Kitabı oxu: «Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века»

Şrift:

УДК [325.2(=161.1)](091)(44)«175/179»

ББК 63.3(4Фра)51-284.6(=411.2)

Р89

Составление: Д. Кондаков, А. Строев Перевод с французского Д. Кондакова

Русские парижане глазами французской полиции ХVIII века. – М.: Новое литературное обозрение, 2025.

В эпоху Просвещения более шестисот россиян жительствуют в Париже: вельможи, дипломаты, писатели и ученые, художники и коллекционеры, масоны и авантюристы. Русские парижане общаются с Руссо и Дидро, д’Аламбером и Мармонтелем, переписываются с Вольтером, и в то же время содержат танцовщиц, играют в карты, влезают в долги и попадают в тюрьму. Полицейские донесения, собранные в книге, рисуют психологический портрет русского дворянства эпохи Просвещения и заодно позволяют проследить эволюцию французского сыска на протяжении XVIII века. Денис Кондаков – автор книг «Творчество Эжена Ионеско в контексте идейно-художественных исканий европейской литературы ХX века» (2008), «Les Russes à Paris au XVIIIe siècle sous l’œil de la police» (совместно с А. Строевым, 2024). Александр Строев – автор книг «Les Aventuriers des Lumières» (1997), «„Те, кто поправляет фортуну“: Авантюристы Просвещения» (1998), «La Russie et la France des Lumières: Monarques et philosophes, écrivains et espions» (2017), «Литературные судьбы русских писателей во Франции» (2023).

В оформлении обложки использован фрагмент иллюстрации из «Journal des Dames et des Modes». 15 октября 1806. Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam.

ISBN 978-5-4448-2892-2

Денис Кондаков, Александр Строев
«Русские парижанцы» в век Просвещения

Красное место! Драгой берег Сенски!
Где быть не смеет манер деревенски:
Ибо всё держишь в себе благородно,
Богам, богиням ты место природно.

В. К. Тредиаковский. Стихи похвальные Парижу

Эта книга – плод долгой коллективной работы. В 2012–2013 гг. вместе с магистрантами кафедры компаративистики Университета Новая Сорбонна мы отыскали и переписали в архиве Министерства иностранных дел Франции в фонде слежки за иностранцами все полицейские донесения, где упоминались русские (1771–1791)¹. Парижские инспекторы представляли отчеты по сообщениям осведомителей, далее они редактировались, систематизировались, переписывались и обычно еженедельно, по пятницам, пересылались в МИД. Затем мы присоединили к ним разрозненные дела 1743–1747 гг. из архива МИДа, из фонда «Мемуары и документы»². Часть донесений 1740–1760 гг. хранится в библиотеке Арсенала.

К ним добавляются донесения полиции нравов, следившей за актерками, домами терпимости и содержанками, которые инспектор Маре посылал генерал-полицмейстеру Парижа Антуану де Сартину в 1759–1777 гг.³ Это самая яркая и забавная часть, ибо полицейские инспекторы, зная, сколь король Людовик XV был охоч до пикантных историй, писали элегантно и иронично. Увы, его внук Людовик XVІ подобными материалами не интересовался, и источник вдохновения иссяк.

Третий тип документов составляют следственные дела подданных Российской империи, отправленных в тюрьму за долги и мошенничество, а также французского авантюриста, обвиненного в шпионаже⁴. Мы использовали только небольшую часть их, ибо они заслуживают отдельного издания.

Все вместе эти материалы дают довольно полную картину жизни русских в Париже XVIII века и заодно позволяют проследить, как менялись методы работы полиции на протяжении столетия.

Донесения полиции нравов и надзора за иностранцами, следственные дела, сохранившиеся во французских архивах, описывают повседневную жизнь более шестисот подданных Российской империи, проживавших в Париже в век Просвещения. Осведомители следят за вельможами, дипломатами и писателями, фаворитами и сыновьями императрицы Екатерины ІІ, учеными и врачами, за графами Воронцовыми, Разумовскими, Румянцевыми, Салтыковыми, Шуваловыми, Чернышевыми, Строгановыми и Орловыми, за князьями и княгинями Белосельскими, Барятинскими, Долгорукими, Голицыными, Кантемирами и Дашковыми, а также за Денисом Фонвизиным, Иваном Хемницером, Максимом Невзоровым и другими. Они шпионят за ними в частных особняках и посольствах, в салонах и литературных собраниях, в домах свиданий и загородных домах, вплоть до альковов.

Россияне водят дружбу с Дидро и Мармонтелем, посещают Руссо, переписываются с Вольтером, печатаются во «Французском Меркурии». Они представляются ко двору в Версале, посещают масонские ложи, а во время Революции – Национальное собрание. Граф Александр Строганов, семьи Шуваловых и Голицыных сами держат салоны и открытые столы, задают балы и концерты, и, благодаря полицейским донесениям, мы знаем имена их гостей. Они с восторгом погружаются в светскую жизнь, шьют наряды у лучших портных, в том числе у модистки королевы Марии-Антуанетты, наслаждаются изысканной кухней и винами, спектаклями и актрисами.

Донесения позволяют описать круг общения дипломатов Антиоха Кантемира, Дмитрия Голицына, Фридриха Мельхиора Гримма, Ивана Барятинского, знакомство Семена Нарышкина с ученым Луи-Бертраном Кастелем, Алексея Гросса с маркизом де Стенвилем, отцом герцога де Шуазеля, проследить за деятельностью Жильбера Ромма и его воспитанника Павла Строганова в начале Революции, за пребыванием в Париже вице-канцлера Михаила Воронцова в мае 1746 г. и графа и графини Северных (великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны) в мае-июне 1782 г.

Они раскрывают с новой стороны работу парижской полиции в эпоху Просвещения. Если в начале века она предстает как хорошо отлаженная карательная машина, обеспечивающая тотальную слежку, то позднее она стремится также к исправлению нравов. Если в 1730–1740 гг. осведомители принуждены изыскивать благовидные предлоги, дабы проникнуть в дома приезжих, рискуя попасть под град палочных ударов от слуг, то затем генерал-полицмейстеры Антуан де Сартин и Жан-Шарль-Пьер Ленуар наносят визиты знатным иностранцам, иногда вызволяют тех, кто попал в затруднительные положение, и не отправляют их без раздумья в тюрьму за долги, как раньше. Полиция тесно сотрудничает с министерством иностранных дел, при необходимости советуется с русскими дипломатами и Гриммом, доверенным лицом Екатерины ІІ.

Несмотря на ошибки и неточности, донесения рисуют вполне достоверные портреты русских дворян. В первую очередь правонарушителей: профессиональных картежников (граф Дмитрий Матюшкин, полковник Гавриил Бибиков), злостных должников (Сергей Пушкин, принц Карл Курляндский), распутников (Сергей Салтыков, Кирилл Разумовский, Андрей Белосельский и др.). «Французские Лаисы» обирают приезжих по всем правилам искусства, а заодно дают им уроки парижской жизни. Другие дамы заводят более-менее постоянные связи с русскими, получают от них ренту, рожают детей, живут почти семейной жизнью многие годы, как актриса Деглан с советником посольства Николаем Хотинским.

Полиция нравов иронично и красочно описывает похождения россиян: они сорят деньгами, содержат танцовщиц, подхватывают дурные болезни, проигрываются в пух и прах, подделывают векселя, влезают в огромные долги, попадают в тюрьму. Эти донесения читаются словно романы. Мы следим за приключениями персонажей новеллы Дидро «Мистификация» князем Дмитрием Голицыным и девицей Дорне, за прототипами «Пиковой дамы» Пушкина.

Русская колония в Париже XVIII столетия – отнюдь не зеркало Российской империи. Однако она позволяет лучше понять устремления и чаяния русского дворянства эпохи Просвещения, их психологические комплексы, непростые отношения с власть предержащими на чужбине и на родине. «Русские парижанцы», воспитанные на французской культуре, сталкиваются с реалиями французской жизни, далекими от идеала. Литературный персонаж, созданный Вольтером и воспетый его подражателями, осмеянный графом Дмитрием Хвостовым и Денисом Фонвизиным, стал заметной фигурой в Париже (как свидетельствует Луи-Себастьян Мерсье) и вызвал пристальное внимание королевской власти и, разумеется, полиции.

Во французском варианте книги⁵ мы поместили в хронологическом порядке все сохранившиеся донесения за период с 1729 по 1791 г. и часть следственных дел из архива Бастилии. Для контекста мы добавили послание министра иностранных графа де Вержена 1782 г., письма девиц легкого поведения к графу Ивану Салтыкову, а также список русских дворян, приезжавших пить минеральные воды и лечиться в бельгийский город Спа в 1757–1791 гг., – он позволяет установить личность некоторых из тех, кто был в Париже. Мы сердечно благодарим коллег, которые щедро поделись с нами сведениями и документами: Владимира Яковлевича Береловича, Катрин Вольпияк-Оже, Рашель Кутюр, Владислава Станиславовича Ржеуцкого и, разумеется, Игоря Игоревича Федюкина, который затем отредактировал русское издание.

По договоренности с издателем русский вариант книги мы сократили и построили принципиально иначе: по персоналиям. Мы отобрали донесения, описывающие парижскую жизнь самых известных русских вельмож, дипломатов, литераторов. Подчеркнем, что и во французском варианте книги учтены отнюдь не все русские, приезжавшие во Францию, ибо за многие годы донесения не сохранились, кого-то полиция не заметила, кто-то жил не в столице, а в провинции и т. д. (мы еще к этому вернемся).

Как издавали донесения

Публикация документов из архива полиции началась во время Французской революции. В 1789 г., вскоре после взятия Бастилии, авантюрист, журналист и революционер Жан-Луи Карра (1742–1793, гильотинирован) напечатал «Подлинные исторические мемуары о Бастилии», куда включил документы из следственного дела принца Карла Курляндского⁶. Как водится, он пересказал жизнь принца и историю России на свой лад. Самый интересный из напечатанных им документов, письмо от Джакомо Казановы к принцу об изготовлении золота алхимическим путем, пропал из архива⁷, тогда как копии других писем сохранились. Книгу перевели и издали в Германии и Англии⁸, европейская пресса перепечатала дело Карла Курляндского⁹. Казанова, живший в Богемии, разозлился на то, что журналисты выставили его шарлатаном, и в 1792 г. включил свой вариант этого письма в мемуары¹⁰.

Другой революционер, депутат Конвента Луи-Пьер Манюэль (1751–1793, гильотинирован), бывший полицейский осведомитель и вестовщик, издал книгу «Разоблаченная парижская полиция» (1791), также используя архив Бастилии. Он включил в нее материалы полиции нравов об актерках и девицах легкого поведения¹¹. Манюэль отобрал понравившиеся ему донесения, переписал их на свой лад, выбросил даты и превратил в забавные истории. Источники некоторых из них мы так и не нашли, в том числе описанного им забавного происшествия с Дмитрием Матюшкиным, объявленным им поляком: «Граф Матуски спал на груди девицы Дюте, когда герцог де Дюрфор¹² разбудил их обоих. Поляк бросился бежать, француз за ним. Стража, увидав его в одной рубашке, укутала его в плащ»¹³.

Историки XIX века Лоредан Ларше, Камий Питон и Артюр де Буалиль издавали самые любопытные донесения, а именно материалы полиции нравов¹⁴. Франсуа Равессон и Франц Функ-Брентано, хранитель библиотеки Арсенала, изучали и публиковали бастильские архивы¹⁵. Жюль Маторес использовал их в книге «Иностранцы в дореволюционной Франции: история народонаселения»¹⁶. Григорий Лозинский одним из первых занялся полицейскими донесениями о русских в Париже. В 1925 г. он посвятил три статьи Антиоху Кантемиру, в которых также использовал документы Национального архива о кончине князя¹⁷. В последние годы историки все чаще обращаются к этим источникам: назовем, в частности, превосходные работы Эрики-Мари Бенабу, Жана-Франсуа Дюбоста и Антуана Лилти¹⁸. Мы использовали работы наших предшественников, уточняя и дополняя их сведения.

Как работала французская полиция

В эпоху Просвещения французская полиция считалась лучшей в Европе. Усилиями ее высших чинов была создана эффективная система внешнего наблюдения, поквартальной слежки, а также разветвленная сеть осведомителей, в том числе слуг, работавших у знатных иностранцев. Однако сведения, добытые таким способом, не могут быть абсолютно полными и точными. Полицейские зачастую путают родственников (Голицыных, Салтыковых, Шуваловых). Агенты записывают русские фамилии на слух, на французский, немецкий или польский лад. Так, Фонвизин стал г-ном де Визини, а Иван Хемницер – г-ном Хенниценом. При этом последнего представили как офицера, собиравшего военные сведения в Германии и с этой же целью приехавшего во Францию¹⁹, т. е. как шпиона. А когда дело доходит до ливонцев, то полицейский, не слишком утруждаясь, переписывает одни и те же сведения.

В донесениях упоминается более шестисот подданных Российской империи, посетивших в Париж, но в действительности их было намного больше. Полиция следит в первую голову за дипломатами и аристократами, живущими подолгу в Париже, за богатыми и знатными путешественниками. Их слуги в отчеты не попадают, так же как, за редкими исключениями, мещане, купцы и студенты. Между тем многие пансионеры петербургской Академии художеств, отправленные на учебу в Париж, стали затем знаменитыми художниками, скульпторами, архитекторами.

Не найдем мы в публикуемых донесениях, увы, и имен многих русских писателей, приезжавших в Париж. Отсутствие Василия Тредиаковского, который посещал занятия в Сорбонне в 1727–1729 гг., или писателя и переводчика Ерофея Каржавина (жил в Париже с 1746 г. до начала 1760‑х), можно объяснить тем, что плохо сохранились донесения этого времени. Что до племянника последнего, писателя и авантюриста Федора Каржавина, который трижды бывал в Париже (во второй раз под вымышленной французской фамилией), то полицейские его заметили только в 1788 г. Нет в донесениях и Николая Карамзина, рассказавшего о своем пребывании в Париже в 1790 г. в «Письмах русского путешественника». Его приезд остался незамеченным, вероятно из‑за того, что после Революции слежка за иностранцами пришла в упадок (добавим, что в начале века под руководством Фуше она расцвела). Кроме того, как следует из донесения рижской пограничной полиции, хранящегося в АВПРИ, Николай Михайлович Карамзин выехал из России в 1789 г. под именем Николай Михайлов, а такая фамилия привлечь внимание полицейских не могла.

Чтобы точно установить, кто именно приезжал в Париж, мы использовали многочисленные источники, в первую очередь воспоминания, письма и дневники русских путешественников, а также списки отдыхавших на водах в Спа и посетителей масонских лож²⁰.

Полиция в царствования Людовика XV и Людовика XVI

В век Просвещения французские литераторы клянут парижскую полицию, простолюдины ненавидят доносчиков²¹, а вот чужеземцы, включая государей, ею живо интересуются. Императрица Мария-Терезия желает знать, как именно поддерживается порядок в столице, и комиссар Жан-Батист-Шарль Лемер пишет для нее подробный отчет²². Для ХХІ статьи «Наказа» Уложенной комиссии «О благочинии, называемом инако Полициею» (1768) Екатерина ІІ воспользовалась французским опытом, а в 1773–1774 гг. попросила приехавшего в Петербург Дени Дидро рассказать ей и написать о полиции и деятельности правосудия²³.

Русские путешественники почитают полицию за одну из парижских достопримечательностей. Денис Фонвизин в письме к Петру Панину, написанном уже за пределами Франции (Аахен, 18 (29) сентября 1778 г.), как ему свойственно, начинает за здравие, а кончает за упокой:

Полиция парижская славна в Европе. Говорят, что полицеймейстер их всеведущ; что он, как невидимый дух, присутствует везде, слышит всех беседы, видит всех деяния²⁴, и, кроме одних помышлений человеческих, ничто от него не скрыто. Поздравляю его с таким преестественным проницанием; но при сем небесном даре желал бы я ему лучшего обоняния, ибо на скотном дворе у нашего доброго помещика чистоты гораздо больше, нежели пред самыми дворцами французских королей²⁵. <…> Что же касается до безопасности в Париже, то я внутренне уверен, что всевидение полицеймейстера не весьма действительно и польза от полицейских шпионов отнюдь не соответствует той ужасной сумме, которую полиция на них употребляет. Грабят по улицам и режут в домах нередко²⁶.

Подобные филиппики, критикующие дороговизну полиции, произносят и сами французы²⁷.

Однако Жан-Шарль-Пьер Ленуар, генерал-полицмейстер в 1774–1775, 1776–1785 гг., истинный человек Просвещения, отстаивает принцип «благочиния» («une douce police»). Он уподобляет полицию хорошо действующему отлаженному механизму²⁸. Так же, как его предшественник Антуан де Сартин, Ленуар полагает, что лучше не только карать, но и воспитывать, по мере возможности улучшать нравы. Ленуар прекрасно понимал, что дело это непростое:

В городе, населенном людьми из всех стран, где каждую минуту что-то происходит, где страсти никогда не утихают, где непременно у всех горожан разные привычки и образ жизни, невозможно постоянно поддерживать одинаковые, ровные и строгие нравы²⁹.

Однако генерал-полицмейстер предпочитал предотвращать преступления, злоупотребления или распутство, а не расследовать их. Гласная опека дополняла наружное наблюдение. Инспекторы полиции стремились распутывать дела, в которых были замешаны знатные русские, и действовать со всей возможной осмотрительностью.

Методы наблюдения: сбор сведений, сеть осведомителей, слежка

Официально слежка за иностранцами установилась в начале XV в., когда домовладельцев и хозяев гостиниц обязали извещать парижского прево о своих постояльцах. В 1611 г. полицейский устав вменяет в обязанность инспекторам полиции наблюдать за приезжими во вверенных им кварталах³⁰. Слежка сохранилась на века. Достоевский в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863, «Глава IV и не лишняя для путешественников») описывает сперва внимательную пограничную слежку, а затем донесения владельцев парижской гостиницы:

В отеле, в котором я остановился, немедленно описали все малейшие приметы мои и сообщили их, куда следует. По точности и мелочности, с которой рассматривают вас при описании примет, можно заключить, что и вся дальнейшая ваша жизнь в отеле, так сказать, все ваши шаги скрупулезно наблюдаются и сосчитываются. Впрочем, на первый раз в отеле меня лично не много беспокоили и описали меня втихомолку, кроме, разумеется, тех вопросов, какие задаются вам по книге, и в нее же вы вписываете показания ваши: кто, как, откуда, с какими помыслами? и проч.³¹

Сведения о постояльцах поступали в особый отдел полиции, созданный в начале царствования Людовика XV, когда после преступлений разбойника Картуша, казненного в 1721 г., возникли новые приемы слежки³². Как показывает Рашель Кутюр, служба безопасности и служба наблюдения за приезжими разделились лишь в 1747 г.³³ Это произошло в первую очередь по политическим причинам. Министерство иностранных дел желало знать все о дипломатах и государственных деятелях, проживавших в Париже. Однако для этого была необходима большая сеть осведомителей, отличная от той, которая следила за частными лицами. А для полиции, как считает Даниель Рош, политические резоны (государству нужно знать, с кем встречаются иностранцы, как ведут себя, каковы их взгляды) менее важны, чем экономические: знатные чужеземцы могли наделать долгов и ввести в убыток парижских купцов и ремесленников³⁴. Потому, как уже было сказано, полиция следила в первую очередь за вельможами, за Воронцовыми, Шуваловыми, Строгановыми, Чернышевыми, Голицыными и другими, не обращала особого внимания на приезжих со скромным достатком (Денис Фонвизин, Федор Каржавин, Родион Кошелев) и не замечала слуг, студентов и пр.

Если в 1740‑е гг., во время Войны за австрийское наследство, в которой Россия противостоит Франции, тема шпионажа часто возникает в донесениях, то в конце века, в царствование Людовика XVI, она уходит на периферию, отчеты становятся более сухими и стереотипными. Однако полиция, вероятно по указанию свыше, пристально следила за оппозиционным политическим салоном Андрея Шувалова в 1777–1781 гг., во время войны за независимость США (мы к этому вернемся позже). В эти же годы полиция 22 раза сообщает о том, что русские военные моряки едут через Париж в Брест, где находится объединенный французско-испанский флот. Одновременно полиция в Бресте получает задание усилить слежку в городе³⁵, вероятно, дабы предупредить возможную шпионскую деятельность.

В 1770–1780‑е гг. полиция уделяет все больше и больше внимания русским. Из общего числа упоминаний об иностранцах о русских говорится в 6,7% донесений в 1774 г., 10,3% в 1775 г., 17% в 1781 г. Больше следят только за англичанами и немцами, подданными враждебных государств³⁶. Видимо, эта статистика отражает роль Российской империи в европейской политике и рост ее военной мощи.

Слежка за приезжими, как уже было сказано, ведется по кварталам. Хозяева постоялых дворов и меблированных комнат подают полиции сведения о приезжих (национальность, возраст, социальное положение, профессия). Затем, в случае необходимости, устанавливается наружное наблюдение. Однако оно не всегда эффективно, ибо зачастую соглядатаи не слишком усердны, а дипломаты, обнаружив слежку, уходят от нее.

Так, осенью 1741 г. парижская полиция не может установить личность некоего «Кянкина», состоящего в родстве с Петром І. Все уловки тщетны, в том числе слежка за его банкиром Кристоф-Жаном Бауром, видным масоном, и за русским послом князем Антиохом Кантемиром, который принимает «Кянкина» каждый день. Ни маркиз д’Аржансон, ни генерал-полицмейстер Клод-Анри Фейдо де Марвиль не могут узнать его подлинное имя: Семен Кириллович Нарышкин³⁷.

Слежка за «Кянкиным» показывает также, насколько осмотрителен князь Кантемир. Его преемник, Алексей Гросс, не менее осторожен. 20 декабря 1746 г. соглядатай доносит: «Был в Версале, а воротившись, выехал один на фиакре и сказал кучеру: „Как будешь на улице Вожирар, я скажу, куда нужно ехать“. Неизвестно, где он был, никто за ним не следил»³⁸.

Когда наружное наблюдение не дает желаемых результатов, в дом внедряют своего человека в качестве слуги или просто подкупают лакея. Но это проходит не всегда, ибо дипломаты тоже не лыком шиты. Инспектор Жан Пуссо, следивший за иностранцами с 1741 по 1747 г., сетовал, что князь Кантемир «слишком осторожен; нет никакого средства внедрить к нему в дом человека, он берет в услужение лишь тех, кто ему рекомендован иным послом, и имеет за правило не пускать к себе на порог тех, кто вышли от него со службы»³⁹. Однако некий Шантийи сумел подружиться со слугами князя и стал выведывать у них, что говорят в доме о политике.

Но и этот источник доверия не вызывает. Соглядатаи, и том числе Шантийи, могут приврать, ошибиться, а иногда их нарочно вводят в заблуждение. Сорок лет спустя, уходя в отставку, генерал-полицмейстер Ленуар оправдывается перед графом де Верженом:

Поданные мне отчеты, кои я имею честь препроводить вам, могут проистекать лишь из наблюдений и того, что говорят в домах иностранных посланников. За ними нельзя вести наружное наблюдение, как при обычной слежке, а не при постоянной. Поэтому полицейские инспекторы всегда стремятся получить полезные сведения от слуг, которые за хорошую плату передают им записки и сведения, на основе которых составляются полицейские отчеты. Неудивительно, и этого следовало ожидать, что среди множества донесений можно найти не слишком точные и даже превратные.
Мы оба [Ленуар и Тиру де Крон, его преемник] просим вас учесть, что слежка за иностранцами – дело трудное, что неожиданности и ошибки у всех бывают и что надо иногда проявлять снисходительность⁴⁰.

Учитывая, что сведения от соглядатаев особого доверия не вызывают, полиция изыскивает более надежные способы узнать, что говорят и делают иностранцы, в первую очередь дипломаты. У них были заветные места, где они обедали, играли, говорили о политике. В 1740‑е гг. они собирались у бакалейщика Прево на улице Святой Маргариты, напротив тюрьмы аббатства Сен-Жермен. Согласно донесениям, в мае-июле 1744 г. там играли в карты всякий день, даже на Страстную неделю, туда заглядывали даже монахи. Поговаривали, будто жена и дочь бакалейщика ублажали гостей⁴¹. 16 августа 1744 г. полиция нагрянула в заведение с обыском и принудила Прево шпионить за посетителями⁴². Сохранились также весьма любопытные доносы его супруги, свидетельствующие, что дипломаты были настороже. 18 августа 1746 г. Алексей Гросс и Мессе, секретарь вюртембергского посланника, беседовали у бакалейщицы:

19 августа [?] 1746
Вчера господа Гросс и Мессе явились ко мне, спросив ужина, и я подслушала следующие новости. Г-н Гросс весьма удивлен, что герцог Монтелимар войдет в испанский совет. Г-н Гросс зачитал г-ну Мессе письмо на языке, коего я не разумею. Тот хотел что-то ответить по-французски, тогда г-н Гросс ему сказал по-немецки: «Остерегайтесь кумушки», разумея тут меня. И удалились в сад.⁴³

Поскольку косвенным путем раздобыть полезные сведения удается редко, можно прибегнуть и к более радикальному способу: напрямую обратиться к дипломату. В течение долгого времени, пока парижской полицией руководили Клод-Анри Фейдо де Марвиль (1739–1747) и Анри-Леонар Бертен (1757–1759), это казалось невозможным. Так, 3 февраля 1746 г. среди бела дня полиция бесцеремонно арестовала на улице Шерш-Миди князя Владимира Долгорукого, задолжавшего торговцу 1100 ливров. Юноша состоял при посольской миссии и проживал под вымышленной фамилией Ришковский (обычная практика для того времени). Сумма довольно значительная, а посему Гросс обратился напрямую к д’Аржансону и Фейдо де Марвилю, дабы вызволить подчиненного из тюрьмы⁴⁴. В 1759 г., когда также за долги был арестован граф Иван Салтыков, русский посланник Михаил Бестужев-Рюмин вступил в конфликт с герцогом де Шуазелем, министром иностранных дел⁴⁵.

Антуан де Сартин, руководивший полицией с ноября 1759 г. по май 1774 г., стал сотрудничать с дипломатами. Перед тем как арестовать в сентябре 1761 г. Сергея Пушкина (ок. 1737 – 1795), вора и мошенника, предка поэта, инспекторы полиции заранее поставили в известность русского посла, графа Петра Чернышева, и согласовали свои действия с герцогом де Шуазелем. Мы вернемся к этому случаю позже⁴⁶.

Россияне глазами парижан: городские легенды

Жак Пеше (1758–1830), юрист, журналист, полицейский чиновник времен Революции, затем хранитель архивов в префектуре полиции, писал книги об истории полиции⁴⁷. В 1838 г. литератор Этьен-Леон де Ламот-Лангон, автор поддельных мемуаров по истории Франции, напечатал шесть томов «Записок, извлеченных из архивов парижской полиции, служащих для истории морали и полиции, начиная с Людовика XIV и до наших дней», приписав их Жаку Пеше⁴⁸. Среди прочего он рассказал о знаменитом деле о похищении детей.

Как показали Арлетт Фарж и Жак Ревель в книге «Логика толпы: дело о похищении детей. Париж, 1750» (1988), полиция в качестве профилактической меры задерживала подростков-бродяг и нищих, а также детей ремесленников; родители должны были заплатить полицейским, чтобы их чад выпустили⁴⁹.

Жан-Франсуа Барбье записал в дневнике, что поползли слухи, будто детей похищают для того, чтобы исцелить прокаженного принца крови, который принимает кровавые ванны⁵⁰. Об этом маркиза Помпадур сообщила своему брату, а маркиз д’Аржансон рассказал в мемуарах⁵¹. Фарж и Ревель объясняют, что легенда о прокаженном короле, которого Бог покарал за грехи, восходит к Библии, а затем возрождается в Средние века. Якобы врачи (зачастую евреи) предлагают исцелиться детской кровью императору Константину, Ричарду Львиное Сердце или Людовику ХІ⁵². Эта легенда соединяется с библейским рассказом об избиении младенцев и слухами о том, что евреи якобы используют в ритуальных целях кровь христианских младенцев, дошедшими до ХХ в. (дело Бейлиса; устные предания)⁵³.

В россказнях 1750 г. сам Людовик XV предстает как монарх-кровопийца. Карамзин, посетивший Париж в 1790 г., вольно или невольно переиначил ситуацию. Фраза из «Писем русского путешественника» «народ любит еще кровь царскую!» после Террора и казней Людовика XVІ и Марии-Антуанетты приобрела иной смысл⁵⁴.

В ХІХ в. эту тему подхватили легенды о бессмертных вампирах, питающихся кровью. В 1838 г. Этьен-Леон де Ламот-Лангон, уверяя, что пересказывает архивы полиции, сочинил фантастическую новеллу, героем которой стал русский князь:

Около 1749 года в Париже объявился татарский князь, российский вельможа. То был человек-чудище, гигант, похожий на отпрыска Бриарея или Энкелада. Сторуким он не был, но имел сто слуг, что не менее удивительно. Только богач может так жить на чужбине, и татарин действительно был несметно богат. Его сперва сочли за глупца, но он был всего лишь невеждой, и его татарская сметливость проявлялась во всем. Остроумие, роскошь, великолепные одеяния, суровый взгляд и высокомерные речи создали ему изрядную репутацию. Звали его князь Креспаткий. По прибытии он объявил, как именно намерен развлекаться. Он не станет посещать Версаль, ибо находится в опале у императора Ивана VI, или, вернее сказать, у регента сего несчастного юного государя, но будет веселиться на славу попеременно с хорошей и дурной компанией.
Во Франции всем правит мода. Шесть месяцев кряду блестящий татарин был у всех на устах: роскошный особняк, пышная обстановка, прекрасные лошади и кареты, изысканный стол, бриллианты, наряды, любовницы, загородный дом и прочие расточительства превосходили самые смелые фантазии. Женщины были от него без ума, мужчины злились. Все блага мира были ему доступны.
Внезапно разнесся слух, что великолепный чужеземец заразился смертельной, страшной и мерзкой хворью. Врачи, к коим он обратился, решительно объявили его бесповоротно погибшим. Их приговор потряс его друзей. А он, рассмеявшись, объявил королю об отъезде и пообещал вернуться через год свежим, сильным и здоровым.
Верилось в это с трудом – болезнь казалась неисцелимой. Ужасная проказа покрывала все тело, и недуг усиливался с каждым днем. Врачи, узнав о безумных упованиях татарина, не стали разубеждать его, посчитав, что химерические надежды помогут перенести боль. Господа Бувар, Фуркё⁵⁵ и другие утверждали, что самой вероятной новостью станет кончина князя, и оною ему даже желали, столь ужасно было его состояние.
Прошло пятнадцать месяцев, о князе Треспатком [sic!] забыли совершенно, как вдруг по Парижу и Версалю разнесся слух, что князь вернулся полностью исцеленным и на нем не осталось ни малейшего следа ужасной болезни. Это было более чем удивительно, ибо почиталось невозможным.
Многие знатные особы, светские дамы и девицы легкого поведения, видели благородного чужеземца во власти ужасного недуга; все они захотели воочию узреть чудо, и все согласились, что чудо свершилось: прыщи, гнойники, струпья, нарывы – все исчезло. Татарин вновь обрел прекрасный бело-розовый оттенок кожи; вернулся румянец, исцелись веки, ресницы и брови, ранее изъеденные болезнью.
Медицинский факультет разволновался, возопил, выдвинул самые нелепые предположения, отрицал сперва существование болезни, затем исцеление, но факт был налицо: пятнадцать месяцев спустя двести человек из разных сословий подтвердили состояние князя до и после. Кончили тем, с чего должны были начать: согласились, что тайное лечение свершило чудо.
То была сущая правда: князь полностью исцелился благодаря снадобьям, победившим недуг.
Но что это были за средства? Лечение даровало больше, чем жизнь: оно вернуло былую красоту. Десять тысяч голосов вопрошали, сто близких друзей, триста женщин, придворных дам, актерок и шлюх добивались свидания. Ценой своих прелестей они желали узнать секрет, спасающий от разрушительного действия старости или болезни. Галантный татарин любезно принимал дам и удовлетворял все их желания, за исключением любопытства.
Меж тем три счастливейшие особы были посвящены в жгучую тайну. То были герцогиня О…, женщина жестокая, бесстыдная, безнравственная, бессовестная, но поистине великосветская дама; граф де…, совершеннейший вельможа, грубый, ревнивый и злобный, почитавший, что жизнь других создана для его развлечения или выгоды, ненавидимый всеми и презираемый большинством, внушавший омерзение ко всему своему сословию; и наконец маркиз де М…, граф, а позднее герцог С…
Основным лекарством и лечением, исцеляющим испорченную кровь, было переливание молодой, свежей, чистой крови⁵⁶. Сперва производилось полное кровопускание, затем с помощью специально изготовленного прибора пускали в пустые вены жидкость, взятую от умерщвленных сим способом детей. Редкие растения, минералы, исторгнутые из земли в тайных местах, и сопутствующие обряды придавали операции сатанинский характер. Вот подлинная копия, сделанная г-ном Ленуаром⁵⁷ с письма об этом графа…, адресованного Его Величеству Людовику XV. Оно показывает, в какие заблуждения могут впасть знатные люди, обуянные преступной манией. Можно сказать, что привычка пользоваться всем побуждает их всеми помыкать, и даже самое рабское послушание не может утолить их причудливые прихоти. Ясно, что все тогда им кажется пресным, если не приправлено каким-нибудь злодейством⁵⁸.

Разумеется, сочинитель множит анахронизмы: Иван VI был провозглашен императором в возрасте двух месяцев при регенте герцоге Бироне, вскоре свергнутом Анной Леопольдовной, матерью ребенка. В 1741 г. Елизавета Петровна совершила переворот, взошла на престол и отправила младенца в заточение. Ламот-Лангон изображает татарского князя в духе романов маркиза де Сада и Шодерло де Лакло, вдохновляясь персонажами «Преуспеяний порока» и «Опасных связей»: великаном-людоедом Минским и маркизой де Мертей⁵⁹.

1.Archives du ministère des Affaires étrangères. F. Contrôle des étrangers, 1771–1791. 94 vol.

2.Archives du ministère des Affaires étrangères. F. Mémoires et documents. France, 1608, 1609.

3.BnF. Manuscrits. Fonds Français. № 11357–11360.

4.BnF. Bibliothèque de l’Arsenal. Archives de la Bastille.

5.Kandakou D., Stroev A. Les Russes à Paris au XVIII^e siècle sous l’œil de la police. Paris: L’Harmattan, 2024.

6.Carra J.-L. Mémoires historiques et authentiques sur la Bastille, dans une suite de près de trois cents emprisonnements, détaillés et constatés par des pièces, notes, lettres, rapports, procès-verbaux trouvés dans cette forteresse, et rangés par époques depuis 1475 jusqu’à nos jours, etc… Londres; Paris: Buisson, 1789. T. 3. P. 202–233.

7.Сохранилось лишь упоминание о нем: BnF. Arsenal. F. Bastille. № 12347.

8.Reichardt R. The French Revolution as a European Media Event. // EGO (European History Online). URL: http://www.ieg-ego.eu/reichardtr-2010-en.

9.Journal des Révolutions de l’Europe en 1789 et 1790. Neuwied et Strasbourg, 1790. X. 138–156 (письмо Казановы, p. 146–150).

10.Casanova G. Histoire de ma vie. Т. 3. Paris: Gallimard, 2015. Р. 389.

11.Manuel L.-P. La police de Paris dévoilée. Paris; Strasbourg; Londres: Garnery; Treuttel; Boffe, L’an second de la Liberté [1791]. T. 1. P. 322–370; T. 2. P. 1–22, 86–230.

12.Видимо, Эмманюэль-Фелисите де Дюрфор, герцог де Дюрас (1715–1789), маршал, дипломат, член Французской академии, директор парижских театров.

13.Manuel L.-P. La police de Paris dévoilée. T. 2. P. 155–156.

14.Journal des inspecteurs de M. de Sartine / Éd. L. Larchey. Bruxelles; Paris: Parent; Dentu, 1863; Paris sous Louis XV: rapports des inspecteurs de police au roi / Éd. C. Piton. T. 1–5. Paris: Mercure de France, 1905–1914; Lettres de M. de Marville, lieutenant général de police, au ministre Maurepas (1742–1747) / Éd. A. de Boislisle. T. 1–3. Paris: H. Champion, 1896–1905.

15.Archives de la Bastille / Éd. F. Ravaisson. Paris: A. Durand et Pedone-Lauriel, 1866–1904; Funck-Brentano F. Les Lettres de cachet à Paris: étude, suivie d’une liste des prisonniers de la Bastille (1659–1789). Paris: Imprimerie nationale, 1903.

16.Mathorez J. Les étrangers en France sous l’Ancien régime: histoire de la formation de la population française. Paris: E. Champion, 1919–1921. T. 1–2.

17.Lozinski G. Le Prince Cantemir et la police parisienne (1741) // Le Monde slave. 1925. T. II. P. 223–247; Idem. Trois épisodes de l’ambassade de Cantemir à Paris // Le Monde slave. 1925. T. III. P. 402–421; Idem. Le prince Antioche Cantemir, poète français // Revue des études slaves. T. 5/3–4. 1925. P. 238–243.

18.Benabou E.-M. La Prostitution et la police des mœurs à Paris au XVIII^e siècle. Paris, 1987; Dubost J.-F. Les étrangers en France, XVI^e siècle–1789. Guide des recherches aux Archives nationales. Paris: Archives nationales, 1993; Idem. L’étranger dans la France d’Ancien Régime: ambiguïtés d’une perception // L’image de l’autre dans l’Europe du Nord-Ouest à travers l’histoire / Éd. J.-P. Jessenne. Lille: IRHiS, 1996. P. 33–42; Idem. Les étrangers à Paris au siècle des Lumières // La ville promise. Mobilité et accueil à Paris (fin XVIIe – début XIXe siècle) / Éd. D. Roche. Paris: Fayard, 2000. P. 221–228; Idem. Naissance de la police des étrangers dans le royaume de France (XVI^e–XVIII^e siècles) // Police et migrants: France, 1667–1939 / Éd. M.-C. Blanc-Chaléard [et al.]. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2001. P. 33–49; Lilti A. Le monde des salons: sociabilité et mondanité à Paris au XVIII^e siècle. Paris: Fayard, 2005.

19.Русские парижане. С. 435 (донесение от 7 марта 1777 г.).

20.Bakounine T. Répertoire biographique des francs-maçons russes. Paris: Institut d’études slaves, 1967; Серков А. И. Русское масонство 1731–2000. M.: РОССПЭН, 2001; Beaurepaire P.‑Y. L’Autre et le Frère: l’étranger et la franc-maçonnerie en France au XVIII^e siècle. Paris: H. Champion, 1998.

21.О репутации полиции см.: Milliot V. «L’admirable police». Tenir Paris au siècle des Lumières. Ceyzérieu: Champ Vallon, 2016.

22.[Le Maire J. B. Ch.] La police de Paris en 1770: mémoire inédit composé par ordre de G. de Sartine sur la demande de Marie-Thérèse / Éd. A. Gazier. Paris: S.n., 1879.

23.Diderot D. Mémoires pour Catherine II / Éd. P. Vernière. Paris: Garnier, 1966 («Sur notre police», «De l’administration de la justice»).

24.Фонвизин сравнивает полицмейстера с героем романа Алена-Рене Лесажа «Хромой бес» (1707).

25.Эта гипербола, увы, соответствует действительности. См.: Corbin A. Le Miasme et la jonquille. L’odorat et l’imaginaire social aux XVIII^e – XIX^e siècles. 2^e éd. Paris: Flammarion, 1986.

26.Фонвизин Д. И. Собрание сочинений: В 2 т. М.; Л.: ГИХЛ, 1959. Т. 2. С. 489.

27.Например, в анонимном памфлете «Игроки и г-н Дюсо» («Les joueurs et Monsieur Dusaulx», 1781); см. Freundlich F. Le monde du jeu à Paris, 1715–1800. Paris: Albin Michel, 1995. P. 25–72; Milliot V. «L’admirable police». P. 146.

28.См.: Milliot V. Un policier des Lumières, suivi de Mémoires de J. C. P. Lenoir (1732–1807), ancien lieutenant général de police de Paris, écrits dans les pays étrangers dans les années 1790 et suivantes. Seyssel: Champ Vallon, 2011.

29.Mémoires de J. C. P. Lenoir. P. 495.

30.Dubost J.-F. Naissance de la police des étrangers dans le royaume de France (XVI^e–XVIII^e siècle).

31.Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1973. Т. 5. С. 66.

32.Peveri P. Clandestinité et nouvel ordre policier dans le Paris de la Régence: arrestation de Louis-Dominique Cartouche // Clandestinités urbaines. Les citadins et les territoires du secret (XVI^e–XX^e) / Éd. S. Aprile, E. Retillaud-Bajac. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2008. P. 151–170.

33.Couture R. «Inspirer la crainte, le respect et l’amour du public»: les inspecteurs de police parisiens, 1740–1789. Thèse de doctorat, sous la dir. de P. Bastien et V. Milliot. Université de Caen Normandie et Université du Québec à Montréal, 2013. P. 283–285.

34.Roche D. Les circulations dans l’Europe moderne (XVII^e-XVIII^e siècle). Paris: Pluriel, 2011. P. 454–455.

35.Milliot V. «L’admirable police». P. 119.

36.Dubost J.-F. Naissance de la police des étrangers dans le royaume de France (XVI^e–XVIII^e siècle). P. 256–257.

37.См.: Lozinski G. Le Prince Cantemir et la police parisienne (1741).

38.Русские парижане. С. 196.

39.Русские парижане. С. 111. (11 октября 1741 г.).

40.Kandakou D., Stroev A. Les Russes à Paris. P. 24 (письмо от 23 июля 1785 г.).

41.Kandakou D., Stroev A. Les Russes à Paris. P. 117, 118 (донесения от 3 мая, 11 июня и 5 июля 1744 г.).

42.Ibid. Р. 119 (донесение от 20 августа 1744 г.).

43.Русские парижане. С. 182.

44.Русские парижане. С. 149–150.

45.Архив князя Воронцова. M.: Типография В. Готье, 1872. Т. 5. С. 76.

46.См. раздел «Как Сергей Пушкин Вольтера обокрал».

47.Peuchet J. Du ministère de la police générale. Paris: C.-F. Patris, 1814; Collection des lois, ordonnances et règlements de police depuis le 13^e siècle jusqu’à l’année 1818. Seconde série. Police moderne. De 1667 à 1789 / Éd. J. Peuchet. Paris: Lottin, 1818–1819.

48.Lamothe-Langon E. L. de. Mémoires tirés des archives de la police de Paris, pour servir à l’histoire de la morale et de la police, depuis Louis XIV jusqu’à nos jours, par J. Peuchet, archiviste de la Police. Paris: Bourmencé, 1838.

49.Farge А., Revel J. Logiques de la foule: l’affaire des enlèvements d’enfants. Paris, 1750. Paris: Hachette, 1988.

50.Barbier J. F. Journal historique et anecdotique du règne de Louis XV. Paris: J. Renouard, 1847–1856. T. 3. 1851. P. 125. См. также: Maillard B. La rumeur de Tours (1750) // Annales de Bretagne et des pays de l’Ouest. 1996. T. 103. № 1. P. 83–92.

51.Farge А., Revel J. Logiques de la foule. P. 111–112.

52.Daniel G. Histoire de France depuis l’établissement de la monarchie française dans les Gaules. Amsterdam: F. Changuion, 1742. T. 8. P. 413.

53.Fabre-Vassas Cl. La bête singulière. Les juifs, les chrétiens et le cochon. Paris: Gallimard, 1994; Белова О. В. Этнокультурные стереотипы в славянской народной традиции. M.: Индрик, 2005.

54.Breuillard J. Paris et Londres, ou les ambiguïtés de la modernité // Modernités russes. № 3. 2000. P. 213–224.

55.Врач Мишель-Филипп Бувар, ректор медицинского факультета, и его родственник Бувар де Фуркё, генеральный прокурор парижской Счетной палаты.

56.Современный читатель вспомнит о теории омоложения А. А. Богданова, создавшего в 1926 г. Институт переливания крови и погибшего от почти полного переливания два года спустя (возможно, из‑за несовместимости группы крови).

57.Глава парижской полиции.

58.Lamothe-Langon E. L. de. Mémoires tirés des archives de la police de Paris […]. Paris: A. Levavasseur, 1838. T. 2. P. 133–139.

59.Об образе русских во французских романах ХІХ в. см: Krauss Ch. La Russie et les Russes dans la fiction française du XIX^e siècle. 1812–1917. D’une image de l’autre à un univers imaginaire. Amsterdam: Rodopi, 2007.