Kitabı oxu: «Фантазии без трусов. Мы – больше не мы»

© Анастасия Лисица, 2019

ISBN 978-5-4496-8945-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Старик и прошлое

С опущенной головой он стоял напротив яркого степного солнца. Старая палочка и мысли не позволяли смириться с тем, что есть сейчас. Он отказывался верить, что исход настолько близок. Его запах он ощущал каждое утро, которое перестало быть для него добрым однажды.

Старик смотрел на ее портрет и щурился, будто перестаёт узнавать женщину, которую полюбил однажды. Любовь, тоска, страх – его колесо человеческих чувств крутилось с привычной для него скоростью.

Он подошёл ближе, провёл рукой по портрету и закрыл глаза. Вокруг замерли даже птицы.

Военное время позади, позади и проблемы. Он молод, вся жизнь впереди. Ее руки опускаются ему на плечо, с нежностью и трепетом. Они парят на встречу будущему.

Он поддерживает ее за локоть, они идут по перрону, который заполонили толпы желающих покинуть землю безнадежности и нищеты.

Спешить не надо. Она слишком дорога ему, как и их будущее, не так давно зародившееся в ней.

Два чемодана – вся жизнь поместилась туда, запечатанная бережно на замок. Что дальше?

Глубокий сон и просторные степи возможностей. Новая квартира, молодые соседи и морская дорога за окном. Вот уже новый день, и он спешит на заработки, толкаясь в тесном автобусе. Дела наладились, есть что делать и куда идти дальше.

Первое счастье уже ползает и зовёт его, пускай неосознанно, но с глубокой надеждой для него. Она такая молодая, вызывает желание, обволакивает его мир.

Трудно поверить в прискорбную новость. В январский морозный вечер с бутылкой водки надежды утопали в градусах, всё представлялось не так. Первый раз в жизни соленые слезы прокатились по его лицу, сломав веру в себя. Она бледная, закрывает дверь перед лицом, впадая в депрессию чувств, забывая поделиться с ним. Выкидыш подрывает нажитое и такое привычное в их любви, заставляя его совокупляться с горючим каждый вечер.

Последующие будничные реалии убивают их былую романтику, превращая ее в повседневность.

– Моя нежная, родная Верочка, – что с тобой происходит?

Молчание убивает, дверь захлопывается, захлопывается и ее мир.

Каждый вечер их жизнь скрашивает ящик чужих мыслей, зашивая былой след их глубины. Она чувствует это, но боится признаться, прежде всего самой себе.

Гормоны, психологический сбой и новая беременность, создают искусственное дыхание их чувствам. И кажется мир наполнен, тем чем он желал, тогда.

И вот стеклянный стакан пролетает мимо ее светлой головы, страх наполняет все мягкое и ранимое нутро. Его храп и ее одиночество сдавливают горло, автоматически сокращая годы ее жизни.

Больничная палата, ее пожилые и нежные глаза теперь смотрят на единственную внучку, а его руки дотрагиваются до нее. Она старается не реагировать. Он забывает о том, что было сделано. Никто не виноват, просто однажды двое перестали слышать друг друга, полностью отключив ум от реальности, полагаясь на искусственно созданные мысли.

Двое детей и тринадцатилетняя внучка не могли не радовать. Он шутил, мечтая отвлечь ее от смерти, стоявшей за дверью. Сложно поверить, но не поверить – невозможно.

Утренний звонок переворачивает мою жизнь. Я стою в коридоре, мама суетится, а папа поддаётся настроению. И вот мы все в одной машине сливаемся с тишиной и мамиными слезами. Пока мне тяжело осознать, но я пытаюсь. Чувствую, как сжимается сердце от происходящего. Кусок земли принимает тело бабушки навсегда, слезы деда провожают ее в последний путь.

Его первая ночь одиночества. Холодная постель. Первое утро без неё. А что потом?

Деменция и отрочество. Смерть единственного сына. Осознание ненужности и ожидание.

Слезы хлынули по моим щекам, я подошла к нему ближе и внимательно посмотрела в эти родные, кристально-голубые глаза, впитав в себя все переживание.

Могильная доска не отражали ничего былого, что я ощущала от прикосновений бабушки. Но, это было неважно. Она осталась в наших сердцах навсегда, на одной мертвой территории с родным сыном и тайнами, которые она скрывала за сорокатрёхлетнюю совместную жизнь с дедушкой.

Я поцеловала его на прощанье. Понимая, как бесценно мгновение жизни, с которой он скоро расстанется, как и все мы когда-то.

Фразерство и ложь

Морщинистые руки хватаются за ручку толстой чашки, давно пожелтевшей от крепкого кофе. Во рту – толстая сигарета, которую она – каждое утро – поглощает с небывалой жадностью. На ее хрупких, но еще упругих плечах болтается шуба, годов 90-х, пострадавшая от времени, как и она сама. Она смотрит вдаль, на раннее солнышко, которое так редко греет тело и мысли. И все было бы прекрасно, если бы не упущенное…

Мысли уже не «генерируют» радость, не «программируют» на успех. Искренний смех давным-давно позабылся. Смех, который рождается вместе с нами – так естественно, и умирает в процессе «вечной утопии», так быстро и искусственно.

Она прошла в темную гостиную, заставленную «прошлым». Подарки от поклонников, столы из мрамора, антикварная мебель и тишина, вызывающая рвоту. Телефон давно не звонит, а мобильного у нее нет: она не привыкла отвлекаться на современную инстаграмную моду, на пустоту, обрамленную в фильтры. Каждый миг она «проживала» воспоминаниями.

Этот день не был исключением. С ненавистью к себе она всматривалась в свое злое, уставшее, немало повидавшее лицо. Вспоминались софиты, наряды, разные роли и признание, ставшее для нее наркотическим.

Сцена – место, которому она отдала все, в обмен на бесконечные аплодисменты толпы. А в итоге получила скоротечную старость и невыносимое одиночество, огромный дом и безделушки, которые после ее смерти кто-то из внезапно «нарисовавшихся» дальних родственников сдаст на торги, заберет себе или…

«Все, довольно!» – она закричала и влила в горло «горючее», на которое подсела на всевозможных тусовках.

«Сплошное фразерство и ложь», – произнесла она после рюмки кальвадоса. Еще и еще – пока разум не поднял ее со стула. Лили начала суетиться, побежала на второй этаж, понимая, что это – ее последнее «дыхание». Потом она собрала редкие волосы, оставшиеся от былой русой копны, в пучок и надела парик, наиболее точно «отражавший» ее состояние. С возбуждением отворила дверцы гардеробной и принялась выбирать. Меха, шелк, викунья и кашемир… Голова кружилась – как и раньше. Она натянула «Guess» и, кажется, испытала оргазм. Улыбка расплылась по злому пожилому лицу. Последний штрих: руки по наитию скользят по лицу, тщательно замазывая морщины. Любимые оттенки и тон умело «возвращают» Лили к жизни.

Такси бизнес-класса – удобные сиденья и французская классика успокаивают, в кожаной сумочке – ее «величество» Кальвадос, культовые «Gitanes» дымятся, постепенно умиротворяя Лили, прогоняя нервозность. Она «на коне» – дежавю.

Парадные двери «Большого театра», величественные колонны, дорогие автомобили вокруг: все – как раньше, даже лучше. Жизнь обретает цвета и смысл. Уверенная, на высоких каблуках, семидесятилетняя Лили врывается внутрь, не обращая внимания на взгляды толпы, – так ее «научила» сцена. Запахи и фигуры вокруг кружат голову, она проходит мимо огромных плеч охранника, который хватает ее за локоть с просьбой снять шубу. Агрессия нарастает, она подходит к нему так близко, что, кажется, бедолага смущается. Лили начинает орать, обдавая его нотками въевшегося перегара.

«Ты! Знаешь ли ты, кто я?!» – она смотрит прямо в его глаза. Он отступает в сторону, делает уверенный вдох и силой выставляет ее за двери. Лили колотит его тяжелой сумкой, пока он, придерживая за локоть, ведет ее к выходу.

Со стороны могло показаться, что сумасшедшая бабка, похожая на проститутку, решила пощекотать нервы себе и окружающим, желая – по привычке – добиться оваций. На самом же деле некогда популярная актриса, посвятившая всю свою жизнь театру и кино, просто запуталась, вошла не туда и испугалась. Бывает.

«В какое посмешище я превратилась? – вытирая теплые слезы, шептала она. – Меня забыли, а алкоголь превратил меня в «колымагу».

Она сидела у дверей «Большого театра» и разглядывала лица, которые насмехались над ней. Тушь стекала по щекам, платье превратилось в половую тряпку. Шуба, которая была подарена французским послом в честь ее дебюта, напоминала пожеванный норковый ковер. В голове была только одна мысль: «Это – смертельное унижение». Она сделала еще несколько глубоких затяжек и – на шестнадцатисантиметровых лабутенах – побрела в сторону Москворецкой набережной.

Никто не вспоминал о Лили… И больше ее не видели.