Kitabı oxu: «Улица цвета крови»

Şrift:

Серия «Фронтовая разведка 41-го. Боевая проза Тамоникова»

Глава первая

– Шубина к командующему! – в блиндажную землянку разведчиков заглянул лейтенант Лелюшин и тут же скрылся.

Глеб, который только что проснулся после более чем суточного сна, соскочил с лежака и, выглянув из землянки, окликнул бойца, которого увидел неподалеку:

– Егор!

Боец, уже пожилой мужчина, с лицом смуглым и заросшим жесткой щетиной, оглянулся и, всплеснув руками, широко и радушно улыбнулся.

– Ну вот, наконец товарищ капитан проснулся. А мы уж думали с ребятами, что вы еще одни сутки проспите. Оно, конечно, понятное дело, – тараторил он радостно, подходя ближе к Глебу, – после того как неделю толком не поспишь, то…

– Хватит тебе, Малкин, причитать, – не удержался от улыбки и Шубин. – Лучше посмотри, вода в рукомойнике есть? Если нет, то, будь добр, принеси. Мне бы умыться. Лелюшин к Соколовскому вызывает.

Шубин вышел из землянки и прищурился на яркий солнечный свет. Где-то далеко гремело, но над леском, в котором стояла конно-механизированная группа полковника Соколовского, не было видно ни тучки, ни облачка.

– Выспался?

К Шубину быстрым шагом подошел старший лейтенант Александр Котин, с которым Глеб уже успел подружиться за эти полторы недели, которые он пребывал в конно-механизированной группе гвардии полковника Соколовского. Вернее, не столько пребывал в этой части, сколько отсутствовал.

Так уж получилось, что по чистой случайности Шубин, который ехал в расположение своего нового места службы, стал свидетелем воздушного боя между тремя немецкими самолетами и одним нашим «Пе‑2». Наш самолет, возвращавшийся после проведения воздушной разведки, был сбит, и Глеб наблюдал, как спасся один из членов летного экипажа, спрыгнув на парашюте.

Казалось бы, не такая уж и большая случайность – наблюдать во время войны воздушный бой. Такие бои Глебу за три года пришлось наблюдать не один раз. И не один раз ему приходилось видеть, как сбивали наши самолеты и как выпрыгивали из горящих машин летчики на парашютах. И все эти многие разы Шубин был лишь сторонним наблюдателем разыгрывавшейся в небе трагедии. Но не в этот раз.

У летчика были важные для советского командования сведения о расположении укрепрайона противника, и Шубину поручили найти спасшегося пилота. Тот неудачно приземлился на территории врага, и было непонятно, жив он или нет. Необходимо было его разыскать и доставить и его самого, и документы, которые будут при нем, в штаб полка. А заодно и установить связь с одним из партизанских отрядов, который находился, по данным разведки, как раз в квадрате приземления летчика.

Едва Глеб успел выполнить это задание, как ему сразу же пришлось отправляться на выполнение следующего задания. На этот раз ему и его группе совместно с партизанами необходимо было за четыре дня провести сразу три операции: сначала взорвать железнодорожный мост неподалеку от города Броды, установить точное расположение частей националистической дивизии СС «Галичина» и захватить в плен важного «языка» – штабного генерала Фрица Золенберга.

И снова Шубин отправился в тыл к врагу, и снова ему не пришлось спать несколько дней, потому как именно от него как от командира зависело, выполнит ли его группа боевую задачу. И это была не какая-то рядовая задача, а, можно сказать, задача повышенной ответственности. Именно от него, Шубина, и от таких как он разведчиков во многом зависело удачное наступление наших войск на Львовско-Сандомирском направлении.

Вот так и получилось, что, вернувшись, Глеб проспал целые сутки. А когда проснулся…

– Глеб! Наступление началось! – сообщил ему Котин.

– Когда?

– Сегодня ночью.

Они торопливо поздоровались за руку, и Глеб направился к висевшему на одном из деревьев рукомойнику, но вдруг остановился. До него наконец дошло, что гром, который он услышал, когда вышел из землянки, ни на миг не прекращался и все грохотал и грохотал где-то в отдалении. Глеб мотнул головой и усмехнулся. Сон совершенно выбил из головы мысли о том, что вот-вот должно начаться наступление. За несколько дней он уже в какой-то мере привык к тому, что их артиллерия или молчит, или только огрызается, бухая отдельными выстрелами в сторону противника. А вот теперь, когда она ведет непрерывный и ровный обстрел, ему отчего-то показалось, что это гремит далекий грозовой раскат.

– Не знаешь, зачем меня вызывают? – умываясь, спросил Глеб у стоявшего возле него Котина.

Тот какое-то время молчал, но потом все-таки ответил, хотя и нехотя.

– Знаю. Потому и пришел к тебе.

– Новое задание? Вдвоем пойдем? – отфыркиваясь от потока воды, которую лил на него Егор Малкин из ковша, нетерпеливо спросил Глеб.

– Переводят тебя от нас, – хмуро сказал Котин.

Шубин выпрямился и вопросительно посмотрел на боевого товарища.

– Что значит переводят? Я ведь только что, можно сказать, к вам прибыл.

Котин пожал плечами.

– За тобой прислали из 56‑й танковой бригады. Привезли соответствующий приказ командующего 3-й гвардейской армией Рыбалко. На Львовское направление тебя забирают.

– Вот ведь дьявол! – чертыхнулся Шубин и стал вытираться поданным ему Малкиным полотенцем. – Мне, конечно, все равно, на каком направлении Родине служить, но что-то уж часто меня перекидывают с одного места на другое.

Глеб покачал головой, с некоторой досадой думая о том, что опять ему придется покидать тех, кто стал ему за эти несколько дней близок и дорог. На войне не только каждый день ценен, но и каждый час, ведь никто на войне не знает наверняка, сколько ему отмерено часов, минут или даже секунд в жизни.

Пока Шубин умывался и приводил себя в порядок, перед тем как явиться пред ясные очи гвардии полковника Соколовского, вокруг него и Котина собрались разведчики. Слух о том, что капитана Шубина собираются забирать от них, быстро разлетелся по отряду. Проводить его пришли не только те, кто успел познакомиться с Глебом и даже побыть под его командованием на время выполнения задания, но и те, кто его совсем не знал. Пришли не из любопытства, а из солдатской братской солидарности. Почему бы не проводить хорошего человека. Кто знает, получится ли им всем еще раз увидеться на этом свете или суждено встретиться уже на том. Да и есть ли он еще, тот самый другой свет, кто знает?

Шубин, хотя и приходилось ему часто за эти годы менять части и командиров, прощаться с боевыми товарищами, с которыми его сводили фронтовые дороги, не любил, да и не умел. Да, в общем-то, и не хотел. Не видел он смысла в таких прощаниях. Такие минуты для него всегда были тягостными и неловкими. Он искренне не понимал, для чего вообще нужно прощаться. Это было так, словно его хоронили заживо. Или он сам хоронил всех, с кем прощался. Одно дело, когда убьют или ранят твоего боевого товарища: тогда все понятно – знаешь, что тот либо не станет с тобой больше плечом к плечу в атаке, либо вернется в строй. А даже если не вернется и его спишут после ранения в тыл, то все одно знаешь, что он будет жить и думать о тех, кто остался в строю. А когда уходишь в другую часть, то какой смысл в таком прощании? Сегодня ты жив, а завтра? И кто из тех, что сейчас стоит возле Шубина, останется жив до конца войны? Может ведь так случиться, что Глеб об этом так никогда и не узнает. Да и доживет ли он сам до победного конца?

Вопросы, вопросы, вопросы… Одни только вопросы без ответов. Война – вот единственный ответ на все заданные и незаданные вопросы.

В штабной землянке кроме самого гвардии полковника Соколовского и его адъютанта всегда толкалось много народу. Толкались и по надобности, и без нее. Радистки и заместители не в счет, им положено было находиться близ командира. А остальные, можно сказать, были мимо проходящие или приходящие по мере необходимости.

На этот раз не только комната связи, но и сама небольшая комната-кабинет командующего конно-механизированной группой была забита народом так, что невозможно было повернуться. Из тех, кого знал Шубин, в комнатке были радист Микола Яценюк, капитан Тарасов – сотрудник Смерша при штабе группы – и особист Рыжов. Были еще два незнакомых Шубину военных. Один – невысокий, молодой и щуплый, судя по форме и шлему на голове, танкист, стоял он к Глебу спиной. Напротив Соколовского стоял среднего роста коренастый офицер. Его звание Глеб сразу не рассмотрел (в комнате царил полумрак), но, судя по неиспачканной форме, кто-то повыше капитана. На войне оно как? Чем аккуратнее на тебе одежда, тем ты выше по званию и значимее по должности. Почему так – объяснять, думается, надобности нет.

– А, Шубин! Входи, входи, – обрадовался ему Соколовский и махнул рукой. – Давай, пробирайся ко мне поближе, буду тебя с твоим новым начальством знакомить.

При этих словах офицер повернулся к Шубину, и Глеб увидел, что тот был довольно симпатичным тридцати пяти или тридцати семи лет мужчиной с волевым подбородком и серьезным, даже несколько суровым взглядом не то серых, не то светло-карих глаз. В сумраке Шубин так и не разобрал, какого они были цвета. Да и какая разница – голубоглазым он был или, скажем, сероглазым? Просто у Шубина была укоренившаяся привычка – составлять предельно точный фотопортрет всех, с кем сводили его фронтовые дороги. Своих ли, чужих – без разницы.

– Полковник Слюсаренко, – представил незнакомого командира Соколовский. – Командир 56-й танковой бригады и твой новый командир, – добавил он.

Представленный Шубину полковник с некоторым интересом посмотрел прямо в глаза Шубину и протянул руку.

– Капитан Шубин, – представился Глеб, пожимая крепкую, широкую и чуть потную ладонь полковника.

– Несмотря на начало наступления, решил приехать за вами, капитан, лично, – сказал Слюсаренко. – Много слышал о вас, и не только от Петра Вениаминовича. Рад, что вы будете служить именно у меня. Вы когда-нибудь ездили в танке?

– Нет, не приходилось, – чуть смутился Шубин от пристального взгляда нового командира. – Разве что пару раз прокатился, сидя сверху на башне.

– Ничего, у нас и внутри машины побываете. И не раз, – добавил Слюсаренко, добродушно усмехнувшись. – Ну что, Петр Вениаминович, – он снова повернулся к Соколовскому и протянул тому руку, – мы поехали. Приказы командования я вам передал… Капитан, вы готовы? – обратил он взор снова на Шубина.

– Так точно, готов, – ответил Глеб.

– Пять минут на прощание. Мы ждем вас в машине… Пойдем, Шура, – обратился он к танкисту, что стоял чуть позади Шубина, и шагнул вперед.

Шагнул уверенно, словно это не человек был, а танк. И все расступились перед ним. Глеб невольно повернул голову и мельком увидел круглое веснушчато-курносое лицо сопровождающего полковника молодого танкиста.

– Ты мне, Захар Карпович, его береги! – громко сказал вслед Слюсаренко Соколовский. – Кровь из носу, но чтобы этот капитан до нашей победы дожил!

– Это уж как Бог на душу положит, – остановившись и оглянувшись, рассмеялся Слюсаренко. – Все под ним ходим, Петро.

И он снова пошел дальше, теперь уже не останавливаясь и не оглядываясь.

– Мало ли под кем мы ходим или ходили, – проворчал Соколовский. – Под царем вот тоже ходили, а ничего, выжили… Ну, Шубин, – положил он свои большие руки на плечи Глебу, – жалко мне тебя отдавать танкистам. Но ничего не поделаешь – приказ. Значит, у командования на тебя другие планы.

Он долго смотрел на Шубина и молчал, и Глеб вдруг почувствовал неловкость перед этим молчаливым взглядом. Он знал, что нужно что-то сказать на прощание. Что-то хорошее, теплое и душевное и, может быть, значащее. Но он не знал что сказать и как это сказать. Иногда чувства просто невозможно передать словами. Поэтому он просто протянул руку. Соколовский быстро и крепко пожал ее.

– Ладно, иди уже, – махнул он рукой в сторону выхода. – Вот, Микола тебя проводит.

Он отвернулся и сделал шаг в сторону сидевшего за столом особиста Рыжова.

Глеб тоже не стал медлить, а, развернувшись, направился к выходу. В дверях его уже ждал Микола Яценюк.

– Вот, – протянул он Шубину какой-то сверток и, когда Глеб, хотя и немного удивленный, взял его, сказал: – Це сало и окраець домашнього хлиба. Бильше ничого вам даты, товарыщ капитан.

– Спасибо, Микола, – Глеб в порыве благодарности к этому удивительному украинцу обнял его.

Микола отвернулся, но Шубин успел заметить, как в уголке его глаза затрепетала прозрачная влага.

– Ничого, все буде хорошо, – наполовину по-русски, наполовину по-украински ответил на его объятия Микола. – Мы з вамы, товарыщ капитан, ще побачымося. Не на цьому, так на том свите. Айдаты, я вас до машины хочу проводыты.

Они вышли из штабной землянки и молча направились к машине, в которой приехал полковник Слюсаренко. С кем и было жалко сейчас расставаться Шубину, так это с Миколой Яценюком, которого он знал чуть ли не с самого начала войны. Но фронтовые дороги непредсказуемы. Они сначала развели их в разные стороны в сорок втором году, когда Шубин и Микола выходили из окружения, а затем, в самом начале июля сорок четвертого, в момент, когда немцы вынуждены были отступать, снова свели их. Именно с Миколой Шубину пришлось пробираться к партизанскому отряду Васильчука на своем первом задании. Тогда Соколовский отправил своего лучшего радиста в тыл врага вместе с Глебом, чтобы тот наладил связь партизан с наступающими советскими частями. С Миколой же Шубин возвращался и обратно после второго задания. Вместо Яценюка в отряд Васильчука был направлен постоянный радист, а Миколу вернули в расположение штаба конно-механизированной группы.

Шубину очень хотелось сейчас сказать Миколе что-то хорошее, доброе, замечательное, чтобы он запомнил его слова на всю жизнь. Вот только как долго она будет длиться, эта их жизнь – ни он, ни Микола не могли знать наверняка. На войне нет времени. На ней есть только сейчас, только миг. А все остальное – «до» и «после» – будет, только когда придет мир, когда закончится война. И потому смысла в каких-то красивых, пусть даже правильных словах сейчас не было.

Поэтому они все так же молча дошли до машины, молча пожали друг другу руки, молча и многозначаще посмотрели друг другу в глаза и… Шубин сел на заднее сиденье автомобиля и уехал. Он не стал оборачиваться. Потому как не хотел видеть, как Микола стоит на дороге и смотрит вслед удаляющейся машине.

«Ну вот, – подумалось Глебу, – закрыта еще одна глава ненаписанной мной книги. Может быть, я когда-нибудь и напишу ее. А может, и нет. Хотя почему же она не написана, эта глава? Она написана, только не на бумаге, а где-то там, внутри меня. В глубине чего-то, что многие называют душой».

– О чем задумался, капитан? – повернулся к нему полковник. – Жаль небось расставаться с боевыми товарищами? Можешь не отвечать. По себе знаю, что жаль. Я вот в армии с тридцать второго года, и много где и побывал, и повоевать успел. Многих товарищей потерял. А в этих местах уже в третий раз приходится воевать. Так-то.

Шубин промолчал, не стал расспрашивать Слюсаренко, когда он успел побывать в этих местах три раза – он и так знал и о походе РККА на Западную Украину в тридцать девятом году, и о Львовско-Черновицкой стратегической оборонительной операции в самом начале сорок первого года.

Долго ехали молча. От нечего делать Шубин наблюдал за тем, как мимо них по дороге движутся бесконечной чередой войска, проезжает техника, грохочут танки и тяжелые артиллерийские орудия. Несколько раз на глаза попадались машины реактивной артиллерии с красивым именем «Катюша». Хотя на самом деле ничего романтичного в таких установках не было, и название в народе было дано, скорее всего, по модификации «КАТ» – используемых артиллеристскими установками термитных снарядов.

Тут (уже в глубоком тылу) были уже почти не слышны раскаты грома, производимые наступающими частями Красной армии. Но Глеб, все-таки прислушавшись, различал глухое «бам» и «бух» где-то уже за горизонтом, за пределами видения. Взрывы были слышны, а видеть их было нельзя. Далеко от этих мест шло сражение.

Ехали долго, и по мере приближения к фронту все явственней слышались раскаты канонады. В какой-то момент машина вдруг задергалась, мотор захрюкал, зачихал, и из-под капота повалил сначала сизый, а потом и темно-серый дымок.

– Все, приехали, товарищ полковник, – заявил молодой танкист, который сидел за рулем, и автомобиль остановился. – Вовремя, елки-моталки, – бросил он, выпрыгивая из машины и открывая капот.

– Да уж, правильно говоришь – не вовремя мы встали. Ехать-то осталось еще часа полтора-два. Наша бригада, пока мы с тобой катались, уже вперед километров на пять ушла, если не дальше. Погоди, Шура, дай я посмотрю, – полковник тоже вышел из машины и, сняв китель, остался в светлой нижней рубахе.

Закатывая рукава, он подошел к пареньку, который уже открыл капот, и, отмахиваясь от валившего из-под него густого дыма, закашлялся.

– Воды бы надо. Видать, вся выпарилась, и радиатор перегрелся, – заявил танкист звонким молодым голоском, оглядываясь по сторонам. – Угораздило же нас посреди степи встать, – с досадой проговорил он. – Где здесь найдешь воду?

Шубин тоже огляделся и, увидев вдалеке речушку, сказал, указывая на нее:

– Давайте мне ведро, я сбегаю за водой.

– Где бы его еще взять, то ведро? – нахмурил брови танкист. – Товарищ полковник, сказали бы вы уж своему Тарасенко, чтобы за машиной следил получше. Недокомплект получается без ведра-то.

– Вот возьму и назначу тебя своим постоянным личным шофером, Шура, чтобы не ворчала, – с усмешкой ответил полковник.

«Ворчала?» Он действительно так сказал или Шубину послышалось? Глеб быстрым и пытливым взглядом окинул мальчишескую фигурку молодого танкиста и решил, что все-таки послышалось. Он отошел от машины, сошел с дороги на обочину и, заложив руки за спину, стал бродить неподалеку, выискивая что-нибудь, чем можно было заменить ведро. И нашел.

Это была старая проржавевшая немецкая каска, валявшаяся в воронке от снаряда.

– Каска подойдет? – спросил Шубин, поднимая над головой свой трофей.

– Не дырявая? – с подозрением поинтересовался танкист.

– Вроде целая, – Шубин повертел в руках каску, осматривая ее со всех сторон. – Ржавая только.

– Тогда подойдет, – кивнул танкист. – Только вот много в нее воды не нальешь. Надо еще что-то.

– У меня еще котелок есть, – предложил Глеб.

– Давайте ваш котелок, – кивнул полковник, на секунду поднимая голову от мотора, в котором он что-то высматривал. – Сходите за водой, Шура. Вдвоем сподручней.

Шубин отвязал свой котелок от лямки вещмешка, к которому тот был привязан, и они с танкистом отправились к речушке. Пока шли, Глеб исподтишка рассматривал своего спутника. Вроде бы паренек как паренек – круглое лицо с конопатками и редкими оспинками. Лицо белое, не загорелое вовсе, что было удивительно при такой-то летней жаркой погоде. Маленький, чуть вздернутый кверху носик, редкие рыжие реснички на чуть покрасневших веках, такие же рыжие тонкие бровки и рыжий чубчик, который выбивался из-под шлема. Ростом танкист был совсем даже невысокого – Шубину по плечо. Щуплый, с тонкими запястьями и худенькой шеей, он чем-то напоминал Шубину цыпленка. На вид ему было лет семнадцать, не больше.

– Не жарко в таком шлеме все время ходить? – спросил Глеб, прерывая молчание.

– Нормально, привыкла уже, – ответил танкист.

– Так ты все-таки девушка? – улыбнулся Глеб. – А я было подумал, что ослышался.

– Девушка. Ну и что с того? – с вызовом посмотрела на него снизу вверх зелеными кошачьими глазами Шура, и щеки ее вдруг вспыхнули румянцем.

– Нет, ничего, – смутился от ее настойчиво-открытого взгляда Шубин. – Я же говорю, что сначала принял тебя за парня. За подростка, – уточнил он, еще больше смущаясь. – Думал, что ты что-то вроде сына полка, что ли.

– Тоже выдумали! – прыснула Шура, но тут же снова стала серьезной и даже сердитой. Ее рыжие бровки сомкнулись в одну линию, а глаза метнули в Глеба молнии. – Можно подумать, что вы женщин на войне не встречали.

– Встречал, – улыбнулся Глеб. – Много встречал и разных. Вот только с девушками-танкистками судьба еще не сталкивала. Ты первая. Потому и удивился.

Его откровенность несколько смягчила Шуру, и она посмотрела на него уже не так сурово.

– Я и сама не ожидала, что когда-нибудь буду в танке воевать, – призналась она. – Но так получилось, что…

Она внезапно замолчала и снова нахмурилась, словно бы осознав, что слишком уж разоткровенничалась перед этим незнакомым ей капитаном.

– Я тоже в свое время не думал, что буду разведчиком, – заметил Глеб.

Дальше они шли молча, и только у самой речушки Шура, сняв шлем, сказала:

– Жарко.

Пока Шубин набирал воду в котелок и в каску, девушка умылась. Искоса наблюдая за ней, Глеб невольно залюбовался ее молодым, хотя и не очень красивым личиком. Да, Шура не была красавицей. Под шлемом оказались спрятаны две небольшие рыжие косички, а вернее, мышиные хвостики – как их называют. Они придавали всему облику девушки почти детское, наивное очарование, которое редко случается у красивых и уже оформившихся во взрослую женщину девиц.

«Интересно, сколько же ей лет? – вдруг подумалось Глебу. – Наверняка не больше шестнадцати».

Словно угадав его мысли, Шура встала с колен и, снова надевая шлем, сказала:

– Мне, между прочим, уже девятнадцать лет.

Глеб рассмеялся.

– Ты умеешь читать мысли?

– Нет, но я прекрасно знаю, что в головах у мужчин, когда они вот так смотрят на девушек, – дерзко ответила она.

– Да-а-а? – с деланым удивлением протянул Шубин. – И что же они думают?

Щеки Шуры снова вспыхнули.

– Ничего, – буркнула она и, схватив котелок Шубина, быстрым шагом направилась к машине.

Глеб, сдерживая улыбку, взял каску и поспешил следом. Но идти так же быстро, как и Шура, он не смог, вода начала расплескиваться, и ему пришлось сбавить темп ходьбы.

Когда он дошел до машины, возле нее стояли уже не только полковник и Шура, но и еще два человека, а неподалеку, на обочине, – грузовик.

– Да, дело плохо, – заметил один из них, по всей видимости, шофер грузовика, – усатый, с изможденным загорелым лицом мужичок. – Вы, товарищ полковник, на этой рухляди, даже если радиатор остынет, далеко не уедете. Давайте-ка мы вас на буксир возьмем и до нашей техбригады дотащим. А там глянем, что с ней делать, с вашей машиной-то.

– Нам до вечера надо свою часть нагнать. Наступление без командира, сам понимаешь, не наступление, – огорченно заметил Слюсаренко. – Я в технике не хуже тебя разбираюсь и вижу, что машине швах. Но нам надо как-то до своей танковой бригады добираться.

– Так вас наш майор на своей машине и отвезет, делов-то, – вставил стоявший рядом с шофером старшина. – А вашу колымагу мы как отремонтируем, так вам сразу же и доставим. Добро?

– Добро, – согласился полковник. – Тогда цепляйте.

Машину Слюсаренко прицепили к грузовику. Каску Глеб выкинул за ненадобностью, а котелок, который ему вернула Шура, прицепил обратно к сидору.

– Вы с Шурой садитесь в кузов, а я в нашей машине поеду, – скомандовал полковник и добавил строго, видя, что девушка собирается ему возразить: – Это приказ, Горохова.

Рыженькие брови Шуры сурово сомкнулись у переносицы. Приказом она была явно недовольна, но подчинилась. Иначе как? Полковник сказал – приказ, значит приказ. Что тут возразишь?

До мехчасти тряслись в грузовике часа полтора, если не дольше. В основном молча. Иногда только Шубин задавал Шуре вопросы, спрашивая ее не столько о ней самой, сколько об ее службе в танковой части. Она отвечала неохотно, словно за что-то обижалась на Шубина. Хотя за что – он никак не мог понять. Все, что он смог выяснить – это то, что девушка уже год служила на одном из танков пулеметчицей-радисткой, а перед тем окончила курсы в Орловском бронетанковом училище имени Фрунзе.

– Выпускались мы, конечно же, не в Орле, – уточнила она, – а в Балашове. Это Саратовская область. Знаете?

– Знаю, – подтвердил Шубин. – В самом Балашове не бывал, а вот в Саратове доводилось.

Понемногу начало смеркаться, и уже все тише и тише слышались звуки боя, хотя к линии фронта они сейчас находились намного ближе, чем были раньше, когда только выехали из расположения бригады Соколовского.

– Бой стихает, кажется, – заметила Шура. – Скорее бы добраться до своих. Как они там без меня? – Она ненадолго задумалась, потом с досадой в голосе продолжила: – Знаю, полковник специально Тарасенко в медчасть отправил, якобы с жалобами на аппендицит. Это он сделал, чтобы меня подальше от наступления держать – своим шофером временно назначил, – зло стукнула она кулачком по ладошке.

– Так, может, и вправду у человека аппендицит? – пряча улыбку, спросил Шубин. – Аппендикс – это такой зловредный орган, что всегда не вовремя о себе знать дает. Совпало, наверное.

– Ага, совпало, – сердито зыркнула на него Шура, но дальше тему развивать не стала. Вид у нее при этом был такой, словно она говорила: все вы, мужчины, одинаковые – хитрые и коварные, а потому какой с вами толк говорить на серьезные темы?

Механизированная бригада, а вернее, одна из ее ремонтных частей, располагалась в небольшом селе с необычным названием Кийков. Ее командир майор Славянинов радушно встретил Слюсаренко.

– Сейчас я вас накормлю, – предложил он, вставая из-за стола, за которым ужинал. – Хозяйка вот выделила нам картошки котелок да молока козьего налила кринку.

– Спасибо, не откажусь, – поблагодарил полковник. Потом, чуть подумав, оглянулся и спросил: – Шура, есть хочешь? И вы, наверное, капитан, тоже голодный?

– Ничего, я привык, – ответил Шубин, хотя действительно был голоден как волк после суток сна. Он так и не успел поесть перед отъездом.

– Все одно, – махнул рукой полковник, глядя на Шуру, – пятнадцать-двадцать минут погоды не сделают. Так что поедим, – кивнул он. – От угощения отказываться грех. Особенно на войне.

– Вот и правильно, – засуетился майор. – У нас где-то банка тушенки была? – вопросительно посмотрел он на своего помощника.

– Вы всю вашу тушенку велели хозяйке отдать, чтобы дитю ее мясо было, – растерянно ответил тот, разведя руками.

– Постойте, – вдруг вспомнил Шубин и хлопнул себя по лбу. – Не надо тушенки. Я совсем позабыл. Мне ведь наш Микола Яценюк на дорогу кое-что получше тушенки дал.

Глеб развязал свой вещмешок и достал из него сверток, который вручил ему перед расставанием Микола.

– Тут сало и хлеб домашний, – сказал он, выкладывая сверток на стол.

– Откуда такое богатство? – удивился Слюсаренко.

– Микола – украинец. Из местных. У него неподалеку от расположения конно-механизированной бригады на хуторе то ли своячница, то ли кума живет. Вот он к ней и наведался. Только когда успел – непонятно. Он ведь вместе со мной только сутки назад вернулся из партизанского отряда.

– А, так теперь понятно, почему полковник Соколовский со своим штабным радистом расставаться надолго не захотел и выпрашивал ему замену на совещании, – рассмеялся Слюсаренко, нарезая сало. – Наслышаны и мы об этом Миколе. Ценный он специалист по доставанию продуктов питания.

– Яценюк действительно очень хороший специалист по связи, радист первоклассный. Я его с сорок второго года знаю, – несколько обидевшись за Миколу, заступился за его репутацию Шубин. – И добрый он очень, всех-то ему жалко. Он, между прочим, одного парнишку-сироту выходил, от голодной смерти спас, на ноги поставил. Усыновить даже его решил.

Pulsuz fraqment bitdi.