Kitabı oxu: «Никакая волна»

Şrift:

* * *

«Если я говорю „я“, я лгу».
Мишель Уэльбек «Возможность острова»

От автора

Этот роман был написан мной более пятнадцати лет назад. В то время он стал обобщенным опытом моей службы редактором в одном из старейших музыкальных изданий и суммой впечатлений от работы с начинающими музыкантами и рекорд-лейблами. А еще, конечно, личной историей одной несчастной любви. Имена всех действующих лиц были изменены не только из этических соображений, но и потому, что большинство из них не имеют реальных прототипов, являясь собирательными образами. Поэтому данный текст важно воспринимать как художественный вымысел, лишь вдохновленный биографическим материалом.

За все эти годы, прошедшие с момента написания книги, у меня неоднократно была возможность опубликовать ее. Но в последний момент я отвергал все предложения, откладывая рукопись на дальнюю полку. Причин тому было несколько. Прежде всего, меня смущало, что читатель может начать отождествлять меня с тем неприглядным персонажем, который описан на этих страницах. Будучи взрослым человеком, основателем известной музыкальной группы, выступающей в филармониях и театрах по всему миру, я был, конечно, не рад такой перспективе. Лишь позже я понял, что это не более чем желание сохранить общественный образ самого себя, который выдуманный герой вряд ли мог бы разрушить.

Второй причиной был соблазн вместе со своим уже взрослым опытом вмешаться в материал и начать выбеливать его в угоду политкорректности, вырезая откровенные и сомнительные сцены. Я рад, что вовремя отказался от этой мысли. Подвергнув роман самоцензуре, сделав героя более привлекательным, я бы уничтожил повествование, превратив его в беззубый фарс.

Спасибо моим друзьям и родным, кто поддержал меня в идее публикации этой книги в ее изначальном хулиганском виде.

Любой сложный творческий путь состоит из ошибок, страданий, предательств, любви, порочных пристрастий. В этом предисловии мне показалось важным пояснить, почему я оставил книгу в той изначальной форме со всеми излишествами, свойственными миру ее героев. И если вы не приемлете сцены употребления наркотиков, откровенного секса и матерную ругань, то вам стоит отказаться от чтения.

Описываемые в романе события происходят в самом начале двадцать первого века, в зарождающихся двухтысячных. И несмотря на это, роман, как мне кажется, сейчас стал более актуален, чем во все предыдущие годы. Почему так? Возможно, из-за нашей новой реальности, в которой мы все очутились. Либо оттого, что любой истории свойственно идти по кругу. А значит, для этой книги настало подходящее время.

1

Единственная книга, которую она оставляет, забирая вещи – Лео Перуц, «Прыжок в неизвестное». Я читаю этот роман, стоя в очередях на вокзалах, и смеюсь над каждой строчкой.

Мы пока не знакомы.

Я в самом начале. И я падаю.

Это происходит очень неожиданно, в момент выхода на сцену. Собираюсь подключить гитару, чувствую грубый толчок в спину и проваливаюсь в бездну. Не балансирую, не цепляюсь руками, а пролетев полтора метра, оказываюсь на полу. Вместе с накатывающей болью мелькает мысль: «Кто-то хотел меня убить!»

Мы на музыкальном фестивале в петербургском клубе «Мандарин». Зал заполнен публикой. Двадцатилетние. Дымят сигаретами и потягивают пиво из пластиковых стаканов, с интересом наблюдая за происходящим.

Мои ноги застряли в ограждении, а лицо и торс прижаты к закиданному окурками полу. Я ощущаю, как липкие струйки крови скользят по лодыжкам.

Кто-то говорит:

– Вы видели, как он упал?

Им можно простить – они заплатили за билеты.

Проснувшийся охранник лениво оттесняет любопытствующих.

– Гитару не затопчите! – Я показываю на валяющийся рядом «Гибсон» с порванными струнами и трещиной в грифе.

О таком музыканты вряд ли рассказывают в своих интервью. Не говорят, каково это – после пафосного выхода на сцену внезапно беспомощно распластаться у всех на глазах.

Вспышки фотокамер.

Сочувственные взгляды.

Подволакивая ногу, я ползу в сторону гримерки, но она далеко. Музыканты открыли дверь и машут мне руками, словно утопающему, плывущему к кораблю. Сами же боятся выйти, чтобы не нарваться на восторженных фанатов.

Вот басист Фил – рыжий, в вельветовых штанах. Рядом с ним, худой, как швабра, барабанщик Тощий. Чуть сбоку – бородатый клавишник Артем. А по центру – вокалист Энди. Вся наша группа. Стоят в дверном проеме и тянут ко мне руки.

– Вы меня слышите? Там гитара! – говорю я охраннику. – Кажется, разбитая.

Но он хватает меня и тащит в гримерку.

Бледные, встревоженные музыканты собираются вокруг.

– Ну что за херня? – капризно спрашивает вокалист Энди.

Я лежу на одном из продавленных диванов и трясу головой. Боль разрастается, накрывая обжигающим потоком.

Фрэнка Заппу когда-то столкнули в оркестровую яму. Он сломал несколько костей и проткнул себе подбородок металлическим штырем пюпитра. А еще карьера Патти Смит чуть не закончилась после падения со сцены. Я тщетно пытаюсь вспомнить позитивные исходы случаев, когда музыкант выбывал из обоймы. Вроде как на одном из фестивалей барабанщик Metallica Ларс Ульрих психанул и не пришел на выступление: тогда его подменили коллеги из других групп, и шоу состоялось. Вроде бы логично.

– Может, кто-то сыграет за меня?

Клавишник Артем задирает мне брючину и осматривает рану. В разрезе на левой ноге пузырится кровь и видны сухожилия. На правой ступне отек похож на резиновый шар.

– У тебя болевой шок, – поясняет он и протягивает початую бутылку виски. – На, хлебни, и вызовем скорую.

Артем крайне рассудителен: как и в случае с поломками техники, пытается найти самый простой путь для решения. Если нет паяльника, то нужно нести в мастерскую. Я замечаю, как Энди с омерзением отворачивается.

– Попробуем что-то придумать. Как-то сыграть.

Мне хочется найти варианты.

Появляется наш менеджер Макс Змеев с упаковкой воды. Он некоторое время тупо смотрит на разбитую гитару. И только потом замечает, что его новенькие ботинки запачканы кровью, скопившейся на полу.

– Это что, блядь, такое? – приподнимает он подошву. По его шокированному лицу становится понятно, насколько он недооценил ситуацию.

– Слушай, я не понимаю, что произошло, – оправдываюсь я. – Он просто на меня налетел… как тень. Я даже не успел среагировать.

В зале разрастается шум. Скандируют название нашей группы. Все громче и громче.

– Нас ждут, – упавшим голосом говорит Энди. – Нужно выйти и что-то сказать… Мы же срываем концерт.

Макс Змеев, очнувшись от первоначального ступора, переключается в режим повышенной активности. Набирает какие-то телефонные номера. Оправдывается и лебезит. Потом, отложив телефон, спрашивает, разглядел ли я того, кто меня толкнул. Говорит, что охрана не успела его задержать.

– Неужели ты не смог рассмотреть этого козла? А? – таращится он на меня.

В этот вечер мы должны были подписать контракт с крупным лейблом «Мажор Рекордс». Издатель где-то недалеко, ходит за дверью, сложив пухлые руки за спину. Змеева, судя по всему, это волнует больше всего.

Он собирается обыграть мое падение как замысловатый рекламный ход.

Любую неудачу можно превратить в пиар.

На несчастье заработать легче легкого.

Смерть – вот идеальный информационный повод.

Крики в зале становятся все громче, а еще появляется топот. Крайняя степень нетерпения.

– Ты слышишь? – тормошит меня Змеев.

Его острый хищный нос размывается и плывет у меня перед глазами.

– Не надо волноваться, – мотаю я головой. – Пять минут, и вы сможете заценить мой самый мощный аккорд.

В этот момент Артем прекращает бинтовать мою ногу.

– И какой самый мощный?

– Фа!

Глаза Артема с удивлением и насмешкой впиваются в мои. Он вытирает заляпанные кровью пальцы об обрывок бинта и сообщает как приговор:

– Концерта не будет. Я вызываю скорую.

– Уверен? – вскидывается Змеев.

– Уверен!

Змеев плетется на сцену. Через мгновение раздается его голос, усиленный динамиками. Он извиняется за срыв выступления, говорит, что случился «кошмарный форс-мажор». На слове «мажор» на секунду заминается, видимо, вспомнив про издателя из «Мажор Рекордс», находящегося в зале.

– Вот зря не попытались, – я стараюсь быть невозмутимым.

Когда двое санитаров вытаскивают меня на носилках через заставленное коробками помещение подсобки, в зале уже играет диджей. Стены гулко вибрируют от накатывающих басов.

Любое шоу должно продолжаться, как пел мертвый классик. Иначе возврат билетов от недовольной публики разорит промоутера.

Я дергаю санитара за рукав.

– Где мой «Гибсон»? – интересуюсь я. – Куда его дели?

На улице хлещет проливной дождь. Машина скорой помощи припаркована у черного входа. Водитель курит поодаль, исподлобья поглядывая на толпу, стоящую под небольшим навесом. Публика, завидев носилки, кидается в нашу сторону.

– Без паники! Автографы достанутся всем! – Фил, как вратарь, расставляет руки.

В странном порыве мне хочется крикнуть, чтобы нашли того гада, сломавшего мне ноги, но меня прерывает Змеев:

– Давай сейчас не будем будоражить народ. – Он держит над головой пластиковые папки, прикрываясь ими от ливня, и говорит, что поклонники устроят давку, словно мы The Beatles.

Когда скорая уже готова отъезжать, внутрь машины просовывается хрупкая девочка в мокром капюшоне:

– Подождите!

За ее спиной сверкают вспышки дешевых мыльниц – это Фил фотографируется в обнимку с поклонниками.

– А ты еще куда? – Змеев проворно захлопывает дверь прямо перед ее носом.

– Да блин, я фотограф! – доносится глухой далекий голос. – Я успела снять того психа, который вас толкнул. Вам же, наверно, нужны фотографии, чтобы найти его?

Сквозь заляпанное стекло я вижу тонкую фигурку с фотоаппаратом, прикрытым куском полиэтилена. Скорая трогается, поднимая фонтаны брызг от мокрого асфальта.

– Ну хоть не передоз, как в тот раз! А то опять бы намучились, – говорит бородатый фельдшер коллеге и небрежно делает укол.

Тепло разливается по телу. Потяжелевшая вдруг голова сама откидывается на кушетку. Приплыли. Мне двадцать восемь. Десять лет я работал в музыкальном журнале и выступал на сцене в надежде чего-то добиться, и вот, в самый ответственный момент, прямо перед подписанием контракта, меня столкнули вниз! Раз – и все. Одним щелчком, словно какую-то букашку.

2

Нет более унылого места, чем городская больница в выходной день. Серый питерский полумрак заливает окно возле моего изголовья. Ульяна стоит у двери и скептическим взглядом окидывает палату. Первое, что она видит – гипс, который торчит из-под одеяла.

– Ну и как ты тут?

Она с трудом прячет свое волнение. На ней зеленый джемпер с антифашистской эмблемой – человечек, выбрасывающий свастику в корзину, – и длинная цветастая юбка. На ногах, поверх кроссовок – бахилы.

– Приехала рано, как смогла, пришлось даже ждать до начала посещений.

Я определенно рад ее видеть. Есть маленький шанс, что она поможет мне оказаться дома. Хотя в моем положении это непросто: на одной ноге гипс, а в другой дренажная трубка.

– Выглядишь ужасно. – Ульяна кладет на тумбочку сотовый. – Ты забыл его в клубе.

Она садится на край кровати и принимается выкладывать из пакета мандарины, упаковки доширака, зубную пасту, книги. Десятки разных вещей, которые, по ее мнению, облегчат мое больничное заточение.

– Если что-то забыла – завтра привезу, только попроси.

Она рассказывает, что страница нашей группы в ЖЖ завалена возмущенными комментариями. Люди пишут о несостоявшемся выступлении и недовольны организацией концерта.

– Хорошо, что ты этого не видела, – вздыхаю я. – Толкнули в спину, подло, исподтишка. Представляешь?

Бородатый дед с соседней койки, замотанный в бинты, с любопытством подслушивает наш разговор.

Ульяна поправляет очки:

– Мне кажется, пока этого психа не поймают, тебе небезопасно давать концерты.

С Ульяной я встречаюсь уже несколько лет. Она помнит дни рождения моих родителей, знает, где лежат наши загранпаспорта и какой омлет я люблю на завтрак. Когда на моем компьютере сломался жесткий диск, именно она помогла перепечатать часть рукописных статей, чтобы восстановить архив. Мы живем раздельно, но у нее есть ключи от моей квартиры, и она гуляет с моей собакой.

– Возможно, он и не псих, – говорю я. – Это мог быть кто угодно. Может, его бесят мои септаккорды?

Ульяна кладет мне руку на плечо.

– Ну не знаю.

– Одна девочка сказала, что успела его заснять, – зачем-то говорю я.

Ульяна подходит к окну и ежится, словно от холода. Весенний дождь мелкой моросью поливает лужайку в больничном сквере. Под навесом крыльца пациенты в пижамах жадно вдыхают сигаретный дым.

Телефон, который она принесла, полон неотвеченных вызовов и гневных сообщений с работы.

– Не знаю, как отключить звук. Названивают с самого утра.

Готовить к печати майский номер рок-журнала «Дилэй» – моя редакторская обязанность. Любому музыканту, который еще не успел монетизировать свой талант, приходится где-то подрабатывать. Курт Кобейн, например, трудился швейцаром. Дэвид Боуи – курьером, Фредди Меркьюри – грузчиком. Так что музыкальный журнал – еще не самый плохой вариант. Все могло быть хуже.

Nokia на тумбочке начинает плясать от вибрации. Маленький динамик с трудом воспроизводит бас из вступления к песне «Angel» Massive Attack.

– Ответь, – говорит Ульяна. – Ты им нужен.

В трубке Главный редактор.

– Ты нам нужен, – говорит он.

Я знаю, что если не явлюсь на редакционное собрание – начнется жесть. Авторы поссорятся друг с другом. Вместо God Is An Astronaut и Tortoise Кеша Незлобин, ответственный редактор, обязательно влепит в номер олдскул вроде Happy Mondays. План материалов съедет. Короче, все пойдет наперекосяк.

– Ты же знаешь этих балбесов, – словно читая мои мысли, говорит Главный. – Нужно, чтобы кто-то их вразумил.

Но я в гипсе. У меня двоится в глазах. Я не видел лечащего врача. Он зашел всего раз – и то для того, чтобы показать студентам деда. Тот, кажется, скоро отдаст концы, вот к нему все и ходят в ожидании.

Это я терпеливо объясняю Главному.

Отчасти поэтому Ульяна до сих пор не переехала ко мне. Кому понравится слушать подобные разговоры по утрам? А еще музыку начинающих панк-групп, косящих под ГО. Вечный сигаретный дым, алкоголь и ругань матом. Такое мешает медитации и загрязняет пространство.

Я обещаю Главному, что доползу до редакции, как только смогу, и, повесив трубку, показываю Ульяне чьи-то потрепанные костыли у батареи.

– Может, добудешь одежду, и мы сбежим? Меня реально тут залечат, как этого дедушку. Придешь – а я вот такой.

– Тебе и вставать-то нельзя. – Она смущенно косится на шамкающего деда.

Для Ульяны побег из больницы – это слишком. Несмотря на всю свою экологическую деятельность, она очень правильная девочка. Так ее воспитали папа-пожарный и мама-бухгалтер.

– Полежи пару дней, – просит она и целует меня в губы. – И за собаку не волнуйся, я с ней погуляю.

Спорить бесполезно.

Когда она уходит, я, хромая, сам добираюсь до костылей.

– Держите, дедушка. – Вываливаю на тумбочку старику все гостинцы от Ульяны. Они ему нужней, чем мне.

Стены в коридоре залеплены советскими плакатами против СПИДа, изображениями строения тела человека и прочей неразборчивой лабудой. Да и сам коридор кажется чем-то вроде палубы корабля – накреняется то в одну, то в другую сторону.

На полпути к свободе меня останавливает студентка в белом халате. Она еще молода и не утратила идеализма. Она стремится, как и Ульяна, помочь всем живым существам.

Кажется, я говорю это вслух.

Но она не удивляется.

– Вы на томографию?

Я соглашаюсь. Такое всегда работает.

Поскольку шансов проскочить охрану на входе нет, я ковыляю до туалета. Смотрю на себя в зеркало: длинные волосы, серые глаза. Все вроде на месте. Умываюсь холодной водой и, стряхнув капли с бороды, лезу на подоконник.

– Давай, брат! – говорит какой-то несчастный с фиксатором на шее. – Покажи им там!

Он подает мне костыли, придерживая раму.

– Покажу, покажу! – обещаю я.

К моменту, когда я оказываюсь дома, мой гипс запачкан грязью и залеплен палой листвой. Бинт в нескольких местах надорван, а на левой ноге открылось кровотечение.

3

Редакция «Дилэй» находится на седьмом этаже между офисами двух полиграфических фирм и компанией по ремонту «Макинтошей». Журнал занимает несколько комнат в бизнес-центре, руководству которого должен арендную плату за полгода.

Когда я переступаю порог, в стену рядом со мной врезается третий том «Истории мирового рока» и отлетает к шкафу, раскрываясь на странице, посвященной Led Zeppelin.

– Ты не представляешь, что тут было, – шепотом сообщает секретарь Оля. Она маленькими шажками семенит в сторону валяющейся на полу энциклопедии. – Главный взял грант у каких-то шишек из правительства и уволил Шатунович.

– Уволил Шатунович?

– Именно! Она вещи собирает! – Оля косится на мой гипс и убирает тяжеленную книгу на полку стеллажа.

Судя по всему, энциклопедию запустил Кеша Незлобин, ответственный редактор нашего журнала.

Я с трудом пробираюсь по узкому проходу между перегородок, то и дело ударяясь загипсованной ногой о выступы столов. Там, в маленьком захламленном закутке, виднеется лысеющая голова Кеши.

– Можешь объяснить, как ты не заметил всю ту хрень, что написала Шатунович? – интересуюсь я у него, решив не упоминать летающую энциклопедию.

Кеша даже не поднимает взгляда. На нем майка The Smiths. В обоих ушах серьги. Лоснящуюся от пота лысину частично прикрывает прядь волос, зачесанных с виска. И он, как всегда, на взводе.

– Хрень – это все, о чем мы пишем, – наконец говорит он. – Эта выскочка просто пошла дальше.

«Выскочка» – это он про Шатунович.

Мне хочется ответить ему что-то желчное, но нас прерывает звук перемотки диктофона.

Пространство редакции взрывается скрипучим голосом певицы Глафиры:

– Мне кажется, что люди ни хера не врубаются в мою музыку!

Голос замолкает. И раздается стук клавиатуры.

Кеша второй раз правит интервью для кавер-стори будущего номера. Его задача – убрать все острые места, которые могут смутить читателей.

– Это, блядь, какой-то кошмар! – Он нажимает на кнопку диктофона и еще несколько ругательств виснут в воздухе.

Я рву пуговицы на воротнике рубашки. Несмотря на горсть таблеток, нога нестерпимо болит. После больничного очень сложно войти в офисный ритм.

Шатунович откуда-то из-за перегородки, разделяющей наши рабочие места, говорит, что ее давно все угнетает. Она меланхолично складывает свои пожитки в огромную картонную коробку.

– Только врубись: «Дилэй» отлизывает у Комитета по культуре. А крайняя типа я.

Шатунович – автор большинства самых правдивых статей в журнале. Остальные осторожничают. Высылают материал исполнителю или его менеджменту, а те вносят свои правки. Заменяют слова. Выкидывают целые абзацы. Это называется – «визирование». Читай: цензура.

– Многие думают, что у нас кризис. Что «Дилэй» утонул в собственном пафосе.

Так она пытается уйти от разговора о скандале с группой «Мелиса», который чуть не вышел нам боком. Скандал, в котором виновата только она.

Ее молодость.

И ее наглость.

Именно Шатунович – главная причина моего спешного выхода на работу. Ее рецензия на «Мелису» – популярнейшую российскую группу – закончилась словами: «говно на палочке».

Еще там было «жалкие потуги» и «старческий маразм».

И этого никто из редакторов не заметил.

– Тебя даже на неделю одну оставить нельзя? – Я с усилием пропихиваю гипс вперед, так, что со стола разлетается часть сваленных бумаг.

Шатунович не без садистского удовольствия смеется. У нее на шее под шарфом видны следы засосов.

– И вот о чем прикажешь писать? – жалуется она. – Ты только подумай: здоровый образ жизни!

Когда большинство людей видят ее фамилию в журнале, они уверены, что статью написал мужик.

Фанаты группы «Мелиса» готовы растерзать ее. Грозятся набить ей морду.

– Они считают, что я еврей и пидорас, – признается Шатунович.

В этом что-то есть. Это настоящий подход. Но наш Главный редактор другого мнения.

Мне приходится объяснять ей, что в нашем издании контекст важнее содержания.

Мы замазываем прыщи на лицах звезд и удаляем синяки под глазами.

Отбеливаем зубы.

Выправляем фигуры.

Дорисовываем прически.

Здесь мы каждый день убиваем реальность и создаем свою – глянцевую, стерильную и привлекательную.

– Придется пахать в какой-нибудь мелкой газетенке за копейки, – вздыхает Шатунович.

Она имеет большой опыт по части угроз. Ее однажды преследовал Саша Мозырев, один из бывших директоров молодежной радиостанции «Ваше радио», и угрожал расправой. Она назвала его в своей рецензии порнографом и негодяем.

Мы какое-то время обсуждаем эту историю полушепотом, пока Главный, закончив переговоры, не зовет меня в кабинет.

– Если будет спрашивать, то я уже ушла. – Шатунович тут же прячется за свою перегородку.

В кабинете Главного початый коньяк и какие-то тарталетки – остатки пиршества с совещаний. На стене висит огромный календарь с полуобнаженным Игги Попом. Худой и жилистый мужик позирует на камеру, словно он знатная фотомодель.

– Ну что, сиганул в толпу? Устроил перфоманс? – Главный косится на мой гипс и убирает бутылку в сейф. Он почти никогда не пьет, только угощает своих партнеров. Его кредо – здоровый образ жизни.

Я без предисловий прошу отменить решение об увольнении Шатунович.

– Она чуть переборщила и уже жалеет. Журналистика – творческий процесс. Мы не в том положении, чтобы разбрасываться людьми.

Главный вздыхает и рассказывает, что с трудом уговорил группу «Мелиса» не подавать в суд.

– Еще одно такое разбирательство, и мы утонем.

Его можно понять – «Дилэй» выкручивается как может.

Поиск спонсоров.

Заказные статьи.

Реклама шампуней.

Все, чтобы выпустить следующий номер и свести концы с концами.

– Лично прослежу за каждой статьей, – обещаю я, отчетливо понимая, что журнал без Шатунович будет просто кастрирован.

С тех пор, как блоги и интернет-сайты превратились в быстрый источник информации, вся печатная пресса стала напоминать фауну в конце мелового периода. Такой переломный момент, когда мы еще держимся и не можем признать очевидное, но с уходом последних сильных авторов неизбежно вымрем, как те самые динозавры.

Приходится объяснять это Главному.

Он задумчиво чешет подбородок и наконец со вздохом сдается:

– Ладно, пусть пока пишет рецензии на молодые группы, а дальше посмотрим.

Это победа.

Мы обсуждаем план будущих материалов: Глафира на обложке, дальше группа «Тлен», а еще дальше кто-то из западников. Давненько, например, не было старины Оззи. Это, конечно, не та музыка, которую я люблю, но приходится идти на компромиссы.

Напоследок Главный просит передать Шатунович, что это последний ее кульбит, на который редакция закрывает глаза. Я выхожу, аккуратно прикрыв за собой дверь. В офисных окнах солнце уже медленно садится за ржавые городские крыши.

Глаза Шатунович полны любопытства. Растягивая триумф своей дипломатии, я загадочно молчу.

– Ну, что он сказал? – не выдерживает она.

– Можешь вернуть на место свое барахлишко.

– Спасибо, – несмотря на весь свойственный ей цинизм, в ее голосе слышатся нотки облегчения.

– Вот о чем ты думала? Легко написать «говно на палочке», а ты похвали так, чтобы всех стошнило. Вот где искусство!

Секретарь Оля заботливо приносит нам кофе и печеньки. Сочувственно смотрит на мои побитые ноги и сообщает, что два дня подряд меня искала какая-то девица.

– Что за девица? – удивляюсь я. – Ульяна?

– Какая-то фанатка, разумеется. Ты же у нас рок-звезда, – перебивает Шатунович, а потом с интересом спрашивает, не думаю ли я, что однажды позвонит мой персональный Дэвид Чепмен.

– Тот самый, что столкнул тебя со сцены, – говорит она. – Прикинь, если он там коллекционирует твои фотки? Они наклеены у него на стену, и он пускает на них слюни.

Нас прерывает визгливый вскрик певицы Глафиры с Кешиной пленки:

– Да все, заебали такие вопросы!

Сквозь узкий просвет между завалами коробок можно увидеть, как Кеша высасывает минералку из бутылки. Пот течет с его лица. Рубашка тоже мокрая.

– Вот сука, сука, сука… – молотит он рукой по столешнице. – Ни одного нормального ответа ни на один вопрос! Ни одного! Сука!

Он в отчаянии включает быструю перемотку так, что голоса с пленки начинают звучать мультяшно, и останавливает на финальной фразе:

– Такого уебищного интервью никогда не было в моей жизни…

Кеша печатает, и мы потом читаем уже в верстке:

«Гастроли и запись альбома – вот творческие планы Глафиры».