Kitabı oxu: «Гадина»

Şrift:

От автора

Когда б вы знали, из какого сора…

Главный герой моих повестей носит фамилию Купердонов.

Спешу предупредить читателя: это – не автор. Хотя сравнивать с автором все время хочется. И не чей-то однофамилец. Купердонов – литературный персонаж. То есть в некотором смысле образ вымышленный. Вместе с тем автор убежден, что самоирония спасает от гордыни и пошлости. Когда ты смеешься над собой, справедливость жизни проступает отчетливей. Как и красота окружающего мира. Сленг и жаргон в треш-повестях – так я для себя определил жанр этой книги – тоже объяснимы. Trash в переводе с английского – «мусор, хлам». Очень много мусора и хлама появилось в нашей жизни. Их принес свежий ветер перемен. Эмиль Золя заметил: «Если в моих сочинениях много грязи, так это потому, что ее в жизни столько же».

Второе значение слова «треш» – «отребье». Чтобы понять, почему автора интересуют мусор и хлам, представьте себе картинку. Берег моря. Набегающая на песок волна… Море – чистейшее до горизонта. Песок – белые дюны. И тоже до горизонта. Морская волна, без устали набегая и диктуя гекзаметр, приносит мусор, отбросы. Гекзаметр – поэтический размер, который использовали античные поэты. Да вот хотя бы тот же Гомер. Классика жанра! Между морем и дюнами образуется линия. Чего только там нет, в той линии, разделяющей глубину океана и чистоту песков… Гнилые водоросли, пластиковые пакеты, обрывки сетей, поплавки-балберы, пробки из-под шампанского… А вот и кукла Барби с оторванными руками, и женские плавки-стринги, замытые песком. А по обе стороны мусора – глубина и чистота. Океан отторгает грязь. Но как понять его чистоту, если не пройти линией прибоя?

Невольник чести

Купердонов засобирался в Пятигорск. Он хотел поддержать индустрию отечественных курортов. Да и, честно говоря, ехать было особо уже некуда. Санкции, подчеркнутая, на пещерном уровне, нелюбовь прибалтов и немецкого канцлера Шольца к русским, взлетевшие цены на билеты… Макрон этот, в плюшевом пиджачке похожий на клоуна, и Байден, падающий с трапа самолета. Только батька стоял крепко. И еще арабы, завидев наших туристов из Мытищ или из Кагалыма, зазывно кричали: «Путин друг!» Насмотрелись репортажей по телику. В то время каждый президент, приезжающий в Россию, тут же называл себя другом Путина. Но в Беларуси не было моря, а Турция и Египет Купердонову опостылели. С их пыльным чаем каркаде, с подозрительными по швам дубленками, бирюзовыми бассейнами, дурно пахнущими хлоркой, и наглецами-таксистами. Таксисты смотрели на русских с прищуром. Гарик – Купердонова звали Игорь, но все называли его Гарик – такой прищур хорошо помнил. По Афганистану. Там он бывал когда-то в журналистских командировках. Освещал ввод ограниченного контингента советских войск. Помощь братскому народу. Так называлось наше вторжение. В страну оранжевого такыра – раскаленной пустыни, рыжебородых душманов и красных гор, цветом напоминающих все тот же каркаде.

Купаться в маслянистом море и примерять дубленки Гарик ездил не один. С секретаршей Светкой, голубоглазой блондинкой.

Таксисты кричали из-под полосатых тентов. Они там, в тени, играли в кости, дожидаясь клиентов, и пили черный, как нефть, кофе. Чай свой красный, из лепестков суданской розы, не пили – впаривали туристам.

– Иди-иди сюда! Шуба куплю! Как дела, Светка?

Откуда-то они знали, что помощницу Купердонова зовут Светкой. И что ей нужна норковая шуба «черный бриллиант». Турки, впрочем, как и арабы, не обращали никакого внимания на Гарика Купердонова, спутника привлекательной блондинки. Как будто бы он вообще не шагал рядом. Гарику хотелось крикнуть: «Эй вы, бандерлоги! Я вам, блин, сейчас все ваши морды наглые разобью!»

Но он сдерживал себя. Не хватало только встречи с шерифом. Или как у них полицейских зовут?

Гарик шагал в льняных, мятых-перемятых, шортах. Его худые и белые ноги свисали из раструбов шорт. Икры, похожие на метеочулки, обвисшие в безветрие, покрывались пупырышками, а волосики воинственно топорщились. От бессильного гнева и ненависти к таксистам-наглецам. В такие моменты Купердонов инстинктивно втягивал пивной животик, переваливающийся через ремень. И расправлял плечи. Иногда вместо «Светка» таксисты кричали «Наташка». Слово «дела» они произносили одинаково – деля.

Обещанная туроператорами услуга «все включено» тоже оказывалась липовой. Жиденькое вино розоватого цвета за ужином наливали на треть стаканчика. Приходилось вставать в очередь к буфетчику. Раза три или четыре. Буфетчик гневался. У официантов, парикмахеров и таксистов отличная память на лица. Буфетчик топорщил усы и произносил, четко выговаривая слова:

– Йа тибье нали-вэл! Вэрьки вэлл?

А повторить слабо?

И вообще – разве это вино? Похоже на разбавленную марганцовку. Чай каркаде и тот гуще. Ну, а за порцию местного джина буфетчик заламывал цену, как за английский «Бифитер». Утром на бортик бассейна, как обещали в буклете, шампанское не ставили. Хотя Гарик по-прежнему любил с утра пораньше загорнить холодного шампусика. Привычка осталась с молодости.

Короче. В городе Сочи темные ночи! На неделю в Пятигорск.

Там и до моря рукой подать. От Пятигорска до Севастополя два часа езды на машине. Любая попутка подберет. Любой местный водила подберет и с превеликой радостью доставит до пластикового лежака.

Жене Алусику – он ее так называл, Алусик – Гарик сказал, что едет в Костромскую губернию. Размещать в местной типографии срочный заказ, трехтомник мемуаров «Я стал миллионером». Автор – банкир Антон Коротеев. Первый том «Челнок», второй «Кидалово», третий – «Всё путем!». Твердый переплет, суперобложка. Бумага офсетная. Гарнитура Newton PS. Усл. Печ. л. 50. Заказ № 3279. Тираж 3000 экз. По тысяче каждый том. Гарик назвал все параметры книги.

Так звучит гораздо правдивее. Алусик поджала губки.

С журналистикой Купердонов завязал давно. Он разочаровался в свободе слова. Точнее, в ее эфемерности. Свобода слова, считал он, просто мечта. Такая же, как мечта о коммунизме. «Коммунизм – это молодость мира! И его возводить молодым!» Был такой лозунг. Впрочем, вполне себе глупый, как и все лозунги молодости Купердонова. Сначала он редактировал журнал «Пчеловодство Подмосковья» – лужковское наследие, а затем подался в издатели. Что ни говори, а все ж таки собственный бизнес. Гарик затеял издание серии биографических книг. Серия называлась Жэ-О-Пэ (ЖОП). В противовес ЖЗЛ. Расшифровывалась просто – Жизнь Обыкновенных Персонажей. Дружок Купердонова, кинопродюсер Горюнов, серию поддержал. И назвал ее Жэпэ-книгой. С веселой подначкой, принятой в остатках московской интеллигенции. Что в те годы оставалось полунищей интеллигенции? Мрачно шутить над несбывшимся коммунизмом. И писать романы, разоблачающие культ личности Сталина.

Или – хаять кукурузу.

Банкир Антон Коротеев в сериале выходил первым. Потом какой-то знатный капитан дальнего плаванья, потом бывший начальник ОБХСС, врач-хирург, балерина… В том и заключалась изюминка серии. Жизнь любого человека, будь то обыкновенный дворник или даже сам президент страны, – увлекательнейшая история! Но не каждый сумеет ее написать. За него это могут сделать редакторы и журналисты. Идею серии ЖОП одобрили в администрации президента и благословил сам патриарх. Гарик и к нему пробился. Патриархом был уже Кирилл. Жизнь Обыкновенного Персонажа издавалась в трех экземплярах. Один – герою повествования, второй – издателю, а третий – в церковь, мечеть или синагогу. По месту вероисповедания. То есть – на вечное хранение. Горький придумал историю фабрик и заводов. Купердонов создавал историю русских людей. Не передовиков производства и не звезд кино, а обыкновенных персонажей. Прекрасная идея в век захлестнувшего страну дешевого гламура.

Светка согласилась на Пятигорск сразу. Купердонов заверил, что давно уже обещанную шубу «черный бриллиант» (пряжки и пуговицы от Сваровски) на сей раз обязательно купит Светке на осенней распродаже. Трюльник деньгами. То есть не рублями, конечно, и пока еще не юанями. А зеленью. Три тысячи долларов. Рубли называли рублями. А доллары – деньгами, зеленью, баблосами… Платить надо за все. За книжку Антон Семенович Коротеев обещал щедро рассчитаться. Пятера долларами за трехтомник – корректная цена. А у Светки, вообще-то, грудь четвертого размера. Сейчас очень модно, к месту и не к месту, глубокомысленно изрекать: «Размер не имеет значения…» Для Купердонова размер значение имел.

В Пятигорск Купердонов не приезжал последние лет тридцать. С середины лихих девяностых. И он поразился размаху свершений у радоновых источников. Здешние бутики, рестораны и виллы ничем не отличались от бутиков и ресторанов Рублевки. Цены тоже не отстали. Сначала они поселились в частном отельчике. Номер полулюкс, цена – чирикастый. То есть десять тысяч рублей. Так им сказал хозяин отельчика. Небритый абхаз в джинсовой жилетке. Он сказал Купердонову:

– С тебя чирикастый. И все! Ты – мой гость… Ну?!

Гарик обрадовался. В Москве говорили, что горцы обнаглели. Мол, никакого кавказского гостеприимства не осталось уже и в помине.

Утром племянник старика с интересом посмотрел в вырез Светкиного сарафана. И с наглецой, лениво растягивая слова, объяснил. Чирикастый, во-первых, за день. Во-вторых, с каждого человека. А старик, конечно, наобещал. С три короба. Радоновый рай с горячим лавашом, бараньими шашлыками и виноградной чачей. Но он уехал в горы. За козьим молоком. И вообще, он деревенский. Ничего в бизнесе не понимает.

Купердонов прикинул. Выходило не хило. Сто сорок штук за неделю. Почти трюльник зеленью. Шубка «черный бриллиант» стоила как раз три тысячи. Чертыхаясь, он отдал племяннику двадцать тысяч кешем. В отельчике карточкой Visa оплату не принимали. Везде уже принимали, а у старика-абхаза нет.

На «японке», подозрительно дребезжащей кишочками и попукивающей выхлопной трубой, Гарик со Светкой переехали в «Нарзан». Гостинично-санаторный комплекс. Тысяча восемьсот рублей за сутки. Стандартный номер. С двумя совковыми кроватями через тумбочку. Кровати Гарик сразу сдвинул, а на тумбочку поставил портативный ноутбук. Он и на отдыхе всегда работал. Записывал свои, как ему казалось, смелые издательские бизнес-идеи. Нащупывал стратегию. В углу номера пыхтел и покрякивал холодильник. Чуть ли не «Юрюзань» производства прошлого века. Холодильник сразу же забили персиками, вином «Изабелла» местного розлива и виноградом. Чтобы холодненькое, и чтобы во рту каталось. Вкус почти что уже и забытого советского счастья.

Купердонов после первой же ночи сделался злым и со Светкой не разговаривал. А получилось как? Ночью, уже в «Нарзане», выпили бутылку «Изабеллы». Она оказалась чернильного цвета. И не торкала. На дне стакана оставалась фиолетовая то ли крупа, то ли нифеля. Какие-то выжимки от винограда. Поклевали вялых, с морщинистой кожей, персиков. Светка, деловая колбаса, заявила:

– Папик, давай-ка по-быстрому! А то мне еще на дискотеку!

Когда Купердонов заполнял анкету гостя, Светка встретила знакомых мажоров из Москвы – офисный планктон. Они приехали в Пятигорск на крутых тачках. Размножаться. Или планктон почкуется? Они пригласили Светку на ночную дискотеку. Приехавшие отвязные пацаны, все похожие на иноагента Чичваркина, получали бонусы, которые Купердонову и не снились. У одного в ноздре посверкивал бриллиантик. У другого в ухе болталась серьга. У всех на лицах легкая небритость, перерастающая в козлиные, под нижней губой, бороденки. Купердонов оскорбился. По-быстрому… Кошки они, что ли, или кролики? Быстро – это к Чичваркину. Пулей слинявшему в Лондон.

Купердонов завернулся в простыню и отвернулся лицом к стенке.

Светка упорхнула на дискотеку, зажигать. «Бирюлевская гетера! За что только я ей деньги плачу?» – думал Купердонов. И тяжело вздыхал в ночи. За отдельную плату секретарша исполняла роль девушки-эскортницы. Кинопродюсер Горюнов не советовал Купердонову искать утех у местных прелестниц. На память приходили стихи Лермонтова. Пятигорск ассоциировался с Михаилом Юрьевичем. «Погиб поэт – невольник чести! Пал…» Как там? Дальше никак не мог вспомнить. Заклинило. Бывает… Купердонов ворочался с боку на бок, мучился. Но так и не вспомнил.

Светка вернулась под утро: уже замолкли цикады. От нее пахло карболкой, мужским парфюмом и крематорием. Крематориями Купер-донов называл мангалы гостеприимных кавказцев.

Оказалось, отдохнули знатно. «Оттянулись по полной», – заметила с легким вздохом Светка. Она ответила по-другому, но не будем сразу пугать читателя табуированной лексикой. У нас другая задача. После танцев Светка с мажорами ездила в бассейн, на виллу к местному коммерсанту. Купались всем кублом, голышом.

– Сдалась? – безразлично спросил Купер-донов.

Хотелось казаться ироничным и равнодушным. Но разница между быть и казаться – такая же, как между подозрительной «Изабеллой» и крепчайшей чачей из высокогорных аулов.

– Ну что ты, папик, – ответила Светка, распуская хвост свой белой гривки. – Ты у меня один.

«Интересно, – думал Купердонов, – у нее волосы крашеные? Или натуральные?» Светка слегка повозила своими большими грудями по спине Гарика. Волосики у Купердонова на лысине и на икрах вздыбились. Но Светка тут же уснула, по-детски забросив одну ногу на бедро папика. Все-таки напрыгалась девочка. Наскакалась.

Купердонов ногу осторожно снял. Пошел курить на балкон. Где-то вдалеке, на горизонте, теснились горы. Настроение испортилось окончательно. Хотя оказалось, что до дна, как и в любом кризисе, еще далеко.

Гарик уже не мог заснуть. Он вообще просыпался по-стариковски рано. То ли совесть мучала. То ли не отданные долги. Но тут другое… Гостиница «Нарзан» ему показалась странной. Во-первых, в ней почти не встречалось семейных пар. Во-вторых, в старом и облупленном корпусе селились преимущественно горцы. Чеченцы и ингуши. В-третьих, старухи. Такого обилия старых русских женщин в возрасте «за шестьдесят с гаком» он не встречал. Светка осталась в номере досыпать, а Купердонов решил все разведать. Чтобы снять смутные подозрения, зашевелившиеся в его душе.

Охранника на входе звали Резваном. По-русски он говорил плохо. Стоял в черкеске с глазырями и папахе, орлом поглядывал на входящих теток и старух. И ежеминутно поправлял свой головной убор, лохматый, как у всадников Дикой сотни. Такой кавказский креатив. Гарик похожую папаху уже где-то видел. Кажется, в старом кино про гражданскую войну. Купердонов начал издалека:

– Чем же знаменит ваш «Нарзан»?

Резван объяснил:

– Потолки в номере видел? А?! Четыре метра! Лермонтов вот там, у фонтана, стоял. Эльбрус близко! Если в горы, конечно, пойдешь… Тебе когда? Некогда. Такую красавицу привез! А?! Ну?! Ох, и попка – как орех, так и просится на грех! Я вашу мама… уважал!

Была у него такая присказка. Про маму. К месту и не к месту. Честно говоря, Купердонов присказку слышал от кавказцев в другой версии, непотребной. Переделанной из той же самой табуированной лексики. Все-таки Гарик, издатель, считал себя в некотором смысле языкознанцем. Он и современный сленг коллекционировал – записывал в ноутбук.

– А почему так много старух? – спросил Купердонов.

На «орех» поморщился, но не отреагировал.

Резван попросил сигаретку. И продолжил:

– Русский мужик старых теток не любит… Наш джигит с гор приходит. Белую женщину видит первый раз! Договориться всегда можно… Ну?!

Купердонов наконец-то понял. «Нарзан» позиционировал себя как гостиницу для встреч и любовных свиданий. Здесь стареющие гражданки его реформированной родины находили последние утехи в объятиях детей гор. «Нарзан» стал популярен со времен перестройки. Горцы приезжали по социальным путевкам. Резван сказал, что ни один не уехал обиженным. Купердонов поднялся в номер. Потолки действительно оказались высокими. Ну, не четыре, конечно, метра, но явно под три. Светка уже не спала. Лежала на животе и читала какой-то листочек. Фальшиво хихикала. Купердонов заглянул через плечо. Листочек назывался «Словарь менеджера».

Ночные планктоны отксерокопировали ей подборку современного жаргона, на котором якобы говорят продвинутые менеджеры. Себя они называют манагерами. Ну, те самые – планктон.

Купердонов включил свой ноутбук и подборку перепечатал. Тут мы вынуждены сохранить в целости и сохранности все приведенные выражения. Иначе потеряется подлинность происходящего.

Как общаться с подчиненными

1. Быстронах – максимально приближенный дедлайн выполнения задачи. Как правило, на грани возможного.

2. Срочнонах – логическая мотивация приближения дедлайна. Употребляется с целью как минимум заставить подчиненного уложиться в «быстронах».

3. Гдебля – деликатное напоминание об истечении времени, отведенного на решение того или иного вопроса. Употребляется обычно в конце «быстронаха» и непосредственно перед «срочнонахом». В случае если «срочнонах» изначален, «гдебля» рекомендуется немедленно после постановки задачи.

4. Вы Ибу – в два слова. Оба – с большой буквы. Объяснение подчиненному последствий невыполнения задания после нескольких «где-бля». Корректное, уважительное обращение. Этимология слова Ибу плохо изучена (предп. мифич. животное). Однако в совр. русск. яз. практически отсутствует сочетание этого слова с местоимением «ты».

Приводились в памятке и другие выражения.

Гдебабло, урродыбл, нибздо – напутствие менеджеру перед сложной командировкой. Ну и еще некоторые… Всего пунктов пятнадцать. Купердонову выражения не показались смешными. Многие из них он встречал в интернете. Он подумал: «Полстраны ксерят подобную гадость. Еще полстраны служат в охранниках. А три процента иноагентов Чичваркиных получают бонусы!»

Но вслух Светке сказал другое:

– Пошли воду пить и завтракать. Быстронах! А не то… Как там в вашей инструкции… В два слова. Оба с большой буквы.

Светка обрадовалась:

– Ловлю на слове, папик!

На ресепшен у Купердонова попросили паспорта.

– Зачем? – спросил Купердонов. – Я же заполнил карточку гостя!

– Отксерить! – ответила хмурая дежурная.

И губы поджала. Этажерка потомственная. В паспортах-то фамилии, понятно, разные. Совок в «Нарзане» не выветрился.

Что интересно, кавказцы к Светке напрямую не приставали. Клеили косвенно. Садились рядом. Вздыхали. Сопели. Старались привлечь к себе внимание. Оказывается, по местным обычаям, мужчина не может обратиться к женщине напрямую с предложением. Не принято.

Купердонов успокоился.

Рядом с ними, на втором этаже, жили молодая женщина по имени Галина и ее мама Альбина Константиновна. В номере 212. Альбине Константиновне явно перевалило за шестьдесят. Но в Пятигорск она приехала, как утверждала, по-настоящему. А не для поиска сомнительных утех. Хотя если разобраться, то почему – сомнительных? Купердонов окрестил ее Зимней Вишней. Про себя, конечно. У Альбины Константиновны на щеках горел старушечий румянец. Такие щечки цвета перезревшей вишни. Она носила широкополые шляпы, как носили когда-то, в девятнадцатом веке, великосветские дамы. На водах.

Сошлись поближе.

Завтракали за одним столом.

Гарик спросил у Галины:

– К маме тоже пристают?

Галка всплеснула руками (ее так мама звала – Галка):

– Больше, чем ко мне! Знаете, какие деньги предлагают? Пятифан, чирикастого, полтос… Мы в номере разгадывали значение некоторых цифр. Вы знаете – разгадали!

Купердонов хмыкнул. Эка невидаль – пятифан… Не лямик же. В смысле – лимон. Но полтос за Зимнюю Вишню – не слишком ли? Наверное, все ж таки рублями. Не зеленью же, в самом деле!

Галина нашла против озабоченных кавказцев собственное средство защиты. Она, ко всему, оказалась народной поэтессой. И она хотела сохранить верность своему мужу, известному московскому сыровару Егору. Она придумала писать в «Нарзане» частушки. Забористые. Отдавала их на ресепшен. На распространение. Слово и гласность всегда бьют точнее кинжала. Среди частушек встречались такие:

К нам соседи постучались
Из номера двадцатого…
Эх, джигиты, облажались!
Ищут виноватого.
А главврач, не тут-то было,
Деньгами их не куплена!
На Чеченскую Республику
Она теперь залуплена!

Главврачихе комплекса «Нарзан» госпоже Приходько стихи понравились. Несмотря на известную смелость отдельных речевых оборотов. Главврачиха выглядела миловидной хохлушкой лет сорока пяти. В обтягивающем халате, подчеркивающем ее прелести.

Некоторые образованные кавказцы указывали мадам Приходько на сомнительные фигуры речи в частушках Галины. И даже намекали на политкорректность. Вернее, на ее отсутствие. Оскорбляющее их горское достоинство. Но главврачиха Приходько отбивалась:

– Русская частушка без острого словца – как ваша чача без закуски. Без черемши маринованной!

Она велела Галину с ее мамой Альбиной Константиновной как взошедших в нынешнем сезоне звезд «Нарзана» переселить в полулюкс. За ту же, между прочим, плату.

На третий день отдыха в «Нарзане» Резван отозвал Купердонова к высоким колоннам на веранде. Глаза у Резвана косили в разные стороны.

– Я вашу маму… уважал! Ну?! Один человек, уважаемый, с тобой поговорить хочет. Вон его «вольвятник» стоит, за фонтаном…

В «вольвятнике» сидел старик. В такой же папахе, как у Резвана. Но в итальянском костюме тонкой шерсти и с сучковатой палкой в руках. Палка упиралась в автомобильный потолок. Салон «Вольво» обтягивала светлая замша цвета сливочного масла.

Старик сурово сказал Купердонову:

– Она тебе – не жена, все знают. Оскорблять тебя я не хочу и не буду. Бегает каждую ночь к чмырям волосатым… С серьгами в носу. Вот трюльник зеленью. Сходи на два дня в горы… Маршрут номер восемнадцать. Для инфарктников. С ней я рассчитаюсь отдельно! Слово джигита – без согласия пальцем не трону.

Гарик не струсил. И дерзко ответил небритому старику:

– А если нет? В яму бросишь?

Старик первый раз посмотрел в глаза Купердонову.

– Зачем? – сказал он. – Ты и так в яме. Только сам того не знаешь.

Он покачал головой.

– Не хочешь за трюльник – дам пятифан. Пойдем, пообедаем вместе… Как кунаки. Тут недалеко. Чачи выпьем. Неужели любишь ее?

Купердонов прикинул. И первый раз дрогнул за время разговора с вольвятником. Он так про себя окрестил горца. По аналогии со стервятником. «Подсыпят гадости в чачу. А потом очнешься в подвале, на глиняном полу. Рядом с дезертирами и рабами», – подумал Купердонов. И от кунацкого обеда отказался. Пленных в ямах он видел. В афганских, освобожденных от душманов, кишлаках.

Купердонов вернулся в вестибюль гостиницы и спросил у Резвана:

– Ты не знаешь, где тут у вас библиотека?

Резван не знал.

Купердонов постучался в номер к поэтессе. Извинился. Спросил у выглянувшей в огуречной маске Галины, не знает ли она стихов Лермонтова. Ну тех, помнишь, в школе учили? Которые начинаются строчкой «Погиб поэт, невольник чести…». Как там дальше-то? Совершенно из башки вылетело…

Галка странной просьбе лысого соседа – Купердонов давно облысел – не удивилась. Двигая одними губами – во время огуречной процедуры лицо не должно искажаться мимикой, – она прочла. Получилось достаточно презрительно – одними-то губами:

Погиб поэт, невольник чести,
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой.

И что-то там еще. Про дерзкий дар, потеху, злобу и затаившийся пожар.

«„С свинцом“, вообще-то, не здорово, – подумал Купердонов. – Во-первых, „сэ-сэ“. Во-вторых, „с винцом“ в груди. Вот тебе и Лермонтов! Торопимся мы в классики, Михал-Юрич! Торопимся…»

Купердонов купил пятнистую бандану, небольшой рюкзачок, похожий на те, которые носили Светкины друзья-планктоны, две пары кроссовок – себе и Светке, две бутылки минеральной воды, лаваш и козий сыр. На голову повязал бандану. И стал похож на Федора Бондарчука. Из фильма «9-я рота». Вернулся в номер. Сказал Светке:

– Сегодня никакой дискотеки! Завтра с утречка в горы. С свинцом в груди. И жаждой мести!

И твердо добавил:

– По маршруту номер восемнадцать! Вот такая ботва. Как говорят твои пиндосы.

Пиндосами в ВДВ называли американцев. Тут Купердонов поделикатничал. Он не стал обзывать Светкиных дружков так, как их зовут не только на Кавказе, но и на просторах всей нашей, по-прежнему необъятной, родины.

Светка удивленно захлопала своими кукольными, как у Мальвины, ресницами. Она их только что выкрасила новой тушью. «Без комочков», – определил свойства туши Купердонов. Он давно заметил, что иногда начинал думать рекламными слоганами.

После разговора со старым абреком издатель свою секретаршу чуть ли не возненавидел. Как будто она уже отдалась врагу. И пять тысяч долларов жгли Купердонову ляжку.

– Какие еще горы? – закапризничала Светка. – Кому ты мстить собрался, папик? Я сюда приехала не отроги покорять! А вино мы и в номере выпьем.

Все-таки Лермонтов накосячил. Не «со свинцом» получалось. А «с винцом». Гарик на Светке проверил.

Купердонов знал, что приехала покорять его секретарша. Он подошел и влепил Светке затрещину. Несильную, но отчетливую. Голова секретарши дернулась. Она вытаращила глаза.

– Эльбрус пойдешь смотреть. А?! Ты хоть раз в своей жизни Эльбрус видела? А если побежишь к своим урродбл…, с гайками в носу, то я тебе… Все твои ноги выдерну! Из одного места. Поняла? Ну!

Светка, как ни странно, не заплакала. Наоборот – восхитилась:

– Так бы сразу и сказал, папик! И бандана тебе идет. Хочешь – прямо сейчас?

Мазохистка. Ее лупишь – она возбуждается.

Светка, вихляя бедрами, отправилась в душ. Мыть «все свои ноги». И то, откуда они растут.

На рассвете отправились в горы.

Утренняя прохлада дальних отрогов омывала лица и пробиралась под куртки. Но с каждым шагом идти становилось труднее. Дорога, наконец, перешла в маршрут № 18, узкую тропку.

Она вилась среди деревьев и огромных валунов. Ошибиться в номере маршрута было невозможно. Указатель, узкая дощечка салатного цвета, похожая на ладонь, точно указывала направление тропы.

Через два тягуна они нагнали Зимнюю Вишню и поэтессу Галину. Обе, мама с дочкой, тоже порядком задохнулись, если судить по алеющим щечкам Альбины Константиновны. Но мама бодрилась.

– У вас нет с собой воды? – спросила Галина.

Купердонов протянул бутылку. Самому тоже хотелось прильнуть к горлышку. Во рту Купердонова никакой слюны не осталось. Сплошной наждак. Да и Светка облизывала сухие губы.

Мама запротестовала. Она двигалась по тропе в просторных, чуть ниже колен, шароварах-бриджах.

– Пить ни в коем случае нельзя!

– Почему?

– Надо перетерпеть. Не то обопьемся!

«Обопьемся» Альбина Константиновна произносила как «обопьемс-си». Зимняя Вишня. Из Воронежа, кажется, родом.

Купердонов знал такой эффект. По горным рейдам в Афганистане. Пить начнешь – не остановишься. То есть – не остановишь-сси. К тому же современные производители минеральных вод знали какой-то секрет. Чем больше ты пьешь их воду, тем больше хочется пить. Подсаливали, что ли?

Купердонов надеялся пешими походами в горы сбросить живот. Животик издателя предательской тыквочкой переваливался через ремень. Последние, наверное, лет десять. В минуты откровения он говорил Светке: «Как я его ненавижу!» Светка хохотала, шлепала папика по пузику и норовила припасть между колен. Пузо ей нисколько не мешало. В минуты ласки она называла живот Купердонова дебаркадером. Она говорила, что животик вообще-то – очень сексуально и возбуждает. Может, просто утешала Купердонова? Не совсем же она продажная эскортница…

Еще через полчаса подъема они услышали чье-то мерное топанье за спиной. Их догоняла живописная группа. Впереди шел старик-вольвятник, который предлагал Купердонову пятифан за Светку. Купердонова осенило: «Вот оно и приближается – дно кризиса». Абрек, несмотря на жару, шел в лохматой бурке и все в той же папахе. Но не в итальянском костюме, а в красных кедах китайской фирмы «Две звезды». Кеды – со шнуровкой и высокими голяшками. Чуть ли не до колен. За ним шагали двое молодых и тоже небритых горцев. Похожих друг на друга, как бывают похожими две горные вершины на горизонте. У небритых парней за спинами торчали дула автоматов. «Калаши, – засосало под ложечкой у Купердонова. – Три – на три. Три русских бабы и три джигита. Баб изнасилуют, а меня – в подвал…»

– Плохого-то в голову не бери, ну?! – на ходу гортанно крикнул старик. – На Кавказе в горы без оружия не ходим. Моя охрана. Конкуренты не дремлют. Сам знаешь. У меня десять бензиновых заводов. Сырец. И второй инфаркт. Приходько сказала – горы спасут.

«Ведь это – наши горы, они помогут нам!» – мелькнуло, совершенно некстати, в голове Купердонова. Он знал, что в Чечне когда-то нарыли много подпольных нефтяных скважин. Чуть ли не в каждом дворе крепкого хозяина. Качали насосами, очищали, продавали бензин в бутылях вдоль дорог. Говорили, что Кадыров навел порядок. Сырцом перестали спекулировать. Но, кажется, не все и не везде.

Старик в кедах недобро покосился на Светку.

Слава богу, в горы она надела тонкий свитерок «под горлышко». Грудь была закрыта. Но ягодки крупных, величиной с головку автоматного патрона, сосков выпирали через тонкую шерсть. «Вот ведь сука!» – опять подумал Гарик.

Женщины, две молодых и Зимняя Вишня, сгрудились на обочине. Купердонов вспомнил, что в рюкзачке у него лежит нож. Подарок офицеров-десантников. Булатовской стали. В ножнах. Помимо ножа, там притаились фонарик, бинокль и аптечка. Купердонов на любой пикник собирался основательно. Мало ли чего.

«Хорошо, что взял», – подумал Купердонов.

Он не поверил ни одному слову подпольного нефтяного магната. Слишком хорошо он их знал, этих «благородных» горцев. А старик-то непростой… Сидел, как чабан, в «вольвятнике». Оказался олигархом. Купердонов догадывался, что такое десять заводов бензина. Хоть в Турции, на тропах хитрого Эрдогана, а хоть и в Чечне.

Купердонов решил не сдаваться. А холодное оружие он полюбил еще в Афганистане. Метали штыки и ножи в чинары. В Чарикарской зеленке. Тренировались. Разведчики Баграмской дивизии брали его с собой на переговоры с духами.

Вольвятник с охраной пропыхтели вперед. Купердонов со спутницами их вежливо пропустил. Но абреки вдруг тут же тормознулись. Только пыль из-под копыт. Встали, как вкопанные.

Навстречу их разношерстной группе – Купердонов в бандане, старик в бурке и папахе, Светка с торчащими, как пули, сосками и дула калашей охранников – двигалась странная парочка. Странная, потому что женщина с бледным лицом, почти старуха, спускалась с горы с помощью инвалидной стойки. На колесиках. С двумя ручками. Ее поддерживал под локти худой и длинный парень. Лет двадцати пяти на вид. Жиденькая бороденка, достаточно мерзкий пушок под нижней губой, как у Светкиных пиндосов. Естественно – в ухе сережка. Штаны комбаты. С пузыристыми коленями и карманами ниже колен. Беспроводные наушники, эйрподсы. Еще один инфантильный представитель племени младого, незнакомого. На голову Купердонову. И старуха-инвалид. Старуха шаркала, пыля, по тропе кроссовками и тянула ногами, как ими тянут при ходьбе на лыжах.

Pulsuz fraqment bitdi.