Kitabı oxu: «Евгений Онегин»

Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec les même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire.

Tiré d’une lettre particulière¹

Библиотека классики

© ООО «СИМБАТ», 2023

© Иван Цыганков, 2023

¹

 
Не  мысля  гордый  свет  забавить,
Вниманье  дружбы  возлюбя,
Хотел  бы  я  тебе  представить
Залог  достойнее  тебя,
Достойнее  души  прекрасной,
Святой  исполненной  мечты,
Поэзии  живой  и  ясной,
Высоких  дум  и  простоты;
Но  так  и  быть  –  рукой  пристрастной
Прими  собранье  пёстрых  глав,
Полусмешных,  полупечальных,
Простонародных,  идеальных,
Небрежный  плод  моих  забав,
Бессонниц,  лёгких  вдохновений,
Незрелых  и  увядших  лет,
Ума  холодных  наблюдений
И  сердца  горестных  замет.
 

Глава первая

И жить торопится и чувствовать спешит.

Князь Вяземский

I

 
«Мой  дядя  самых  честных  правил,
Когда  не  в  шутку  занемог,
Он  уважать  себя  заставил
И  лучше  выдумать  не  мог.
Его  пример  другим  наука;
Но,  боже  мой,  какая  скука
С  больным  сидеть  и  день  и  ночь,
Не  отходя  ни  шагу  прочь!
Какое  низкое  коварство
Полуживого  забавлять,
Ему  подушки  поправлять,
Печально  подносить  лекарство,
Вздыхать  и  думать  про  себя:
Когда  же  чёрт  возьмёт  тебя?»
 

II

 
Так  думал  молодой  повеса,
Летя  в  пыли  на  почтовых²,
Всевышней  волею  Зевеса
Наследник  всех  своих  родных.
Друзья  Людмилы  и  Руслана!
С  героем  моего  романа
Без  предисловий,  сей  же  час
Позвольте  познакомить  вас.
Онегин,  добрый  мой  приятель,
Родился  на  брегах  Невы,
Где,  может  быть,  родились  вы
Или  блистали,  мой  читатель;
Там  некогда  гулял  и  я:
Но  вреден  север  для  меня  (1)³.
 

III

 
Служив  отлично-благородно⁴,
Долгами  жил  его  отец,
Давал  три  бала  ежегодно
И  промотался  наконец.
Судьба  Евгения  хранила:
Сперва  Madame  за  ним  ходила,
Потом  Monsieur⁵  её  сменил.
Ребёнок  был  резо́в,  но  мил.
Monsieur  l’Abbé⁶,  француз  убогий,
Чтоб  не  измучилось  дитя,
Учил  его  всему  шутя,
Не  докучал  моралью  строгой,
Слегка  за  шалости  бранил
И  в  Летний  сад  гулять  водил.
 

IV

 
Когда  же  юности  мятежной
Пришла  Евгению  пора,
Пора  надежд  и  грусти  нежной,
Monsieur  прогнали  со  двора.
Вот  мой  Онегин  на  свободе;
Острижен  по  последней  моде;
Как  dandy  (2)  лондонский  одет  —
И  наконец  увидел  свет.
Он  по-французски  совершенно
Мог  изъясняться  и  писал;
Легко  мазурку  танцевал
И  кланялся  непринуждённо;
Чего  ж  вам  больше?  Свет  решил,
Что  он  умён  и  очень  мил.
 

V

 
Мы  все  учились  понемногу
Чему-нибудь  и  как-нибудь,
Так  воспитаньем,  слава  богу,
У  нас  не  мудрено  блеснуть.
Онегин  был  по  мненью  многих
(Судей  решительных  и  строгих)
Учёный  малый,  но  педант⁷,
Имел  он  счастливый  талант
Без  принужденья  в  разговоре
Коснуться  до  всего  слегка,
С  учёным  видом  знатока
Хранить  молчанье  в  важном  споре
И  возбуждать  улыбку  дам
Огнём  нежданных  эпиграмм.
 

VI

Латынь из моды вышла ныне:

Так, если правду вам сказать,

Он знал довольно по-латыни,

Чтоб эпиграфы⁸ разбирать,

Потолковать об Ювенале⁹,

В конце письма поставить vale¹⁰,

Да помнил, хоть не без греха,

Из Энеиды¹¹ два стиха.

Он рыться не имел охоты

В хронологической пыли

Бытописания земли;

Но дней минувших анекдоты

От Ромула¹² до наших дней

Хранил он в памяти своей.

VII

 
Высокой  страсти  не  имея
Для  звуков¹³ жизни не щадить,
Не  мог  он  ямба  от  хорея,
Как  мы  ни  бились,  отличить.
Бранил  Гомера,  Феокрита¹⁴;
Зато  читал  Адама  Смита¹⁵
И  был  глубокий  эконом,
То  есть  умел  судить  о  том,
Как  государство  богатеет,
И  чем  живёт,  и  почему
Не  нужно  золота  ему,
Когда  простой  продукт  имеет.
Отец  понять  его  не  мог
И  земли  отдавал  в  залог.
 

VIII

 
Всего,  что  знал  ещё  Евгений,
Пересказать  мне  недосуг;
Но  в  чём  он  истинный  был  гений,
Что  знал  он  твёрже  всех  наук,
Что  было  для  него  измлада
И  труд,  и  мука,  и  отрада,
Что  занимало  целый  день
Его  тоскующую  лень,  —
Была  наука  страсти  нежной,
Которую  воспел  Назон¹⁶,
За  что  страдальцем  кончил  он
Свой  век  блестящий  и  мятежный
В  Молдавии,  в  глуши  степей,
Вдали  Италии  своей.
 

IX

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

X

 
Как  рано  мог  он  лицемерить,
Таить  надежду,  ревновать,
Разуверять,  заставить  верить,
Казаться  мрачным,  изнывать,
Являться  гордым  и  послушным,
Внимательным  иль  равнодушным!
Как  томно  был  он  молчалив,
Как  пламенно  красноречив,
В  сердечных  письмах  как  небрежен!
Одним  дыша,  одно  любя,
Как  он  умел  забыть  себя!
Как  взор  его  был  быстр  и  нежен,
Стыдлив  и  дерзок,  а  порой
Блистал  послушною  слезой!
 

XI

 
Как  он  умел  казаться  новым,
Шутя  невинность  изумлять,
Пугать  отчаяньем  готовым,
Приятной  лестью  забавлять,
Ловить  минуту  умиленья,
Невинных  лет  предубежденья
Умом  и  страстью  побеждать,
Невольной  ласки  ожидать,
Молить  и  требовать  признанья,
Подслушать  сердца  первый  звук,
Преследовать  любовь,  и  вдруг
Добиться  тайного  свиданья…
И  после  ей  наедине
Давать  уроки  в  тишине!
 

XII

 
Как  рано  мог  уж  он  тревожить
Сердца  кокеток  записных!¹⁷
Когда  ж  хотелось  уничтожить
Ему  соперников  своих,
Как  он  язвительно  злословил!
Какие  сети  им  готовил!
Но  вы,  блаженные  мужья,
С  ним  оставались  вы  друзья:
Его  ласкал  супруг  лукавый,
Фобласа¹⁸  давний  ученик,
И  недоверчивый  старик,
И  рогоносец  величавый,
Всегда  довольный  сам  собой,
Своим  обедом  и  женой.
 

XIII. XIV

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

XV

 
Бывало,  он  ещё  в  постеле:
К  нему  записочки  несут.
Что?  Приглашенья?  В  самом  деле,
Три  дома  на  вечер  зовут:
Там  будет  бал,  там  детский  праздник.
Куда  ж  поскачет  мой  проказник?
С  кого  начнёт  он?  Всё  равно:
Везде  поспеть  немудрено.
Покамест  в  утреннем  уборе,
Надев  широкий  боливар  (3),
Онегин  едет  на  бульвар
И  там  гуляет  на  просторе,
Пока  недремлющий  брегет¹⁹
Не  прозвонит  ему  обед.
 

XVI

 
Уж  тёмно:  в  санки  он  садится.
«Пади,  пади!»  –  раздался  крик;
Морозной  пылью  серебрится
Его  бобровый  воротник.
К  Talon  (4)  помчался:  он  уверен,
Что  там  уж  ждёт  его  Каверин²⁰.
Вошёл:  и  пробка  в  потолок,
Вина  кометы²¹  брызнул  ток,
Пред  ним  roast-beef²²  окровавленный,
И  трюфли,  роскошь  юных  лет,
Французской  кухни  лучший  цвет,
И  Страсбурга  пирог  нетленный
Меж  сыром  лимбургским²³  живым
И  ананасом  золотым.
 

XVII

 
Ещё  бокалов  жажда  просит
Залить  горячий  жир  котлет,
Но  звон  брегета  им  доносит,
Что  новый  начался  балет.
Театра  злой  законодатель,
Непостоянный  обожатель
Очаровательных  актрис,
Почётный  гражданин  кулис,
Онегин  полетел  к  театру,
Где  каждый,  вольностью  дыша,
Готов  охлопать  entrechat²⁴,
Обшикать  Федру,  Клеопатру,
Моину²⁵  вызвать  (для  того,
Чтоб  только  слышали  его).
 

XVIII

 
Волшебный  край!  там  в  стары  годы,
Сатиры  смелый  властелин,
Блистал  Фонвизин,  друг  свободы,
И  переимчивый  Княжнин²⁶;
Там  Озеров²⁷  невольны  дани
Народных  слёз,  рукоплесканий
С  младой  Семёновой²⁸  делил;
Там  наш  Катенин²⁹  воскресил
Корнеля  гений  величавый;
Там  вывел  колкий  Шаховской³⁰
Своих  комедий  шумный  рой,
Там  и  Дидло³¹  венчался  славой,
Там,  там  под  сению  кулис
Младые  дни  мои  неслись.
 

XIX

 
Мои  богини!  что  вы?  где  вы?
Внемлите  мой  печальный  глас:
Всё  те  же  ль  вы?  другие  ль  девы,
Сменив,  не  заменили  вас?
Услышу  ль  вновь  я  ваши  хоры?
Узрю  ли  русской  Терпсихоры³²
Душой  исполненный  полёт?
Иль  взор  унылый  не  найдёт
Знакомых  лиц  на  сцене  скучной,
И,  устремив  на  чуждый  свет
Разочарованный  лорнет,
Веселья  зритель  равнодушный,
Безмолвно  буду  я  зевать
И  о  былом  воспоминать?
 

XX

 
Театр  уж  полон;  ложи  блещут;
Партер  и  кресла  –  всё  кипит;
В  райке³³  нетерпеливо  плещут³⁴,
И,  взвившись,  занавес  шумит.
Блистательна,  полувоздушна,
Смычку  волшебному  послушна,
Толпою  нимф³⁵  окружена,
Стоит  Истомина³⁶;  она,
Одной  ногой  касаясь  пола,
Другою  медленно  кружит,
И  вдруг  прыжок,  и  вдруг  летит,
Летит,  как  пух  от  уст  Эола³⁷;
То  стан  совьёт,  то  разовьёт
И  быстрой  ножкой  ножку  бьёт.
 

XXI

 
Всё  хлопает.  Онегин  входит,
Идёт  меж  кресел  по  ногам,
Двойной  лорнет  скосясь  наводит
На  ложи  незнакомых  дам;
Все  ярусы  окинул  взором,
Всё  видел:  лицами,  убором
Ужасно  недоволен  он;
С  мужчинами  со  всех  сторон
Раскланялся,  потом  на  сцену
В  большом  рассеянье  взглянул,
Отворотился  –  и  зевнул.
И  молвил:  «Всех  пора  на  смену;
Балеты  долго  я  терпел,
Но  и  Дидло  мне  надоел»  (5).
 

XXII

 
Ещё  амуры³⁸,  черти,  змеи
На  сцене  скачут  и  шумят;
Ещё  усталые  лакеи
На  шубах  у  подъезда  спят;
Ещё  не  перестали  топать,
Сморкаться,  кашлять,  шикать,  хлопать;
Ещё  снаружи  и  внутри
Везде  блистают  фонари;
Ещё,  прозябнув,  бьются  кони,
Наскуча  упряжью  своей,
И  кучера,  вокруг  огней,
Бранят  господ  и  бьют  в  ладони,  —
А  уж  Онегин  вышел  вон;
Домой  одеться  едет  он.
 

XXIII

 
Изображу  ль  в  картине  верной
Уединённый  кабинет,
Где  мод  воспитанник  примерный
Одет,  раздет  и  вновь  одет?
Всё,  чем  для  прихоти  обильной
Торгует  Лондон  щепетильный³⁹
И  по  Балтическим  волнам
За  лес  и  сало  возит  нам,
Всё,  что  в  Париже  вкус  голодный,
Полезный  промысел  избрав,
Изобретает  для  забав,
Для  роскоши,  для  неги  модной,  —
Всё  украшало  кабинет
Философа  в  осьмнадцать  лет.
 

XXIV

 
Янтарь  на  трубках  Цареграда⁴⁰,
Фарфор  и  бронза  на  столе,
И,  чувств  изнеженных  отрада,
Духи  в  гранёном  хрустале;
Гребёнки,  пилочки  стальные,
Прямые  ножницы,  кривые,
И  щётки  тридцати  родов
И  для  ногтей  и  для  зубов.
Руссо⁴¹  (замечу  мимоходом)
Не  мог  понять,  как  важный  Грим⁴²
Смел  чистить  ногти  перед  ним,
Красноречивым  сумасбродом  (6).
Защитник  вольности  и  прав
В  сём  случае  совсем  не  прав.
 

XXV

 
Быть  можно  дельным  человеком
И  думать  о  красе  ногтей:
К  чему  бесплодно  спорить  с  веком?
Обычай  деспот  меж  людей.
Второй  Чадаев⁴³,  мой  Евгений,
Боясь  ревнивых  осуждений,
В  своей  одежде  был  педант
И  то,  что  мы  назвали  франт.
Он  три  часа  по  крайней  мере
Пред  зеркалами  проводил
И  из  уборной⁴⁴  выходил
Подобный  ветреной  Венере⁴⁵,
Когда,  надев  мужской  наряд,
Богиня  едет  в  маскарад.
 

XXVI

 
В  последнем  вкусе  туалетом
Заняв  ваш  любопытный  взгляд,
Я  мог  бы  пред  учёным  светом
Здесь  описать  его  наряд;
Конечно  б  это  было  смело,
Описывать  моё  же  дело:
Но  панталоны,  фрак,  жилет,
Всех  этих  слов  на  русском  нет;
А  вижу  я,  винюсь  пред  вами,
Что  уж  и  так  мой  бедный  слог
Пестреть  гораздо  б  меньше  мог
Иноплеменными  словами,
Хоть  и  заглядывал  я  встарь
В  Академический  словарь⁴⁶.
 

XXVII

 
У  нас  теперь  не  то  в  предмете:
Мы  лучше  поспешим  на  бал,
Куда  стремглав  в  ямской  карете⁴⁷
Уж  мой  Онегин  поскакал.
Перед  померкшими  домами
Вдоль  сонной  улицы  рядами
Двойные  фонари  карет
Весёлый  изливают  свет
И  радуги  на  снег  наводят:
Усеян  плошками⁴⁸  кругом,
Блестит  великолепный  дом;
По  цельным  окнам  тени  ходят,
Мелькают  профили  голов
И  дам  и  модных  чудаков.
 

XXVIII

 
Вот  наш  герой  подъехал  к  сеням;
Швейцара  мимо  он  стрелой
Взлетел  по  мраморным  ступеням,
Расправил  волоса  рукой,
Вошёл.  Полна  народу  зала;
Музы́ка  уж  греметь  устала;
Толпа  мазуркой  занята;
Кругом  и  шум  и  теснота;
Бренчат  кавалергарда⁴⁹  шпоры;
Летают  ножки  милых  дам;
По  их  пленительным  следам
Летают  пламенные  взоры,
И  рёвом  скрыпок  заглушён
Ревнивый  шёпот  модных  жён.
 

XXIX

 
Во  дни  веселий  и  желаний
Я  был  от  балов  без  ума:
Верней  нет  места  для  признаний
И  для  вручения  письма.
О  вы,  почтенные  супруги!
Вам  предложу  свои  услуги;
Прошу  мою  заметить  речь:
Я  вас  хочу  предостеречь.
Вы  также,  маменьки,  построже
За  дочерьми  смотрите  вслед:
Держите  прямо  свой  лорнет!
Не  то…  не  то,  избави  боже!
Я  это  потому  пишу,
Что  уж  давно  я  не  грешу.
 

XXX

 
Увы,  на  разные  забавы
Я  много  жизни  погубил!
Но  если  б  не  страдали  нравы,
Я  балы  б  до  сих  пор  любил.
Люблю  я  бешеную  младость,
И  тесноту,  и  блеск,  и  радость,
И  дам  обдуманный  наряд;
Люблю  их  ножки;  только  вряд
Найдёте  вы  в  России  целой
Три  пары  стройных  женских  ног.
Ах!  долго  я  забыть  не  мог
Две  ножки…  Грустный,  охладелый,
Я  всё  их  помню,  и  во  сне
Они  тревожат  сердце  мне.
 

XXXI

 
Когда  ж  и  где,  в  какой  пустыне,
Безумец,  их  забудешь  ты?
Ах,  ножки,  ножки!  где  вы  ныне?
Где  мнёте  вешние  цветы?
Взлелеяны  в  восточной  неге,
На  северном,  печальном  снеге
Вы  не  оставили  следов:
Любили  мягких  вы  ковров
Роскошное  прикосновенье.
Давно  ль  для  вас  я  забывал
И  жажду  славы  и  похвал,
И  край  отцов,  и  заточенье?
Исчезло  счастье  юных  лет,
Как  на  лугах  ваш  лёгкий  след.
 

XXXII

 
Дианы⁵⁰  грудь,  ланиты⁵¹  Флоры⁵²
Прелестны,  милые  друзья!
Однако  ножка  Терпсихоры
Прелестней  чем-то  для  меня.
Она,  пророчествуя  взгляду
Неоценимую  награду,
Влечёт  условною  красой
Желаний  своевольный  рой.
Люблю  её,  мой  друг  Эльвина⁵³,
Под  длинной  скатертью  столов,
Весной  на  мураве  лугов,
Зимой  на  чугуне  камина,
На  зе́ркальном  паркете  зал,
У  моря  на  граните  скал.
 

XXXIII

 
Я  помню  море  пред  грозою:
Как  я  завидовал  волнам,
Бегущим  бурной  чередою
С  любовью  лечь  к  её  ногам!
Как  я  желал  тогда  с  волнами
Коснуться  милых  ног  устами!
Нет,  никогда  средь  пылких  дней
Кипящей  младости  моей
Я  не  желал  с  таким  мученьем
Лобзать  уста  младых  Армид⁵⁴,
Иль  розы  пламенных  ланит,
Иль  перси⁵⁵,  полные  томленьем;
Нет,  никогда  порыв  страстей
Так  не  терзал  души  моей!
 

XXXIV

 
Мне  памятно  другое  время!
В  заветных  иногда  мечтах
Держу  я  счастливое  стремя…
И  ножку  чувствую  в  руках;
Опять  кипит  воображенье,
Опять  её  прикосновенье
Зажгло  в  увядшем  сердце  кровь,
Опять  тоска,  опять  любовь!..
Но  полно  прославлять  надменных
Болтливой  лирою  своей;
Они  не  стоят  ни  страстей,
Ни  песен,  ими  вдохновенных:
Слова  и  взор  волшебниц  сих
Обманчивы…  как  ножки  их.
 

XXXV

 
Что  ж  мой  Онегин?  Полусонный
В  постелю  с  бала  едет  он:
А  Петербург  неугомонный
Уж  барабаном  пробуждён.
Встаёт  купец,  идёт  разносчик,
На  биржу⁵⁶  тянется  извозчик,
С  кувшином  охтенка⁵⁷  спешит,
Под  ней  снег  утренний  хрустит.
Проснулся  утра  шум  приятный.
Открыты  ставни;  трубный  дым
Столбом  восходит  голубым,
И  хлебник,  немец  аккуратный,
В  бумажном  колпаке,  не  раз
Уж  отворял  свой  васисдас⁵⁸.
 

XXXVI

 
Но,  шумом  бала  утомлённый
И  утро  в  полночь  обратя,
Спокойно  спит  в  тени  блаженной
Забав  и  роскоши  дитя.
Проснётся  за́  полдень,  и  снова
До  утра  жизнь  его  готова,
Однообразна  и  пестра.
И  завтра  то  же,  что  вчера.
Но  был  ли  счастлив  мой  Евгений,
Свободный,  в  цвете  лучших  лет,
Среди  блистательных  побед,
Среди  вседневных  наслаждений?
Вотще⁵⁹ ли был он средь пиров
Неосторожен  и  здоров?
 

XXXVII

 
Нет:  рано  чувства  в  нём  остыли;
Ему  наскучил  света  шум;
Красавицы  не  долго  были
Предмет  его  привычных  дум;
Измены  утомить  успели;
Друзья  и  дружба  надоели,
Затем,  что  не  всегда  же  мог
Beef-steaks⁶⁰  и  страсбургский  пирог
Шампанской  обливать  бутылкой
И  сыпать  острые  слова,
Когда  болела  голова;
И  хоть  он  был  повеса  пылкий,
Но  разлюбил  он  наконец
И  брань⁶¹,  и  саблю,  и  свинец.
 

XXXVIII

 
Недуг,  которого  причину
Давно  бы  отыскать  пора,
Подобный  а́нглийскому  сплину,
Короче:  русская  хандра
Им  овладела  понемногу;
Он  застрелиться,  слава  богу,
Попробовать  не  захотел,
Но  к  жизни  вовсе  охладел.
Как  Child-Harold⁶²,  угрюмый,  томный
В  гостиных  появлялся  он;
Ни  сплетни  света,  ни  бостон⁶³,
Ни  милый  взгляд,  ни  вздох  нескромный,
Ничто  не  трогало  его,
Не  замечал  он  ничего.
 

XXXIX. XL. XLI

 
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
 

XLII

 
Причудницы  большого  света!
Всех  прежде  вас  оставил  он;
И  правда  то,  что  в  наши  лета
Довольно  скучен  высший  тон⁶⁴;
Хоть,  может  быть,  иная  дама
Толкует  Сея  и  Бентама⁶⁵,
Но  вообще  их  разговор
Несносный,  хоть  невинный  вздор;
К  тому  ж  они  так  непорочны,
Так  величавы,  так  умны,
Так  благочестия  полны,
Так  осмотрительны,  так  точны,
Так  неприступны  для  мужчин,
Что  вид  их  уж  рождает  сплин  (7).
 

XLIII

 
И  вы,  красотки  молодые,
Которых  позднею  порой
Уносят  дрожки  удалые
По  петербургской  мостовой,
И  вас  покинул  мой  Евгений.
Отступник  бурных  наслаждений,
Онегин  дома  заперся,
Зевая,  за  перо  взялся,
Хотел  писать  –  но  труд  упорный
Ему  был  тошен;  ничего
Не  вышло  из  пера  его,
И  не  попал  он  в  цех  задорный⁶⁶
Людей,  о  коих  не  сужу,
Затем,  что  к  ним  принадлежу.
 

XLIV

 
И  снова,  преданный  безделью,
Томясь  душевной  пустотой,
Уселся  он  –  с  похвальной  целью
Себе  присвоить  ум  чужой;
Отрядом  книг  уставил  полку,
Читал,  читал,  а  всё  без  толку:
Там  скука,  там  обман  иль  бред;
В  том  совести,  в  том  смысла  нет;
На  всех  различные  вериги⁶⁷;
И  устарела  старина,
И  старым  бредит  новизна.
Как  женщин,  он  оставил  книги,
И  полку,  с  пыльной  их  семьёй,
Задёрнул  траурной  тафтой.
 

XLV

 
Условий  света  свергнув  бремя,
Как  он,  отстав  от  суеты,
С  ним  подружился  я  в  то  время.
Мне  нравились  его  черты,
Мечтам  невольная  преда́нность,
Неподражательная  странность
И  резкий,  охлаждённый  ум.
Я  был  озлоблен,  он  угрюм;
Страстей  игру  мы  знали  оба;
Томила  жизнь  обоих  нас;
В  обоих  сердца  жар  угас;
Обоих  ожидала  злоба
Слепой  Фортуны⁶⁸ и людей
На  самом  утре  наших  дней.
 

XLVI

 
Кто  жил  и  мыслил,  тот  не  может
В  душе  не  презирать  людей;
Кто  чувствовал,  того  тревожит
Призра́к  невозвратимых  дней:
Тому  уж  нет  очарований,
Того  змия  воспоминаний,
Того  раскаянье  грызёт.
Всё  это  часто  придаёт
Большую  прелесть  разговору.
Сперва  Онегина  язык
Меня  смущал;  но  я  привык
К  его  язвительному  спору,
И  к  шутке,  с  желчью  пополам,
И  злости  мрачных  эпиграмм.
 

XLVII

 
Как  часто  летнею  порою,
Когда  прозрачно  и  светло
Ночное  небо  над  Невою  (8),
И  вод  весёлое  стекло
Не  отражает  лик  Дианы,
Воспомня  прежних  лет  романы,
Воспомня  прежнюю  любовь,
Чувствительны,  беспечны  вновь,
Дыханьем  ночи  благосклонной
Безмолвно  упивались  мы!
Как  в  лес  зелёный  из  тюрьмы
Перенесён  колодник⁶⁹  сонный,
Так  уносились  мы  мечтой
К  началу  жизни  молодой.
 

XLVIII

 
С  душою,  полной  сожалений,
И  опершися  на  гранит,
Стоял  задумчиво  Евгений,
Как  описал  себя  пиит  (9).
Всё  было  тихо;  лишь  ночные
Перекликались  часовые;
Да  дрожек  отдалённый  стук
С  Мильонной⁷⁰  раздавался  вдруг;
Лишь  лодка,  вёслами  махая,
Плыла  по  дремлющей  реке:
И  нас  пленяли  вдалеке
Рожок  и  песня  удалая…
Но  слаще,  средь  ночных  забав,
Напев  Торкватовых  октав!⁷¹
 

XLIX

 
Адриатические  волны,
О  Брента!⁷² нет, увижу вас
И,  вдохновенья  снова  полный,
Услышу  ваш  волшебный  глас!
Он  свят  для  внуков  Аполлона⁷³;
По  гордой  лире  Альбиона⁷⁴
Он  мне  знаком,  он  мне  родной.
Ночей  Италии  златой
Я  негой  наслажусь  на  воле,
С  венецианкою  младой,
То  говорливой,  то  немой,
Плывя  в  таинственной  гондоле⁷⁵;
С  ней  обретут  уста  мои
Язык  Петрарки⁷⁶  и  любви.
 

L

 
Придёт  ли  час  моей  свободы?
Пора,  пора!  –  взываю  к  ней;
Брожу  над  морем  (10),  жду  погоды,
Маню  ветрила⁷⁷  кораблей.
Под  ризой⁷⁸ бурь, с волнами споря,
По  вольному  распутью  моря
Когда  ж  начну  я  вольный  бег?
Пора  покинуть  скучный  брег
Мне  неприязненной  стихии
И  средь  полуденных  зыбей⁷⁹,
Под  небом  Африки  моей  (11),
Вздыхать  о  сумрачной  России,
Где  я  страдал,  где  я  любил,
Где  сердце  я  похоронил.
 

LI

 
Онегин  был  готов  со  мною
Увидеть  чуждые  страны́;
Но  скоро  были  мы  судьбою
На  долгий  срок  разведены.
Отец  его  тогда  скончался.
Перед  Онегиным  собрался
Заимодавцев⁸⁰  жадный  полк.
У  каждого  свой  ум  и  толк:
Евгений,  тяжбы  ненавидя,
Довольный  жребием  своим,
Наследство  предоставил  им,
Большой  потери  в  том  не  видя
Иль  предузнав  издалека
Кончину  дяди  старика.
 

LII

 
Вдруг  получил  он  в  самом  деле
От  управителя  доклад,
Что  дядя  при  смерти  в  постеле
И  с  ним  проститься  был  бы  рад.
Прочтя  печальное  посланье,
Евгений  тотчас  на  свиданье
Стремглав  по  почте  поскакал⁸¹
И  уж  заранее  зевал,
Приготовляясь,  денег  ради,
На  вздохи,  скуку  и  обман
(И  тем  я  начал  мой  роман);
Но,  прилетев  в  деревню  дяди,
Его  нашёл  уж  на  столе,
Как  дань  готовую  земле.
 

LIII

 
Нашёл  он  полон  двор  услуги;
К  покойнику  со  всех  сторон
Съезжались  недруги  и  други,
Охотники  до  похорон.
Покойника  похоронили.
Попы  и  гости  ели,  пили
И  после  важно  разошлись,
Как  будто  делом  занялись.
Вот  наш  Онегин  сельский  житель,
Заводов⁸²,  вод,  лесов,  земель
Хозяин  полный,  а  досель
Порядка  враг  и  расточитель,
И  очень  рад,  что  прежний  путь
Переменил  на  что-нибудь.
 

LIV

 
Два  дня  ему  казались  новы
Уединённые  поля,
Прохлада  сумрачной  дубровы,
Журчанье  тихого  ручья;
На  третий  роща,  холм  и  поле
Его  не  занимали  боле;
Потом  уж  наводили  сон;
Потом  увидел  ясно  он,
Что  и  в  деревне  скука  та  же,
Хоть  нет  ни  улиц,  ни  дворцов,
Ни  карт,  ни  ба́лов,  ни  стихов.
Хандра  ждала  его  на  страже,
И  бегала  за  ним  она,
Как  тень  иль  верная  жена.
 

LV

 
Я  был  рождён  для  жизни  мирной,
Для  деревенской  тишины:
В  глуши  звучнее  голос  лирный,
Живее  творческие  сны.
Досугам  посвятясь  невинным,
Брожу  над  озером  пустынным,
И  far  niente⁸³  мой  закон.
Я  каждым  утром  пробуждён
Для  сладкой  неги  и  свободы:
Читаю  мало,  долго  сплю,
Летучей  славы  не  ловлю.
Не  так  ли  я  в  былые  годы
Провёл  в  бездействии,  в  тени
Мои  счастливейшие  дни?
 

LVI

 
Цветы,  любовь,  деревня,  праздность,
Поля!  я  предан  вам  душой.
Всегда  я  рад  заметить  разность
Между  Онегиным  и  мной,
Чтобы  насмешливый  читатель
Или  какой-нибудь  издатель
Замысловатой  клеветы,
Сличая  здесь  мои  черты,
Не  повторял  потом  безбожно,
Что  намарал  я  свой  портрет,
Как  Байрон,  гордости  поэт⁸⁴,
Как  будто  нам  уж  невозможно
Писать  поэмы  о  другом,
Как  только  о  себе  самом.
 

LVII

 
Замечу  кстати:  все  поэты  —
Любви  мечтательной  друзья.
Бывало,  милые  предметы
Мне  снились,  и  душа  моя
Их  образ  тайный  сохранила;
Их  после  муза  оживила:
Так  я,  беспечен,  воспевал
И  деву  гор,  мой  идеал,
И  пленниц  берегов  Салгира⁸⁵.
Теперь  от  вас,  мои  друзья,
Вопрос  нередко  слышу  я:
«О  ком  твоя  вздыхает  лира?
Кому,  в  толпе  ревнивых  дев,
Ты  посвятил  её  напев?
 

LVIII

 
Чей  взор,  волнуя  вдохновенье,
Умильной  лаской  наградил
Твоё  задумчивое  пенье?
Кого  твой  стих  боготворил?»
И,  други,  никого,  ей-богу!
Любви  безумную  тревогу
Я  безотрадно  испытал.
Блажен,  кто  с  нею  сочетал
Горячку  рифм:  он  тем  удвоил
Поэзии  священный  бред,
Петрарке  шествуя  вослед,
А  муки  сердца  успокоил,
Поймал  и  славу  между  тем;
Но  я,  любя,  был  глуп  и  нем.
 

LIX

 
Прошла  любовь,  явилась  муза,
И  прояснился  тёмный  ум.
Свободен,  вновь  ищу  союза
Волшебных  звуков,  чувств  и  дум;
Пишу,  и  сердце  не  тоскует,
Перо,  забывшись,  не  рисует,
Близ  неоконченных  стихов,
Ни  женских  ножек,  ни  голов;
Погасший  пепел  уж  не  вспыхнет,
Я  всё  грущу;  но  слёз  уж  нет,
И  скоро,  скоро  бури  след
В  душе  моей  совсем  утихнет:
Тогда-то  я  начну  писать
Поэму  песен  в  двадцать  пять.
 

LX

 
Я  думал  уж  о  форме  плана
И  как  героя  назову;
Покамест  моего  романа
Я  кончил  первую  главу;
Пересмотрел  всё  это  строго:
Противоречий  очень  много,
Но  их  исправить  не  хочу.
Цензуре  долг  свой  заплачу,
И  журналистам  на  съеденье
Плоды  трудов  моих  отдам.
Иди  же  к  невским  берегам,
Новорождённое  творенье,
И  заслужи  мне  славы  дань:
Кривые  толки,  шум  и  брань!