Kitabı oxu: «Пёс для миллиардера», səhifə 3

Аркадий: – Тут всё реально. Жаба страшно давит таких, как вы. И это всем понятно. Но для себя и выкормышей ваших не жаль вам денег…

Клавдия Максимовна: – Вы даже испражнения купили, уже окаменевшее дерьмо. Какой-то из Израиля учёный всем доказал за доллары и евро, что это личный след Наполеона.

Толян Толяныч: – Да, это так. Недорого совсем. Покупка обошлась мне тысяч восемьсот… обычных баксов. Но много из того, что я имею, гораздо больше стоит, господа. Ведь это – вечность, и она… со мною! Со мною навсегда его душа. Великий дух Наполеона Бонапарта!

Степан Захарович: – Быть может, так, а может быть, и этак. Дерьмо, что вы купили и пожитки, принадлежат, наверняка, тому, кто рядом не стоял с Наполеоном. И вы в пролёте полном, господин магнат Качурин.

Толян Толяныч (со снисходительной улыбкой): – Да, что тут скажешь! Зависть без границ! Обидно вам, что вы не преуспели, что вы червяк, который под ногой, и даже под копытами коня, который вдаль меня уносит быстро. Качурин я! И я – Наполеон! Одновременно! Вам, господа, пора в такое въехать и тщательно…запомнить! По телевизору меня частенько… кажут. Я был там на коне… Наполеоном. Меня, вполне, конкретно, уважают.

Клавдия Максимовна: – Толян Толяныч, не скажу я точно, что вор вы, как и все, что корчат из себя… зверей каких-то! За деньги можно всё! Вас уважаю тоже, но частично. Поэтому хочу поведать про такое дело…

Толян Толяныч (категорично): – Нет, денег я не дам! Расстаться с ними… Да лучше пулю в лоб, чем жить без денег…

Степан Захарович: – …украденных у миллионов душ, которых вы считаете за… блох. Их обобрали нагло и умело политики-лгуны и всякий сброд.

Толян Толяныч: – Всё это вздор! Бред для меня смешон! Старик, ты очумел, однако, слишком? Наполеону говоришь такое? Да чтоб я сдох! Но ты пойдёшь под суд! А впрочем, к черту суд! Какие надо, напишу законы. А ты живи, живи, червяк земной! Завидуй мне и тихо плач в подушку! Ведь я – Наполеон! Совсем не ты.

Клавдия Максимовна: – Ваш деревянный конь, Толян Толяныч, гораздо более чем вы Наполеон. Мне кажется, намного он умнее, порядочней, культурнее, чем вы.

Толян Толяныч: – Конечно, я сегодня без охраны. Ведь так я повелел, всё потому, что мне Наполеону, страхи какие-то… нелепые смешны. Ведь я Качурин! Я – Толян Тляныч! Опасны со мной шутки и смешны. Не надо, блошки! Вам шутить не стоит. Желанье будет – вас раздавлю!

Степан Захарович (подходит к Толяну Толяновичу, срывает с его с головы треуголку и вешает на «череп» деревянного коня): – Вот он – Наполеон, а вы – пройдоха! На ваших мерзких лапах вижу кровь… даже детей, которые сегодня, по вашей милости, решили не рождаться… Они ведь видят сверху, с высоты, что быть ребёнком тягостно в России.

Аркадий: – По-моему, он дело говорит. Степан Захарыч иногда бывает умным.

Бобик Демофобик очень грозно рычит и начинает лаять, он наваливается на грудь Толяна Толяныча. Тот в ужасе, отскакивает в сторону на своей палочке. Невидимый пёс гонятся за магнатом, но тот ловко увёртывается от него. Делает по сцене на своем «коне» самые замысловатые зигзаги. Степан Захарович с большим трудом удерживает поводок. Хозяина собаки прокачивает. Пёс, явно, сильней. Возможно, в это время не очень назойливо звучит песня далёких лет, типа, «Мы – красные кавалеристы»

Демофобик успокаивается не сразу. Длинный поводок помогают удерживать Степану Захаровичу все присутствующие в сквере.

Толян Толяныч (останавливается, вытирает рукавом «наполеоновки» со лба пот, снимает с картонной головы «коня», треуголку и надевает на свою, поднимает глаза вверх. Обращается к Богу): – Что это было, Господи, скажи? Какое наваждение наслали вот эти злые бесы на меня, на доброго святого человека? За что такое мне? Ведь я, в натуре, человек прекрасный. Какой-то дьявол, полный невидимка, меня чуть не сожрал. Я гнать пургу не стану! Я чётко говорю! (бьёт себя рукой по лбу). Я вспомнил, что пришёл сюда на стрелку… с каким-то очень старым проходимцем (ко всем). Скажите, люди, кто из вас, стоящих здесь передо мной, Степан Захарович! По возрасту, пенсионер он, вроде.

Клавдия Максимовна: – На старого, скажу вам, мужика, я, в общем-то, не очень-то похожа.

Оксана: – А я подавно, господин Качурин. До пенсии мне столько… просто жуть!

Аркадий: – Быть может, я…

Толян Толяныч (почти убеждённо): – Наверное, не ты.

Степан Захарович (подходит к Толян Толянычу, кланяется): – К услугам вашим я, мой дорогой!

Клавдия Максимовна (поднимает руки к небу): – О! Господи, как всё мне надоело (к Аркадию и Оксане) Давайте, дети, этих… двух оставим. Пройдёмте с вами дальше, в самый угол сквера. Там есть скамейка очень не плохая. Поговорим немного. Дел по горло. Женитьба ваша хуже, чем Цунами (Степану Захаровичу). А вы мой, славный друг, Степан Захарыч, гуляйте, где-нибудь, от нас подальше. Подумаешь! Собака-невидимка! Какая невидаль! Есть чудеса покруче! Я, например, на пенсию живу, которой на неделю не хватило бы простому городскому воробью. Вот это чудеса! Вот это диво! А я ещё ведь внуку помогаю.

Степан Захарович (обиженно): – А я Рокфеллер или что-то в этом роде? Пусть пенсия моя чуть-чуть побольше вашей, но, Клавдия Максимовна, дружок, такие деньги при такой… свободе… (махнув рукой, отходит с Демофобиком в сторону). Пойдем, мой Демофобик, погуляем! Они сошли с ума, а мы – реальны! Но нет у нас ни жизни, и ни смерти… Я это о тебе, мой дорогой. Ведь если ты подох, зачем вернулся? Мозги мне трахать и пугать прохожих (Демофобик жалобно скулит)? Пойдём, родной мой! Я тебя не брошу. Но мы ещё вернёмся, чтоб сказать, как мы собак… двуногих ненавидим. Ведь ты, мой Демофобик, человек, а эти… все – двуногие собаки. Ещё… Качурин, тот, что здесь изображает Наполеона или дурака… с махоркой. Нет, не с махоркой, с кошельком чужим.

Толян Толяныч (Степану Захаровичу): – Но ты постой, мужик, не уходи! Мы ведь с тобой забили нашу стрелку. Я сходу понял, что твой пёс конкретный. Мне нравятся такие почему-то.

Степан Захарович: – Так вы скажите! Где же вы встречали, мой дорогой, таких вот верных псов, к тому же, невидимок… очень странных?

Толян Толяныч: – А-а! Вспомнил. Ну, конечно же, нигде (обиженно)! Я ведь стерпел, когда меня при всех ты, магнатом обзывал и всяко разно… Я всё простил. Ведь я – Наполеон! Ты отойди пока, старик, в сторонку! Не вздумай улизнуть! Предупреждаю!

Степан Захарович, делая вид, что очень обижен, уходит с псом в левую часть сцена. Гладит его, обнимает, чем-то кормит, что-то ему говорит. Толян Толяныч машет рукой, «подскакивает» на своём «коне» к Клавдии Максимовне, достаёт из сюртука какие-то мелкие деньги, протягивает их пенсионерке

Клавдия Степановна (с обидой и недоумением): – Толян Толяныч, я не побирушка! Вы деньги мне подать решили, словно нищей? Какое оскорбленье, боже мой! Да здесь всего-то тридцать семь рублей!

Толян Толяныч (смущённо): – Прощаю ваш базар, но здесь побольше. Вы рубль не заметили, мадам. Не тридцать семь рублей, а ровно тридцать восемь. Я вам не подаю. Я просто… спонсор. Виденье было мне сейчас. Наполеон явился предо мною и сказал: «Толян Толяныч, выручи старушку! Дай денег ей немного. Хотя б на колбасу».

Оксана (смеётся): – Какую колбасу? Вы очумели? Вы где встречали, господин Качурин, такую колбасу… за тридцать восемь?..

Толян Толяныч: – Признаться, не встречал. Да мне зачем? Ведь колбаса на фабрике моей… Я сам произвожу. Точнее, люди… Сброд набрал я разный. Из мяса нашего… российские продукты… Свинина и говядина. Не вру.

Клавдия Максимовна: – Из австралийских кенгуру колбаска ваша. А может, даже из китайской сои.

Аркадий (смеётся, садиться на скамейку): – На тридцать восемь рубликов никак не купишь даже трёх презервативов. Такие суммы только смеха ради один раз в год, порою, даже в два, лишь к пенсиям ничтожным добавляют. У нас, в России. А на весь мир трубят о том, как хорошо у нас живётся… людям.

Клавдия Максимовна: – Как хорошо живётся тем в России, кто не подох от голода покуда (к Аркадию и Оксане). Довольно! Всё! Уходим! Страшно мне… Не думаю что, встретимся ещё когда-нибудь и где-нибудь мы, дети, с магнатами простыми… вот такими, что вырвались к Кормушке из народа. Но только вот какого, непонятно.

Клавдия Максимовна, Аркадий и Оксана уходят в левую часть сквера. Толян Толяныч остаётся один. К нему подходит Степан Захарович, с силой «удерживая» собаку на поводке. Магнат Бережно и радостно рассматривает оставшиеся у него деньги. Кладёт их в карман «наполеоновки», приставляет своего «коня» к скамейке.

Степан Захарович: – Так нынче запугали вы меня, что передумал я от вас скрываться.

Толян Толяныч: – И правильно ты сделал. Немного подожди (бережно приставляет к ней своего «коня», обращается к нему, надевает треуголку себе на голову)! Постой, мой верный конь! Ты отдохни от скачек бешенных по кругу, по России-тётке (потирает руки)! Расклад хорош, и деньги уцелели. Пускай не говорят, что жаден я… Не все нуждаются в подачках наших. Как хорошо, что среди нищих много гордых. Но я б не отказался от подачек. Копеечка к копеечке порой – и вот уже богатство. Хотя, я вру. Мне оптом всё досталось. Всё потому, что связи есть кругом. В России хорошо таким, как я. Ведь я всегда Наполеон душою. Мы с ним похожи внешностью… И всё? Пожалуй, и довольно.

Степан Захарович (нетерпеливо): – Я, господин Качурин, не ушёл! Я жду… узнать, чего сказать хотите!

Толян Толяныч (досадливо машет рукой): – Заткнись пока, старик! Не видишь, что я занят? С конём своим поговорить хочу (с любовью рукой гладит картонную голову «коня»)! Таких, как я, пусть носят на руках все те, кого мы обобрать сумели. Чужое горе – капитал для нас, на этом круто можно делать «бабки» (поднимает правую руку к небу). Скажи мне, Бонапарт, что я не прав! Противоречь и спорь со мной, Великий! Но ты молчишь и значит, ты… согласен! Со мной согласен. Я ведь говорю!

Во время монолога Степан Захарович садится в позу «лотос» и, соединив ладони, тоже обращается к Космическим Силам, что-то им говорит, то и дело жестикулирует руками, как бы, спорит…

Толян Толяныч (продолжает монолог): – Мне очень жаль (начинает ходить по сцене). Мне очень жаль тебя не потому, что ты погиб нелепо… да-да, на острове Святой Елены, отравленный злодеям лихими. Мне жаль тебя, что жил ты очень просто. Ты был богат, но денег ты не видел. Одни походы – больше ничего. В России ты, конечно, был побит. За это мщу я россиянам рьяно, простым, конечно, нищим, небогатым, кто труд свой отдаёт таким, как я, за миску каши манной. А может быть, и гречневой порой. Обидели тебя не справедливо! Мой Бонапарт, мой славный Бонапарт!

Я весь в тебя! Но я живу покруче. Обидно мне до слёз, что не имел, родной ты, самого простого – золотого унитаза. А может быть, имел… Историки молчат. Не много знают (садится на скамейку, прикрыв глаза). Как я люблю свой славный унитаз! Сажусь я на него с таким восторгом, и кажется – весь мир передо мной. Я чувствую себя Наполеоном. В минуты одиночества свои, я гнать пургу не перед кем не буду, но унитаз мой золотой, массивный – такая радость для души и тела! В нём жизнь моя, о нём мои заботы… Жаль, нет тебя сейчас, Наполеон! Великий мой, разумный и прекрасный, ты приходил бы в терем на Рублёвке, где я живу, и сразу – к унитазу. Какие песни он порой поёт! Я за базар отвечу! Мой унитаз затмил российскую «попсу». Но гордо я молчу, при этом даже и здороваюсь, конкретно, с солистами, которые… дерьмо. Но место им в обычном унитазе (встаёт со скамейки, ходит по сцене). В простом, народном или в нужнике.

Но только, Бонапарт мой, беден я (садиться прямо на сцену, тяжело вздыхает! Нет, я конкретно, правду говорю. Обидно мне и больно, что я нищ в сравнении с другими господами. Я беден! Пять-шесть миллиардов баксов – такая нищета! Такой позор! И вот живу, смирившись тихо с этим. Страдаю оттого, что беден я (рвёт на голове волосы). Живут же люди! Как им удаётся так много заработать? Пусть… украсть. Какая разница? Я плачу потому, что очень беден. О горе мне! Мой брат, Наполеон, приди, обогати! Я так несчастен.

Наконец-то, из позы «лотоса» выходит Степан Захарович, встаёт и с просветлённым лицом, держа упирающегося Демофобика на поводке, подходит к Толяну Толянычу

Степан Захарович (озабочено, с некоторым участием): – Что с вами, уважаемый магнат? В печали вы и плачете, как баба (подаёт ему свободную руку, Толян Толянович встаёт, утирает рукавом «наполеоновки» нос)? Вы рубль потеряли здесь, в пыли? И вот теперь страдаете жестоко. Я горю вашему смогу помочь и дам вам два рубля, а может, десять. Мне хочется улыбку вашу видеть на круглом и бессмысленном лице.

Толян Толяныч: – Своих страданий тайну не открою! Пусть навсегда останется во мне! Но понял я теперь, старик, конкретно, что ты пришёл сюда, на стрелку, с реальным псом. Нормальная собака, нахальная и злобная, вполне. Твой пёс такой же наглый, как и ты. Но только жаль, кобель твой – невидимка. Представь себе, не вижу я собаки, которая гонялась здесь за мной! А я велик…

Степан Захарович: – Да полно вам! Молчите! Великий вы? Да что это за бред? Разве велик, к примеру, писатель или маэстро, или же политик, которому какая-то компашка взяла – и пару премий присудила? Ведь это чушь! Порука круговая! Хотя народ наш очень свято верит, что клан могучих должен причислять каких-то негодяев и подонков к святому лику. А что же получается на деле? То лик блатных. Причислены к нему вы?

Толян Толяныч:– Довольно бормотать! Старик, короче! Собаку у тебя я покупаю! За двести баксов! Радуйся и прыгай!

Степан Захарович (умиротворённо): – Я только что с богами пообщался. С великими Богами, доложу я. Мне все они конкретно запретили вам продавать священную собаку. Не потому, что так она священна. Причина ясная – друзей не продают (задумается). Конечно, можно и продать, но не за гроши… За двести баксов?! Ой, как это много! У вас нелепый юмор, даже нагловатый.

Толян Толяныч: – Ты просто, старикан, решил нагреться, подзаработать на простой дворняге.

Степан Захарович (очень приветливо): – Всего вам доброго! Я рад был очень встрече! Не правда ли, прекрасная погода! Не будет нынче, вроде бы, дождя. А если будет, цезий не опасен. Я тоже думаю, что он для нас – не вреден.

Толян Толяныч: – Ты бредишь, старикан! Причём тут цезий? Япония от нас далековато. Так сколько же ты хочешь за него, за пса обычного, ну, скажем, невидимку?

Степан Захарович (гладит Демофобика, который дружелюбно рычит): – Друзей не продаю. Но если только за десять миллионов, то, решусь я… взять на себя великий тяжкий грех и прогневить богов. Как я несчастен!

Толян Толяныч: – За десять миллионов… деревянных, рублей российских? Ты в своём уме?

Степан Захарович: – Я о рублях вам не сказал ни слова, Толян Толяныч, друг мой дорогой. Я говорил про доллары, а вы… возможно, недослышали немного. Нет, просто вы не дали досказать…

Толян Толяныч (поправляя на голове треуголку): – Ты прав, старик. Погода нынче шепчет. Заговорился очень я с тобой. Но ты… нештяк, почти пацан нормальный. Давай, бывай, сажусь я на коня! Ведь дел по горло. Всех не перечесть.

Степан Захарович (поглаживая пса): – Мой бедный друг, мой славный Демофобик! Я вынужден теперь тебя отдать за пять каких-то жалких… мелких миллионов!

Толян Толяныч: – Напрасно пса ты вводишь в заблужденье! Не стоит он никак пяти «лимонов». Я за такие деньги, дорогой, куплю себе собак подобных свору.

Степан Захарович: – Как жестоки вы! Вы самый настоящий узурпатор! Меня вы заставляете продать такое счастье за три миллиона?

Толян Толяныч: – Да чёрт с тобой, за два его возьму! Лишь потому, что он такой… особый.

Степан Захарович (вытирает рукавом слёзы): – Вы видите, я плачу. Я обманут. А я ведь верил вам, почти что, как святому. На голубых экранах видя вас, в таком же одеянье… несуразном, нет, я хотел сказать, вполне, прекрасном, молился я на вас и… верил вам.

Толян Толяныч (категорично): – Два миллиона долларов – и точка! Так что, давай мне, поводок сюда!

Степан Захарович: – Позвольте, дорогой мой, я не вижу, не то, что б миллионов, даже цента. Собачку я отдам, а что потом? Лишиться друга дорогого не за понюшку табака? Простите!

Толян Толяныч (соглашается): – Ну, хорошо! Ты жди, я прискачу! Я буду на коне и с чемоданом (рассудительно). Таким, как ты, старик, понять не просто, людей во всём особенных, как я. Я не страдаю просто, без причины. Я очень… государственно живу.

Степан Захарович: – Живёте потому вы, дорогой моя, что делитесь порою с тем, с кем надо. А если б не делились вы деньгами, пусть со слезами и сердечной болью, то вас неоднократно бы садили… как птицу в клетку. Есть у нас такие.

Толян Толяныч (взрывается): – Откуда ты всё знаешь, чёрвь земной? Конечно же, я руку жал Вовану. Потом Диману… Чего скрывать, они не обижают таких как я, лишь только потому, что я не скуп… Точней сказать, мне жаль затрат, не скрою. Но это окупается с лихвой (с гордостью). А ты продал мне зверя-невидимку! Да-да, я говорю про пса, которого ты кличешь Демофобик (пёс грозно рычит)! Продал его! Всё продаётся в мире! За денежки любого ты продашь! Я денег за него не пожалел. Два миллиона – это очень жирно! А ты, старик, дерьмо, я твёрдо знаю. За свой базар ответить я готов!

Степан Захарович: – Кобель мой – не дешёвая певичка и не отстой… с набором гениталий. Мне Демофобик друг! Пускай он умер, но пса люблю, как истинно живого. А ваш он нынче только потому, что псу такому превосходно будет с вами. Я уверен. Но я страдаю от такой… потери! Ведь близок пёс мне, словно брат родной.

Толян Толяныч: – Не понимаю слов твоих, старик! Я слов таких никак не понимаю! Есть деньги, значит, всё на свете есть – и слава, и почёт, и власть, и тёлки… Продать, купить – всё это очень просто. Чего уж тут страдать? Смешно и глупо!

Степан Захарович: – Мы говорим на разных языках (Демофобику). Пойдём отсюда, друг! Пойдём скорее! Вернёмся, когда барин на «коне», Наполеон… сюда прискачет снова и принесёт большой мне чемоданчик (заламывает руки, стонет). Как тяжко мне! Как страшно я страдаю! Тебя я потерял, мой Демофибик! Ведь я злодей, каких не видел свет! Тебя я продал за… копейки, друг мой!

Толян Толяныч: – Ты это брось! Ни цента не добавлю. Я сяду на коня и прочь умчусь. Но я вернусь с деньгами. Будь уверен. Я не какая-нибудь нечисть злая, линять не собираюсь в мир иной. Мне долго жить! Я всё давно прикинул (задумывается). Ведь правда же, умишком нашим жалким, Россию не познать, но здесь… другое. Совсем иное… Это не Россия!

Степан Захарович: – Конечно, же Россия! Только вот не та (всхлипывает)! Нелепый ад для многих миллионов, устроенный бандитами внезапно. Да что ж случилось с Родиной моей, которую люблю я беззаветно? Какая-то зловещая загадка. И даже Демофобик в ней – не чудо! А так себе. Есть чудеса покруче (берёт себя в руки, Демофобику). Пойдём же погуляем, друг мой верный. Я на прощанье очень даже долго буду ласкать тебя, как только я могу.

Степан Захарович вместе с Демофобиком уходит

Толян Толяныч (опять обращается к Наполеону, собираясь ускакать за деньгами на «коне»): – Вот видишь, Бонапарт, земные черви, которым разрешили жить в свободе, такое говорят, что… Экстремисты! Такое говорят о нас, богатых, что просто удивляться… надоело. Тут правду всем сказал очень большой, ответственный чиновник. Давить пора народ бесцеремонно, не разводить с червями демагогий. Есть страны новые, где братцы президенты себя лишь таковыми избирают, и давят блошек. Бьют и… не жалеют! К такой мы демократии придём!

Внезапно перед ним, озираясь по сторонам, появляется Оксана. Не очень-то и робко побегает к Толяну Толяновичу. Прикладывает руки к груди

Оксана (почти вплотную подходит к магнату): – Увидела я вас и… обомлела! Без вас не будет жизни у меня! Вы так прекрасны, если бы знали! Ваш взор орлиный погубил меня!

Толян Толяныч (выпятив грудь): – В натуре, это так! Давно я в курсе. Но не могли б вы, девушка, конкретней. Я понимаю, что нужны вам «бабки». Возможно, «баксы», может быть, и евро (задумывается). Где-то я вас видел (напрягает память). А-а, я вспомнил! Это было в Люксембурге, когда мы покупали Кабану, такое погоняло, у брателло… когда мы покупали Кабану, а может быть, и ставили уже… да, унитаз, конкретный, золотой! Но мой гораздо лучше. Быть может, вы… на нём уже сидели.