Продавец красок (сборник)

– А три раза?

– Квадрильоны, квинтиллионы, черт его знает… Марио, вы на что намекаете?

– Я не проверял в других странах, но за всю историю лотерей в Израиле был только один такой человек, и выиграл он три раза всего за год с небольшим. Житель, между прочим, достославного города N, и ваш, между прочим, клиент.

– Ну, знаете, у меня есть много клиентов в нашем городке. А как патриот своего города я не советовал бы вам над ним смеяться.

– Вот в том-то и дело, что у вас есть много клиентов. Так я вас и нашел.

– Не понимаю.

– А вы припомните, какую краску вы продали этому господину.

Марио полистал пластиковые конверты и положил передо мной знакомую статью из центральной газеты, которую я когда-то читал. Я вспомнил, что в той же газете был репортаж про погибшего в Альпах Саги. Я вновь смотрел на фото пожилого человека с резкой складкой у губ. Он пришел среди дня с внуком лет четырех. Ему нужна была краска, чтобы покрасить маленький домик для детей, который он сбил из старых поддонов, подобранных на Лаг-Ба-Омер^[20] возле супермаркета и предназначенных к ритуальному сожжению на костре. Как добрая половина моих покупателей, как истинный израильтянин, он посетовал, что всю жизнь играет в лотерею, но кроме нескольких грошей, ничего не выигрывал.

Я вспомнил номер краски, что я ввел в компьютер: 1034Т.

– Golden Rain^[21], – произнес я очень тихо.

– Что-что? Как вы сказали?

– Golden Rain…

Меня как током ударило… Я вижу расширяющиеся зрачки Марио, несмотря на то, что внешне его возбуждение никак нe проявляется. Он берет со стола бокал и допивает остатки «Шардоне».

– Совпадение, – говорю, и тянусь к стакану попить водички.

– Может быть, – Марио убирает статью обратно и достает другую. – Полюбуйтесь, из того же номера!

Подсознательно я уже чувствую, что она появится, но сознание отталкивает приближающийся момент. Я даже понял, почему Марио выбрал именно эту статью: интервью с Яэль о гибели Саги. Они пришли выбирать краску для их новой совместной квартиры. Представьте: первая красавица и топ-модель, одетая в домашний свитер и потертые джинсы, и Саги, на морде которого одновременно написана гордость обладания драгоценным бриллиантом и досада, стыд за бедноватую оправу.

Посреди зимы я вижу свежий загар на коже будущих молодоженов, горный загар лыжного курорта, Альпийских вершин, свежего снега. Яэль сосредоточенно перебирает листки веера-каталога, Саги занят своим любимым делом – ищет, что бы стянуть.

У меня хорошая память на лица и на номера: OW42P. «Alpine Echo^[22]»

Марио смотрит на меня торжествующе.

– Но они же ничего так и не купили! Просто поморочили мне голову и ушли.

– Может быть, это и не столь важно… Вы же помните номер, который они выбрали, вы же его посоветовали. Может, этого и достаточно, я же сказал, никто не знает, на что именно воздействует Профессионал.

Почему из всех нежно-салатовых оттенков я выбрал именно Alpine Echo? Мог же я сказать Teardrop^[23], да мало ли что еще можно подобрать: Frosted Ice^[24], Pine Bud^[25], Washed Needles^[26].

Я могу с легкостью подобрать еще десяток-другой разных названий оттенков, отличающихся друг от друга крайне мало. Почему именно Alpine Echo? Вы испытывали ощущение полной беспомощности и безотчетного ужаса, рушащегося потолка и уходящего из-под ног пола одновременно, кошмарного сновидения и не менее дикой действительности, когда проснешься?

Я вспоминаю, как еще ребенком слушал рассказ своего деда о случае из его жизни в общежитии. Это было где-то во второй половине двадцатых годов: большая комната с железными кроватями вдоль стен, крашеные белой масляной краской тумбочки с выдвижным ящиком сверху и дверцей внизу, десяток студентов, делящих помещение, полчища клопов, от которых нет спасения ночью. Кто-то изобретает метод борьбы с насекомыми: надо отодвинуть кровать от стены и поставить все ножки в консервные банки с водой. Но едва заполночь раздается нечеловеческий крик. Один из студентов, плотно завернувшись в одеяло, падает с кровати в проем у стены. Конечно, его с шутками да прибаутками вытаскивают, но до утра уже никто не спит. Упавший с кровати студент скулит, как подбитый щенок, дрожит крупной дрожью, с трудом удается влить в него лишь горячий чай. Дед говорил, что схитрил тогда – подлил водки в пол-литровую кружку с чаем, которым поил своего товарища. А к утру тот, пьяный в дым, рассказал, наконец, свою историю:

«Я заснул, и приснилось мне, что я умер. Все родственники приходят со мной прощаться, но я не верю и пытаюсь с ними заговорить. Я не верю, что я умер, потому что все говорят со мной, как с живым. Похороны приближаются, меня кладут в гроб и везут на кладбище, старухи читают молитвы и крестятся, остальные боятся креститься, но опасаются проклятья священника. Крышку прибивают гвоздями, и гроб опускают в могилу, комья земли стучат по крышке. Здесь я просыпаюсь, я знаю, что проснулся, но не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Я чувствую, что похоронен заживо, и тут мне становится по-настоящему страшно. Я кричу, и тут меня спасают ангелы, мои товарищи».

Ночью нам было смешно, говорил дед, а утром все увидели, что Петр (так его звали) – совсем седой. Он был жгучий брюнет, вороново крыло, а в одночасье превратился в старика. Через год он спился и умер.

– Неплохо, – заявляет Марио. – Даже весьма стильно: «Alpine Echo»!

– Глупости! Глупости! И еще раз глупости!

– Мне было довольно трудно вас найти, Влади, ведь я не представлял, что имею дело с Продавцом Красок. Но взгляните на еще одну статью, она должна вам сказать о многом.

Марио вновь шуршит целлофаном и вытаскивает на свет мелкие листочки местной газетенки города N, которую нам каждую неделю суют в почтовый ящик. Если не считать объявлений о купле-продаже, читать ее опасно для здоровья.

– Благодаря этому я вас нашел.

Читаю заголовок: «Помощь приходит оттуда». И ниже: «Умерший дядя знает, о чем говорит». Уже, думаю, интересно, привет с того света. Начинаю разбирать довольно мелкий и неопрятный шрифт. Женщина, которой, судя по нечеткому фото, где-то за сорок, весьма откровенно рассказывает о своих бесчисленных попытках завести ребенка. Она подробно описывает все мытарства и процедуры, которые ей пришлось пройти; как она боролась за оплату лечения; как все специалисты советовали ей отступиться и пойти на усыновление; как она дошла до грани помешательства, потери работы и развода с мужем. Она никогда не верила в потусторонние силы, но под конец сдалась и обратилась к женщине-медиуму.

– Чушь какая-то. Марио, зачем вам это понадобилось? Опять глупости, и не смешно.

– А кто сказал, что смешно? Вы же не анекдот читаете, а случай из жизни, который имеет к вам непосредственное отношение.

– Ребенка ей я не делал, это уж точно.

– Это как сказать! – Марио усмехается.

– Да бросьте вы, ведь действительно не смешно!

– Я вас прошу, Влади, дочитайте до конца. А там поговорим.

Вздыхаю и продираюсь дальше.

Медиум поведала ей, что ее недавно умерший дядя передает ей способ забеременеть: она должна сделать ремонт в квартире и особое внимание уделить детской комнате. Оборудовать ее так, как будто она уже ждет ребенка, купить подходящую мебель, ковер, выбрать краску для стен и потолка, занавески, другие детали интерьера. Прощаясь, она посоветовала:

«Не обязательно покупать все самое дорогое, главное – все должно идти от сердца. Выбирая любую деталь, просто думайте о ребенке, как об уже свершившемся факте. Пойдите туда, где можно приобрести все сразу. Пойдите в будний день, чтобы было не много покупателей, и вам уделят столько внимания, сколько потребуется».

Отрываюсь от текста и смотрю на Марио.

– Она ведь к вам тоже заходила? Помните номер краски?

– Не может быть!! – вскакиваю и едва не переворачиваю стол.

– Сознавайтесь уже, Влади Ильич…

– 6081Р, – выдыхаю, – «Infant smile^[27]».

* * *

Я, наверное, на какое-то время отключился от действительности, потому что, когда я снова включился, на столе появился кофе, яблочный штрудель и бренди. Первым делом опрокидываю бренди и запускаю вслед добрый глоток горячего кофе. Слегка прихожу в себя. Марио делает официанту знак повторить. Смотрит на меня внимательно, но ничего не говорит, явно ждет, что теперь ход за мной.

– Валяйте про ложу, – говорю. – Зачем она вообще нужна?

– Напрасно, Влади, «Ложа Профессионалов» нужна прежде всего вам, для вашей защиты.

– От кого?

– Найдутся желающие, отбоя не будет.

– Ребенка заделать да миллион слупить? Конкурента убрать? Счастья пожелать?

– Для начала, Влади, любое из перечисленного стоит немалых денег на, скажем так, «сером рынке», а попросту – в криминальной сфере. Подумайте, ведь возможности у вас неограниченные. Но это еще не все, вами могут заинтересоваться и государственные службы.

– На кой черт я им нужен?

– Подумайте немного, поразмыслите, пофантазируйте. Красочку для танка подобрать, для самолетика, лодочки подводной, – усмехается. – Что бы вы посоветовали, а?

– Ну для танка «Cracked shell^[28]» хорошо подойдет. Номер 5084Т.

– С юмором у вас все нормально.

– Конечно, танки в темно-розовый цвет не красят.

– А все-таки, если серьезно?

– «Delusion^[29]». 90104T.

Марио смотрит на меня так, что хмель из головы улетучивается мгновенно.

– А вы опасный человек, Влади Ильич. С вами Третью Мировую можно начинать.

– Марио, вы меня извините, но хватит дурака валять – давайте лучше про ложу.

– «Ложа Профессионалов» призвана защитить таких, как вы.

– От кого?

– От любого, кто захочет вас использовать.

– Мафия?

– Не только. Вы сейчас, не задумавшись ни на секунду, выдали такое, за что любая армия, любая разведка сделает абсолютно все.

– Что значит, все?

– Все – это значит, что ни перед чем не остановится. Не будут препятствием ни законы, ни человеческие жизни.

– Почему?

– Опять не хотите чуть-чуть задуматься? «Delusion». Покрасить такой краской вашего благословения самолет, и он может стать невидимым для радаров и без всяких высоких технологий.

– И ничего, что будет фиолетовым отдавать?

Марио снова пропускает мою иронию мимо ущей:

– «Golden rain», «Alpine echo», «Infant smile». Все ваши рекомендации чудесно сработали, просто замечательно. Не находите? «Alpine echo» даже не у вас купили. Так почему же не годится «Delusion»? Еще более элегантно, чем прежде. Снимаю свою черную шляпу вместе с пальто.

– Вы не сказали, зачем вы вырядились под хасида?

– Не под хасида, впрочем, это не важно. Что бы вы ответили, если бы кто-нибудь спросил вас о том, кто заходил к вам в отдел?

– Дос какой-то.

– Вы бы меня опознали потом?

– Вряд ли.

– Вот для этого и вырядился, простая предосторожность, да и не полезет никто, не заподозрят, не обратят внимания на какого-то доса. Я ведь заходил к вам в отдел несколько дней назад, не помните?

– Нет, не припомню.

– Видите.

– Ну, хорошо, а чем это ложа может мне помочь?

– Прежде всего, предупредить, чтобы вы были осторожны.

– Людей не убивал, да?

– Ложу это не интересует, это на вашей совести, а не Ложи.

– Ложе абсолютно все равно, буду ли я помогать бедным или убивать их? Так получается?

– Именно так.

– Звучит довольно дико.

– Почему?

– Ну, существует же мораль, заповеди, в конце концов.

– Влади Ильич, не смешите мои тапочки, как говорят в Одессе. Вы марксистско-ленинскую этику в институте проходили? Что там написано большими буквами, а? «Все этично, что идет на пользу большевикам». А то, что большевикам на пользу не идет – преследуется по революционному закону. И остальной мир от них почти ничем не отличается, только маскируется лучше.

– Все-таки, какая связь с Ложей?

– Профессионалы – никакие не супермены, а обычные люди. Вы ведь не Джеймс Бонд?

– Да не похож.

– Вот-вот, вы также и не Гарри Поттер, чтобы фехтовать на волшебных палочках. Но профессионалы могут больше, чем простые люди. И их очень легко использовать в разных целях, неважно каких: добрых или злых. Их сила, направленная определенным образом, может изменить мир, но, как правило, эти люди не способны себя защитить. Ложа призвана их защитить.

– От кого?

– От мафии, от государств, разведок, сект, церкви…

– Все в одну кучу? А если я, скажем, захочу послужить своей стране?

– Пожалуйста, только последствия такого шага могут быть для вас непредсказуемыми.

– Почему?

– Если придете сами, то сто против одного, что вам не поверят и посадят в психушку. А если вас кто-нибудь вычислит, как я, например, то вы запросто можете исчезнуть.

– Хм…

– Все спецслужбы интересуются паранормальными явлениями, и эти отделы одни из самых засекреченных.

– Марио, вы действительно думаете, что я могу на что-то влиять?

– Я уверен в этом.

– Почему? Ведь могут же быть совпадения… В голове не укладывается.

– Влади, я проверял выходящих от вас покупателей – краска несет в себе заряд, это факт.

– Вы сами только что говорили совершенно другое про факты.

– Я вас проверял, есть способы.

– Какие, если не секрет?

– Я был, то есть, я и сейчас являюсь довольно хорошим лозоходцем. В Ложе придумали мне специальную рамку, которая реагирует на паранормальные объекты, конечно, только в моих руках. Если кто-то другой возьмет ее в руки, то ничего не будет, из чистой предосторожности.

– И Ложу действительно не интересует, как именно я намерен использовать свои возможности?

– Действительно нет. Вам будет предоставлена любая помощь вне зависимости от того, убиваете ли вы людей или лечите. Забыли: ваш личный счет тринадцать – шесть.

Смотрю на Марио недоверчиво:

– И все свои заключения вы сделали на основе того, что… э… участники были моими клиентами?

– Рамка, Влади Ильич, рамка, как правило, не врет. И, поверьте моему слову, – ваш счет считается весьма и весьма положительным… На одного мерзавца у вас двое хороших людей. Бывает и наоборот, и еще намного хуже.

– И я могу решать, кто мерзавец?

– Можете, Влади. Почему бы и нет – вы не хуже других.

– То есть как?

– Да так. Мы все время встречаем людей и решаем для себя: мерзавец он или приличный человек. Только последствия вашего решения имеют несколько большее значение для означенной личности.

– И она-таки может умереть?

– Сколько вашей душе угодно!

– И вы можете объяснить, как это происходит?

– Я же говорил: никто не знает.

– Но у вас есть гипотеза?

– Эк вы загнули… Ну, есть, конечно. Я думаю, что все дело ввероятности. Вы просто очень сильно повышаете вероятность какого-либо события. Выигрыша в лотерею, несчастного случая, других происшествий.

– Зачатия, например?

– С формальной точки зрения, это тоже лишь событие с определенной вероятностью. Улавливаете?

– В голове не укладывается. И еще вопрос: Ложа же может действовать в своих целях?

– Использовать вас?

– Да.

– Только если вы выразите желание.

– Но кто все-таки определяет добро или зло?

– А вы сами, Влади Ильич! Вы что, хотите, чтобы кто-то разделил для вас все человечество на светлых и темных, на правых и неправых, на своих и врагов, на добрых и злых? Нет, дорогой мой, вы сами будете это делать. Постоянно, каждый день. И вы будете помнить, что от вас может зависеть жизнь и смерть. И вы не будете знать, какая судьба настигнет вашего клиента. Вы можете изо всех сил притворяться, но искреннее подспудное ваше мнение вынесет приговор независимо от вашего сознания. Хотите вы этого или нет.

– А если не хочу?

– Очень просто: не продавайте краски.

– Но ведь должен же я как-то зарабатывать?

– Идите в сторожа.

– Был уже…

– Так не жалуйтесь.

Я замолкаю. Странный у нас какой-то разговор получается: с одной стороны, я не склонен верить ни одному его слову; с другой – сбить Марио с толку невозможно, у него на любое мое возражение готов ответ. И, должен сознаться, его доводы не лишены логики. Странной такой логики, но в какие-то моменты я ловлю себя на том, что он меня убеждает, и я готов ему поверить.

– Марио, а почему я должен вам верить, что вы из какой-то там Ложи Профессионалов? Вы с тем же успехом можете быть из мафии или из спецслужб.

– Чуть-чуть подумайте, Влади. Если бы ваши подозрения имели под собой почву, то не сидели бы мы в ресторане и не беседовали, как два приятеля, а схватили бы вас на улице и притащили в какой-нибудь грязный подвал, где прежде всего избили бы до полусмерти.

– Зачем же бить, если я нужен живой.

– Я же сказал «до полусмерти». Это прием такой – сломать человека с самого начала. А задача Ложи, как раз наоборот, вам помочь.

– И какой у Ложи интерес мне помогать?

– А вот когда вы, Влади Ильич, с Ложей познакомитесь, если захотите, конечно, тогда вы и поймете.

И опять, несмотря на все сопротивление организма, накатывает какое-то странное ощущение, что Марио не шутит, что все его слова – правда. Верю ли я в раздвоение личности? Хороший вопрос. Скорее всего – не верю, но я физически чувствую это раздвоение.

– Я могу взять вашу папку и с ней ознакомиться?

– Да, конечно, пожалуйста! Только папка эта – ваша, а не моя. – Марио делает универсальный знак официанту, показывая, что он просит счет. – Обратите внимание, Влади Ильич, на совсем курьезные события: самолет падает на крышу дома, две машины сталкиваются посреди ночи на пустой дороге. Посмотрите на досуге.

– Вы дадите мне свой телефон? Я смогу с вами связаться?

– Извините, нет. В этом нет ничего личного, лишь правила конспирации.

– В шпионов играем?

– Поверьте, нет. Так будет лучше, прежде всего для вас. Я свяжусь с вами сам.

– Спасибо за обед… или ужин, – я замечаю, что на улице успело стемнеть.

– Представьте, Влади, – говорит он напоследок, – вы пришли на работу в плохом расположении духа: с похмелья, или с женой поругались, и подходит к вам клиент, до которого вам совсем нет дела, и раздражается, что вы не хотите уделить ему внимание. Запомните, вы с легкостью можете его убить.

2. Инна

Практикуемый у нас в трудовых коллективах «день сплочения» – странное мероприятие. Даже название на русский язык трудно перевести: то ли смычка, то ли случка. В конце концов, вспомнив, что пролетарии всех стран должны объединяться, приходим к выводу, что это переводится как «междусобойчик». Заключается он в том, что с утра нас забирает автобус и вместе со всеми работниками лабораторий везет на гору Кармель, где нас ждет гид, чтобы повести гулять на маршрут среди низкорослых средиземноморских дубов. Дубы здесь мелковаты и совсем не под стать русским раскидистым великанам, вошедшим в мировую классику с легкой руки Льва Николаевича, и попавшим с чьей-то нелегкой руки в школьный курс литературы, где про них заучивают наизусть. Коллективная память принимается громко цитировать вслух зазубренные навечно отрывки. Кажется, нам придется карабкаться вверх. Меня такая перспектива не особенно пугает, а вот подруги мои заметно приуныли. Но на вершину горы, ко всеобщей радости, нас везут на джипах. Гид рассказывает о местной фауне и флоре, сыпет названиями цветов и деревьев, которые в памяти не удерживаются.

Вниз мы должны спускаться на своих двоих, и это самая приятная часть нашей программы. Погода прекрасная – не жарко и не холодно, ноябрь уж на дворе. Первые ливни уже смочили бренную землю, и она подарила молодую травку и желтые цветочки после нескончаемой засухи лета. Идем себе среди увешанных желудями дубов вниз с горы и хвалим мудрость организаторов. Но недолго душа пела – на очередной поляне нас подстерегает массовик-затейник. По-над лесом разносится гортанный резкий крик, который один из наших сотрудников метко обозвал: «голос-отрыжка средиземноморья» (что на иврите звучит гораздо короче и сочнее, чем на русском). Программа начинается с дежурных шуток и плавно переходит к загадкам. После них наступает момент, когда четверку пожилых женщин привязывают за ноги к двум доскам и заставляют бежать наперегонки. Бежать такая тяни-толкайка никак не способна, спасибо, что не падает, она даже не может одновременно поднять стреноженное четвероножие. С завистью наблюдаем, как молодые лаборанты-аналитики, вышибая досками пыль из земли ханаанской, пересекают финишную черту. С облегчением освобождаемся от пут, но далее нас подстерегают яйца. Да-да, обыкновенные куриные яйца в картонных сотах. Нас делят на пары, выстраивают в длинную цепочку друг против друга и дают в руки яйцо. В России такой затейки быть не могло по причине дефицита яиц. А в Ханаане яиц, как видно, куры не клюют, поэтому ими можно перекидываться. Выигрывает тот, кто последний яйцо не разбил. Какое счастье, что пары мне не достается. Вспоминаю, что в рюкзачке у меня засунутая Владиком дигиталка.

Когда остается неразбитым лишь последнее победное яйцо, появляются знакомые джипы и везут нас на базу. С надеждой смотрим в сторону ресторана, но, как выясняется, на трапезу мы еще не наработали. Нас ожидает еще одно страшное испытание – прогулка верхом. Очередной инструктаж не слишком долог: лошадь сама знает, куда идти, поэтому расслабьтесь и получайте удовольствие. Про удовольствие – сомнительно, потому что минут через десять начинаю понимать, что отобью себе о седло копчик. Утешаюсь знаменитым анекдотом про армянское радио и горжетку. Пытаюсь строить из себя джигита и ловить в объектив перекошенные от страха физиономии своих сотрудниц.

Ресторан, однако же, вполне приличный. Всем коллективом радуемся, что и на этот раз остались живы, и набрасываемся на жареное на углях мясо. Мужикам – пива вволю, а для утонченных женских натур после третьего четверга ноября подается «Божоле», взращенное на холмах Голан.

В обратный путь отправляемся в темноте. Я жалею, что мероприятие без супругов – Владику бы понравились лошади и мясо. В автобусе удается-таки подремать минут сорок. Когда я подхожу к дому, то замечаю, что в окнах света нет. Сразу начинаю соображать, куда мог подеваться мой благоверный. Открываю дверь и зажигаю свет в коридоре.

– Вован, что стряслось?

Я помню этот взгляд, направленный непонятно куда. Года три назад, когда он еще в охране стоял, попер ко входу в Хоум Центр какой-то подозрительный тип – похожий на араба дурак с рюкзаком. Тогда еще чуть ли не каждый день информация проходила о террористах. Ну мальчики и вскинулись: в воздух выстрелили, на асфальт уложили и держали на мушке минут пятнадцать, пока полиция не приехала. Оказалось – ложная тревога, а они с Борькой напились вечером в зюзю. Я потом Владика спросила: «Нажал бы на курок? Если бы пришлось по-настоящему?»

Не ответил. Он так страшно переживал, когда приключилась история со школьным охранником, выстрелившим в техника по кондиционерам. Говорит: «Они его предали; общество не может существовать, если своих предает.»

Я его в шутку Вованом стала дразнить, когда пистолет в доме появился. Он имя «Владимир» никогда не любил, и на «Володю» злился, всегда представлялся как «Владик». А я его в «Ладика» переделала, ему это очень понравилось, а потом вообще «Ладкой» стал. Ну а как пушку заимел – так «Вован».

Как была, в ветровке и грязных кроссовках топаю через ковер и плюхаюсь на диван напротив:

– Ладка, ты что? Что случилось? – включаю торшер.

Вижу, что глаза отзываются на свет – уже хорошо. Бросаю рюкзак на ковер и иду стягивать с себя пыльную одежду, жму по дороге на красную кнопку бойлера. Запахиваю махровый халатик и снова сажусь напротив. На тело под халатом – реагирует, значит, жить будет.

– Ты в чертовщину веришь? – это он меня спрашивает.

– Как врач, – говорю, – нет. Ну а как мать и как женщина… попробуй убедить.

– Если смогу.

– На Патриарших прогуливались? С Берлиозом?

– Почти.

– Ну и выпили, небось, слегка… Гнедая цела?

– Цела, жива-невредима, в стойле стоит.

Стойло – это узенькое пространство под домом между столбами. У меня всегда замирает сердце, когда Владик заруливает туда задом.

– Где гуляли-то?

– В «Жако». А вы?

– В «Cat Ballou», это рядом с Бейт Ореном, на Кармеле. Мясо даже очень приличное, только вот попа от лошади болит.

– Тебя что, к лошади подпустили?

– Представь себе, моей лошади по сравнению с другими очень даже повезло – по-моему, она меня даже не почувствовала. Скачай фотографии – увидишь достижения конного спорта.

– И все ваши тоже?

– А как же. Обязательная программа. Только по беременности и можно увильнуть, но нам-то уже поздно, никто не поверит.

– Бедные лошади!

Женщина я довольно миниатюрная, поэтому, в отличие от других наших дам, смотрелась на коне почти как жокей.

– Пойду грязь смою, а ты, если хочешь, коньячку тут накрой, лимончика нарежь.

Отлегло немного, а то в первый момент испугалась. Когда у мужика глаза внутрь себя смотрят – хорошего не жди. Выхожу после душа с полотенцем на голове и чую, что к коньячку он и без меня приложиться успел, но лимон порезан тоненько, как я люблю. Беру пузатый бокал, бросаю лимон, цапаю шоколадку (слива в мадере) и, как кошка, забиваюсь в свой диванный уголок да под плед.

Рассказывает Ладка довольно складно, только все время ерничает. Видно, что ему как-то неловко за всю эту историю. С одной стороны, чушь, конечно, полная, а с другой, во мне просыпается экспериментатор-клиницист. Сразу же начинаю соображать, какой бы такой экспериментик поставить, чтобы проверить. Да и сам он, кажется, тоже о чем-то похожем думает. Мы ведь с ним кандидатские одновременно писали. И познакомились мы на мышиной почве – он к нам в институт дохлых мышей с Белого моря мешками таскал, просил определить, от чего подохли: то ли замерзли, то ли их давлением разорвало, то ли кессонка. Он тогда спасательное устройство разрабатывал для подводных лодок и на мышах испытывал. Так я и защитилась на тему: «Исследование кессонной болезни у мышей».

– Это что за болезнь? – меня спрашивают.

– ДКБ, – отвечаю, – декомпрессионная болезнь. Она от быстрого всплытия происходит.

– А-а, так это мыши, которые с тонущих кораблей?

– С подводных лодок, – отвечаю.

Только не верит никто.

Владик вообще-то уезжать не хотел, в отличие от детей, говорил: «Кто меня выпустит с моей секретностью?» История с «Курском» его доконала, никак не мог примириться, что весь экипаж погиб, все сто восемнадцать человек. До сих пор двенадцатого августа – не подходи.

Они в своем КБ на голом энтузиазме тему толкали, костюмы разрабатывали, типа акваланга, оборудование всякое, чтобы из лодки выходить. Придумали людей через торпедный аппарат выталкивать. Только с обычным аквалангом через эту трубу не протиснуться. Так они сделали специальные баллоны маленькие, на тысячи атмосфер, Ладка какой-то гениальный клапан изобрел, для костюма. Убивает ведь не высокое давление – убивает кессонка при быстром подъеме. Вся проблема в скорости подъема и азоте. «Курск» на небольшой глубине затонул, всего-то сто восемь метров. Ладка говорит, что со ста метров людей вытащить – тьфу, ни один погибнуть не должен. Он где-то вычитал, что «Курск» был напичкан ИСС, то есть индивидуальными средствами спасения. НАПИЧКАН. Говорили, что спасатели некоторое время слышали стук изнутри. А что стучать, если они вполне могли САМИ ВЫЙТИ!? Ладка просто выл и на стены кидался.

Говорит: «Двадцать лет жизни угробил, чтобы хоть одного спасти! И что, какая-то гнида выход запретила? Или все ИСС на базе оставили?»

Не хочу, говорит, мышиным спасателем быть. В двухтысячном году после двенадцатого августа вся их группа распалась.

Представляете, какое счастье может принести живая мышь с тонущего корабля? Ребята собирались не на дни рождения, а мышей праздновать: на юбилейную стометровую мышь они все перепились от радости, а стопятидесятиметровая мышь аккурат перед путчем девяносто первого выжила. Мы девятнадцатого августа вместе с мышью в клетке закатились в ресторан, уже не помню куда. Клетку на середину стола, и все тосты – за мышь. И за Ладку кто-то отдельный тост предложил, за голову его светлую, мышь мышью, а не надо забывать, кто мышиный спасатель. Так и стали его называть: «мышиный спасатель». Нам с тех пор все стали дарить фигурки мышей, картинки разные, забавные фотографии. Жаль, что не смогли все увезти.

Официанты прибежали и кричат:

– Комендантский час объявили – освободите помещение!

Ладка хорошо уже выпил, встал, обнял метрдотеля за плечи и тихо так ему сказал:

– Мы, уважаемый, сейчас все встанем и уйдем, но только при одном условии… Согласен выполнить?

Все притихли, смотрят на него, ждут, чего отчебучит. Весь персонал уже по домам разбежался, почти никого не осталось.

– Согласен, – говорит, – на каком условии?

– А таком, что ты лично эту мышь съешь! Можешь в кляре – я не садист какой-то.

Мы из-за его допуска и уезжали не как все, а по старинке: через Венгрию и Австрию, и квартиру бросили. Правда, в две тысячи первом за нее много не получили бы.

Говорит: «Поехали отсюда, видеть их не могу. Когда страна предает своих детей – это страшно».

Я в Израиле очень быстро работу нашла: сначала даже не поняла, что выиграла по автобусному билету. Искали специалиста мышей резать и морских свинок – так это ж я. Это уже потом на дверь табличку прибили: «Др. Шпильман». А Владик попытался к военным морякам сунуться – так от ворот поворот. Они его, что ли, за шпиона приняли. Он пытался им втолковать, что занимался спасением утопающих подлодок, да куда там – и слушать ничего не захотели.

Его злости на русских хватило примерно на год, а потом он как-то потух. Говорит: «Везде одно и то же. Не представлял, что евреи – такие же козлы». Он всегда был уверен, что везде что-нибудь да найдет, чтобы семью кормить, а тут я оказалась главным кормильцем. Говорит: «Куда годится у жены на шее сидеть». Так и пошел в охранники. Я была очень против, считала, что уж лучше дома сидеть. Да где там, если решил, то не сдвинешь. О машине, правда, он со мной согласился, что не потянем. В Москве как-то обходились без машины, он и права-то получил перед самым отъездом. Он всю жизнь на военку работал, а оружия не любил. Когда его взяли в Хоум Центр, то больше всего радовался, что от пистолета избавился.

А так, положа руку на сердце, не знаю, много ли он выиграл. Как начнет про сотрудников своих новых рассказывать, особенно про начальника – туши свет. Игру себе выдумал, как ребенок – в цвета, наверное, чтобы не свихнуться. У него память прекрасная: он как принимается все эти названия забавные выдавать, так остановиться не может. Последний раз, когда на экскурсии были, даже теток моих завел:

– Это дерево, – говорит, – типичный Spring Vigor^[30]. Ух, ты, да это ж классический Green Willow^[31]. А сосна-то какая! Прямо-таки Kiwi Squeeze^[32], а сухая трава вокруг – Downy Fluff^[33].

Иногда он одежду начинает классифицировать. Как на кого пристально поглядит, мне сразу неловко становится, думаю, сейчас выдаст что-нибудь этакое, типа: «Посмотри, как ей идет Melted Butter!^[34]»

Я пытаюсь сдержаться, чтобы очень громко не засмеяться: рожа-то – вылитый кусок масла, точнее не скажешь.