Kitabı oxu: «Девочка и домовой. Хроники затомиса», səhifə 2

– Навна.

– Ты будешь писать стихи, станешь прекрасным поэтом, но не жди известности, это, по крайней мере в нынешней земной жизни, тебя не ожидает. У этого дара будет несколько другая задача – по возможности уберечь тебя и твоих близких от тьмы. А мой подарок, как и твои жемчужины, поможет нам встретиться в земной жизни. А пока до свидания, милый, я буду очень скучать без тебя.

Девочка обняла мальчика за шею и запечатлела на губах совсем не детский поцелуй, не обращая внимания на его смущение и замешательство.

– Подожди! – в страхе вскричал мальчик. – Я не хочу отсюда никуда уходить, я не хочу с тобой расставаться, не покидай меня.

– Уже пора, – как эхо прозвучали слова девочки. – Меня забирают, я тороплюсь… – Фигура ее неожиданно стала дымчатой, полупрозрачной, затем это человекоподобное облачко втянулось в одну из дверок замка, после чего он осел и превратился в горку мокрого песка.

Мальчик упал на берег и отчаянно зарыдал. Казалось, он никогда еще не испытывал такой огромной потери, никогда им не владело такое отчаяние, хотя еще 2—3 часа назад он и понятия не имел о прекрасной незнакомке.

«Как я дальше буду жить без нее?» – пронеслось у него в голове. И вдруг сверху как будто повеяло благостным ветерком. Неосознанно он запрокинул голову, и ему показалось, что та невидимая преграда, которая ограничивала небо, исчезла, и откуда-то из невыразимой выси раздался неведомый женский голос, полный беспредельной любви и сострадания: «Благословляю вас, дети мои…»

Голос затих. В то же мгновение мальчик почувствовал, что мир вокруг исчезает, а тело заполняется чем-то белым – то ли светом, то ли звоном – и еще через несколько мгновений он уже летел, затянутый в темный тоннель. Последнее, что он слышал, была чарующая печальная песня, слов которой не удалось разобрать.

ГЛАВА 2. Лица

Сознание возвращалось толчками, небытие медленно отпускало его из объятий своих липких черных щупальцев. Еще до того, как осознать, кто он и где находится, мальчик отчетливо услышал слова песни, которая была тем последним, что он оставил за чертой сновидения. Теперь же в реальности песня продолжала звучать и оказалась не столь прекрасной, чарующе-печальной, как на грани между сном и бодрствованием.

«Не улетай, родной, не улетай», – пело хорошо поставленное сопрано по радиотранслятору.

Он рассеянно дослушал песню – ему показалось, что за чертой сновидения он слышал другие слова и другую мелодию, но тем не менее не отпускало ощущение, что эта песня – продолжение той. Только сейчас мальчик начал приходить в себя и самое главное – осознавать, кто он, где находится и что с ним происходит. Он – Андрюша Данилов, ученик четвертого класса ленинградской школы. Сейчас у него летние каникулы, и он вместе с мамой едет на поезде в Трускавец, где папа уже неделю лечит нафтусей камни в почках. Сказать, что он в восторге от этой поездки, пожалуй, нельзя, но это при его домашнем воспитании гораздо лучше, чем торчать две смены в пионерлагере, где будут кормить неизвестно чем. Да и еще: он живет в середине 60х годов, в ХХ веке в СССР.

Удовлетворившись этим открытием, мальчик приподнялся на локте и осмотрелся: мамы в купе не было, наверное, заняла очередь в туалет. Он рассеянно посмотрел в окно, на убегающий лес, затем снова откинулся на подушку. Андрей вдруг вспомнил: только что он вернулся из странного путешествия. Хотя какое же это путешествие? Он спал и видел сон, только не может вспомнить его. Но тогда почему ему так грустно, почему на душе камень и чувство безмерной потери, словно видел кого-то, кто дороже всего на свете.

Обрывки воспоминаний начали просачиваться в сознание: море, дюны, поющая девочка, замок из песка, их беседа – невозможно припомнить о чем, купание в море и чувство, что он эту девочку видел раньше. И все это пронизано чувством бесконечной любви и печалью расставания.

«Ужасно, – подумал Андрей. – Влюбиться в девочку из сна и знать, что никогда не встретишь ее в жизни. Хуже, чем история про скульптора Пигмалиона, который влюбился в собственное творение из камня. – Андрей недавно прочитал книгу Куна „Легенды и мифы древней Греции“, – он, по крайней мере, мог ее постоянно видеть, а тут… да, кстати, Галатею все же, в конце концов, оживила какая-то богиня – кажется, Афродита».

Его не отпускала мысль, что этот сон надо обязательно вспомнить, что, в случае успеха, закончатся серые будни без сказок и чудес и он станет участником какой-то удивительной истории, которая специально для него придумана кем-то свыше.

«Может быть, снова попытаться заснуть? – тоскливо подумал Андрей. – А вдруг по горячим следам что-нибудь интересное произойдет».

Он поудобнее устроился на подушке и стал прислушиваться к стуку колес.

В купе вошла мама с двумя стаканами чая, но он притворился спящим, ему до смерти не хотелось впускать кого-либо в ауру своего состояния. Проблем своих лирических настроений он в последнее время не любил делить ни с кем.

«Как чудесно покачивается поезд, как успокоительно стучат колеса, – подумалось Андрею. – Если закрыть глаза, то кажется, будто качаешься в колыбели. Наверное, в поезде пробуждается память младенчества».

Несмотря на охватывающую дремоту, сон не приходил. Андрей открыл глаза и начал водить взором по стенке купе. Стенка была покрыта зеленым гофрированным пластиком, которым в те годы были оклеены почти все купе в поездах. Вдавленно-выпуклый узор был хаотичен, он ничего не изображал, и переплетения завитков казались совершенно случайными. Мальчик занялся игрой в созерцание узора, так как вставать и общаться с мамой ему не хотелось, а заснуть он не мог.

Поначалу взгляд наблюдал только переплетения и завитки – он даже стал незаметно водить по стенке пальцем, но постепенно состояние его сознания стало меняться. Вдруг совершенно неожиданно в одном месте завитушки сложились в отчетливое изображение какого-то здания, затем неподалеку проступила фигура фантастического зверя, затем стали появляться то незнакомые, то кого-то напоминающие лица, и если только что в каком-то месте он видел пейзаж, то было достаточно моргнуть, чтобы возникло чье-то лицо – то смеющееся, то злобное, то удивленное, в них то отчетливо угадывался европеец, то негр, то китаец. Некоторые изображения тут же пропадали, стоило только от них отвести взор, другие же – как правило, лица – обладали удивительной устойчивостью, проступали то тут, то там и даже при закрытых глазах какое-то время держались перед мысленным взором.

Андрей ничего не слышал о медитации и самогипнозе, он не знал, что, рассматривая замысловатые узоры мандол, можно при длительной тренировке войти в измененное состояние сознания, поэтому даже не заметил, как погрузился в транс. Возможно, ничего подобного еще день назад и не могло произойти, но его необычное сновидение что-то в нем пробудило и раскрыло какие-то новые способности.

Сначала перестал слышаться стук колес, затем пропали койка, одеяло, подушка, вскоре исчезло купе. Андрей почувствовал, что тело теряет вес и словно бы парит в невесомости. Затем все ощущения стали концентрироваться в области неба и языка. Они словно бы стали непомерно огромными, и все его существо сосредоточилось в чувстве гладкого округлого языка. Вскоре это самосознание распространилось далеко за пределы тела. Наверное раньше подобные явления сильно бы его напугали, но сейчас он с интересом наблюдал за этими метаморфозами.

Пропали мысли, время, расстояние. Он не мог отчетливо сказать, как долго продолжается его необычное состояние – мгновение или вечность, он ощущал себя растворенным в космическом пространстве и какой-то частью своего существа осознавал, как некое понятие, невыразимое в словах и образах, смысл бытия и свою тайную природу, неотделимую от природы вселенной.

Неожиданно безначальное парение прервалось. Снова появилась стенка купе, но уже раздвинутая в бесконечность, и все смутные изображения приняли объемность и отчетливую правдоподобность.

Не ощущая своего тела, одним вдохновенным усилием он поверг внутренний барьер и вошел в стену, которая к тому времени стала порогом, переступив который он оказался в странном сумеречном мире. Да, именно сумеречном, иначе его и нельзя было назвать. Над ним простирался купол чернильно-черного неба, усыпанного мелкими точками звезд без единого знакомого созвездия, но, несмотря на отсутствие какого-либо источника света, пейзаж был достаточно отчетлив и контрастен. Место, где он неожиданно очутился, очень походило на земной мир, но с другой стороны, что-то в нем было совершенно иное.

Под ногами, которые он вновь у себя обнаружил, простиралось потрескавшееся покрытие наподобие асфальта, впереди виднелась темная рощица, к которой через пустырь, покрытый чахлой растительностью, протянулась явно протоптанная людьми тропинка. Асфальтовая площадка, на которой он стоял, заканчивалась у начала пустыря, а тропинка явно уводила в глубь рощи.

Он стоял на небольшом плоском возвышении, и от этого возвышения вправо опускалась неровная асфальтовая дорога – уже гораздо шире тропинки, и вела она к кварталу, состоящему из невысоких серых зданий, тускло поблескивающих темными окнами. В довершение описания стоит повторить, что небо было черным, светило отсутствовало, но видимость была превосходной, несмотря на то, что все окружающее проступало через какой-то непонятным образом прозрачный мрак.

Хотя… он заметил, что отчетливость постоянно нарушалась странными аберрациями зрения и окружающий ландшафт связан с его глазами тонкими белыми нитями. Нити исходили из разных участков местности, их было немыслимое количество, все они сосредотачивались внутри его восприятия, и то одна, то другая группа этих нитей натягивалась, что постоянно нарушало взаиморасположение окружающих предметов. Как будто мир был объемной картиной на плоском полотне, которое беспрестанно колебалось, образовывало складки и то приближало, то удаляло отдельные участки пространства, иногда и вовсе меняя их местами.

Стоять дальше было невыносимо тягостно, какая-то сила гнала его вперед, он выбрал маршрут по направлению к отдаленному кварталу и двинулся через пустырь по асфальтовой дорожке.

Вскоре аберрации зрения стали исчезать, и местность, по которой он шел, прекратила колебаться.

Неожиданно сзади раздался громкий разговор. Андрей почему-то побоялся оглянуться и начал прислушиваться к словам. Это был диалог двух людей, казалось, они разговаривали на русском языке, но смысл беседы ускользал от него, слова резкими ударами колокола били в его сознание и долгое время повторялись гулким эхом.

Вскоре его нагнали два человека, идущие по той же асфальтовой дорожке, они непрерывно болтали и возбужденно жестикулировали.

– Послушайте, – обратился к ним мальчик. – Вы не знаете, куда ведет эта дорога, что за город виднеется?

Прохожие не обратили на его слова ни малейшего внимания, казалось, они вообще не заметили мальчика и, свернув с дороги, скрылись из глаз.

Вскоре он услышал еще один подобный диалог, затем еще и еще. Небольшие группы людей то обгоняли его, то пересекали дорогу. Их было много, они спешили по своим непонятным делам и не обращали на мальчика никакого внимания, словно вообще его не видели.

Поняв бесполезность попыток вступить в разговор, Андрей сосредоточился на дороге, решив, что, когда он дойдет до ближайших кварталов города, что-то разъясниться, и вскоре поравнялся с серым пятиэтажным домом, стоящим на краю пустыря.

Дом выглядел совершенно обычным заурядным строением, напоминающим хрущевские пятиэтажки, окна не светились изнутри, но отражали какой-то внешний свет. Он рассеянно миновал еще несколько подобных домов, возвышавшихся справа и слева от дороги, и, чтобы нарушить однообразие, обогнул один из них и вошел во двор.

Его внимание привлекло двухэтажное сооружение, похожее на котельную, расположившееся к нему торцом. Перед домом валялась в беспорядке строительная арматура, в стороне стоял покореженный слесарный стол с ржавыми тисками и трубами.

Андрей обратил внимание на то, что люди, которых совсем недавно во множестве встречал, теперь куда-то исчезли – не слышно было гулких голосов, вокруг стояла тишина, и на всем лежала печать затхлости и заброшенности, было ощущение, что здесь еще совсем недавно кто-то занимался какой-то никому не нужной работой.

Подчиняясь неясному внутреннему позыву, мальчик открыл дверь и зашел внутрь котельной. Внутри состояние затхлости и заброшенности усилилось еще больше. Он двинулся по длинному узкому коридору, как ни странно хорошо освещенному, хотя никаких лампочек видно не было. То тут, то там валялась полуразвалившаяся арматура и какие-то ржавые приспособления, назначение которых было трудно определить.

В коридор открывалась то одна, то другая комнатка, где стояли верстаки, также заваленные всяким ненужным хламом. Никто из обитателей котельной пока не обнаруживался; он дошел до конца коридора и открыл венчавшую его дверь в надежде, что это выход из противоположного конца здания, но не тут-то было: перед ним открылся новый аналогичный тоннель, пребывавший в том же невообразимом запустении и беспорядке, что и предыдущий.

Ситуация очень напоминала детский кошмар, с той лишь разницей, что все ощущения были поразительно отчетливы и реальны. Шаг его ускорился, он уже бежал, задыхаясь от липкого страха, в надежде глядя вглубь очередного коридора, но за грязной покосившейся дверью снова оказывался такой же коридор или большое помещение, напоминавшее бомбоубежище с массивными стенами и низким потолком. Коридоры и комнаты сплетались в невообразимый лабиринт, и было совершенно непонятно, как он может помещаться в таком небольшом на вид здании.

Мальчик уже представлял себе чудовищного Минотавра, поджидающего очередную жертву в одном из коридоров, и липкая рука страха стиснула его горло.

– Господи, помоги мне! – вскричал он то ли вслух, то ли мысленно, забыв о том, что в прошлой своей жизни ни в какого Бога не верил. Тут же мальчик припомнил, что совсем недавно его кто-то предупреждал о ловушках, но кто и где?

Неожиданно он почувствовал дуновение благоуханного ветра, затем кто-то невидимый коснулся его руки и очередная дверь оказалась выходом.

Он выскочил во двор, посреди которого стояла коварная «котельная», не заметив, как исчезла даровавшая ему помощь рука, но перед ним простиралась уже совершенно иная улица иного города. Она чем-то напоминала Невский проспект, но была совершенно безлюдна, чего никогда не бывает на Невском, разве что в часы раннего утра. Один из домов, стоящий несколько в стороне от основной магистрали, отличался от остальных и был выполнен в строгом готическом стиле, больше подходящим для узких улочек Риги или Таллина. Мальчик обратил внимание на большие башенные часы, обе стрелки которых застыли на цифре 12, и почувствовал непреодолимое желание зайти в это здание через высокую аркообразную дверь.

«Сейчас уже ничего страшного произойти не может», – подумал мальчик, ему казалось, что от здания веяло покоем и безопасностью.

Испытывая любопытство и робость, он открыл массивную дверь и оказался на краю огромного зала, напоминавшего трапезную средневековых рыцарей. Уходящий в невообразимую высоту конусообразный купол поддерживали такие же высоченные резные колонны, в центре стоял огромный стол, вокруг которого расположилась группа людей, облаченных в черные монашеские рясы с высокими капюшонами, закрывающими лица незнакомцев.

На столе стояли замысловатые хрустальные графины с рубиново-красным вином и высокие кубки с вензелями. Люди, казалось, о чем-то оживленно беседовали, хотя слов их беседы мальчик не мог разобрать.

Неожиданно один из черных монахов, с массивной золотой цепью и медальоном в форме куба на груди, посмотрел на мальчика, и глаза их встретились.

Бледное аскетическое лицо незнакомца искривила неестественная улыбка, смешанная с ненаигранным удивлением, и он помахал мальчику рукой, как бы приглашая пройти в зал и присоединиться к общему застолью. Мальчика особенно неприятно поразил этот жест, словно бы выполненный человекообразным автоматом.

– Проходите, сударь, – раздался вкрадчивый голос. – Раз уж вам удалось пробраться через Коридор, то проходите, присоединяйтесь к нашему столу.

Мальчик в нерешительности уже сделал несколько шагов по залу, когда в его сознании прозвучал неизвестно откуда взявшийся, но до боли знакомый голос. Он как бы пробивался через толщу земли, был сильно приглушен, но довольно отчетлив: «Не смотри, не слушай, погубят тебя!»

Лицо монаха исказилось сначала недоумением, затем злобой, но в следующее мгновение мальчик почувствовал, что зал куда-то исчезает, а сам он, скрючившись, лежит в купе на полке, и его бьет дикий озноб.

«Это летом-то, в жару! – подумал Андрей, приходя в себя после пережитого. – Что это со мной произошло, почему мне так холодно? Я только что, кажется, терял рассудок».

Он повернулся спиной к стене и увидел за столиком маму, которая дула на чай в стакане.

«Что же получается? – в смятении подумал мальчик. – До того, как я попал в этот город, мама вошла в купе, и чай был горячим – и сейчас от стакана пар идет, – а мне показалось, что с того момента несколько часов прошло.»

Мама улыбнулась Андрею:

– Ты уже проснулся, сынок? Вставай, одевайся и иди мыться, а я пока завтрак приготовлю. Что это ты трясешься, как в стужу? – вдруг посерьезнела она. – Тебя что знобит? В купе же жарко!

Она озабоченно потрогала его лоб и вдруг удивленно отдернула руку.

– Да ты холодный, как ледышка, что с тобой случилось?

– Да так, сон странный приснился, – невнятно пробормотал Андрей и, чтобы не вдаваться в объяснения, нацепив шорты и майку, быстро выскочил в коридор, затем вернулся, схватил зубную пасту и полотенце, после чего устремился к туалету. Мама, не успев ничего сказать, проводила его встревоженным недоуменным взглядом.

Поезд двигался к Трускавцу, путешествие продолжалось.

ГЛАВА 3. Трускавец

Позади осталась долгая дорога и необычные события, позади остались встречи на перроне, устройство на новом месте, первые дни привыкания к новому месту и отъезд отца.

Андрей с мамой снимали летний флигель рядом с большим частным домом, к которому примыкал земельный участок с огородом и садом.

Мальчик всегда трудно привыкал к новому месту, к новой кухне, поскольку дома всегда готовила бабушка, и мамина стряпня ему поначалу не нравилась.

С хозяйскими детьми, которые говорили на украинском языке, он особенно не подружился и большую часть времени находился в обществе мамы, читал в одиночестве или бродил по дорожкам невдалеке от дома и скучал.

Но постепенно ностальгические настроения стихли, он привык к ежедневным прогулкам по парку и лесу, которые находились рядом, привык к маминой кухне, отсутствию бабушки и ежедневным походам «на воды».

Ему даже стал нравиться этот размеренный и одинокий образ жизни – без товарищей и игр; после странных событий в поезде мальчик стал замкнутым и склонным к одиночеству.

Он часами наблюдал за огромными улитками, повсюду обитавшими в трускавецком парке, ему казалось, что он начинает понимать их медлительную жизнь и такие же медленные мысли и ощущения. Казалось, иногда его охватывало чувство уюта и защиты закрученных в спираль раковин, в которые можно спрятаться от мира и его опасностей.

Как-то по-особенному он начал относиться к деревьям. И в обустроенном парке, и в его более дикой части, похожей на настоящий лес, у него появились свои любимые маршруты и свои любимые деревья.

Каждое дерево было личностью, он подолгу задерживался то около одного, то около другого и беседовал с каждым из них, причем то, что он доверял дубу, он не мог доверить одинокой развесистой сосне и уж ясное дело, с легкомысленной молодой березкой разговор был совершенно иной. Общение с деревьями все больше захватывало его, иногда Андрею казалось, что они гораздо мудрее и лучше людей, что их можно посвятить в те тайны, которые нельзя доверить людям, он уже чувствовал, как корни качают влагу из почвы, как эта влага по тоненьким капиллярам медленно поднимается в ствол и крону.

Ему казалось, что он видит в смутных, бесформенных, независимых от сознания образах состояние и ощущения деревьев: их боли и радости, тревоги и обиды, их шутливое и игривое настроение.

Иногда Андрею казалось, что деревья шепчутся о нем: он знал, когда они довольны, а когда недовольны им. Деревья любили сплетничать, особенно молодые, растущие сплошняком, они могли передавать очередную весть по всему лесу и дружно ее обсуждали.

Мальчик стал смутно догадываться, что в деревьях скрыта хоть и совсем не похожая на человеческую, но самобытная и напряженная жизнь.

Иногда его охватывала тоска, и он до боли пытался вспомнить то, что пережил в поезде, но, к сожалению, ничего, кроме смутных образов, к нему не приходило. Его все время мучило ощущение, что разгадка где-то рядом, что необходима какая-то зацепка и он вспомнит все, что для него сейчас важнее всего на свете.

Помимо этого у Андрея появился интерес к противоположному полу, хотя раньше особых симпатий к девочкам он не испытывал, предпочитая любви чисто мужскую дружбу. Теперь же он украдкой заглядывался на нарядных незнакомок во множестве гуляющих по парку. Естественно, его привлекали не только сверстницы, но и девочки постарше и даже взрослые девушки, но интерес этот носил чисто созерцательный характер, и смелости познакомиться с кем-нибудь из них он в себе не находил.

Часто Андрей вглядывался в лица, ему казалось, что он должен узнать кого-то, кто сможет объяснить его смутные тревоги, но как, собственно, это должно произойти, как подойти и что сказать – он себе не представлял.

Мамин отпуск подходил к концу, оставалось всего несколько дней до отъезда. Каждый вечер он ложился спать, с тайной надеждой снова увидеть девочку, которая называла себя Единственной, но ничего не происходило; сны были смутные, тягостные, он блуждал по каким-то коридорам, из которых не мог выбраться, и просыпался с явным облегчением, что сон закончился. То видел себя на берегу незнакомого моря, где он бродил в надежде кого-то встретить, но никого не встречал, и ничего похожего на чувство безмятежного покоя к нему не приходило.

Однажды прохладным пасмурным утром Андрей вышел в сад. Моросил мелкий дождик, погода, казалось бы, не предвещала никакого улучшения в ближайшие несколько дней, которые ему оставалось пробыть в Трускавце.

Неожиданно к калитке подъехало такси, и из него выбрались молодая красивая женщина и девочка лет десяти. Пока женщина выгружала чемоданы и расплачивалась с таксистом, мальчик украдкой наблюдал за новоприбывшими. Мать не особенно привлекла его внимание, и он остановил свой взгляд на девочке. Нельзя сказать, что в ней было что-то особенное: худенькая, длинноногая, по-видимому, выше его ростом, волосы светлые, слегка вьющиеся, не достающие до плеч. Лицо удлиненное, глаза большие, светлые. Пожалуй, ее можно было назвать красивой – по крайней мере, миловидной. Таких девочек он десятками встречал каждый день, некоторые были гораздо красивее, и все же что-то Андрея взволновало в ее лице и фигуре, она показалась ему странно знакомой, словно они не только встречались, но и хорошо знали друг друга, словно с ней были связаны удивительные события какой-то другой жизни, которую он совсем забыл, но которые было необходимо вспомнить.

Как будто почувствовав на себе пристальный взгляд, девочка повернулась в его сторону, их взоры пересеклись на мгновение, и мальчик готов был поклясться, что на лице ее промелькнуло изумление и растерянность. В ту же минуту она отвернулась с надменным видом и с какой-то преувеличенной старательностью стала помогать маме вытаскивать из машины вещи. Еще через минуту они звонили в двери хозяйского дома, где их, по-видимому, уже поджидали.

Андрей сам удивился тем чувствам, которые на него нахлынули, но, приписав их слишком богатому воображению, быстро ретировался в дом завтракать.

День прошел без всяких неожиданностей. Они с мамой ходили в парк к источнику, затем обедали, гуляли по городу, снова пили нафтусю, и в свое обычное время мальчик оказался в кровати. Немного поворочавшись с боку на бок, Андрей стал впадать в обычное предсонное оцепенение. Неожиданно перед его мысленным взором стали возникать яркие цветные изображения, подобных которым он раньше никогда не видел. Изображения эти не были воспоминаниями и возникали совершенно независимо от его мыслей: он не мог представить, что появится в следующую минуту.

Вначале картинки были статичными, быстро сменяющими друг друга – их даже не удавалось как следует рассмотреть, но через какое-то время их отчетливость заметно возросла, он ощутил, что как бы входит туда и рассматривает их с самых различных ракурсов.

Это могла быть шоссейная дорога, по которой двигались машины, причем через мгновение он уже видел ее словно бы из ветрового стекла. Казалось, дорога, а вместе с ней и лес, ее обрамляющий, катились прямо на него, мимо проносились деревья и встречные автомобили, затем дорога сворачивала, и он мчался по ласковому светлому лесу, по узенькой тропинке, постоянно уворачиваясь от стволов.

Потом изображение наезжало на край обрыва, и он наблюдал лес с высоты, когда деревья кажутся игрушечными, не больше спички. То вдруг он видел вокруг себя горный поток с порогами и бурунами, сдавленный сплошной грядой темных исполинских скал. Чем больше Андрей погружался в эти картинки, тем они становились объемнее, тем отчетливее воспринимались цвета.

Все это продолжалось неопределенно долго, и вдруг Андрей внутренне вздрогнул и как бы моргнул с закрытыми глазами, отчего то, что он увидел, в следующее мгновение пропало: перед ним развернулся знакомый пейзаж с невысокими дюнами, аквамариновым морем и странным замысловатым сооружением из песка. Около песчаного замка стояла девочка из сновидения, и эта девочка как две капли воды походила на утреннюю незнакомку. Девочка протянула к нему руки и, казалось, что-то хотела сказать.

В то же мгновение изображение исчезло, Андрей словно бы вынырнул из своего видения, и в сознании прозвучал столь знакомый голосок, напоминающий звон валдайского колокольчика: «Ну вот ты и пришел, милый, не грусти теперь… теперь… теперь…»

Все его существо наполнилось радостным ожиданием: «Я обязательно познакомлюсь с этой девочкой!» – решил он твердо и с этой мыслью погрузился в глубокий сон.

Утром его решительности заметно поубавилось: что он скажет ей? Что встречался с ней в своих видениях на берегу моря Вечности? Что она показывала ему странный замок с фигурками людей и рассказывала об их встречах в каких-то других существованиях? Да она наверняка сочтет его сумасшедшим! Может, она сама догадается к нему подойти?

Весь день Андрей бродил вокруг сада, стараясь все время держать под наблюдением дверь хозяйского дома, но девочка появилась только к полудню. Она вышла с мамой из калитки и проследовала к автобусной остановке. Девочка рассеянно оглядывалась по сторонам, но, когда увидела Андрея, демонстративно отвернулась, напустив на себя вид, словно он ей совершенно неинтересен.

Мальчик, смутившись, также сделал равнодушную мину, он понял, что при его воспитании и застенчивом характере познакомиться с таинственной соседкой будет непросто.

В последующие несколько дней ситуация повторилась, Андрей проклинал себя за робость, клялся, что при очередной возможности обязательно заговорит с незнакомкой, но когда такая возможность предоставлялась, вся его решительность моментально улетучивалась, да и девочка вела себя так, словно совершенно его не замечала.

За три дня до отъезда мама с Андреем отправились за покупками в центр города. Побродив по магазинам, они вышли к небольшой православной церкви и уселись отдохнуть на скамейку в уютном маленьком скверике. И тут у Андрея впервые в жизни появилось странное непреодолимое желание перекреститься и войти в храм. Мама ничего не имела против, чтобы войти туда, она была достаточно лояльна, хоть и равнодушна к религии, и желание сына несколько удивило ее.

Подходя к входной двери храма, мальчик боязливо огляделся и так, чтобы этого не заметила мама, быстро и неумело – возможно, даже перепутав стороны, наложил на себя крестное знамение, а затем, миновав группу нищенок, вошел внутрь церкви. Утренняя служба уже закончилась, в помещении было немного людей, он остановился в центре зала и огляделся.

Хотя он точно знал, что никогда здесь раньше не был, да и за всю свою сознательную жизнь в храм никогда не заходил, его неожиданно захватило чувство узнавания и никогда им ранее не испытанное ощущение благости. Андрею казалось, что он видел и это убранство, и иконостас, и свечи, и лампадки, ему был знаком специфический запах ладана, и все это необъяснимым образом связывалось в его сознании с девочкой, с которой он безнадежно мечтал познакомиться. Еще через мгновение он вспомнил свое крещение в раннем детстве, на которое его втайне от родителей водила бабушка, и что эту сценку, ожившую и яркую, ему изобразила на песке девочка, называвшая себя Единственной.

Чтобы не потерять нить, за которую он рассчитывал раскрутить весь таинственный клубок, Андрей начал рассматривать внутреннее убранство церкви.

Стены ее украшала роспись на тему библейских сюжетов, содержание которых было Андрею совершенно незнакомо, поскольку единственным известным ему персонажем из всего пантеона библейско-евангельских сказаний был Иисус Христос, которого, как он твердо вынес из школьного курса, никогда не существовало.

Андрея привлекла большая темная икона, отличающаяся от остальных обилием действующих лиц и отсутствием дорогого обрамления. Икона, как он потом узнал, называлась Сошествие во ад и изображала Христа внутри золотого эллипса, спускающегося в преисподнюю, к ужасу коричневых чертей, разбегающихся в разные стороны.

Мальчик рассеянным взглядом пробежал по сценке, которая могла бы выглядеть жутковато, если бы не кукольность фигурок, и вдруг его сердце похолодело: что-то знакомое промелькнуло в облике черного демона, прикованного кандалами к скале, еще мгновение, и он осознал, с кем уловил сходство этого лица, вернее оскала. Перед его мысленным взором всплыла рыцарская трапезная и бледное лицо человека, наполовину скрытое капюшоном. В сознании прозвучали слова: «Раз уж вам удалось пробиться через Коридор, то приходите, присоединяйтесь к нашему столу» – ему даже показалось, что изображение демона на иконе подмигнуло и закивало головой.

В следующее мгновение видение пропало, оставив липкое чувство страха, он отшатнулся в сторону, и тут произошло то, что он меньше всего ожидал: он натолкнулся на девочку – свою соседку, познакомиться с которой уже потерял всякую надежду.