-волосатый и сурово насупленный. Одет он был в простую домотканую рубаху и подпоясан кокетливым передничком с вышитым на пузе красным петушком.

– Ну, здрав будь, новый хозяин, – пробасил он старательно.

– И тебе не хворать, – Иван внимательно рассмотрел домового и остался доволен. – Как величать?

– Так ведь назвал уже, – пробубнил домовой. – Явись – и кличь.

Иван покачал головой, но спорить не стал. По поводу чувства юмора домовых ходили разные слухи, и многие сходились на том, что его просто нет. Но у домового, стоявшего перед ним, в глазах, почти полностью скрытых густыми кустистыми бровями, горели жаркие ехидные угли.

Иван вздохнул. Не подружится с домовым – пиши пропало. А даст волю – и того хуже.

– Ещё подселенцы есть? – спросил он. – Давай сразу говори, чтобы потом без сюрпризов. А то не подружимся, а ни тебе, ни мне это не надо.

– Так Клетник приходит. Из снеди чего принесть. Нам же, домовым, границы чуровские пересекать нельзя. Но он тихий, да и не видно его почти, – пожал плечами Явись, глядя в тёмный угол. За печкой снова грохнуло, и раздался дробный топот маленьких ног.

– И всё? – посуровел Иван.

Явись вдруг мучительно покраснел и принялся теребить свой фартук.

– Ну… Есть ещё… Чухлик один…

– Чухлик? – удивился Иван. – Чухлики же водяные черти? Откуда он у тебя в избе?

– Скучно было… – пробубнил Явись, побагровев так, что Иван стал опасаться, как бы домового не хватил удар. – Зимой особенно. А на болоте холодрыга. Вот он и прибился. Не выгонять же… Хотя изба твоя теперь, тебе и решать.

С этими словами домовой опасливо кивнул на печать у Ивана в руке. За печкой затаились.

– Если мне в работе мешать не будет – пусть остаётся, – махнул рукой Иван. – Да и вообще, во всём, что касается хозяйства – на твоё усмотрение.

Явись посветлел лицом, а за печкой пробежали довольные смешки. Иван покачал головой и, скрыв улыбку, выудил из-за пазухи простой кожаный шнурок, на котором, связанные в одно, покоились два кольца.

– Вот что, – распорядился он. – Прими на хранение. А то мало ли.

Домовой заинтересованно глянул на кольца. Они лежали у Ивана на ладони и привычно тяжелили руку, припекали родным теплом. Кольца были приметные: с внешней стороны – чёрные и суровые, из вулканической породы высечены; только посередке тонкие золотые прорези. А вот с внутренней стороны кольца слепили светом, ластились к руке их надевшего. С виду одинаковые, а на деле разные: одно лучилось матово-дневным, золотым солнцем, второе – густым закатным.

Домовой подобрался – то ли на ценность передаваемых оберегов, то ли на «мало ли что». Протянул было руку, но в последнюю минуту замешкался и выдернул откуда-то из-за пояса белоснежную холщовую перчатку. Споро натянул – и только после этого принял кольца. Приблизил к глазам, рассмотрел как следует.

– Не переживай, хозяин, – кивнул сам себе. – Будет в целости и сохранности.

– Знаю, – кивнул в ответ Иван, признавая профессионализм домового и пройденный негласный тест. Это в ладони Ивана кольца были тёплые и тяжёлые. Чужаку руку могли отморозить так, что кисть бы отвалилась. Было понятно: изба Ивану попалась с секретом. Иначе с чего бы тогда такой мощный домовой к ней привязан? Можно было, конечно, и его самого расспросить – да только ведь не расскажет: не обязан по должностной инструкции. И имя своё настоящее не назовёт. А вот служить будет верой и правдой. Да и кольца теперь в безопасности: где и как домовые хранят ценности, было точно неизвестно, но надёжнее места не сыщешь. Ходили даже слухи о единой подземной системе хранилищ – посерьёзнее швейцарских банков. Но факт оставался фактом: ни единому земному существу ещё не удалось ограбить домового.

Разобравшись с бытовыми делами, разложив свои нехитрые пожитки и спросив горячего чаю, Иван наконец отпустил домового. Потом достал и бережно водрузил на стол у окна ноутбук с обгрызенным яблочком на крышке. Отодвинул исходящую паром чашку, чтобы не опрокинуть, увлёкшись – как бывало уже не раз. Странно, но сигнал сети был сильным, так что с общением с внешним миром проблем не предвиделось. Всё как он и хотел.

Иван хрустнул пальцами, глянул в окно на медленно наливающееся сиреневыми сумерками небо. Открыл страницу нового документа и, убедившись, что домового нет поблизости, старательно набил наверху крупный заголовок: «Рапорт». Посидел в задумчивости над экраном, но глаза слипались – то ли потому, что час уже был поздний, то ли намаялся с дороги. Иван только и успел захлопнуть крышку ноутбука и скрестить руки поверх груди. Голова сама склонилась вниз – и через пару минут Иван уже спал богатырским сном, сотрясая избу мощным, заливистым храпом.

Глава Вторая. Гаврюша Горыныч

Бодрый стук в дверь застал Ивана за вознёй с чайником. Можно было, конечно, и Явись напрячь. Но Иван любил утренние минуты уединённости и не хотел омрачать их лишней суетой.

Незапланированный визит застал его врасплох, но, похоже, в деревне всё было запросто. От неожиданности Иван едва не пролил кипяток себе на ногу. Торопливо поставил чайник обратно на подставку и зачем-то одёрнул толстовку. Первый посетитель, как-никак. Хотя за дверью мог оказаться кто угодно. Только жаль было – так и не выпитой утренней чашка чая.

– Принимай, Иван, первого клиента! – бодро оповестил, обнаруженный на крыльце председатель, и подтолкнул в спину мелкого лохматого подростка, маячившего тут же. Пацан от толчка сделал несколько шагов вперёд и снова встал как вкопанный. – Племяш мой, можно сказать. Троюродный…

– Не клиента, а посетителя, – машинально поправил Иван и посторонился, чтобы дать пацану возможность пройти в сени. Однако тот так и продолжал стоять на крыльце, упрямо рассматривая носки своих изрядно потрёпанных кроссовок.

– Проблема у него… интимная! – снова хохотнул председатель и зачем-то скрутил из узловатых костлявых пальцев дулю, словно иллюстрируя таким образом проблему. Уши пацана побагровели, а голова опустилась ещё ниже. Казалось, ещё чуть-чуть – и он воткнётся ею в пол, на манер страуса, прячущегося от внешнего мира.

Иван посмотрел на дулю, скрученную председателем, потом на уши пацана. Решительно взял того за плечо и впихнул в избу.

– Пошли-ка, чай пить, – пробасил он миролюбиво, проходя следом и заслоняя своей широкой спиной проём от председателя. Тот намёка не понял и всё-таки попытался просочиться за пацаном в избу, явно рассчитывая и на чай, и на обстоятельный разговор. Иван, скрывая улыбку, достал с полки ещё одну чашку в весёленький голубой цветочек. Щедро сыпанул в неё заварки, залил кипятком и только потом обратился к председателю:

– Захар Никодимыч, раз проблема интимная, значит, и решать мы её будем вдвоём с… Как тебя величать?

С этими словами он повернулся к пацану, который мялся у лавки, явно испытывая все существующие на свете оттенки неловкости.

– Гаврюша он, – сообщил председатель, с тоской оглядывая чашки на столе. Чашек было две, народу в избе – три, и эта математическая задачка явно не складывалась в председательской голове.

– Не, Гаврюша, а Гавр! – шмыгнул носом пацан, наконец отмирая и гневно зыркая на председателя. Потом поднял глаза на Ивана и назвался: – Гавр Горыныч.

Иван мысленно присвистнул, потому что род Горынычей себе представлял совершенно по-другому. Подросток был мелок, если не сказать щуплый. Мясцо на его тонкие косточки, видать, нарастало плохо. Кроме того, рыжие нечесаные лохмы и трогательные брызги веснушек на красных от смущения щеках настраивали на несерьёзный лад. Однако от комментариев Иван воздержался. Кто их, Горынычей, знает. Отъестся, возмужает – и ещё покажет всем кузькину мать.

– Ладно, пойду я, – сдался председатель, приняв, наконец, тот факт, что никто его тут чаем поить не собирается. – Дел невпроворот.

И, нахлобучив на голову шапку-ушанку, скрылся за порогом. Иван хлебосольно махнул в сторону лавки и предложил незадачливому Горынычу:

– Ты садись, садись, – и, видя, как тот продолжает нерешительно мяться, снова отвернулся к буфету, хлопоча по поводу угощения. – Тебе сколько сахара в чай? Или, может, ты с мёдом пьёшь? У меня, вроде, банка была…

– Мне три ложки, – тихо, но внятно отозвался Горыныч и тут же прокашлялся, видать, для солидности. – А лучше четыре.

Иван покивал понятливо, поставил на стол чашку, сахарницу и вазочку с сушками. Горыныч глянул с интересом и принялся устраиваться, перекидывая через лавку мосластые ноги. Иван расположился напротив и, наконец, сделал то, о чём мечтал всё утро: отпил щедрый шумный глоток чая с молоком и мёдом. Посидел, смакуя, и снова принялся рассказывать, неторопливо разгоняя неловкую тишину за столом.

– Я когда в Столице участковым врачом работал, мне коньяк и виски несли. И ведь не откажешься – народ обижается. Так у меня под конец этого добра, знаешь, сколько было?

Горыныч неопределённо хмыкнул, невольно включаясь в беседу, и потянулся к сахарнице. Неловкими подростковыми руками насыпал себе щедрые четыре ложки сахара и, поколебавшись, добавил пятую.

– Магазин можно было открывать, когда уходил, – продолжил Иван, заботливо пододвигая Горынычу миску с мёдом. – А я больше батончики люблю соевые. А их, естественно, не дарили. Не солидно.

– Фу! Соевые батончики! – скривился Горыныч, гремя ложкой в чашке. Лицо его, наконец, приобрело нормальный цвет, хотя уши так и продолжали хранить свекольный оттенок. – Я сам тоже, считай, из Столицы. В НГУ прошлым летом поступил. Тут у бабки на каникулах ошиваюсь. Только батончики соевые не люблю. Вот «Мишки на Севере» – это вещь!

– НГУ? – оживился Иван. Хотя чему удивляться. НГУ был фактически единственным высшим учебным заведением в Столице, которое принимало навных. – Навный Главный Университет?  А какой факультет?

– Лиховедение, ессно, – возмутился Горыныч.

– Мать моя! – восхитился Иван. – Ядвига Орлановна жива ещё? Она вроде ведовство преподавала.

– Яруха-то? – ухмыльнулся Горыныч, окончательно расслабляясь. – Да она вечная!

И без всякого перехода вдруг взял быка за рога:

– Мне хвост отрезать надо!

– Чего? – опешил Иван, застывая с чашкой в руке.

– Хвост, говорю, отрезать! – повторил Горыныч и первый раз за всё утро посмотрел Ивану прямо в глаза. – Ну или как там у вас говорят, по-научному? Купировать? Отсечь? Удалить? Сможете? Мне можно даже без наркоза. Вы не думайте. Я к боли нечувствительный. Я закалялся. Булавками себя тыкал. Для воспитания силы воли…

– Так, погоди ты со своими булавками! – Иван со стуком поставил на стол чашку с недопитым чаем и выставил ладонь в сторону Горыныча, чтобы прекратить этот отчаянный поток слов. У парня явно наболело. – Давай-ка всё с начала и по порядку.

Вместо ответа Горыныч решительно отъехал от стола вместе с тяжёлой массивной лавкой, доказывая, что силы в нём гораздо больше, чем казалось на первый взгляд, и закатал штанину обтрепавшихся по краю джинсов.

– Вот, – сказал он вместо объяснений. – Сами смотрите!

Иван перегнулся через стол и присвистнул: под штаниной обнаружилась худая бледная лодыжка, к которой суровым скотчем, в несколько слоёв, был прикручен… хвост. Длинный – доставал аж до щиколотки, такой же рыжий, как его обладатель, и заканчивающийся трогательной кисточкой-сердечком. Словом, не хвост, а загляденье. И откуда только такой у Горынычей? Чёрные, блестящие, чешуйчатые у тех были хвосты. Иногда с шипами. Но это…

– Поближе посмотрю? – обронил Иван деловито, уже обходя вокруг стола и садясь на корточки.

– Да пожалуйста… – Горыныч закатал штанину повыше, являя ногу, упакованную так, словно её собирались послать по почте. Иван аккуратно пощекотал пальцем рыжую кисточку – единственное, что торчало из сурового плена. Та тут же ожила и мелко вздрогнула.

– И за что ты его так? – улыбнулся Иван.

Горыныч нахмурился и выпалил:

– Так он не слушается! У него свой разум. Хотя какой там разум! Одноклеточное! Одни хотелки глупые!

– Давай-ка это всё размотаем для начала, – велел Иван и снова потопал к буфету. Выдвинул ящик, загремел там всяким барахлом и, выудив ножницы, довольно кивнул сам себе.

– Можно я штаны снимать не буду? – снова побагровел Горыныч.

– Можно, – великодушно разрешил Иван. – Только штанину повыше закатай.

Кончик хвоста заинтересованно вздрогнул и напряжённо замер, пока Иван аккуратно, слой за слоем, срезал слипшийся скотч.

– Давно началось-то? – спросил Иван, споро орудуя ножницами.

– Ну… – шмыгнул носом Горыныч. – Бабка рассказывала, что в детстве мы с ним чуть ли не друзьями были. Братьев-сестёр у меня нет, а хвост и игрушка, и приятель, и главное развлечение. Вот я и крутился на одном месте – старался его зубами ухватить ко всеобщему восторгу. Потом я вырос, а этот – нет! – тут Горыныч выразительно кивнул на хвост, который по мере освобождения оживал всё больше и теперь не льнул к горынычевой ноге, а плавно покачивался у руки Ивана, словно раздумывая, как к тому относиться. – А к школе стало понятно, что от него одни проблемы. Вот, к примеру, мать спрашивает, я ли конфеты шоколадные из вазочки съел. Я отрицательно башкой машу, а эта зараза виляет довольно. А когда она меня в первый класс привела, так вообще – вокруг её ноги обвился и не отпускал. Трус! Вот хохота было. Или вот, классуха спрашивает: ты домашку сделал? Я киваю, что да, а этот башку мне чешет в раздумьях! А потом и вовсе начинает дёргаться, потому что за окном на пустыре в футбол гоняют, а ему тут у доски маяться приходится, видите ли. Представляете? Предатель!

Горыныч по мере повествования входил в раж и теперь в волнении махал руками и дрыгал ногой, сильно затрудняя Ивану задачу. Хвост же, напротив, вёл себя спокойно, словно опровергая все обвинения.

– Классуха – кто у нас? – пробормотал Иван, придерживая Горыныча за его худую лодыжку одной рукой и примеряясь, чтобы подцепить ножницами последний виток скотча.

– Классная смотрительница, – чуть подостыл Горыныч, но всё так же продолжал ябедничать. – И главное, если бы он хоть выглядел круто. А лучше бы вообще вместо хвоста крылья, как у Анчутки Банник. Так ведь нет! Вы кисточку эту ужасную на конце видите? Это что за помпон для шапки?!

Горыныч опять разошёлся. Иван же размотал все слои скотча и теперь рассматривал виновника переполоха, не торопясь делать выводы и справедливо полагая, что парень ещё не выговорился.

– Короче, подставляет меня по полной! – закатил глаза Горыныч. – Школа ладно. Но в универе он совсем от рук отбился. Самый край был, когда он Банник вокруг пояса обмотался и держался так, что никто отодрать не мог. Нас обоих с ней пришлось в медпункт тащить и там спазматический укол ставить, чтобы расцепиться! Весь факультет угорал.

– Спазмолитический, – машинально поправил Иван, с трудом воздерживаясь от улыбки. Горынычу, судя по всему, и так пришлось несладко. При воспоминании о том ужасном дне он стал ярче малинового варенья.

– Чего? – запнулся Горыныч.

– Укол, говорю, спазмолитический, – пояснил Иван и спросил осторожно: – А эта Анчутка… Банник. Она тебе нравится?

– Мне?! – возмутился Горыныч, багровея ещё сильнее, хотя сильнее, казалось, уже было некуда. Лоб его покрылся испариной. – Она дылда и старшая! И ржёт всё время как лошадь! И всё время надо мной!

– Это многое объясняет, – усмехнулся Иван. Потом аккуратно ткнул хвост пальцем и приветливо раскрыл ладонь. Хвост замер. Некоторое время ничего не происходило, однако уже через несколько секунд рыжая пушистая кисточка мягко тронула пальцы, покружила недоверчиво над ладонью и легко скользнула по запястью, обвивая вокруг.

– Ты чего творишь опять?! – зашипел Горыныч, словно у хвоста где-то в придачу к кисточке могли быть ещё и свои собственные уши.

Иван погладил хвост свободной рукой. Ноги у него от сидения на корточках окончательно затекли, и он решил эту проблему просто – плюхнувшись задницей прямо на пол, на гладкие, уже чуть нагретые утренним солнцем половицы. Заодно и проверил, как домовой хозяйство ведёт. Ни одной пылинки не просматривалось. Даже по дальним углам, которые с пола прекрасно было видно. Горыныч неловко возился на лавке, не зная, как поступить, пока его хвост наглаживали.

– А ты пословицу знаешь? – наконец спросил Иван.

– Какую такую пословицу? – насупился ещё больше Горыныч.

– В народе говорят: «Хвост лучше знает», – пояснил Иван, не спеша вставать с пола.

– Дурацкая. Ничего он знать не может. У него мозгов нет.

– Зато у тебя есть, – усмехнулся Иван, думая, что объяснять перекачанному гормонами первокурснику простую истину про гармонию и способность жить в ладу с самим собой наверняка бесполезно. Сейчас главное – чтобы глупостей не наделал. А то рубанёт ножницами под самый корень – потом жалеть будет. Если, конечно, от болевого шока оправится. Это ему, Ивану – взрослому мужику, понятно, что некая Анчутка Банник, которая по молодости Горынычу тоже задачу не упрощает, нравится тому до безумия. Что у Горыныча первая, неловкая, студенческая влюблённость. А хвост живёт инстинктами. Льнёт к тому, с кем хорошо, сторонится того, что напрягает. Обнимает ту, которая Горынычу сердце разбередила.

Иван почесал за ухом и начал, аккуратно подбирая слова:

– Давай так! Ничего купировать я тебе пока не буду. У нас тут хороший, здоровый хвост. Без патологий и отклонений. А купирование может много чего побочного вызывать. Особенно того, что потом в зрелом возрасте аукнется. Я пока буду тебя наблюдать.

Горыныч молчал и хмуро разглядывал хвост, который уже успел несколько раз обвиться вокруг запястья Ивана на манер плюшевых браслетов.

– Ну оно тебе надо? – зашёл с другой стороны Иван. – Операция, бинты, кровища…

Горыныч заметно побледнел. Кадык его судорожно дёрнулся.

– Давай я лучше тебе выпишу кое-что, – предложил Иван. – Будешь принимать три раза в день по чайной ложке. Строго натощак. И ни капли больше. Лекарство сильное!

– Запишу сейчас, – засуетился Гаврюша, обхлопывая себя по бокам. – Вот ведь… Ручка куда-то запропастилась… Неужели посеял? Папкин подарок. Серебряная…

Иван встал на ноги и отошёл от суетящегося Горыныча к буфету. Погремел флаконами и нашёл обычную настойку пустырника. Старательно загородил её от Горыныча мощным плечом и стал переливать в пузырёк поменьше. Простая задача, но стекляшка в его ладони вдруг предательски звякнула. В ушах зазвенело противно, комариным писком, предвещая неотвратимое.

Иван только и успел уткнуться лбом в верхний шкафчик – и накатило. Быстро и неумолимо. Голова стала тяжёлой и горячей, ниже – всё пробило ледяным потом. Было и холодно, и жарко одновременно, а перед глазами замелькало синими молниями. Иван стиснул зубы, терпеливо пережидая. В уплывающем сознании вялой рыбиной плеснулась тревога – как бы Горыныч не заметил. А то, глядишь, пациенту придётся врачу первую помощь оказывать.

«Сейчас пройдет», – пообещал Иван сам себе. Приступы, подобные этому, с ним случались не в первый раз. Прихватывало каждый раз жёстко, выбивало из реальности напрочь. Иногда даже галлюцинации бывали. Ни на какую известную хворь не походило. Иван, даром что и сам врач, природу этого заболевания понять не мог. Слава богам, длилось это состояние недолго и отпускало через несколько минут само. Вот как сейчас…

– А вы прикольный, – долетело до Ивана сквозь вату в ушах. Это Гаврюша, помолчав, решил сделать комплимент. – А то наши переживали, что вы Ратишу заменить не сможете.

– М-м-м? – отозвался Иван, тряся головой и разгоняя туман морока. Поморгал, возвращая зрение, и весь превратился в слух. – Ратиша – это травница, которая тут до меня врачевала?

– Она, самая. Как моя бабка говорит: «Да упокоят боги её душу грешную», – Горыныч состроил траурную мину, но быстро повеселел обратно.

– А она от чего померла? – поинтересовался Иван аккуратно.

– Да кто ж её знает? – беспечно пожал плечами Горыныч. – Говорят, грибами отравилась.

– Что ж это за травница такая, если она ядовитый гриб от обычного отличить не смогла? – подивился Иван.

– Почему не могла? – ответил вопросом на вопрос Горыныч и поскреб рыжие патлы на затылке. – Могла. Ну так и с ядовитого гриба тоже толк есть. Хотя… если лишку хватить, то, конечно, до добра не доведёт. В деревне говорят, Ратишу бесы стали водить.

– Чего? – весь превратился в слух Иван.

– Что тут непонятного, – вздохнул Горыныч. – Грибочки эти Ратиша в лесу собирала. У неё всё производство с того леса. А там всякое бывает. С лесом договариваться надо уметь. Ратиша умела. Потому и лечить могла от любой хвори. К ней откуда только не мотались. Из самой Столицы за помощью приезжали. Но она сдавать стала в последнее время. Путала всё.

Обдумывая услышанное, Иван машинально протянул Горынычу пузырёк с безобидным пустырником. Однако перед тем, как вложить склянку тому в руку, вдруг задумался и спросил:

– Из Столицы, говоришь, мотались?

– К Ратише-то? – уточнил Гаврюша, глядя на пузырёк в руках Ивана. Глаза его засветились, как угли в печи.

– К ней… – подтвердил Иван. – Часто мотались?

– Часто, конечно, – беспечно кивнул лохматой башкой Горыныч. – А то сам не знаешь, какая у городских медицина.

– Какая? – машинально переспросил Иван, думая, что пропустил момент, когда они с неугомонным подростком перешли на «ты», но одергивать не стал.

– Правая! – довольно хохотнул Горыныч. – А значит, никакая.

Иван нахмурился. Гаврюша, в отличие от председателя, ещё не поднаторел подбирать слова в разговорах с незнакомцами. Или Ивана за опасного собеседника не считал. Говорил, как думает. А точнее – как у взрослых наслушался. Иван был прекрасно осведомлён о том, что именно в народе судачили про бесплатную правую медицину. Высшие боги обладали бессмертием, и эта сфера им была до лампочки, чем и объяснялось попустительское отношение ко всей отрасли здравоохранения в целом. Для правых божков попроще существовали специальные центры обслуживания, куда явням путь был заказан. Для явных больницы тоже строили, и были те формально бесплатными. Вот только очереди в них растягивались на годы, а само лечение сводилось чуть не к советам приложить к больному месту подорожник. Вот и шныряли явни тихонько к навным знахаркам. Нетрадиционная медицина активно порицалась в масс-медиа, а на деле, когда касалось самого дорогого – здоровья, все средства были хороши.

А Горыныч тем временем продолжал:

– Ратиша кого угодно на ноги поставить могла. К ней и правые ездили…

– А правые-то зачем? – напрягся Иван.

– Ну уж этого я не знаю, – развёл руками, так и не получивший заветную настойку Горыныч. Хвост за его спиной нетерпеливо подергивался. – Может, и не правые. Машину я видел однажды. Чёрная, дорогая. Вот и подумал, может, правни… ой… правые.

Он всё-таки смущённо покосился на Ивана, но тот на необдуманно вылетевшее словечко внимания не обратил, весь погружённый в свои мысли.

– Чёрная-дорогая, говоришь… – пробормотал он. – А номера у неё какие были? Не синие случайно?

На машинах с синими спецномерами ездили только высшие правые. Номера такие были наперечет, и если бы Горыныч рассмотрел хотя бы пару цифр или букв…

Горыныч почесал кончиком хвоста за большим розовым ухом.

– Нет. Точнее не помню. Заляпана машина была по самое не балуй. До Ярового же пока доедешь по бездорожью, по самую крышу извазюкаешься. Особенно в дождь.

– А был дождь? – не отставал Иван.

– Когда? – нахмурился Гаврюша.

– Когда машина приезжала, похожая на правую, – терпеливо объяснил Иван, скрипнув зубами от непонятливости Гаврюши.

– Нет… вроде, – снова зачесался Горыныч. Видимо, таким образом подгоняя мыслительный процесс. – Нет! Не было! Вспомнил. Они же и приезжали накануне, как Ратиша траванулась.

– Они? – вздрогнул Иван.

– Ну да, – кивнул Гаврюша. – Один в салоне ждал, другие два к Ратише зашли.

– А ты их не рассмотрел случаем? – закинул Иван удочку наудачу.

Гаврюша смущённо засопел.

– Я больше машину рассматривал…

– Рассматривал, да не рассмотрел, – вздохнул Иван, отдавая наконец склянку с пустырником в руки Гаврюше. И скомандовал весело:

– Свободен!

Горыныч взял флакон, но покидать Ивана ему определённо не хотелось. Непоседливому пацану было явно скучно в Яровом на каникулах.

– А можно я буду в гости приходить? – наконец поинтересовался Горыныч и смущённо пнул косяк стоптанной кроссовкой.

– Можно, – улыбнулся Иван. – Даже нужно.