Kitabı oxu: «Истории одного книжного. Сборник рассказов»

Ирина Радченко, Николай Могилевич, Олина, Анастасия Мартиросьян, Ольга СавчукЕкатерина СоболеваИнна КружилинаАнна ВоронинаКатя БузыреваСнежокВалентин ГубаревЮлия СимоноваИрина ИвановаАнастасия МалинаДмитрий СобакинМари РэмМакс МолчановДарья ПашкинаЛиза КорольКсения ЧесноковаМария Плоткина və başqaları

Şrift:

Авторы: Радченко Ирина, Могилевич Николай, Олина, Мартиросьян Анастасия, Савчук Ольга, Соболева Екатерина, Кружилина Инна, Воронина Анна, Бузырева Катя, Снежок, Губарев Валентин, Симонова Юлия, Иванова Ирина, Малина Анастасия, Собакин Дмитрий, Рэм Мари, Молчанов Макс, Пашкина Дарья, Король Лиза, Чеснокова Ксения, Плоткина Мария

Редактор Ирина Радченко

Редактор Ольга Савчук

Редактор Дмитрий Собакин

Редактор Дмитрий Чачимин

Редактор песни Юлия Симонова

Дизайнер обложки Катя Бузырева

Иллюстратор Марина Кипреева (mar_verte)

Иллюстратор Лиза Король

Иллюстратор Диана Мазуренко

Иллюстратор Юлия Морозова

Иллюстратор Мария Плоткина

Иллюстратор Ирина Радченко

Иллюстратор Софья Садкина

ISBN 978-5-0064-3941-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПРЕДИСЛОВИЕ

– У вас хорошие книги продаются?
– Конечно.
– Тогда дайте Кашпировского.
– Кашпировского нет.
– А говорите, что продаются хорошие книги.
(диалог времен пандемии)

Чтобы стать хозяйкой кофейни и книжного в одном, надо быть чуточку отважной. Очень ниша специфическая. Можно сказать, для «староверов». Но у нас хватило глупости и «Набоков» в этом году празднует свои пять лет.

Понятно, что книжный магазин – рядовая сфера услуг, особо работой с людьми никого не удивишь. Только в век науки и технологии бумажные книги за вполне себе нынче ощутимые деньги покупают далеко не все, а определенная целевая аудитория. Тогда, когда мы ещё только неумело красили стены и собирали отвёрткой книжные шкафы, никому и в голову не приходило, что уже несколько лет спустя грань между посетителями «Набоков» и его работниками сотрётся настолько, что выльется во множество проектов, один из которых вы держите в руках. Поэтому, спустя эти пять лет, я не просто работаю в сфере услуг, я возглавляю «экипаж большого красивого исследовательского судна», где каждый важен и каждый нужен.

Я сейчас подумала, а вдруг вы у нас не были. Конкретный Вы, который нашли эту книгу, например, на лавочке. Или в поезде. Или вам её привезли родственники из летнего отпуска по Краснодарскому краю, обгоревшие счастливчики, переполненные впечатлений о Чёрном море. Поэтому для начала закройте глаза и представьте двухэтажный книжный магазин. Шкафов немного, ровно столько, сколько нужно, чтобы навести тень на плетень, когда неподготовленный посетитель пытается разобраться, что здесь вообще происходит, но недостаточно, чтобы развеять сомнения с первых секунд. Поэтому первое, что я говорю вам: «Здравствуйте, мы такой книжный магазин, в котором можно выпить вкусный кофе».

На входе стоит огромный чемодан, доверху наполненный букинистикой. Той самой, из которой нормальные люди тоже делают бизнес, а мы называем «чемоданом для обмена», причем, чаще всего энергиями. Чего мы только не находили в нём в качестве книжных закладок: от документов до фотографий и старых писем.

Потом вы, скорее всего, увидите кресла. Их много. Два. Они, вероятно, заняты, потому что занять так много кресел немудрено. Но вы же помните, там где-то я, и я вам говорю, да Бог с ними, с креслами, пойдёмте наверх, пластинки слушать. Их чуть больше, чем кресел.

И вот мы уже болтаем, нам подпевает Синатра, я рассказываю вам, что много книг книжному иметь совершенно не обязательно, дело-то не в количестве, а в качестве, за которое мы ручаемся. А ещё лучше, купите вон ту книгу про «Набоков», которую и самому почитать интересно и родственникам из отпуска привезти не стыдно. Её с любовью написали более 20 прекрасных авторов и проиллюстрировали не менее прекрасные художники. Мы старались сделать его разнообразным и максимально смысловым. Каждый из нас рассказал вам свою историю, придуманную или нет.

Приятного чтения!

От всей души благодарим Уланова Ивана Геннадьевича, нашего друга и мецената, за неоценимую поддержку и вклад в реализацию этого проекта.

Напиши меня
Николай Могилевич

Был ли этот город таким всегда? Или тонкие холодные пальцы зимы навсегда изменили его? Заставили застыть во времени, затеряться среди белых барашков снега и завывающего ветра. Укрытое тучами гранитно-серое небо таранил нос облачённого в камень катера. Суровые, застывшие во времени лица десантников казались ещё суровее из-за снега, налипшего на бровях. Вместе с воинами, которые подарили городу освобождение, неспокойное море обводил взглядом одинокий прохожий.

Невысокий и нескладный, в бесформенном чёрном пальто, он напоминал точку, которую невидимый писатель гнал по белому листу города, безостановочно нажимая кнопку пробела. Яростные волны разбивались о пепельно-серый берег, солёные брызги оседали и пропитывали пальто, но человек, казалось, не замечал этого. Он продолжал бросать взгляды через плечо на угрюмые гранитные воды, будто среди одетых в белое гребней надеялся отыскать что-то, понятное ему одному.

Массивные серые плиты набережной сменились современной тротуарной плиткой, когда человек свернул на широкий проспект и встретился с очередным монументальным изваянием, служившим напоминанием о страшных днях войны. Практически невидимый, такой же белый, как и снег вокруг, навсегда устремленный в зиму в вечном порыве с занесённой гранатой матрос, готовый отбить родной город во что бы то ни стало. Волевой взгляд обращённого в суровый гранит великана встретился с прохожим. Если бы матрос не был заключён в камень, он бы удивился тому, насколько нескладным был молодой человек. Насколько неухоженной была его борода. Насколько механически он двигался, будто не он сам управлял телом, но некая незримая сила.

Мужчина кивнул Матросу с гранатой и зашагал дальше, подгоняемый невероятной силой ветра, которого местные жители на немецкий манер окрестили Норд-Остом. Либо юноша был не местным, либо он вышел на улицу с невероятно важным делом, ибо кроме него на улице не было никого. Полы пальто трепетали за его спиной, напоминая крылья вестника скорби – ворона. Мимо мелькали старенькие хрущёвки, которые уступали место потрёпанным панельным домам. Те провожали юношу тёплым светом окон.

Выбравшись на центральную улицу и пройдя под массивными колоннами главного почтового отделения, он свернул направо, оставляя позади группу людей с недвижимым флагом уже несуществующей державы. Такой уж был сегодня день, что единственными, кто видел человека в чёрном пальто, были лишь памятники и облачённые в каменные одежды изваяния. Неясно было, отчего природа копила весь свой гнев по отношению к городу, но время, чтобы обрушить свою ярость, она выбирала с умом. Парализованный город, застывший в вечной белизне и отражающийся в толстой корке намёрзшего льда. Природе не было дела до одного человека, избежавшего её гнева, она торжествовала, и торжество её эхом отражалось в воющем северном ветре.

Однако прохожий уже вошёл внутрь, тепло легло на плечи пледом, а терпкий аромат кофе невидимой нитью указал направление. Он посмотрел на правую руку, укрытую перчаткой, и хотел было улыбнуться чему-то на грани воспоминания, но не смог. Провёл по гладкой коже старого чемодана, начинённого, будто праздничная индейка, книгами, и остановил движение руки там, где лежала вечность назад первая книга, которую он принес на обмен. Книга, которую взяла она, лишь только он положил её в чемодан.

Вздохнув, он поднялся на второй этаж, минуя стройный ряд пузатых лампочек, заливающих помещение волнами тёплого света. Не взглянув на меню, он облокотился на стойку. Старина Фрэнк вещал из далёкого прошлого про жуткую погоду на улице и тепло домашнего очага. Острый кончик иглы, будто старательный шахтёр, извлекал из глубин пластинки вечную историю о зиме и доме.

– Георгий, доброго, – невысокая кучерявая девушка оторвалась от кофемашины. – Вы у нас первый сегодня.

Она посмотрела в окно на бушующую непогоду и быстро добавила:

– И, видимо, последний. Какой-то день тройной «Н» получается сегодня.

Юноша удивлённо приподнял бровь.

– Ну тройная «Н» сегодня выходит. Норд-Ост в Новороссийске, так ещё и в «Набокове», – пояснила девушка и улыбнулась, но, вспомнив, кто перед ней, быстро погасила улыбку. – Вам как обычно? Два кофе «Обскура»?

– Как обычно. Два «Обскура». Синее кресло свободно? – Спросил молодой человек. Больше ради приличия и соблюдения какого-то ритуала, который был понятен исключительно им обоим. Кроме него да бариста в кофейне не было ни души.

– Свободно, конечно. Пока что свободно везде, – девушка развела руками. – Ну, Вы спускайтесь, Георгий, я принесу вниз. Кстати, у нас вчера новые книги приехали из серии «Яркие страницы». Ещё одна порция классики! – бариста оживилась. – Там «Мастер и Маргарита» в такой обложке! С Бегемотом. Может, возьмёте, полистаете?

– Взял бы, да не могу, – грустно улыбнулся Георгий. – Не могу, и всё тут. Как-то неправильно это будет, неприлично, – он кивнул то ли девушке, то ли самому себе и спустился мимо книжных шкафов вниз. Небольшая полуподвальная комната с маленькими круглыми столиками дышала ароматом книг. Старые и новые, они прочно засели в стенах. Казалось, будто сама кофейня была сложена не из камня и цемента, но из книг и скреплявшего форзацы и нахзацы клея. Опустившись в большое тёмно-синее кресло с высокими подлокотниками, Георгий на мгновение закрыл глаза и выдохнул. Достал из сумки потрёпанную, но аккуратную книгу и бережно раскрыл.

***

– В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Проводник римской власти, верный слуга императора, обвёл взглядом ряды книг, пробежался по небольшим столикам, недоуменно посмотрел на маленькие белые чашки, обрамлённые яркими рисунками с животными и, в конце концов, задержался на паре, что сидела в дальнем углу.

– Обожаю, Жора. Прям мурашки табуном скачут, когда читаю.

Весеннее солнце лучами-копьями пронзало пузатые лампочки и аккуратными мазками ложилось на узкое лицо девушки. Потрёпанная, но аккуратная книга лежала на том же столике, но, казалось, множество лет тому назад. Чёрные волосы струились по плечам, а золото глаз отражало само солнце.

– А я вот Пилата всегда пролистывал. Нудный он, – отозвался Георгий. Он сидел напротив в таком же синем кресле. – Эти легионы римские, Иешуа, Дисмасы с Гестасами. Это вам не Бегемот, который из револьвера стреляет.

– Сейчас вот не пролистываешь, – она сделала глоток кофе. Эспрессо кислой волной унёсся вниз, а за ним последовали нотки вишни, кардамона и кленового сиропа. Кубики льда ударились о белоснежные зубы.

– Ах, ну где ещё такой вот кофе «Обскура» отыщешь? Без всяких камер, – она засмеялась, и смех её, лёгкий и прозрачный будто весенняя капель, унёсся к потолку.

– Вопрос, достойный философов древности, не иначе, – молодой человек напротив не смог сдержать улыбки. – Вот так и получается, что пришёл просто расстаться с книгой, а в итоге расстался с доброй половиной зарплаты. Не сразу, правда, а потом, да и не то, чтобы я был против покупать тебе новые книженции да поить кофе.

– Дурко ты, Жора. Самый настоящий, первостатейный даже. Тебя бы к Булгакову, был бы каким-нибудь персонажем, который Воланда смешит. Но так смешит, на полставочки, как какой-нибудь Бездомный, скажем, – девушка усмехнулась. – Я тебе даже иконку приколю к рубашке.

– Ой, а ты, небось, Маргаритой была бы? – он не обиделся. Знал, что она говорила не всерьёз, а лишь подначивала его. Смех для неё был вторым воздухом, без него она задыхалась. Так же, как «Мастер и Маргарита». – Тебя же даже не Маргарита зовут. Лер я никаких не припомню в книге.

– А откуда ты знаешь? – Лера прищурилась и сделала очередной глоток кофе. – Есть я там, ещё как есть. Просто не написано обо мне.

***

Он сделал глоток. Кофе оказался таким же холодным, как и февраль за окном. Бурое море плескалось среди стекла, а кубики льда были самыми настоящими айсбергами. Георгий посмотрел на такой же стакан, который примостился на маленьком столике рядом, и беззвучно поднял свой. Такое же синее кресло напротив оставалось пустым.

Захрустели книжные страницы, заскрипел переплёт, и Жора вновь оказался на улицах Москвы двадцатого века. Снова без единого звука кричал Берлиозу, что Аннушка разлила масло, снова вёл беседу с Воландом о природе добра и зла, снова отправлялся в далёкий Ершалаим составить компанию прокуратору Иудеи. Сколько раз он возвращался к произведению Булгакова? Сколько бесчисленных часов, или, быть может, дней проводил он в книжной кофейне в компании двух стаканов «Обскура», один из которых всегда оставался полным? Для него всё слилось в один тягучий снегопад, который укрывал его жизнь незримым белым саваном.

Георгий отложил книгу и достал тетрадь в кожаной обложке. Тиснение поблекло, нити кое-где выбились, отчего изображённый на ней Георгий Победоносец выглядел крайне неряшливо. Найдя нужную страницу, юноша принялся медленно выводить букву за буквой. Не было на заросшем лице эмоций, глаза оставались пустыми, будто делал он это машинально и рутинно.

«Зачем памятник или статуя существует? Самостоятельно он не может принять решение о продолжении существования. За него это сделали люди. Люди отчего-то хотят помнить о плохом больше, чем о хорошем. Если память откажет, за них это сделают памятники. Вот и я такой же. Статуя. Памятник плохому. Да вот только если я откажусь помнить, то забуду о ней. А больше помнить некому».

Он поставил точку и перелистнул несколько страниц. Начали появляться строчки, написанные женской рукой. Волнистые подчёркивания некоторых фраз и язвительные комментарии о мастерстве сложенных в предложения букв. Тут и там смешные рожицы показывали нарисованные языки, смеялись и закатывали глаза. Цветные кляксы маленькими озёрами растекались по страницам, пока не высохли на одной цифре, обозначившей день и месяц. Четырнадцатое февраля.

***

– И чего тебе приспичило на мол пойти в такую мерзкую погоду? – он старался перекричать завывающий ветер. Мол гранитной стеной прорезал неспокойные воды, защищая бухту от непогоды и волнения. Так непривычно было видеть беснующееся море по правую руку, и относительно спокойное – по левую. Будто были это два разных моря.

Она шла по парапету, расставив руки, словно изображая акробата под куполом цирка. Белый пушистый шарф трепетал на ветру знаменем, означавшим победу Норд-Оста и капитуляцию человека. Лера обернулась. Вязаная шапка сползла на глаза, отчего девушка напоминала садового гнома.

– А как же не выйти? Это же почти как в Ершалаиме, когда буря над городом разыгралась! – Она старалась перекричать ветер. – Глянь, и небо такое чёрное-пречёрное. И куртка у меня белая, и шарф, совсем как тога у Пилата.

– Не знаю, обнимали ли Пилата, но я тебя сейчас обниму! – Георгий улыбнулся и ринулся к Лере, намереваясь заключить в объятия.

Не успел.

Секунда. Улыбка Леры.

Секунда. Крик Леры.

Секунда. Полёт, который, казалось, длился вечность.

Секунда. Море, поглотившее Леру. Море, забравшее Леру.

***

«Я совсем перестал следить за датами. Числа и времена года для меня просто перестали существовать. А ведь сегодня тоже четырнадцатое. Когда стемнеет, снова пойду на мол. Снова расставлю руки и буду надеяться, что оступлюсь так же, как она. Ветер мне не поможет. Снова. Потому что я должен помнить о ней. Помнить, потому что больше некому. Как памятник».

Он вздохнул и одним глотком допил кофе. Снова развернул бессмертный роман Булгакова. Теперь перед ним раскинулись пальмы Ершалаима и балкон прокуратора Иудеи. Вот к нему подходит темноволосая девушка в белом, белая же лента развевается на ветру. Протягивает Пилату свиток и удаляется. Прокуратор пробегает глазами по тексту и в раздражении отбрасывает.

Георгий впивается в текст, будто хищник. Жадно следит за каждой буквой. Никаких служанок у Пилата не было. Не было, и всё тут. Не было и послания, и его текста. «Напиши меня, любимый. Напиши так, чтобы я понравилась ему. Чтобы человек в кой-то веки не был внезапно смертен. Напиши так, как помнишь, прошу. Рукопись внутри рукописи. Нашей рукописи».

Нет, не может этого быть. Не может, и всё тут. Ему померещилось. Усталость, недосып, чёрные мысли. Это всё они. Сейчас он поднимется наверх и всё себе докажет.

– Ещё «Обскура»? – бариста удивлена. Он никогда не просит больше двух стаканов.

– Нет-нет, тут не в кофе дело. Смотрите, – Георгий протягивает книгу и показывает на появившийся из ниоткуда абзац. – Видите?

– Вроде вижу, – на самом деле не видит. Перечитывает сцену. Качает головой. – Пилат, как Пилат. У меня с ним все сцены в одну сливаются, не могу с собой ничего поделать.

– Да нет же, – палец юноши останавливается на нужной строчке. – Вот. Видите? Служанка в белом? Свиток?

– Георгий, может, Вы переохладились? Может, Вам горячего капучино? – девушка беспокоится, глаза скользят по впалым щекам, по неухоженной бороде, по мешкам под глазами.

– Нет-нет, спасибо. Тут не в кофе дело. Извините, – он поспешно удаляется вниз и снова открывает книгу на том же месте. «Напиши меня».

Он впивается в ручку зубами. Этого всё ещё не может быть. Всё рациональное, что в нём есть, кричит и стенает, но где-то в глубине поднимается волна иррационального. Сладкие шепотки надежды. Может быть, стоит хотя бы попробовать? Он же с ней так и не разговаривал с того дня. Ни в мыслях, ни на бумаге. Георгий не до конца понял, как и когда это произошло, но первые слова уже начали появляться на полях, и выводила их его рука.

***

– Как думаешь, выйдет что-то из меня, а, Лер? – он сидел, зажмурившись от яркого солнца, в предчувствии вердикта. Не хотел смотреть на лицо, которое ему так полюбилось. Не хотел угадывать её реакцию.

– Да-а, Жора, – протянула девушка и похлопала его по плечу. Летний ветер колыхал поля соломенной шляпы, прозрачная белая шаль мягко опускалась на бледную кожу.

Они впервые выбрались из города с момента их знакомства. Отдалённый безлюдный пляж по дороге к Геленджику, яркое до изнеможения солнце.

Наверху фонарище —

яркий,

как пожарище.

И сапфировое море. Он всегда боялся, что кто-то ещё сможет подслушать самое сокровенное. То, чем он мог бы поделиться только с самым родным человеком. Он не доверял это даже маме. Боялся, что обида поселится в нём навсегда.

– Ле-е-р, – угрожающе протянул он. – Ну что ты мне петлю на шею закидываешь, а не затягиваешь, а? Говори уже.

– Ну, писатель из тебя, конечно, хороший не выйдет… – начала она. Вскинула руку, предупреждая вопросы, лишь только увидела, как он побледнел. – А вот отличный очень даже и получится, – она тепло улыбнулась и обняла его. Крепко-крепко, как волна обнимала каменистый берег перед ними.

– А вот что, если бы я прям тут и кончился, а, дурёха? – Георгий, наконец, смог улыбнуться в ответ.

– Вопрос, достойный философов древности, не иначе, – Лера скорчила рожицу и высунула язык. – Мир потерял бы отличного писателя.

– Вот то-то же, – Георгий вскинул палец к безоблачному небу. – «Набокову», конечно, спасибо, что свёл нас, но не очень я вижу себя в этой тусовке. Я такой книгочей, что на встречах помычать могу только. Не понимаю, как вообще умудряюсь что-то писать.

– Эх, ты, Жора. Дурко, говорю же, – она вновь улыбнулась и потянулась за лежащей рядом гитарой. Тронула струны, и летний ветер понёс строки песни над морской гладью:

– Страницы книг и кофе вкус теплом своим манят.

Набоков наш дом —

и для любви

нет лучше места!

Георгий прислушивался. Тонкие пальцы Леры летали над струнами, выводя извечный мотив, который трогает каждую душу.

– Для любви, похоже, действительно, места лучше нет, – произнёс он между ударами замершего сердца и снова обнял Леру. – Для встречи любви уж точно.

***

Воспоминания переплетались со словами на полях книги. Он писал о ней и про неё, будто она сидела рядом, будто он говорил с ней. Страница за страницей он вчитывался в авторские абзацы, среди которых неуловимо мелькала она.

Коровьев в своей фирменной саркастичной манере обрисовывал Воланду:

– Мессир, представляете кого встретил на Патриарших давеча? Мамзелька, молоденькая такая мамзелька. И уверенно так подходит ко мне и говорит: «Дружище Фагот, тут дело чрезвычайной важности». Начинает, значится, заливать мне о том, что ей, как нашей Фриде, выбраться нужно. Представляете?

Ответ князя тьмы Георгий не увидел среди новых строчек, но подозревал, о какой барышне шла речь. «Есть я там, ещё как есть», – знакомый голос сам собой возник в голове. Строчка бежала за строчкой, и на страницах одного романа появлялся второй. Признание, односторонний диалог и память о той, что раскрасила его жизнь.

Теперь домработница Маргариты Наташа общалась с хозяйкой, упоминая Леру:

– Маргарита Николаевна, представляете, пересеклась в булочной с девушкой. Чем-то на Вас похожа. Красавица. Разговорились мы с ней, а я возьми и обмолвись ей, что прибавки бы хотела попросить у Вас. А девушка мне эта и говорит: «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!»

После этого Георгий резко изменил стиль письма. Горе уступило место решимости. Он приводил аргументы, доказывал власть жизни над смертью, а не наоборот, воспевал силу человеческого духа и силу духа той, что осталась одна в этой жизни, но дарила радость окружавшим её людям. Несправедливости для неё не существовало, она просто в неё не верила.

Когда он добрался до окончания знаменитого бала, диалог Маргариты с Воландом пропал, уступив место новым строчкам:

– Ну-с, Валерия, право, вы меня удивили. Напору вашему и вашего любимого можно только позавидовать. Подумать только, озвучить не просьбу, но разумное требование. Это я в людях ценю и уважаю. Но не думали же вы, что одной просьбы, пускай и разумной, будет достаточно? Жизнь и смерть – крайне стабильные материи, не поддающиеся хаосу. А смерть уж и вовсе дама с весьма собственническим настроем. Нам необходим будет равноценный обмен, заверенный обеими сторонами. Если желание ваше твердо, то устроить можно. На столике – обычный лист бумаги и ручка. Любимый вами человек увидит то, что будет написано этой ручкой. Дальше, думается, вам всё понятно. В словах заключена великая сила, и немногие эту силу распознают.

Георгий видел, как между строчек аккуратным почерком, буква за буквой, как волны, накатывали предложения:

– Любимый, я не могу тебя ни к чему принуждать. Ты не представляешь, как счастлива я была эти часы. Говорить с тобой и слышать тебя. Ты не представляешь.

– Я всё решил, Лер. Решил, и решения своего не изменю. Даже если ты очень попросишь. Я люблю тебя. Мы с тобой говорили несколько часов, но значат они для меня больше нескольких лет моей жизни.

– Но как же твои рукописи? Ты же должен издаться. Мир потеряет отличного писателя!

– Это и будет моя единственная просьба. Издай их, и я буду жить внутри. А если уж мессир Воланд позволит, то буду с тобой в каждой книге.

– Он… Он может попробовать. Сказал, что твоя решимость ему нравится. Говорит, что получится хороший персонаж. Георгий.

– Ты никогда не называла меня полным именем. Что такое, Лер?

– Ты точно уверен?

– Уверен.

– Тогда подпиши.

***

Минул вечер. Дело подходило к закрытию. Ветер не унимался, норовя засыпать город до макушек домов. Бариста, позёвывая, спустилась вниз, перепроверить, не приблудился ли кто. На столике между голубых кресел стояло два пустых стакана «Обскура».