Kitabı oxu: «Тень ивы»

Тень

ивы

Роман

The part of life we’ll compose for a person is far more interesting than the one we know. This revelation has come to me from a great love of my youth, Coney J. Like all of us, the volunteers of the Society, she was not a rich person. But when I came to visit her in Vancouver, where she lives, for the first time, she rented me a hotel room. She said it was her aunt’s free-ownership. She hadn’t got not any aunt! The room was nice – she paid $ 400 a night for it, I asked: why? I could live at your place. She said: then, nothing would be left of me. You will know every single thing. Note: not “I will be entirely opened”, but “I’ll disappear”.

(Из письма Алексея Боровицына (лицо без гражданства)

Кристин Бэрлоу, cмотрителю Международного Фонда помощи

особам королевской крови.)

Константин Жнец.

Не покушаясь на вечное.

Нарисовал три горизонтальные полоски. Перечеркнул их тремя вертикальными. Показал Боцману.

– Это ты, Боцман.

– Я тебя, художник, сейчас в голову ударю. Я же портрет велел.

– Я объяснил, я архитектор. Рисую линии.

Боцман был за главного в камере следственного изолятора, где кроме него и Жнеца лежали ,стояли и сидели еще девять человек подследственных, которые в момент этого небольшого худсовета примолкли.

– Смотри: полоски вдоль – это твоя тельняшка, полоски поперек – это решетка.

Боцман покрутил седоватой головой, посмотрел на сигаретную пачку, где красовался иероглиф с его «портретом», потом на Жнеца, внутренне готового к удару в голову. Боцман усмехнулся, в ту же секунду и камера вздохнула, зашевелилась, кто-то хохотнул. «Избиение отменяется», – понял Жнец.

– А верняк я, – оглаживая безрукавную тельняшку, беззубо улыбнулся Боцман, – полжизни, пацан, в море, полжизни в тюрьме.

Еще через пять минут он знал про «бродягу по жизни» Боцмана, что взяли его не за дело, что братва на воле делает все, чтобы «открыть» его в ближайшие часы, а вот у архитектора дела серьезные, выкатывают ему мусора обвинение в предумышленном убийстве. Шел уже девятый час, как за Константином Жнецом закрылась дверь камеры, а казалось: полжизни прошло, плохой, нездоровой, полной самых дурных ожиданий. Такой, какой и не было никогда.

Он успел подремать стоя, увидел во сне себя, плывущего по речке Сытьве к берегу, видел впереди купола Новогорского монастыря, видел на берегу одинокую фигуру девушки, которая никак не становилась ближе. Так он и не узнал – кто она, его толкнул в плечо Боцман.

– К следователю, архитектор.

Следователь ему понравился. Смотрел спокойно, но с любопытством. Но уж вопросы, конечно, вывели из себя сразу. Каждый провоцировал на дерзкий ответ в духе старшеклассника с последней парты.

– Где вы были 26 августа этого года с 20 до 24 часов вечера?

– Не помню.

– Постарайтесь вспомнить, гражданин Жнец.

– Никогда не был женат. Теперь знаю – почему.

– Почему?

– Она бы все время спрашивала.

– А как же многочисленные женские вещи, найденные на втором этаже вашего дома?

– Вы думаете – ворованные?

– Может быть… архитекторы – люди небогатые. А может, они принадлежат вашей гражданской жене.

– Может быть. Может, даже я ей принадлежу. Только ее нет. Может, еще не родилась на свет, может, умерла, это одно и то же.

– Вы напрасно так разговариваете, гражданин Жнец. Я бы оставил этот тон, легкомысленный. Вас в убийстве подозревают.

– Он не легкомысленный. Вы поставьте себя на мое место, товарищ…

– Товарищи все в мавзолеях.

– Хорошо, господин …

– Гражданин следователь.

– Гражданин следователь. Меня арестовывают среди бела дня, сообщают об обвинении в убийстве человека, которого я не знаю, сажают в тюрьму, при этом я не могу никак защититься от абсолютно безумного, безосновательного обвинения.

– В соответствии с законом защита вам будет предоставлена уже сегодня. Напомню: ваше содержание под стражей не превысило еще и десяти часов.

– Неужели?

– Ваша задача вместе с вашим адвокатом – представить доказательства того, что вы невиновны. Иначе пока вы сидите здесь с полным основанием, и по закону вас, как подозреваемого в убийстве, против которого существуют улики, следствие вправе изолировать. Думайте, вспоминайте. Напоминать, что признание в преступлении поможет вам рассчитывать на снисхождение суда, наверное, не стоит. Вы, так я понимаю, человек с образованием.

После этого старший следователь управления уголовного розыска городского отдела полиции Игорь Гарпунов решил повспоминать про эти самые улики, про место происшествия, не утруждая себя объяснениями – почему. Он молчал, клацал клавишами компьютера, разглядывал свои руки и смотрел в стену поверх головы Жнеца.

«А ведь ты ждал, голубчик, что окажешься в тюрьме, – подумал о себе в третьем лице Жнец. – И даже все вроде встало на свои места, если не считать ужасной камеры. Этот Боцман, он же смотрел на меня во все глаза, когда я на параше сидел. Шоу, бля. Надо ему сказать, что я со Снарядом в друзьях. В корешах. А вдруг он из другой команды? Снаряд. Ему-то я и сказал, что по мне тюрьма плачет.»

– Вспомнили? – вернулся к нему следователь.

– Да. То есть нет, ничего относящегося к делу.

– Ну-ну, в камеру. В камере лучше вспоминается.

Гарпунов вызвал пристава и, заметив, замешательство Жнеца, потянул его со стула за руку и подтолкнул к двери.

– Вспоминать, гражданин Жнец, вспоминать.

Гарпунов получил по е-мэйлу описание первого осмотра места происшествия, составленное оперативными работниками уголовного розыска. Гарпунов там был двумя часами позднее. Ничего сильно отличающегося от того, что заметил для себя и сам Игорь, он в протоколе дежурных оперативников не вычитал.

Квартира, если ее можно считать квартирой, представляла из себя высокий холл цокольного этажа, в котором когда-то располагалось помывочное отделение общественной бани. Вход в помещение отсутствовал, парадное вело сразу на второй этаж двухэтажного здания, где размещалась мастерская по ремонту и обслуживанию кондиционеров. А со двора в эту бывшую помывочную можно было попасть через замурованный в стену прицеп-трейлер, как будто бы стоящий сам по себе и сам по себе служащий кому-то жильем.

Помещение поражало простором, светом, льющимся через высокие окна, заложенные рифлеными стеклянными кубиками голубоватого цвета, а также мозаичными панно на стенах, выполненными в стиле соцреалистического «ню». Крепкие краснотелые дамы обливали из амфор античной формы таких же крепких и румяных девочек в возрасте пионерок, но, естественно, в голом виде не имеющих политических признаков. Присутствовали на панно и дяди, олицетворяющие мужскую мощь, направленную на благое дело отмывания подростков. Хотя группы мужчин и женщин занимали строго противоположные стены, все они были по-родственному похожи друг на друга, что вызывало мысли о нудизме, нимфетках, шведских семьях и прочей гадости, которая автору этих панно, конечно, и в голову прийти не могла.

Хозяин квартиры – потерпевший, как сообщалось в протоколе осмотра, «без определенных занятий, по виду 60–70 лет, роста среднего, телосложения худого. Тип внешности – восточный, близкий к монголоидному». Он явно знал цену этим мозаичным панно со следами позолоты и благородно тусклой смальты.

В зале ничего не мешало обзору этих панно с любой точки: мебель – круглый стол, кровать без спинок и кресло – группировалась вокруг огромного – под потолок – кофейного дерева, растущего из красивой кадки цвета сандала, стоящей в самом центре жилища.

«Тело жертвы глубоко усажено в кресло с высокой спинкой мягкое и мягкими подлокотниками, голова опущена на грудь, в левой лобной части головы след от огнестрельного ранения округлый. Следы крови в значительном количестве – на плече и майке без рукавов, спортивных трусах, в которые был одет убитый. Следы борьбы отсутствуют. Орудия убийства (орудие убийства) отсутствуют. Убитый – гражданин Российской Федерации Ивхав Мохаммедович Мнвинду, уроженец п. Горный Итурупского района, Курильской области, год рождения 1946. Паспорт найден в кармане демисезонной куртки, висевшей на вешалке, стоящей в прихожей, которой служил домик-прицеп автомобильный типа «Адрия-78» (производства Югославия).Опознан гражданкой Косулей Риммой Владимировной, которая является бывшей женой убитого. Проживает отдельно, по адресу: Маршала Чутко, 18, кв. 24. Сведения о ней извлечены из паспорта жертвы, где указаны сведения о заключении брака и расторжении брака с убитым».

Жена по фамилии Косуля была первой, кого допросили оперативники. Сведения сообщала скудные: с убитым давно не жила, отношений не поддерживала, о его образе жизни представление имела приблизительное.

Игорь пробежался глазами по страницам своей докладной о ходе расследования, которую собирался отнести своему начальнику. «Ничего существенного, – подосадовал про себя Игорь, – подозреваемого тут нет, нет этого архитектора, и жертвы тоже нет. Одни призраки.» Начальник городского управления угрозыска всегда торопил с результатами, так что Игорь сложил отпечатанные листы в папку и отправился на доклад.

Больше интервалы здесь и далее между подзаголовками

Из заявления в Управление внутренних дел Центрального административного района гр. Мнвинду Р.И.

Убить моего отца Мнвинду Ивхава Мохаммедовича угрожал Жнец К.В. после того, как мой отец, Мнвинду И.М., обещал Жнецу отомстить за то, что Жнец изнасиловал меня 3 июля сего года.

Изнасилование меня Жнецом произошло во дворе его собственного дома по улице Факельной, где он овладел мною в результате борьбы. Затем гр. Жнец силой заставил меня войти в помещение дома и повторно совершил насилие в особо извращенной форме.

После совершенного насилия гр. Жнец заставил меня тщательно вымыться. Чем и объясняется то, что я не стала проходить медицинское освидетельствование сразу после насилия.

Мой отец, Мнвинду И.М., обращался в полицию по поводу моего изнасилования, но у него отказались принимать заявление, и он пообещал гр. Жнецу, что убьет его.

Сообщаю дополнительно, что во время принуждения меня к половому сношению гр. Жнец угрожал мне не только собственно действием, но и пистолетом. Во время полового сношения, совершенного с особо извращенной формой, он также использовал пистолет.

Игорь Гарпунов.

Все в двух экземплярах.

Начальник управления Николай Серафимович по фамилии Петров, по прозвищу Петров-Петров, был, на удачу, на месте и один. Маленький, хмурый, бледный, оттененный в синь цветом мундира, он получил свой псевдоним за манеру повторять по два раза фразу, кажущуюся ему важной. Хотя Игорь был уверен, что это шло от желания потянуть время и обдумать ответ.

Игорь решил, что торопится Петров потому, что хочет, главным образом, подтвердить правильность своего решения о заключении подозреваемого под стражу. Арестовал-то Жнеца именно начальник управления, причем, как полагал Жнец, взял это дело под свое крыло потому, что считал все там ясным и решенным.

Застал его Гарпунов не в лучшем расположении духа: Николай Серафимович читал, надев очки, что было следствием нервности. Почитающий себя молодым начальник управления прилюдно очками не пользовался, даже если надо было воспроизводить длинные тексты с корявыми фразами вроде «в порядке приостановления постановления», заучивал их наизусть.

– Как там доказательная база по архитектору? По архитектору? – спросил Петров, сняв и спрятав очки и отодвинув одинокий листок, в который вчитывался, в дальний угол пустынной поверхности стола. Для прочтения принесенных Игорем бумаг Петров очков уже не надел, только отставил от себя подальше.

– Ну? Ну? Ну-ну, – то ли спросил, то ли согласился с написанным Петров-Петров.

– Все вроде ясно, – бодро начал Игорь, – но…

– Что «но»?

– Мотив мне не ясен. Пока.

– Ну, по личности подозреваемого, понимаешь, понятно. По личности подозреваемого многое, понимаешь, понятно.

– Ну да, он, конечно, не ангел. Барин такой, деньжата водятся. Хотя всего-то архитектор. Особняк, бассейн, автомобиль – все при нем.

– И улики!

– Да. Пистолет Макарова, орудие убийства гражданина Мнвинду, обнаружен у подозреваемого в доме, экспертиза подтвердила, что отпечатки пальцев на пистолете принадлежат подозреваемому. Алиби на время убийства нет. Но…

– Опять «но»… Ты уже говорил «но»!

– Мотив, Николай Серафимович. Можно попытаться поверить написавшей об изнасиловании дочери убитого – гражданина Мнвинду. Она излагает так: отец угрожал расправиться со Жнецом, возникла ссора, и… подозреваемый оказался быстрее. Но знаете, у этого Жнеца, подозреваемого, нашли в компьютере несколько съемок по меньшей мере двух девушек, женщин точнее. Эти видео подозреваемый делал сам, когда занимался с ними сексом.

– Ну и что? Ну и что?

– Красивые женщины, Николай Серафимович, причем видно, что очень довольны, моментами даже счастливы. Зачем ему кого-то насиловать?

– Вот, в том и дело! Он начинает с одной, с другой, с третьей, считает, что с ним каждой за счастье переспать! А каждая – ты же понимаешь – даже с Филиппом Киркоровым не станет. А уже не понимает, в раж вошел! В раж вошел! Вот и накинулся на ту, которая посмела отказать. Ту, которая посмела отказать!

– Тогда почему она написала об изнасиловании после того, как отец был убит?

– Переполнилась чаша терпения. Чаша терпения, понимаешь, переполнилась – и она решила спрятать в карман свое стеснение, гордость. И потом, ты видишь, она пишет, что отец сам пообещал ей разобраться с насильником. Теперь отец убит – разбираться некому.

– Возможно.

– Ее вызывай срочно.

– Обязательно.

– А другие мотивы давай прикинем. Что за птица убитый?

– Жил скромно. Пенсию получал минимальную, по инвалидности. Ценностей никаких у него не обнаружено. Нашли, правда, какие-то тетради с цифрами, они у наших экспертов. Но там – как в школе: сложение, вычитание. Конкретики не хватает. Даже если это какие-то бухгалтерские записи – времени на расшифровку надо много.

– Ты мне про время не говори. Ты мне про время не говори, потому что надо срочно это дело закрыть. У нас, понимаешь, очень много другой работы навалилось.

Петров встал, прошел вдоль приставного стола, за которым сидел Игорь, и подсел на соседний с ним стул.

– А наркотиками он, случаем, не приторговывал, этот убитый? Ну, или потреблял? А этот, архитектор, приторговывал, а? – спросил Петров, пытливо взглянув в лицо Гарпунову.

– Судя по всему, нет, – быстро ответил Игорь, зная заранее, что преступления вокруг торговли наркотиками – давняя любимая тема Петрова, которая сейчас отошла к другому ведомству.

Хотя, конечно, «кокс» вполне вписывался в образ жизни подозреваемого, как себе его представлял Игорь: на этом самом видео, где Жнец развлекался в круглом домашнем бассейне со смуглой гибкой девчонкой, они не разлеплялись так долго, что Игорь подумал: нюхнули оба. У начальника управления, показалось, болело другое: как выяснилось, с убийством пенсионера ему хотелось побыстрее развязаться.

– У нас люди пачками пропадают последние год-полтора. И следов, интересно, нет. Причем, понимаешь, народец такой все больше из наркозависимых, за которыми наши герои из других контор присматривают. Ну и, конечно, наверх докладывают: не работают здесь с этими преступлениями оперативники, полиция, вроде того что, в стороне. В стороне! Мне плешь проело руководство: давай разберись хотя бы по одному факту исчезновения.

– Но я слышал, каких-то людей находят. Те, кто находятся, они что-то говорят: в плену их держали – может, с целью выкупа за долги.

Петров скрестил на груди руки, поднял лицо к потолку.

– Наших это не интересует, понимаешь! И прокуратуру не интересует! Я целую пачку дел запросил! А они у двадцатилетней девки, которую родители три месяца искали, не смогли узнать даже, где она была. Даже где была!

– Молчит?

– Да нет. Говорит: в больнице. Адреса не знает, имен не помнит, лиц не видела. В общем, художественная самодеятельность. Прокурорские смеются, им в радость.

Он снова встал, вернулся к себе за стол.

– Давай, Гарпунов, сворачивай со своим архитектором. Надо сюда переключиться. Пройтись, понимаешь, по следам лично. Оперов повидать, самому посмотреть, где, может, они зевнули, а где и должностные преступления имели место. Понял?

Анатолий Нарядов.

Мясной микрофон.

– Принц Чарлз, что ж… Тоже понять мужика можно: без пяти минут король, а вечно на втором плане. То с Дианой его полоскали – а кто она такая? Не король же была она, по-любому. То с Камилкой. Она-то, понятно, принцем захотела поживиться, а вот он? Вот время жалко, а то бы купил билет до Лондона да своими бы руками задушил эту старую сумку.

Анатолий Нарядов, больше известный как Снаряд, рассуждал в обычном своем духе, проскользнуло только редкое в его обиходе слово «мужик». Чаще население планеты, достойное его рассуждений, он называл «пацаны».

Беседа складывалась как раз в нужном для Жнеца направлении. Убийство как каприз. Убийство одного из симпатии к другому. Но все-таки Жнеца удивило внимание Снаряда судьбой звездной персоны.

– Ты, Анатоль Сергеевич, так говоришь, будто сам пострадал от папарацци? – осторожно спросил Жнец.

– А сейчас что делаю? – развел руками Снаряд, приглашая оглядеть просторы своей усадьбы.

Широко, как меха баяна, дом Снаряда развернулся по косогору. Два этажа, облицованные по фасаду сколом енисейского гранита, подпирали четырехскатную крышу, крытую дубовой черепицей. Пологие скаты поддерживали линзовидный стеклянный купол. Футбольные по размерам и качеству газоны по склонам холма, на котором стоял дом, упирались в предмет, о котором, собственно, и говорил хозяин. Высокий, более чем трехметровый, глухой забор из красного кирпича тянулся к горизонту, был как раз платой хозяина за желание не выставлять свою жизнь на осмотр и обсуждение людей.

Получалось как раз наоборот. Люди по соседству жили небедные, но и их, как известно было Жнецу, этот забор повергал в сомнения относительно своей состоятельности.

Жнец в этом поселке в ближнем пригороде придумывал, прорисовывал, проектировал многие дома, стремясь соединить в проекте свои представления о функциональности и вкусе с запросами заказчика. Как правило, безуспешно. Вот этот необработанный гранит – материал надгробных плит и партийных трибун – был избран для цокольного этажа лично Снарядом. И дубовая черепица тоже активно оспаривалась архитектором. Жнец, как автор, предполагал, что стеклянная крыша в форме линзы должна была опираться на гладкий четверик, облицованный металлическими панелями, нисходящими к стенам. Это решение цитировало венец православной церкви, но было исполнено в ультрасовременных материалах.

– Не боишься, что крышу тебе подожгут? Тут одного коктейля Молотова хватит, – спросил Жнец Снаряда, когда разглядел подмену материала на крыше.

– Из-за забора завистники не добросят. А которые добросят, то пусть горит. Это чемпионы. Для них не жалко, – обреченно кивнул Снаряд, давая понять, что от судьбы не уйти.

Он знал, что это такое.

Лучи ослепительной славы коснулись Анатолия Нарядова не в момент его наивысшего влияния и богатства, а совсем в другие времена, когда был он школьником и тогда узнал на себе, что такое завистники и недоброжелатели.

В те времена закатилась, но еще не забылась звезда Робертино Лоретти, бросая свет то на мальчиков Осмонд, то на мальчиков по фамилии Джексон (числом пять). Да и у нас редкий праздничный концерт по телевизору обходился без детского хора с благообразным мальчиком-запевалой.

Толик Нарядов не конкурировал с мальчиками с ангельским голосами, потому что обладал густым оперным басом чудесного тембра «Федор Иванович отдыхает». Голос контрастировал с его чрезвычайно нежным видом: у Толя («Толь» звали его и дома и во дворе), выросли голова , туловище, а руки и особенно ноги расти не хотели. Когда музработник завода искусственных кож Аида Опанаева, где в вокальной студии занимался мальчик, играла драматическое вступление из арии Дона Карлоса, Толик потрясал своды актового зала завода своим чудесным «соль» контроктавы. Аида закрывала от удовольствия глаза. Контраст между тщедушным мальчиком и его могучим голосом действовал особым образом: люди, облеченные влиянием (а известно, что и среди них есть родители), становились в момент его пения четче профилем и острее взглядом.

Градоначальник, например, услышав на торжественном открытии какой-то очередной песочницы «Бухенвальдский набат» в исполнении юного Шаляпина, поднял Толика на руки и сказал в микрофон: «Да с такими молодцами нам никакой француз не страшен!»

При этом, конечно, он имел в виду не нашествие модных французских песенок, а подвиги воинов под управлением Михаила Кутузова. Потому что и другим могучий голос навевал память о других военачальниках от князя Олега до Моше Даяна. В силу длительности карьеры мальчика – а он концертировал без малого восемь лет – его знал весь город, население соседних городов, и не только соседних, и не только городов, потому что в селах у нас любят всякий природный выверт не меньше.

Заведующая городским отделом культуры Ангелина Круль, опекавшая Толю больше чем мать родная, в одном из интервью местному ТВ сказала о приглашении Толи в Брюссель на Всемирный детский музыкальный конкурс, с которого должна начаться мировая слава Анатолия Нарядова. Соответствующая процедура отбора должна пройти в течение ближайшего времени, для чего международные специалисты должны прибыть в город и оценить вокальный аппарат ее подопечного.

И это, оказалось, не фантазия. Приехавшие – две сухопарые дамы средних лет, из которых только одна говорила по-русски – около трех часов слушали все подробности концертной программы удивительного мальчика-баса. Несмотря на то, что обсуждение пения звезд под фонограмму в то время не имело такой болезненности, как в более поздние времена, горожане, конечно, болели за ребенка, в истинный талант которого они верили столько лет.

Аппарат ребенка оказался в порядке, о чем дамы-эксперты сообщили и руководству городской культуры, и самому юному артисту. Причем настолько в порядке, что когда Толя и его аккомпаниатор решили отпраздновать победу и приглашение на Всемирный фестиваль, они не стали искать комфорта и просто остались в малом зале филармонии «с ночевой».

Наутро сначала гардеробщики, затем последовательно комендант и руководители культуры пытались попасть в зрительный зал, где остались соискатели, и не могли: изнутри было заперто очень основательно.

Двери решили не ломать, хотя мнилось всем в зловещей тишине самое худшее. Призвали пожарных, которые с улицы добрались до высоких окон второго этажа, разбили стекло, открыли двери, заложенные изнутри продетой через бронзовые дверные ручки металлической стремянкой.

Трое пожарных поспешили распахнуть двери перед руководителями культуры, бившимися за дверью как майские жуки в спичечном коробке.

Ворвавшаяся первой тучная заведующая отделом культуры города Ангелина Круль вдруг остановилась и качнулась телом назад, в сторону сопровождавших ее мужчин –администратора концертного зала и директора филармонии, и они подхватили ее под руки.

И было от чего обмирать. На сцене, на возвышении, предназначенном для дирижера, вповалку лежали обнаженные немолодые тела двух сухощавых дам – иностранных экспертов по детскому басу, а поверх них – тоже нагое коротконогое тело фавна Толи Нарядова.

Композиция была настолько неподвижной, что поначалу руководительнице городской культуры показалось, что смерть всей группы наступила от неимоверного количества спиртного – бутылки уставляли все подходы к дирижерскому пюпитру. Потом все обратили внимание на внушительных размеров мужское достоинство мальчика-самородка, которому жизни прибавляла могучая эрекция. Мальчик явно не спал!

И это подтвердил женский голос из-за кулис:

– Толик, ты заебал!

После этого из-за кулисы появилась голая пышнотелая аккомпаниаторша Толи. Аида Опанаева явно не замечала пожарных, скромно отводивших глаза, а также культработников, скрытых за светом софитов.

– Вставать пора, начинать пора, кончать пора! – сказала Аида, пьяно покачиваясь, подошла к Толе, присела на корточки и взяла его член в руку.

– Не-е-ет! – закричала Ангелина Круль, так что один из пожарников, помоложе, присел.

– Не-ет! – еще раз громко, но коротко рявкнула заведующая, развернулась к дверям и, уходя, обернулась к пожарникам, почему-то приказав:

– Арестуйте их! Арестуйте их всех, что вы стоите?

Но пожарники, а также мужчины «от культур» стыдливо отводили глаза, но из зала не уходили.

Наконец Аида, неловко прикрываясь рукой, растолкала всех спящих и, кое-как их поддерживая, буквально уволокла за кулисы. На прощание она поклонилась. Пожарные зааплодировали.

– Безобразие! – прорычал завотделом и быстро вышел из зала, за ним – администратор.

Увы, эта оценка была окончательной и относилась не только к эпизоду, открывшему подлинный возраст юного артиста, но и к его вокальному дарованию. Согласитесь, был мальчик или взрослый карлик – замечательный голос все-таки существовал. Теперь, правда, уже вызывал совсем другие чувства.

– Есть ли у тебя бойцы, Анатолий Сергеевич, надежные?

– У нас клерки, Константин Васильевич, – насторожился Снаряд,– какие бойцы? Здесь охрана. В управлении – генеральный директор, директора направлений.

– Ты знаешь, я бы просто так разговор не завел.

– Не темни, я понял.

– Человека одного надо… это. На тот свет отправить. Мне надо.

– Вот как, – Снаряд приблизил свое лицо к лицу Жнеца, переводя быстрый взгляд с одного зрачка на другой. – Ты, может, не поверишь, а ведь я не по этому делу. Да и смекни, как можно быть по этому делу? Эти, киллера, что ли, пачками услуги предлагают, а? Убийство, брат, это когда так приперло, что самому убивать надо. Сам никому и не доверишь.

– Меня приперло.

– Не, ты не знаешь, как это – когда приперло.

Нарядов знал. Позор мальчика-самородка был тем более велик, чем более велика должна была быть его предполагаемая всемирная слава. «Злобный карла», «Карлик Бас», «Квазимодо» и даже «Мясной микрофон» – самые распространенные обращения к Толе Нарядову в течение года, последовавшего за крахом его детской карьеры. Пришлось ему переквалифицироваться в обыкновенного старшеклассника, да еще и отстающего по всем предметам. К чести родителей Толи, обычных работников автобусного парка, и прежде относившихся к его «концертам» с большой неприязнью, они приняли его возвращение к будничной жизни как большой для себя подарок. Обычную для наших людей настороженность ко всякого рода гиперувлечениям типа участия в секте, сменила понятность. Парню надо учиться, догонять программу за последние три класса, потом – армия: не урод же он, в конце концов, какого из него делала эта корова Опанаева.

Не все было так просто. В школе Толю воспринимали как постоянный и благодарный объект для насмешек, издевательств, пинков и затрещин. Перевод в другую школу ничего не дал: уже на второй день физрук сказал по поводу недостаточно быстрого, прямо сказать – коротконого – Толи:

– Нарядов, че тормозишь – киль твой по земле скребет?

И класс, даже девчонки, с пониманием засмеялся, прошелестело: «Скребет…» – с эхом.

Толик убежал с урока и уже на следующий день в школу идти отказался.

Отец опять отнесся к этому спокойно и рассудил, что образование – по тогдашним временам (а это был уже конец 80-х) штука неприбыльная, и взял сына на подсобные работы в кузовной кооператив, который как раз развернулся при их АТП.

Там отца уважали, в его присутствии никто Толе про «микрофон» не напоминал. Работы было огромное количество, должно было только силушки хватать. Толик пошел качать железо, которое, как оказалось, в течение рабочего дня ему не надоедало.

Простая система получения денег: деньги – против работы, простые показатели результата: я сильнее – значит я прав – очень скоро сделали Нарядова человеком с большими связями и большими сведениями. Достаточно сказать, что все угнанные машины с «перебитыми» в их мастерской кузовными номерами он фотографировал, запоминал подробности, записывал, и хранил все это дело в одному ему известном месте. Скоро стали подгонять ему такие данные и из соседних городов и областей. Процветающий бизнес угона и продажи заграничных «тачек», в котором крутились огромные суммы и высокие люди, был взят Толей Нарядовым в свои руки к четвертому году его работы на скромном посту жестянщика автомастерской. Без обычной в те годы стрельбы, арестов, ментовских или братковских «качелей».

Столичное расследование с участием Интерпола как-то привело в их город: искали машину российской знаменитости, похищенную в Аахене. Для дачи показаний пригласили Нарядова. Накануне его визита в полицию к нему один за другим наведались местный вор Бабай и начальник автоинспеции Криваев, каждый по-своему намекая на возможные последствия для Нарядова в случае его говорливости. И тому и другому Толик-Снаряд, как его называли все чаще – просто показал на дверь. А милицейскому чину напоследок еще и стукнул кулаком по капоту его «уазика» так, что осталась вмятина.

Через день после того, как Нарядова вызвали на беседу приезжие следователи, оба – и Бабай и Криваев, не сговариваясь, предложили Снаряду делиться своими доходами от всех автомобильных перегонов. А еще через год условия «делюги» и тому и другому ставил Снаряд.

От тех лет не осталось никого и ничего – ни Бабая, ни Криваева, ни авторемонта, ни гонял, разве что Снаряд открыл дилерский центр для младшего брата Богдана. Сам он прикупил доломитовый карьер, на базе которого росло его дело: цементный комбинат, стеновые и потолочные панели.

«Все можно поменять в своей жизни, но люди вокруг тебя окажутся точно тебе под стать,» – подумал Жнец, глядя на по-особому сидящего на корточках рабочего, чистящего бассейн, на двух немодно татуированных теток в черных кожаных комбинезонах, которые выносили из недр дома большие клетки с цветастыми попугаями.

– Я тебе не помощник в этом деле, причем твою же душу берегу, не свою. Стой ты от этого подальше.

– Ты извини, – вскипел Жнец, – я не на исповедь пришел. Мне больше не у кого спросить. Я же вижу, кто тут у тебя трется! А ты мне рассказываешь, что у тебя ни одного стрелка нет.

– Я тебе про Фому, ты мне про Кремль. У меня есть, но это у меня.

– А у меня – нет, но есть деньги. Или что надо? Ты думаешь, что от меня куда-то пойдет? Да ты сам про меня знаешь столько, что мне на остатки дней сидеть. А также лежать и стоять. Ведь я, например, не говорю, что ты пойдешь про меня рассказывать.

– Ты бы слышал, что ты говоришь. В голове-то не отдается? Дурь.

Помолчал. Крикнул в дом: «Хильда, сделай громче!» С некоторых пор любил Снаряд оглушать окрестности совсем-совсем народными напевами.