Kitabı oxu: «Менты и зеки. Зигзаги судьбы»

Редактор Евгений Левин

Фотограф Тофик Шахвердиев

Дизайнер обложки Daniel Communication Design

© Александр Куприн, 2025

© Владимир Рабинович, 2025

© Тофик Шахвердиев, фотографии, 2025

© Daniel Communication Design, дизайн обложки, 2025

ISBN 978-5-0067-1579-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Данная книга является художественным произведением, не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет и не пропагандирует их. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.»

***

Менты и зеки – зигзаги судеб

Книга, которую вы собираетесь прочитать, – довольно необычный проект. Что тут необычного? – возразит читатель, – сотни книг написаны о зеках, тысячи – о ментах. В чем, выражаясь современным языком, прикол? А в том, что зарисовки эти сделаны заключенным и оперативником угрозыска. Казалось бы взгляды на жизнь этих, совершенно разных и находящихся по разные стороны решетки персонажей, должен радикально отличаться. Но нет – читатель с удивлением обнаружит что никакой ментальной, мировоззренческой пропасти между ними нет. И тут важно отметить – здесь почти все написано от первого лица, и многие события происходили в реальной жизни.

Начинающий минский писатель Владимир Рабинович создал у себя дома нелегальную студию звукозаписи. Тиражировал он, понятно, не комсомольские песни, а музыку, мягко говоря, не одобряемую Партией и правительством. С одной стороны, эта деятельность приносила Рабиновичу весьма ощутимый доход, но с другой – привела его на нары в мрачноватое здание исправительного учреждения «Следственный изолятор №1» по адресу: Минск, улица Володарского, 2, корп. 6. Столкновение молодого, продвинутого фарцовщика еврея с пенитенциарной системой позднего СССР – основная тема и боль поразительно откровенных рассказов нашего первого автора.

В это же время, в двух с половиной тысячах километров от Белоруссии, в большом уральском городе Свердловске, служит старший оперуполномоченный уголовного розыска – флегматичный капитан милиции Александр Куприн. Он видит жизнь с совершенно другого ракурса, но рассказывает о ней тоже очень живо и увлекательно.

В 1988 году капитан поощряется путёвкой в Италию, где, едва приземлившись, бросает свою группу, за которой ему поручено следить, уходит в американское посольство и через два дня всплывает в Нью-Йорке. В это же время, отбыв срок и получив по еврейской линии выездную визу, туда же перебирается и Рабинович. Самое странное – эти двое никогда не встретились! Куприн уехал в Калифорнию, где и здравствует по сей день, а бывший зэк Рабинович остался в Большом Яблоке. Оба они активно сотрудничают с Лос-Анджелесским еженедельником «Панорама», где я их заочно и познакомил. Уверен, что читатель оценит необычный слог и подачу материала этими авторами, а путешествие в советские 80-е оставит лёгкий привкус ностальгии.

Книгу я разбил на две части. Первая построена на контрасте: советская тюрьма – советская же милиция. Во второй собраны различные истории об эмиграции и не только.

Евгений Левин, издатель еженедельника «Панорама»

и газеты «Пятница-Экспресс» г. Лос-Анджелес, США

Часть первая

(Владимир Рабинович)

Как я написал свой первый рассказ

– Послушайте, гражданин начальник, – сказал я следователю по особо важным делам, – почему вы такой старомодный. Все печатают на машинке, а вы от руки?

– Это лейтенанты пусть печатают на машинке, я – майор, мне не обязательно на машинке.

– А почему так много ошибок? – спросил я, читая текст протокола справа налево и вверх ногами.

– Где? – спросил следователь.

– Ну, вот к примеру: «в том числе две тысячи долларов США». Долларов должно быть два л.

– На, пиши сам, если ты такой грамотный, – рассердился следователь и бросил мне ручку через стол.

Простые числа

После десяти суток в карцере Фельдмаршала перевели в другую камеру в новом корпусе.

– Какой номер? – спросил он у попкаря, когда они шли по коридору залитому солнцем, которое било через большие окна с белыми решетками.

– А какая тебе разница? – спросил попкарь.

– Просто интересно, – сказал Фельдмаршал.

– Угадай? – сказал попкарь.

Была восемьдесят девятая, девятнадцатая в подвале, сорок первая, где случилась драка. Эта уже четвертая за полгода. Фельдмаршал посмотрел на аккуратные, написанные через трафарет номера на дверях и сказал:

– Сто шестьдесят третья.

– Не угадал, – сказал попкарь, – запоминай – сто семьдесят девятая – твоя новая квартира.

Сто семьдесят девятая камера оказалась совсем маленькой двушкой с одним окном и двухярусной шконкой, деревянным полом и керамическим умывальником. За столом в трусах и в майке сидел штымп и что-то рисовал карандашом в школьной тетрадке. Фельдмаршалу он не понравился.

– По какой статье? – спросил штымп, не поднимая головы.

– По сто девяносто третьей, – сказал Фельдмаршал с вызовом.

– Хороший номер, – ответил штымп. А что ты наделал?

– А почему ты ко мне на ты обращаешься.

– А почему вы мне так отвечаете? – спросил штымп.

– А чего ты в трусах в моем присутствии сидишь, – сказал Фельдмаршал.

– У меня скоро приступ будет, – сказал штымп, – я все-равно обоссусь.

Фельдмаршал заглянул через плечо в тетрадку и увидел, что тот рисует домик с окошками, в окошках занавески, на занавесках цветочки.

– Ну-ка, покажи язык, – сказал Фельдмаршал штымпу в трусах и майке. Тот послушно высунул язык.

– Эпилепсия, – сказал Фельдмаршал.

– Откуда вы знаете? – спросил штымп.

– Язык покусанный, – сказал Фельдмаршал.

– Ладно, – сказал штымп, – давайте знакомиться, меня Вова зовут, – и протянул руку.

Фельдмаршал убрал руку за спину и спросил:

– По какой ты статье?

– По сто сорок девятой, – сказал штымп.

Фельдмаршал развернул свою постель на верхних нарах, улегся, накрылся длинным итальянским пальто, в котором его привезли в тюрьму еще зимой, и сказал:

– Хорошо тут у тебя, Вова. В большой камере конкурс три человека на шконку. Заебись, хоть отосплюсь.

Вова разбудил его через час и сказал:

– Вставайте, обед.

В коридоре гремели мисками шныри, пахло гороховым супом. На столе на газете лежали: сало, хлеб, лук, брусок сливочного маргарина и конфеты подушечка в дюралевой миске.

Фельдмаршал принялся быстро есть суп, но посмотрел на Вову и спросил:

– А ты почему не ешь?

– Нет аппетита, – сказал Вова, взял из миски и съел одну конфетку. – Мне главное питание для мозга.

– В человеке все нужно питать, не только мозг, – сказал Фельдмаршал, намазывая хлеб маргарином.

– Мне главное мозг, я занимаюсь математикой, – сказал Вова. – Он отвернул в тетрадке лист, на котором был нарисован домик и Фельдмаршал увидел, что все остальные страницы исписаны вычислениями.

– В какой области? – спросил Фельдмаршал, отрезая себе кусочек сала.

– В области простых чисел.

– Нахера это тебе нужно?

– Если я найду самое большое простое число, меня выпустят отсюда.

– Ну, так в чем дело? – сказал Фельдмаршал.

– Можете забрать мой суп, – сказал Вова, – каждый раз, когда я приближаюсь к открытию, со мной случается приступ, а когда я прихожу в себя, то ничего уже не помню.

– Какой есть выход? – спросил Фельдмаршал, пододвигая к себе вторую миску с супом.

– Если бы кто-то был рядом, я бы сказал, а он записал.

– А почему у тебя радио не работает? – спросил Фельдмаршал.

– Я его испортил, мешает думать, – ответил Вова.

– Хорошо, – сказал Фельдмаршал благодушно, – когда у тебя следующий приступ?

– Должен быть сегодня, я предчувствую.

Эпилептический припадок случился к вечеру. Вова сидел и вычислял в столбик, вдруг лицо его стало изумленным, как будто он что-то увидел в воздухе перед собой, он вскрикнул, заскрежетал зубами и откинулся на спину. Фельдмаршал только успел его подхватить.

Пришел в себя Вова на своей шконке укрытый длинным итальянским пальто.

– Ну что успели? – спросил Вова.

– Успел, – сказал Фельдмаршал и показал Вове запись: «2 147 483 647»

– А где мои трусы? – спросил Вова.

– Сушатся на батарее, – сказал Фельдмаршал. Я их постирал.

– Вы постирали мои трусы? – спросил Вова изумленно.

– Ну, сполоснул, – сказал Фельдмаршал. – А хули еще было делать, запах.

– Вы записали номер и постирал мои трусы. Вова заплакал. – Вы очень хороший человек. Я хочу вас отблагодарить. Возьмите мой матрас. Нет, нет. Не отказывайтесь. Это очень хороший двойной матрас. Я его сшил из двух матрасов. Когда моего соседа забрали на экспертизу, я знал, что он не вернется. Он был совершенно сумасшедший, вы бы видели, что он здесь вытворял. Я сшил нитками свой и его матрасы, а ментам сказал, что он забрал матрас с собой. Они так ничего и не поняли. Еще я вам дам иголку с нитками, шариковую авторучку и заточенный супинатор. Я вам весь запас своих продуктов отдам. Все равно меня скоро выпустят.

– Ладно, ладно, – сказал Фельдмаршал. – Ты давай лучше трусы свои надень, они уже высохли.

– А еще, хотите, я передам письмо вашим родным. Садитесь и пишите прямо сейчас, меня могут выпустить в любой момент.

Фельдмаршал, понимая всю нелепость ситуации, почему-то вырвал из тетрадки лист и написал:

«У меня все нормально. Обойдется одной статьей. Очень скучаю. Очень вас всех люблю.»

Сложил письмо солдатским треугольником, но адрес, на всякий случай, указал ложный: дом 17, а вместо улицы Черняховского написал «ул. Чернышевского».

Скрытый еврей Илья Ильич

– А ты знаешь, что я – сотрудник КГБ, – сказал Олег.

– Врешь, чем докажешь.

– Не веришь. Я тебе удостоверение покажу, – с обидой сказал он.

Он предъявил корочки, но только издалека, в руки не дал и спросил:

– Ну, что теперь веришь?

– А чем ты занимаешься, товарищ майор, – спросил я?

– Тобой, – сказал он.

– В смысле?

– Я тебя веду.

– А конкретно?

– Я на тебя характеристики пишу.

– И что ты там пишешь?

– Пишу, что ты умный парень, но Советскую власть не любишь.

– Ты же вроде как фотограф?

– Это по совместительству. Одно другому не мешает. Даже наоборот.

– Майор КГБ занимается каким то несчастным зэком из Мядельской спецкомендатуры?

– Я не только тобой, я вообще занимаюсь вопросами сионизма в нашем районе.

– Mного здесь евреев?

– Eвреев: ты и еще один, парикмахер из Мяделя. У меня между вами зафиксирован контакт в марте прошлого года. Будешь отрицать?

– Да, я ходил в парикмахерскую стричься. Один раз, в прошлом году.

– O чем вы говорили? – Олег посмотрел мне в глаза.

– Да так, особенно ни о чем. О чем обычно говорят клиент с парикмахером. Даже не сказал, что он еврей.

– Он – скрытый еврей, в отличии от тебя. Такие опаснее.

– А я опасен?

– Персонально нет, а потенциально да.

– В чем же моя опасность?

– Во всем. У меня теория на счет вас есть. Вы евреи ведь не нация в обычном виде, как русские, украинцы, беларусы и другие. Евреи это мутация. Они существуют в любой нации в скрытом виде.

– У тебя есть примеры?

– Да. Мой отец. Ты вот что, приходи к нам в гости. Я тебя с о своим батькой познакомлю. Мы для тебя курицу зарежем.

– Пожалуйста, – взмолился я, – курицу из—за меня убивать не нужно.

– Хороший ты парень, сказал Олег.

– Ты правда, так думаешь.

– Я в этом уверен.

– Так напиши мне что ни будь положительное в характеристике.

– Что, например? – спросил Олег, посмотрев на меня критическим взглядом, как портной на примерке нового пиджака.

– Что курицу пожалел, – сказал я.

– Это никому не интересно, – ответил Олег.

Они жили вдвоем – Oлег и его отец, в простом деревенском доме на самом краю Мяделя. Звали отца Илья Ильич. Олег нас познакомил.

– Знаю про тебя, слыхал и читал даже, – сказал Илья Ильич. Он кивнул в сторону Олега.

– Папа, я же просил, – тихо сказал Олег.

– Иди, накрой на стол – сказал Илья Ильич Олегу. – Курицу есть будешь? – спросил он у меня.

Я кивнул согласно.

– А свинину ешь?

– Ем и свинину.

– Какой же ты настоящий еврей, если ешь свинину.

– Когда паспорт выдавали, про свинину не спрашивали, – ответил я.

Moй ответ ему понравился, он засмеялся.

– Я вот в войну целый кагал прятал, намучался. Не хотели свинину ести, а чем кормить, где столько куриц взять.

– И чем вы их кормили?

– Чем, картошкой.

– Живы осталась?

– А куда б они делись, живы конечно.

– И где они сейчас.

– Уехали в Израиль. Ладно пойдем к столу. Ты водку пьешь?

– Пью.

– Правильно, если свинину ешь, значит и водку пьешь.

Курица была приготовлена довольно примитивно – просто сварена и порезана на куски.

– Ну, – сказал Илья Ильич, – что б не последняя. Лехаим! – Мы выпили.

– Ты давай ешь.

Он пододвинул тарелку. Я съел кусок.

– Давай, ешь больше, не стесняйся.

– Спасибо, я наелся, больше не хочу.

– Да, ты еще тот едок. Я бы в твоем возрасте целиком такую курицу съел, только никто не предлагал. Давай еще выпьем. За вас – евреев.

– В следующем году в Ерушалайме, – чтобы поддержать еврейскую тему сказал я.

– Ты это брось, сказал Олег. – Сперва добудь свой срок.

Мы выпили еще раз, Олег встал и ушел в другую часть дома за занавеску.

– Мне нужно поработать, – сказал он.

– Один без бабы живет, – сказал Илья Ильич. Может ты бы ему какую девушку в Минске нашел. Наши ему не нравятся.

– Я в Минске с Нового года не был Не пускают.

– Да, сказал Илья Ильич. Вот мы беларусы нация вроде мягкая, добрая, но милиционеры из наших получаются самые лучшие. Он тебе про то, что он майор КГБ говорил?

– Говорил.

– Не обращай внимания. Он у меня на этой почве трохи чокнутый.

– Ты мне вот что скажи. Ты связь со своими имеешь?

– Звоню иногда домой, они ко мне раз в месяц приезжают.

– Да нет, я не про это. Ты связь с Израилем имеешь.

– Какая у меня может быть связь с Израилем.

– У тебя двоюродная сестра в Израиле, – сказал Олег из—за занавески. – Преподает математику в Иерусалимском университете.

– Но я с ней прямо не переписываюсь. Так, через тетю иногда узнаю новости.

– Нет, я про прямую связь с вашими, – вздохнул Илья Ильич.

– Прямой связи у меня нет, – сказал я.

– А вот Олег говорит, что вы все друг с другом связаны и все связи идут на Израиль. Не хочешь, сказать. Правильно делаешь. Нужно соблюдать конспирацию. Я знаю что это такое. В сорок втором году я четыре семьи двадцать шесть человек из Кобыльников прятал. Вывел в лес и прятал. Еврейская нация сама в лесу жить не умеет. Еврей без белоруса в лесу даже летом пропадет, а уж зимой тем более. Я им помогал налаживаться. Одной картошки, только, пудов двадцать наверное завез. До самой зимы сорок четвёртого года им помогал, пока партизанский отряд к себе не взял.

– А зачем вам связь с Израилем?

– Узнать бы, как они там. Пусть бы весточку прислали или подарок какой—ни будь.

– Папа, – закричал Олег из за занавески, – ну, на какой черт тебе их подарки!

– Вот видишь, – сказал Илья Ильич и покрутил пальцем у виска. – Ладно, давай еще выпьем.

Мы выпили. Я засобирался. К девяти часам мне следовало быть в общежитии спецкомендатуры.

– Ну, что бульбы трохи тебе отсыпать? – спросил Илья Ильич.

– Не откажусь, – сказал я. Он щедро насыпал мне картошки столько, сколько я мог унести

– Ну, зай гезунд, – сказал Илья Ильич и приобнял меня. – Приходи еще. Буду рад тебя видеть. Олег поможет донести.

Всю дорогу мы молчали и только возле самой спецкомендатуры Олег сказал:

– Не обращай внимания на то, что он говорит. Он все выдумывает. В Кобыльниках всех ваших в сентябре сорок второго убили. Никого в живых не осталось. Батька у меня с тех пор по этому поводу того, – и он покрутил пальцем у виска тем же движением, что и Илья Ильич.

Вошный лев

Девятого сентября тысяча девятьсот восьмидесятого года Рабинович получил из тюремной библиотеки две ценные книги: Уголовно-процессуальный кодекс и Сказки Бажова. Он только что позавтракал пшенной кашей, к которой полагалась одна двенадцатая часть бруска сливочного маргарина с общака, выпил теплого сладкого чая и, усевшись на нарах по-турецки, рассматривал картинки в книге сказок. Книгу на двести страниц oн рассчитывал растянуть на три недели.

– Пацаны! Жизнь прекрасна и удивительна, так давайте же …, уже готов был воскликнуть Рабинович, в это время суток он иногда говорил афоризмами, но творческое течение его мысли было прервано. Из бороды Рабиновича на книжный разворот с громким стуком упала крупная вошь. Она приземлилась на спинку и отчаянно задрыгала всеми своими шестнадцатью лапками.

– Господа, – сказал Рабинович, обращаясь к большой тюремной камере, где сидел уже год, – у нас вши.

– Давно уже, – ответил ему сосед по нарам бандит по кличке Лысый. Ты последний, кто заметил. Это все от бомжа. Говорил я, держать его под шконками.

– Бани пакуль не будзе, – сказал старшина-коридорный. – Систему парвала. Мыйцеся з пад крана. Скажыце спасиба, што ў ўнітазе вада ёсць.

Вечером актив камеры собрался на совещание.

Рабинович выступил с заявлением:

– Нужно выяснить, прежде всего, какого рода эти вши: головные, платяные или мандавошки.

– У, мандавошки, злые как львы, – сказал насильник по кличке Кнырь.

– Где ты видел львов, чмо убогое? – спросил у Кныря Лысый.

– В цирке, правда с далека, – сказал Кнырь.

– На, посмотри вблизи бесплатно, – и Лысый снял с бровей и сунул под нос Кнырю сытую янтарную вошь.

– У меня есть идея, – поднял руку Рабинович. – Знаете ли вы, что такое крысиный лев?

Все молчали

– Берется железная бочка, туда помещается пять крыс…

И Рабинович рассказал историю о необычном методе борьбы с крысами, о котором прочитал когда-то в журнале Вокруг Света.

– Жиды придумали, – сказал Кнырь.

– А причем здесь воши? – спросил поджигатель своего собственного дома по кличке Пожарник.

– А при том, – сказал Рабинович, – что я предлагаю вывести вошного льва.

– Как? – спросил Пожарник.

– Методом жесткой селекции.

– Где ты возьмешь железную бочку? – спросил Лысый.

– Эксперимент можно провести в спичечной коробке, – сказал Рабинович. – Нужно только дырочки проделать, чтобы не задохнулись.

– С кого вошей брать будем? – спросил Кнырь.

– Со всех. Сделаем пять закладок, – объяснил Рабинович. – Пусть каждый возьмет с себя по пять штук в спичечный коробок, а тех что останутся сведем вместе. Коробки подписать и сдать мне на хранение.

Эксперимент удался. Через пять дней каждый из пяти членов Совета камеры номер девяносто передал прошедшую полуфинал личную вошь Рабиновичу, который поместил претендентов в отдельный коробок.

– Моя победит, – сказал Рабинович, – я самый чистоплотный, моя вошь выживает в наиболее сложных условиях.

– Моя победит, сказал Лысый, – у меня в крови денатурат и растворители.

– Моя вошь самая ебливая, – сказал Кнырь, она выебет ваших в жопу.

– Моя победит, сказал Лысый, – я вскормил ее кровью убийцы.

– А как мы поймем чья победила? – спросил Пожарник.

– Нужно, чтобы каждый запомнил свою вошь в лицо, – сказал Рабинович.

В тюремной суете, разборках, драках и карточных играх пять дней прошли незаметно. Вечером пятого дня коробок был вскрыт со всеми предосторожностями и все члены Совета Камеры ахнули в один голос. На дне спичечной коробки лежала огромная, размером с божью коровку, перламутровая вошь финалист.

– Вот, – сказал Рабинович, – вошный лев.

– С кого начнем, спросил Лысый.

– Пусть сама решает, – сказал Рабинович.

 
«Божья коровка,
Полети на небо,
Принеси нам хлеба.
Черного и белого,
Только не горелого»
 

– запел он вдруг нежным голоском.

Лысый неожиданно заплакал.

– Ты че бля? – спросил у него Кнырь.

– Детство вспомнилось, – сказал сквозь рыдания Лысый.

– Так, давайте все вместе, – сказал Рабинович, повторяйте за мной:

 
«Божья коровка,
Полети на небо,
Там твои детки
Кушают конфетки,
Всем по одной,
А тебе ни одной»
 

– Вошь вдруг расправила крылышки, взлетела, села Рабиновичу на бороду, покопошилась и исчезла в густых курчавых зарослях.

Ух, ты! – воскликнули все в один голос.

– Вошь, а летает, – сказал любовно Пожарник.

– Я знал, я ждал, я верил! – воскликнул Рабинович. – Получилось. – Мутации! Я читал об этом в журнале Наука и жизнь!

– Ты что сейчас чувствуешь? – спросил Лысый у Рабиновича.

– Печаль, – сказал Рабинович.

Асфиксия

Кнырь повесился в ночь с пятницы на субботу, когда вся камера крепко спала. Не спал только зек по кличке Фельдмаршал. Он, сидя на шконке по-турецки, что-то записывал в тетрадку карандашом.

Первым Кныря, который стоял на цыпочках в петле, связанной из ниток старого свитера, увидел попкарь, он открыл кормушку и закричал:

– Кто в камере дежурный!

– Что случилось? – спросил Фельдмаршал.

– У тебя человек повесился.

Фельдмаршал спрыгнул с нар и подхватил Кныря под ноги.

Девяностая камера проснулась.

– Нож, нужен нож! – закричал Фельдмаршал.

Попкарь передал в камеру небольшой перочинный нож. Веревку быстро перерезали, петлю с шеи Кныря сняли и уложили его на шконку.

– Хороший у тебя ножик, лисичка, – сказал Фельдмаршал, возвращая попкарю нож.

– Слышишь, не надо никому говорить, что повесился, – сказал попкарь.

– Ты мне приказываешь? – спросил Фельдмаршал.

– Нет, прошу.

– А я думал приказываешь, – сказал Фельдмаршал.

– Чего ты хочешь? – спросил попкарь.

– Оставь ножик, – ответил Фельдмаршал.

– Не могу, – сказал попкарь.

– Тогда открой форточку в коридор, – сказал Фельдмаршал.

– Хорошо, – сказал попкарь, – но только на один раз.

– Ну, как он там, – спросил Фельдмаршал у зека по кличке Пожарник, который поддерживая Кныря за голову, пытался залить ему в рот сладкого чая.

– Жывы, вачыма круціць, – сказал Пожарник. – Дурань, навошта ты гэта зрабіў? – спросил он у Кныря.

– От нехуй делать, – сказал Кнырь и засмеялся. – Вы мне все испортили.

– Сапсавалі мы яму ўсё, вось дурань так дурань, – сказал Пожарник.

– Ты бы посмотрел на себя со стороны, – сказал Фельдмаршал, – как ты выглядел когда в петле стоял.

– Это со стороны страшно, а внутри приятно, – сказал Кнырь.

– У цябе чыстыя трусы ёсць? Трусы памяняй, обтрухался ўвесь, – сказал Пожарник.

– Потом, – махнул слабой рукой Кнырь. – Там одна важная фигня… Я не успел…

– Хочешь еще раз? – издевательски спросил Фельдмаршал.

– Хочу, очень хочу, – сказал Кнырь.

– Эгоист ты, Кнырь, – сказал Фельдмаршал. Из-за тебя всю камеру накажут.

– Вы то здесь причем? – спросил Кнырь.

– Опер придумает. Не остановили, довели.

– Ещё хочу, – попросил Кнырь.

– Ну давай, дурак, – сказал Фельдмаршал и накинул на шею Кныря петлю.

– Что там? – спросил попкарь.

– Все нормально, начальник. Учим, чтоб не удумал еще раз, – сказал Фельдмаршал.

– Дайте ему пиздюлей, – сказал попкарь и захлопнул кормушку.

– Я там такое увидел, как сон. Счастье, свобода.

– Это асфиксия, – сказал Кнырю Фельдмаршал. Кислородное голодание мозга. Глюки. Того, что ты видел, в самом деле нет.

– Есть, – сказал Кнырь.

– На дупе шэрсць, – сказал Пожарник.

– Там красивые голые бабы. Семьдесят две. Я уже договорился с одной.

Нафига вы все испортили.

Кнырь заплакал.

Пожарник взял с батареи черный сухарик, размочил в остатках чая, откусил пожевал и сказал:

– Тры его напалову, а ен будзе изнова.

– Ну, пожалуйста, Фельдмаршал, сделай мне это еще раз.

– Хорошо, – сказал Фельдмаршал. – Один раз, только из любопытства.

Он сдавил петлей шею Кнырю и сразу же отпустил.

– Ох, – сказал Кнырь еще косным языком, – дайте записать скорей, а то забуду.

– На, пиши, – Фельдмаршал дал Кнырю свою тетрадку и карандаш.

Кнырь взял тетрадь и поперек страницы большими буквами написал:

 
«E = mc2»
 

– Што гэта значыць? – спросил Пожарник.

– Хрен его знает, – ответил Кнырь.