Kitabı oxu: «Закрепщик»

Şrift:

* * *

Переживи всех.
Переживи вновь,
словно они – снег,
пляшущий снег снов.
Переживи углы.
Переживи углом.
Перевяжи узлы
между добром и злом.

И. Бродский

День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и – был доволен.
«Мать» М. Горький

НЕУВЕРЕННОЕ ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ АВТОРА

Возможно, все события и персонажи романа вымышлены. Скорее всего, любое сходство с людьми и фактами реальной действительности является случайным. Похоже, что почти всем используемым в романе словам и словосочетаниям придано иное значение, отличающееся от общеупотребимого.

Часть первая

Глава 1

Одиночество разрушает и вызывает привычку. Осознав это, я решил найти хорошую женщину. И ещё стал вором, потому что нищета гораздо хуже одиночества.

Мужчина в отличие от юноши знает, как выбрать хорошую женщину. Мои критерии были конкретными: пусть любит то же, что и я. А еще формы попышнее и пусть волосы вьются. Лучше всего, чтобы была похожа на мою Ве-ре-ра-ру.

Отринув (ах, какое словцо!) белое ледяное вино, песню «Вечная весна» Летова и жареную картошку с молоком, я решил, что хорошая женщина должна любить книги. И искать её нужно там, где поменьше рынка и побольше души.

Книжный в моей провинции один. Там книги бросаются на посетителя пёстрой сворою, продавцы как надзиратели, а всё приличное свалено в отдел распродажи. Книги там товар, а не продукт. Наш книжный женщины посещают, чтобы купить тошнотворную бизнес-литературу или подарочное издание «Мастера и Маргариты» для первой учительницы. Это совсем не то.

Душевное место – библиотека.

Лет в двадцать я оформил туда абонемент. До женитьбы мне удавалось посещать её часто. В браке реже, а после развода совсем перестал. Уже и забыл, как это: отыскать по заранее подготовленному списку две-три книжки и утащить их в своё логово, как кошка удушенных воробьёв.

Да… книги – это не хуйня. Бывает, в хмуром настроении бродишь по городу, шепча любимые с юности стихи, и думаешь, глядя в лица прохожих: «вам насрать на поэзию, а мне нет». Хорошая женщина должна любить книги.

Чаще в отделе абонемента мне попадались сумасшедшие старухи, складывающие мятые детективы в застиранный шелестящий пакет.

– У вас задолженность, – объясняет ласковая взрослая библиотекарша. – Берёте четыре книги, а возвращаете две. И так каждый раз. Четыре отсюда – две сюда.

– Вот тут, – старческий палец ложится на жёлтую обложку, – приличный сюжет. А вон там… – старуха вращает ладонью. У неё нет слов.

– Разве важно, какой сюжет? Нужно вернуть всё, что взяли.

Старуха игнорирует претензии, как моду.

Старики ещё смешнее. Они читают про геополитику. Спорят во дворах друг с другом. У каждого своя версия и предчувствие. Россия окружена: в подбрюшье Украина коверкает язык, со спины крадётся извращенка-Европа, точит серп Турция. Не пряча оскал, как оползень, надвигается Азия, а далее – везде: в свинцовых облаках, океане, под плодородной почвой гноится сучка зелёная США.

Думаю, именно благодаря мне за второй квартал того года библиотека сдала приличный отчёт о посещаемости.

В тесных проходах между громадными шкафами я регулярно листал про «кровавого Сталина» или «про детскую травму», присматриваясь к посетительницам.

Как-то задумавшись, я вышел из библиотеки с карманным изданием стихов Хлебникова. Опомнившись, я вернулся в читальный зал и извинился. Библиотекарша, и так всегда смотревшая на меня с подозрением, теперь отметила:

– Суетной вы.

Иногда сквозь смрад бумажного тления пробивался османский или альпийский аромат женских духов. Тогда, как маньяк из-за гаража, я выныривал из книжного коридора и замирал у полки: «Книги родного края». Чаще это заглядывали студентки первых курсов, отличающиеся свежестью тел и непорочностью сознания. Последнее – не годится. Одними контактами одиночество не вытрясешь.

Была девушка с обветренными руками, которую я напугал. Она улыбнулась, смутилась и прочь.

И другая, которая обнажила в улыбке кривой штакет зубов и выговорила на ядерно-шепелявом:

– Сразу заметила твои глазёнки. Думаю: гляди, Сашуля, – женихаться милёнок надумал. Я за Мамлеевым причапала. А ты, сокол ясный, зачем пожаловал?

Я соврал, что за библией, и поспешил уйти.

Впрочем, лёжа ночью в постели и рассматривая отражение окна в зеркале, я пожалел, что пренебрёг шепелявой. У неё были непомерно длинные руки, гарантирующие крепкие объятья.

Наконец-то мне повезло. Была середина мая, воскресенье и самый краешек дня. Скрипнула дверь (некому смазать – бабы одни), и послышался приятный низкий голосок.

Совсем не то, чего я хотел, но ведь так всегда и случается. Высокая и очень сухая брюнетка. Не выкормит, не выносит, не придавит к кровати как следует. Личико зато чистое, нарисованное без отрыва. Единственное, что его портило, – ямочка на подбородке, как от нажатия пальцем. В этом угадывался отцовский ген.

С библиотекаршей она коммуницировала запросто. Хорошая женщина со всяким общий язык найдёт. Она везде как дома.

Я не сразу заметил слишком белые зубы, простой, а потому, вероятно, очень дорогой пиджачок и серьги с рубином. (Белое золото, грамма три с четвертью карата огранки «Маркиз».)

Пока я листал книгу про наш приграничный город с берёзами на каждой странице, с попами и мужиками в пиджаках, она получила у библиотекарши какой-то листик и ушла. Я устремился за ней сквозь облачко духов, как сквозь душу.

Обряды и ритуалы – это очень человеческое. Обмен кольцами у брачующихся важнее, чем штамп в ЗАГСе. О траурных мероприятиях или о казни и говорить нечего. Мы прячемся в символическое. Всё неловкое, страшноватое, малоприятное заменено ритуальными действиями.

Во все времена человечество имело консенсус и о том, как правильно знакомиться: танцы, представление общим знакомым, шлепок по заднице в конце концов. В нынешнее же время обряд знакомства отсутствует, поэтому приходится мучительно импровизировать.

Конкретно приходится импровизировать мне.

Она получила диковинную короткую шубку в гардеробе и встала у зеркала.

Я был спокоен, но думал, что если ничего не выйдет, то сегодня же брошу эту затею и напьюсь; потрачу заначку на шлюху, сочащуюся от воспоминаний, болезней и…

– Привет, – сказал я, – женихаться надумал. За Мамлеевым приходил, но глазёнки твои ясные заметил. Дай, думаю, покажусь. – Я указал на себя открытой ладонью. – Забери товар по акции. Можно в рассрочку.

Только лохи скалятся, когда комикуют. Невозмутимый, я стоял перед ней и ждал реакции. Не сказать чтобы она испугалась. Напротив – в лице заинтересованность. Глянула на мои длинные волосы, в глаза, а потом на ботинки:

– Это вы так знакомитесь? Ну, допустим. – Она протянула руку.

Её звали Женя Продан (молдавская фамилия), и она приходила не ради книг, а чтобы подписать обходной лист. Скоро выпускной.

– Нудная стоматология, – сказала Женя. – А вы где учитесь?

– Уже давно нигде. Я работаю на ювелирном заводе.

– О, – протянула Женя, видимо, подразумевая, что вместо члена у меня громадный бриллиант, – а вы зачем сюда пришли?

– За вами.

После обмена неловкостями я дал ей свой исцарапанный телефончик. В ответ на вопрос: «как тут?» нажал нужные кнопки. Женя собрала циферки в номер своего телефона (восьмёрки, пятёрки и единица), а потом распахнула пиджачок, демонстрируя компактное тулово, обтянутое майкой. Запахло цветочным дезодорантом. Я смог рассмотреть глазок пупка и две шишечки размером с алычу на месте груди.

И ладно.

Аристократка не таскает на опухшем вымени младенцев. Она пьёт чай со смородиновым вареньем и думает о том, куда летят лета.

Женя что-то спросила насчёт погоды, попросила не звонить ночью и не распространять её номер.

– Вы же адекватный? Без нарушений? – Она постучала пальцем по лбу.

– Адекватный, но с нарушениями.

Улыбнулась, отказалась от предложения проводить её до дома и направилась к выходу.

– А если я замужем? – спросила она на ходу.

– Мне кажется, что вы одинокая. Правильное предположение?

– Оно имеет под собой склонность.

Склонность? (Потом выяснится, что Женя гениально коверкает устойчивые выражения.)

– Мы увидимся?

– Не знаю, у меня всегда дел полный рот. – Сказав это, она и сама усмехнулась и покраснела.

– Я могу надеяться?

Кивнула.

Сквозь остеклённую дверь библиотеки я наблюдал то, чего не мог предположить. (Мог, ведь серьги дорогие и взгляд по-купечески любопытствующий.) Женя уселась в золотой «Порше» и, низко пригибаясь над рулём, укатила прочь на огромной скорости.

И дело было не в её свежести и миловидности, хотя и в них тоже. Никогда прежде у меня не было такой девушки. В ней была врождённая холёность, что возбуждало, как табу. А ещё она дала понять, что у меня есть шанс.

Гардеробщица и охранник позабыли о телевизоре, который рассказывал о «ситуации на Украине», и всё это время затаённо наблюдали за нами.

Я успокоился мыслью о том, что здоровый контакт преодолевает классовую пропасть. А любовь тем более.

У меня русская зарплата: маленький оклад и якобы неограниченная премия, которая зависит от количества изделий. «Ты можешь зарабатывать больше директора, если…» Если что? Если Земля соскочит со своей оси?

Язык всё стерпит. Как-то я обещал накормить двумя банками шпрот пять тысяч человек.

Зарплаты хватает на аренду жилья и проезд до работы. Остальное растворяется в дешёвом русском вине и незамысловатом трёхразовом питании.

Предыдущая работа – офис – была хуже. Там постоянно приходилось натягивать маску умственно отсталого.

На производстве не так. Твоя лояльность на заводе – классно выполненное изделие, а не поддакивание. Такой вариант эксплуатации гораздо гуманнее. Маркс об этом, между прочим, не писал.

И действительно, обретя навык, усердствуя, можно зарабатывать больше. Для этого, правда, нужно приходить на завод в субботу и воскресенье. Некоторые у нас, особенно те, кто платят ипотеку и воспитывают детей, месяцами работают без выходных.

Раньше это казалось мне смешным. Ради банального накопления я бы и мизинцем не пошевелил. Целых два года я просидел в офисе с дюжиной бальзаковских тёток, презирающих меня по половому признаку. (И за то, пожалуй, что я не способен пожирать зефир в оптовых объёмах.)

Тогда-то и развалился, как в оттепель снеговик, наш с Ве-ре-ра-рой ранний брак. Сейчас кажется, что наша семья была перспективной. Моя невысокая, косоглазенькая Ве-ре-ра-ра была волнующей, деликатной и заботливой. Очень хорошая женщина.

Ещё Ве-ре-ра-ра, к моему неудобству, была более развитым и целеустремлённым человеком. Если бы не она, мы бы не перенесли тяготы студенческого брака.

Когда-то нам (а если быть честным, то мне) понадобились деньги. Немного, но срочно. Я впал в анабиоз, убеждённый, как и сейчас, что честных способов заработка не существует. Заняв по пять копеек у приятелей и родных, я сложил руки. А Ве-ре-ра-ра тихонько продала свой старенький «Пежо», подаренный отцом ещё до свадьбы, и положила на кухонный стол денежный брусочек. Я ещё смел обвинять жену в непрактичности. Обещал со временем всё компенсировать. Конечно же, этого не произошло.

«Оу, не сомневаюсь в том, что ты не сомневаешься в том, что всё вернёшь», – издевалась тогда Ве-ре-ра-ра.

В день нашей свадьбы на крышу местного театра упала какая-то алюминиевая деталь от ползущего в Москву самолёта. Никто не пострадал, даже самолёт, но многим стало тревожно. В наш город к вечеру приехал столичный журналист в белых брюках. Он с брезгливым лицом сообщил о случившемся. Местную власть столичное внимание насторожило сильнее валящихся с неба железок.

Всё это не осело в бокалах нашего шампанского. Мы веселились до края ночи, а вернувшись домой, хлопнули батиного самогона, сделали отныне (не во грехе) законный контакт и доели кусок жирного торта. Ве-ре-ра-ра уснула пластом на диване в белоснежном белье. А я долго изучал показавшийся обновлённым ночной двор сквозь оконное стекло и, кажется, был счастлив.

Порой я стыдился того, что все ещё кругом заводят романы, а я вот взял и так рано женился. Но нам было комфортно с Ве-ре-ра-рой. Её мать говорила: «Ясно, что у вас это навсегда». Она приторно улыбалась, произнося это. А моя мамочка, наоборот, покашливала, осматривая мой свадебный костюм в примерочной супермаркета «Мега Грин», и сокрушалась вслух, не стесняясь сотрудников отдела: «Разбежитесь через два месяца, а болеть будет всю жизнь». Ничего кошмарнее расторжения брака она и представить не могла. Фразу, относящуюся к тому или иному человеку: «в разводе» мама произносила исключительно с цинковым презрением в голосе. Понимая, что наш союз обречён, она заранее переживала его разрыв. Я ругал её за это.

Материнский свадебный тост был полон оптимизма и лести. Пришлось прервать её, чтобы не началась изжога, и гости уставились на меня с осуждением. В образовавшейся паузе, совершенно беззвучной, обменявшись взглядами, мы поблагодарили друг друга.

С Ве-ре-ра-рой мы прожили несколько лет в любви и, что важнее, в согласии. Начитавшись Льва Т., я думал, что достаточно жениться по любви и счастье гарантировано. Я ошибался. К тому же я не знал, что студенческие браки недолговечны.

Между нами возникли непрощаемые обиды, крошечные, но кусючие, как клопы, тайны и тошнотворные подозрения. Ругаясь раз в неделю, мы пытались высказать всё самое обидное и злились, если получалось так себе. Прощения не просили. Появились отдельные мечты о будущем. Признавались в этом друг другу, если напивались.

И был летний вечер, наступивший после знойного воскресенья. И на стыке дня и вечера пролился дождь. И земля теперь пахла влагой, сырой пылью и чем-то ещё из детства.

Я засиделся у тогда ещё не женатого Мишки в его мастерской (съёмная холостяцкая квартира с мансардой).

Меня, сидящего на шатком стуле в пустой комнате, среди диких картин, художник окружил армией пивных бутылок, которые не пускали к жене. Я чудом смог удрать, когда Мишка неловким движением перевернул парочку из них, создав брешь в авангарде алкоотряда.

Ве-ре-ра-ра уже спала. Я тихо пробрался к её июньской, в капельках пота, спине и затих.

– Хотела с тобой поговорить.

– Так-так.

– Теперь уже завтра.

Утром во время сборов на работу она объявила, что уходит от меня и что решила давно.

– Куда? – не сразу подобрал я вопрос.

– Сначала к родителям, а потом (уже купила билеты на пятницу) в Санкт-Петербург. Помнишь, я говорила, что прохожу собеседование?

– Нет.

– Знаю. Меня позвали в Эрмитаж экскурсоводом.

– Господи боже, – испугался я. – Ну хорошо. А где жить? Неужели там щедро платят?

Я припомнил, что там живёт её незамужняя и бездетная племянница-ровесница, с которой они каждую субботу долго болтали по телефону.

– Платят там прилично, но для меня это не конечная цель.

Отринув гордость, я поинтересовался: почему меня – человека не авантюрного, но лёгкого на подъём, законного мужа, способного любым отростком тела доставить ей удовольствие, перспективного писателя или поэта (я тогда мучительно определялся), латентного революционера – она не приглашает в новую жизнь.

– Пф, разве ты поедешь? – удивилась Ве-ре-ра-ра.

– Нет, конечно! Там… Там… Треть жизни проходит в метро и… – Что-то ещё, какие-то причины дальше жить в провинции без моря выдумывал я. А жена застёгивала блузку на поллитровой груди, ссыпала в сумочку бархатные мешочки и глотала кофе с пятью ложками сахара.

Я со студенческих лет ненавидел разговоры про Санкт-Петербург. Склонная к творчеству молодёжь наделила этот город особой силой, покровительствующей художникам. Но ведь в реальности – это просто памятник под открытым небом, в котором Балабанов снимал кино, когда мы были маленькими.

– Меня тошнит от этого города размером с детскую площадку. – Ве-ре-ра-ра села на пуфик. – Мы ведь оба мечтали, блин, об интересной жизни, помнишь? Оглянись – мы второстепенные персонажи. – Её руки разведены в стороны, ноги скрещены, а лицо выражает усталость учительницы, пришедшей в чужой класс на замену.

Я пытался комиковать, хватал жену за руки, совал нос в её волосы, но она решительно меня отталкивала:

– Ой, отстань! Шо ты хочешь? Хто тебе сказал, шо только у тебя на жизнь огромные планы? – «Шо, хто» и южное «г» прорывались у Ве-ре-ра-ры в минуты сильного волнения. Мы все тут, в той или иной мере, говорим на суржике. Особенно такие, как мы с Ве-ре-ра-рой – поселковые-лапуховые. Ещё на первом курсе я постарался выдавить из себя привычный с детства суржик (закомплексованный был мальчик). А Ве-ре-ра-ра только к концу университета, за год до защиты диплома на журфаке попросила: «Пинай меня, если я гэкаю или шокаю». Я пинал. Покусывал. Пощипывал. В кадре местного телевидения, куда её пустили пару раз, она смотрелась идеально и говорила, как диктор на военном параде. Но дома, без посторонних, в особенно нервные минуты язык рода прорывался во всей своей красе: «Колы мэни нужно буде, тади я у тэбэ и спрошу! Хто ты такый, шоб мэни це высказывать?» – «Як хто, – отвечал я, легко переключаясь. – Мужик твий!»

Ве-ре-ра-ра, як же мэни тебэ не хватае!

Она умела принимать решения и придерживаться плана. Того же она требовала и от меня. Очень расстраивалась, если я отказывался действовать. Ей казалось, что это слабость. Нет-нет, это попросту нежелание искать огнетушитель, когда горит вся планета.

И вот, без прощальной любви, просьбы сообщать о здоровье и бодрости духа она уехала. Наша съёмная однушка сбросила пару сотен килограммов и осталась без платьев, сапожек, причудливых мочалок, белоснежных банных полотенец, сестричек-сумочек (белой и бежевой), флакончиков, пузырьков и борщовой кастрюли. Оказалось, что худоба квартире не к лицу. Помню, что я был смущён наготой прихожей.

(Съезжая с той, бывшей нашей, уютной, правильно подобранной для двоих, но невыносимой для одного квартирки, я не жалел. Я уезжал в мир, где ждала меня одна кружка, одна зубная щётка, размером с напёрсток супница и туалет без дверей. На старенькой кровати, у которой вместо ножки – книги, мне было просторно, хотя и холодновато. Зато ничего не напоминало об отсутствии Ве-ре-ра-ры).

– Прощальный контакт? – предложил я, подавая Ве-ре-ра-ре нашу совместную фотографию, сделанную на втором курсе незадолго до свадьбы в универской столовой.

На миг вспыхнувший в её глазах азарт тут же уступил место скуке.

– Жарко, – возразила она.

Не всё, но часть времени ушла на осознание произошедшего. Какая-то часть (поменьше) – на изживание. Период был чёрненький, нездоровый.

Без жены быстрее закончилось лето. Домой с работы, ибо незачем спешить, я ходил пешком. Как неузнанный городом, брёл к его окраине. Нырял в настороженные сумерки осеннего частного сектора. Оттуда к железной дороге. Слева и справа домики в позднесоветском стиле.

Высоко шагая, пересчитывал все десять рёбер железной дороги и оказывался в районе с «чистыми, но из-за удалённости недорогими квартирками». Так мой новый район называла пахнувшая табачищем риэлтор.

Глава 2

– А я заметил, что у тебя всё хреново получается. Детей запланируешь – не получатся. Не доделаешь. Голова на ножках родится и денег попросит. – Гриша Мельник ругает меня, а я как крамсковский «Христос в пустыне» смиренно сижу за верстаком. Мазок весеннего солнца (долгожданного) тянется наискось через цех.

Инкрустированные мною искусственные бриллианты (выращенные, как бройлерные курочки) вывалились из вчерашних колец – трагедия! Не доверяя мне, Мельник, прежде чем нести изделия на ОТК, стукнул ими о краешек стола. Раз, два и (сильнее) три. Фианиты выкатились, как слезинки.

Такое бывает. Заурядная производственная проблема, которая исправляется за минуту. И всё же он орёт. Ему не лень придумывать всё новые и новые формулировки, описывающие мою безалаберность. Начальник! Он позволяет себе изощрённые оскорбления. Все слушают и не шевелятся, равно как и я сам.

Как в наши времена защитить свою честь? Достоинство? Общество совершило непоправимую ошибку, передав эту функцию государству. Левиафану вечно не до этого. Его башка занята статистикой смертей, рождений, количеством призывников, ростом процента инфляции и определением уровня общественного недовольства. Эх, как бы было здорово, когда бы я мог вызвать своего начальника на дуэль! Желательно на шпагах! Минута – и из его жирной шеи бьёт струйкой кровь. Я бы не сморгнул, протыкая эту тушку. И девочки бы плакали, и мужчины бы восхищаясь, руку трясли. А самое главное, никто бы не посмел больше сказать, тыча в меня пальцем: «мудак».

Как он орёт! Смотрит в потолок и поднимает к нему руки с серьгами. Он будто проклинает небо.

Но вот уже исчерпывается крик. Наши слушают его настороженно и почтенно.

– Корневая закрепка самая сложная. – Я швыряю перчатки на стол, чтобы поскорее выдавить из Мельника остатки гнева. Он же набирает в грудь воздух, и инквизиция начинается заново. Много риторических вопросов и матов.

– Гриш, ну всё это понятно. Но само изделие… ты посмотри – дырочка должна быть под полкаратника, а она больше. Вот линейка. – Отмеряю на линейке пять миллиметров.

Мельник остывает. Устал орать, вот-вот и сменит маску луны на маску солнца. Ему уже тридцать пять (невероятных!) лет. Он любит свою должность, обожает орать и никогда потом не стыдится.

Это было через неделю после знакомства с Женей Продан. Чуть присмирев после очередного приступа воспитания, Мельник вдруг спросил:

– Ты выучил этапы изготовления ювелирного изделия?

Я нахмурился.

– Веди и рассказывай. Ошибёшься – лишу премии.

Я решил комиковать, чтобы добиться прощения:

– Представьте: он и она – оба пьяные. У каждого по бокалу в руке. Два бокала – дзынь! – Я развёл в стороны руки, вовлекая наших в представление. – День рождения! И не важно, сколько ей исполняется, потому что её возраст неопределим. Она всегда – огонь. А он… – как экскурсовод, я сделал интригующую паузу, – а он помнит то совещание, на котором разбирался вопрос о…

– О повышении зэпэхи!

– Верно. Ему предлагал финдир повысить зарплату работникам на пять процентов. Графики рисовал. Потел и припукивал. А он (властелин предприятия) слушал-слушал, а потом сказал: «Не надо на пять. Давайте на три». Запомнил: «три». А потом, уже вечером, пошёл покупать колье из белого золота с бриллиантами круглой огранки. Это колье стоит, как двухкомнатная квартира. В центре! – Я кивнул в сторону пыльного окна, сквозь которое виднелся элитный жилой комплекс.

– Пойдём уже, – попросил Мельник.

Я начал экскурсию. Мы шествовали мимо отделов и цехов, ограждённых друг от друга прозрачной пластмассой. В тесном коридоре коробки, упаковочная бумага и канистры со смесями. Под ногами золотая пыльца. Пахло металлом, куревом из внутренней душной курилки и лишь изредка духами от наших девочек. По пути нам встретился худой и бледный начальник производства – А. Ю. Ткач. Он потряс наши руки, показал листы в руке, мол, некогда, и исчез.

Иерархия на заводе следующая: шефы – собственники завода, к приезду которых мы переодеваемся в парадную форму, Василич – директор завода, единоличный царь в отсутствие шефов, Ткач – начальник производства, а далее по отделам: начальники, замы. У меня вот – Гриша Мельник. Ещё есть пятый этаж: менеджеры, бухгалтерия, юристы, безопасность и секретари, но плевать мы на них хотели.

– Её глаза отражают сверкание бриллиантов, – рассказал я, – в этом их единственное практическое значение. В той комнате, где они находятся, правильное освещение. Бриллианты в колье преломляют пучки света, тянущиеся к ним с пяти разных точек. Она подносит колье к пьяным глазам, отдаляет и снова подносит. Тяжёленькое и шелестит.

– Старым тёткам тяжёлое не дарят, – поправил меня Мельник.

– Ведь она не обязательно старая. Она правильного возраста. И вот ему не сразу удаётся закрепить колье на её шее. «Нормально», – говорит он и делает осторожный шаг назад, чтобы рассмотреть, как получилось. Колье размером с крупную монетку поблёскивает в разрезе платья.

Мы на проходной у входа в цех. Перед металлоискателем. Новый перепуганный охранник кивает Мельнику.

– Колье придётся снять во время объятий – колется. Ещё оно запутается в её волосах. Из-за этого их богатенький пьяный коитус откладывается на несколько минут. Но вот колье аккуратно снято, уложено на столик, и к нему уже обернулись голыми задницами.

– Коитус?

Я подмигиваю и веду Мельника в отдел рисовальщиков:

– Строгим движением карандаша художник нарисовал кружок. От него протянул в стороны две тонкие линии – цепочка. В кружке он вывел замысловатый узор с пухлыми шишечками – бриллианты. Для красоты он поработал с тенями и наметил контуры идеальной женской шеи. На этом образ будущего колье завершён. Свернув листок пополам, художник сунул его в карман джинсов и отправился курить во внутренний двор ювелирного завода. – Намекаю Мельнику на нашего лысого художника, выкуривающего две пачки в день. – 3D-модельер воссоздал рисунок на компьютере в специальной программе. Присмотревшись, он немного изменил конфигурацию узора внутри подвески, потому что иначе нельзя будет закрепить сто пятнадцать крошечных бриллиантов. Только сто или восемьдесят пять большей каратности, но это не очень красиво. Модель колье, не сразу и с замечаниями, касающимися оригинальности, согласовал художественный совет, утвердив своё решение в протоколе тремя подписями.

Мы заглянули в большой кабинет, где страшноватые братья-принтеры делали свою работу. Чух-чух – пластиковые гермафродиты трудятся не потея. Над ними девочка-оператор, снимающая процесс на телефон.

– На 3D-принтере шлёпнули модель в полимере, после чего прокипятили в спирте, чтобы избавиться от лишнего шлака. Получилась нечто вроде дешёвой детской игрушки, которую втюхивают на кассах супермаркетов. Её сходство с игрушкой базируется ещё и на том, что она крепится на «ёлку» – специальный держатель для полузрелых изделий. – Я пошевелил рукой «ёлку» с сохнущими модельками. – Он и она танцуют – им пофигу на «ёлки».

Мельник везде пригибался и в некоторые отделы и цеха входил бочком. А я вертелся вокруг него, как голодный кот.

– В литейном цехе полимерная модель вытапливается и заполняется серебром – единственным прочным металлом, позволяющим продолжить дальнейшую работу.

Литейщики, похожие в своих очках на пилотов, спросили, чего нам надо. Мельник презрительно отмахнулся, и мы двинулись дальше по коридору.

– После этого из изделия вытапливается лишний полимер в опоке, а само изделие отстригается от «ёлки» – получается «сухая» модель. В этом возрасте будущему колье выдают документы и наделяют обязанностью обрести красоту. Ему добавляют посадочные места для бриллиантов и взвешивают для учёта. – Иголочкой я проверил глубину посадочного места в одной из серёжек с ещё не спиленным литником.

– Наше колье – штучное, поэтому его не будут на «восковке» размножать в восковочных инжекторах, а сразу приступят к полировке, зальют золотом и спилят литники.

Мы в шлифовальном цехе. Мельник всегда слегка робеет перед Татьяной (жена моего друга Мишки). У неё самые ценные руки – она умеет всё. И теперь, глянув на нас, она коротко просит: «нафиг отсюда!» и добавляет ещё что-то, но слова утопают в заводском шуме.

– Далее кое-что интимное: наряд кольца. Вот тут, вдыхая золотую пыль, модель зачищают от производственных заусенцев и прочих неприятностей. Потом закрепщик, – я указал на себя, – инкрустирует в колье сто пятнадцать бриллиантов, закупленных в Индии геммологом – парнем, до сих пор не верящим в своё счастье заиметь работу, позволяющую на халяву раз в месяц летать в Индию или Дубай за крошечными осколками бывшего алмаза. Впрочем, мало кто способен держать в голове всё разнообразие характеристик камней, отличать их чистоту на глаз и, главное, заикаясь от нервного передвижения, доставлять их в наш город через половину планеты. Ещё при покупке камней геммолог ориентируется на рапапорт – это такая хрень, благодаря которой определяют стоимость бриллианта.

В рапапорте содержатся характеристики бриллианта, влияющие на стоимость. Без него нельзя определить стоимость камня.

Все наши улыбаются, и только Анечка Бойка сосредоточена на работе. Согнувшись над женскими часиками, она лишь раз подняла голову.

– Потом почти готовое украшение закрепщик передаёт на родирование. – Идём на родаж (северное крыло нашего завода). – Тут из куска металла цвета «шампань» производят изделие правильного платинового оттенка. Неродированное золото уродливое, никому не нужное.

К цеповязам не заходим, а смотрим сквозь прозрачную стену бокса.

– Тут изготавливают цепочку нужной длинны и толщины. А чтобы безделушка оказалась на шее у именинницы, её нужно передать в общий отдел технического контроля (ОТК). Долбаный ОТК, – добавил я, спровоцировав улыбку Мельника. – В этом гадюшнике проверят качество изделия и его соответствие заявленному образу. После колье отправляют в пробирную палату для взятия пробы золота и оклеймения заветным числом: «750».

Наконец мы ушли во внутреннюю душную курилку. Затягиваясь, Мельник как бы целовал свои пальцы и слушал не перебивая.

– После пробирной палаты почти готовое колье возвращается на завод, где оно подвергается бирковке. То есть ему выдают своеобразный паспорт, в котором содержится его родословная и указан эквивалент его будущей стоимости. Почти всё. Теперь колье отправится на фотосессию. Молодая девочка, неспособная его приобрести, даже если продаст всё свои тряпочки и сандалики, но ещё не успевшая испортить эмаль на зубах, будет позировать фотографу, который безжалостно обрежет улыбку на стадии обработки фото. Фокус, учили его на специализированных курсах, должен быть чётко на товаре, а если не получилось – режь. Готово! Колье предлагается потребителю в магазине. Его касаются исключительно в перчатках. Невинное и прохладное, в стеклянном гробике под замочком оно пролежит несколько месяцев, а потом услышит заветное: «Вот такое хочу!» – Задушив окурок, я спросил: – Ну как? Пойдёт?

– А ты фамилию случайно не сменил?

– На какую?

– На Заебочич. Долго очень. Ну а что там именинница?

– Оба – он и она – пьяные, конечно же, не знают всех этих тонкостей. Прекрасное неведенье потребителя. Их внимание сосредоточено на элементарных вещах. Он, например, знает: «я щедрый». Засыпая, она чувствует: «я дороже». Ну и контакт устанавливают повторный.

– Знаешь, что я подумал?

– Так-так?

– Тебе бы писателем быть, а не закрепщиком.