Kitabı oxu: «Шаманка Нёраяна»

Şrift:

Пролог

Нёраяна долго ворочалась под тяжёлым одеялом, пытаясь заснуть. Сон не шёл, и девочка заскучала. Перевернувшись на другой бок, она уставилась на новогоднюю ёлку. Лампочки гирлянды отбрасывали яркие разноцветные огоньки. Синий, красный, жёлтый. Снова синий. Потом опять красный…

Как северное сияние.

Папа рассказывал, что есть места, где ночь длится по полгода, а в небе пляшут огоньки. Олнарэн – ночные костры на языке эянкийцев.

Яна села на кровати и опустила босые ноги на пол. Детские ступни тут же обожгло холодом. Девочка нашарила в темноте носки – они лежали рядом с тапками. Шерсть приятно уколола кожу.

Нёраяна подошла к окну. Из плохо заклеенной щели тянуло морозом, а белая поверхность подоконника была неровной и облупленной. Девочка встала на табуретку и положила ладони на стекло, покрытое с обратной стороны морозными узорами.

Снаружи выла метель, и тяжёлые колокола фонарей чуть покачивались от сильного ветра. Вглядевшись в белую пелену, Нёраяна заметила чёрный комок, метавшийся у входа в подъезд. Он то пытался пролезть в щель дверного проёма, то взобраться по жёлтой газовой трубе на окно первого этажа.

Нёраяна залезла коленками на подоконник, чтобы рассмотреть зверька получше. Комок тем временем замер, превратившись в огромный косматый шар. Снег ложился на его шерсть, как пудра на пирог. Девочка провела ладошкой по запотевшему от дыхания стеклу.

– Кис-кис-кис, – тихонько позвала Яна, как будто кот, а это был именно он, мог её услышать. Но животное вдруг повело ушами, распушило хвост и потопало по заваленной снегом дорожке.

Потом кот остановился и уставился огромными глазами на Яну. Девочка помахала ему рукой, и тот, словно понимая человеческие жесты, замахал хвостом.

– Ну, и кто тут не спит? – До ушей донёсся ласковый женский голос. – Придут буу́су из Охон-Гор и утащат тебя в фиолетовую долину.

Яна в одно мгновение спрыгнула на пол и нырнула в кровать, с головой укрывшись одеялом.

– Не спится, оленёнок? – Мама села на край кровати. Яна замотала головой.

– Там котик, – наконец сказала она, – только большой.

– Большой?

– Во-от такой! – Яна высунулась и расставила руки. – Как собака. Ему там холодно! Давай его возьмём?

Содаяна цокнула языком и подошла к окну. Обереги на её груди легонько стучали, будто наигрывая мелодию. С минуту молодая женщина вглядывалась в белую мглу, а потом резко открыла форточку. Поток зимнего воздуха полоснул Нёраяну по лицу, отчего девочка нырнула обратно в тёплое укрытие.

– Ай-хо! – крикнула Содаяна по-эянкийски, и высокий голос эхом разнёсся по улице. – Нет там никого. – Мама вернулась, села на детскую кроватку и поправила одеяло.

От женщины пахло таёжными травами. Пройдёт много лет, но Нёраяна навсегда запомнит мать именно такой: чёрные волосы, заплетённые в две косы; цветастая повязка на лбу; обычный покупной свитер поверх этнического платья с длинными лентами; царапина на щеке, словно Содаяну недавно цапнула кошка; на шее обереги из дерева и костей и клык размером с указательный палец.

– А папа когда придёт? – спросила Яна.

– Аюн. Скоро, – Содаяна подняла взгляд и уставилась в верхний угол комнаты, будто там кто-то сидел. Нёраяна высунулась из-под одеяла и попыталась разглядеть в темноте, что привлекло внимание матери. Перехватив взгляд дочки, Содаяна улыбнулась: – Тебе про что рассказать? Про Ворона или Медведя?

– Про чёрного шамана, – попросила девочка. – Эяле-е! Пожалуйста!

Содаяна прислонилась к стене и подтянула коленки. Нёраяна тут же нырнула матери в руки.

– В те времена, когда солнце было молодое, а животные разговаривали, жили наши предки в Ханке-Гор, Месте-где-поют-песни…

Яна закрыла глаза, вслушиваясь в голос матери. Женщина говорила на эянкийском, их родном языке. Девочке нравились сказки про тайгу, про шаманов, говорящих воронов, подземных китов. Интереснее всего было слушать о страшном, Нижнем мире, Месте-где-светят-два солнца. И навсегда потерянном и забытом Месте-где-поют-песни, в который можно попасть, только взобравшись вверх по стволу мирового древа, Дархан-Мас. А из Нижнего мира, Охон-Гор, приходят буусу, чудовища. И не было ни одного такого, которое бы походило на другое.

– …И тогда эянкийский народ потерял путь домой. Попали наши предки в Срединный мир, где светит только одно солнце, а животные не знают речи. Разбрелись по тайге да так там и остались. А Ханке-Гор навсегда затерялось в ветвях Дархан-Мас.

Дверь в комнату слегка приоткрылась, и на пол легла тонкая полоска света.

– Сод, надо поговорить.

– Привет, пап, – шёпотом сказала Яна.

– Привет, – в темноте нельзя было различить лица Алтана Тайахова, но девочка знала, что отец улыбнулся.

Содаяна встала с кровати.

– Спокойной ночи, оленёнок.

– А что, если буусу проберутся сюда? – шепнула девочка. Вообще, Нёраяна была не из пугливых, но ей почему-то захотелось, чтобы мама оставалась рядом. Не выходила за эту дверь в тускло освещённый коридор, а сидела с ней на кровати до самого утра.

Содаяна чуть помешкала, а потом сняла с шеи оберег в виде клыка.

– Это, – она надела кожаный шнурок на шею Нёраяне, – клык рыси-людоеда. С зимы до лета она карабкается по коре Дархан-Мас, пока не добирается до Срединного мира. Там она бежит охотиться в тайгу. Набравшись сил, меняет обычные клыки на железные, а рыжую шерсть – на белую. И тогда она бежит обратно, чтобы к самому короткому дню лечь в спячку под светом двух солнц. Буусу боятся рысей, даже их старых зубов.

Затем Содаяна встала и вышла из комнаты, оставляя за собой шлейф из запахов лесных трав.

Через несколько секунд до ушей Нёраяны долетели голоса. Родители говорили то по-русски, то по-эянкийски. Слов Яна не могла различить, но внутри всё съежилось. Отец на что-то злился.

– Ты хоть о ком-то, кроме себя, думаешь? – Голос Алтана прозвучал жёстко. За свою короткую жизнь Яна ни разу не слышала, чтобы отец так разговаривал.

Удар по столу, громкие шаги.

– Куда ты собралась?!

– Алтан, это не твоё дело, – ровно ответила Содаяна. – Ты понятия не имеешь, о чём говоришь.

– Так, может, расскажешь?

Тишина. Мёртвая, нехорошая. Нёраяна с головой накрылась одеялом. На краю детского сознания зашевелилось предчувствие большой беды.

Снова шёпот, едва различимый, будто родители вспомнили, что в квартире есть ребёнок.

– Эякэл! – приказала мужу Содаяна. – Пусти меня, я сказала.

Бесконечно долгая пауза. Нёраяна затаилась, стараясь не дышать.

А потом хлопнула входная дверь.

Яна подбежала к окну. Она увидела, как Содаяна выскочила из подъезда, застёгивая на ходу куртку. Бушевавшая метель женщину не заботила. Чёрный комок – огромный кот – тут же метнулся к её ногам. Он закружился, как комнатная собачонка, виляя хвостом.

Содаяна бросила последний взгляд на окно своей квартиры, а потом скрылась в темноте холодной сибирской ночи.

Глава 1

– Тайахова! – Грозный окрик классной руководительницы резанул по ушам.

Нёраяна замерла, попутно оценивая шансы на побег. В конце коридора стояла математичка. Можно сделать вид, что ничего не услышала, и быстро проскользнуть мимо. А если спросят, так была в наушниках. Да и шумно.

Девочка сделала неуверенный шаг вперёд.

– Тайахова! Я с кем разговариваю?! Вынь затычки из ушей!

Нёраяна неохотно подчинилась.

– Здравствуйте, Антонина Петровна.

– Ты свои оценки видела?! – перебила женщина. – Конец учебного года. Два, два, два! Ну хоть по физкультуре тройку натянула! – Учительница достала тетрадку с итоговым сочинением и сунула Нёраяне под нос. – Я тебе житья не дам летом, так и знай! Будешь сидеть, пока не исправишь всё! С математикой у тебя не лучше, кстати! – добавила она, заметив коллегу.

Нёраяна втянула голову в плечи. За шесть классов учёбы в школе девочка уяснила одно: чем меньше говоришь и споришь, тем спокойней спишь.

– У меня настолько отвратительной успеваемости ещё ни у кого не было! Ты чем по жизни заниматься собираешься?! Дворы мести?! Одноклассники твои – кто в музыкальную, кто в художественную школу ходит. В классы программирования записаны, в спортивные секции. И только Тайаховой решительно нечем заняться!

Яна чуть наклонила голову. Больше всего в такие моменты она боялась, что польются слезы. Нёраяна почему-то была уверена, что одноклассники смотрят на неё и ждут, когда девочка разревётся.

– Вот, погляди! – Нёраяна чуть отвела взгляд от перемазанной красной ручкой страницы. – Как будто русский – твой неродной язык!

– Нет, – тихо ответила Яна.

– Что, прости? Ах да, ты же его называешь иностранным. Яна, иностранный – это английский! А на твоём «родном», эвенкийском…

– Эянкийском, – поправила Нёраяна. С эвенками её народ, эянкийцев, или эянэ, путали часто. И дело было не только в названии, но и в общей схожести: те тоже исторически были оленеводами и шаманистами. Только по сравнению с малочисленными эянкийцами эвенки вполне тянули на региональное большинство.

– Да велика разница! – продолжала Антонина Петровна. – Всё равно на нём ты только с отцом говоришь. Кстати, про отца. Три месяца пытаюсь с ним увидеться. Может, стоит к вам домой сходить?

Девочка уже давно смирилась с тем, что в глазах окружающих её семья ничем не лучше преступников. Матери нет, других родственников тоже. На отцовский оклад офтальмолога в поликлинике жить мож-но было только от зарплаты до зарплаты. Даже небольшое количество доплат как социально незащищенным и коренным народам Севера не сильно меняло экономическую ситуацию в их маленькой семье. Так что к вниманию со стороны всех, кого можно и кого нельзя, Нёраяна к своим двенадцати годам привыкла.

– У него в больнице несколько смен, ему некогда.

– А на воспитание твоё у него есть время?! Яна, у меня тридцать лет стажа, я – заслуженный учитель! Но такого у меня ещё не было. Ты хоть опаздывать постыдилась бы.

Взбучка моментально привлекла внимание одноклассников. Оля Николаева и её подружки начали мерзко хихикать, бросая на Яну уничижительные взгляды.

– Надо тебя в другую школу переводить. Ты нам тут всю статистику испортишь.

– Ну так переводите! – воскликнула девочка гневно.

– Что, прости?

Нёраяна скрестила руки на груди:

– Переводите! Зачем я вам статистику буду портить?!

– Ещё и хамит! Позорище!

Звонок прорезался сквозь невыносимый шум перемены. Дети, в основном пятый класс, с гомоном и криком разбежались по аудиториям. У Нёраяны же уроки закончились, и она мечтала поскорее выйти на улицу.

– Весь июнь на отработках будешь. Пока нормально родным, – на этом слове она сделала особый акцент, – русским языком не овладеешь – не отпущу. И по литературе у тебя неуд за неудом. Тоже этим заняться надо.

Иногда Яне казалось, что преподавательница испытывает к ней острую неприязнь не из-за успеваемости. В конце концов, в параллельных классах были ученики и похуже. Но никому из них не доставалось так, как Нёраяне. Стоило один раз написать какое-нибудь особенно заковыристое слово с ошибкой, неправильно поставить ударение или чуть задержаться на перемене, как тут же начиналось: «растёт без матери», «русского языка не знает», «будет мести дворы» и вообще «позорит прекрасный коллектив»…

Восемь лет. Восемь лет назад мама ушла и не вернулась. Нёраяна помнила её запах, голос. Помнила метель и морозные узоры на стекле. Взволнованного отца, который ходил по квартире, пытаясь дозвониться до жены. Кухонный стол, заваленный яркими оранжевыми листовками «Пропал человек». И чётко помнила, как спустя некоторое время про маму начали говорить в прошедшем времени. Была, жила, любила, знала…

Но отец всегда поправлял Яну. Не умерла, не погибла. Просто пропала. Так бывает. Это большой и опасный мир. Исчезнувшие находятся. И мама вернётся. И тогда с Нёраяны снимут клеймо девочки из неполной семьи, учителя не будут искать, к чему бы придраться, а отца перестанут донимать расспросами и проверками.

Антонина Петровна сунула Яне дневник. Итоговые оценки и правда пробили воображаемое дно. Возникло острое желание выбросить опостылевшую тетрадь в мусорку, но обманывать отца не хотелось. Не узнает про оценки от дочери, так посмотрит электронный дневник. Или сам придёт в школу, тем более его несколько раз вызывали. И тогда всё лето сиди не только на отработках, но и без интернета.

Внезапно глаза закололо, как если бы Нёраяна долго сидела за компьютером. К горлу подкатила тошнота. Со всей ясностью девочка ощутила, насколько неприятный запах в коридоре, насколько близко стоит преподавательница и насколько злое у той лицо.

– Отцу передай, чтобы пришёл. Именно завтра! Иначе я к вам сама зайду с проверкой, – строго сказала женщина и скрылась в классе.

Голова закружилась. Ужасно хотелось спать, но если в чём девочка и была уверена, так в том, что сон уйдёт, стоит лечь в кровать. Он будет её дразнить до самого вечера, а когда на город опустится ночь, и вовсе исчезнет.

Или придёт в компании с ночными кошмарами.

Что именно Нёраяне снилось, она не помнила. Воспоминания о мерзких образах исчезали в первые же секунды после пробуждения. Но ощущение липкого ужаса оставалось на долгие часы.

В них что-то происходило «на другой стороне» – как в историях из сборника «Мифы и легенды народов Сибири». Эянкийским историям там был уделен всего один раздел с пятью сказками. Именно в них говорилось про Нижний мир, откуда приходили болезни и злые духи буусу. Там жили монстры и чудовища, и только шаманы, вооружённые бубнами или мечами, могли беспрепятственно туда зайти.

Яне вдруг подумалось: спокойней бы она спала, если бы в детстве ей читали сказки про колобка и Бабу-ягу, а не про чёрного шамана и рысей-людоедов?

Нёраяна протиснулась между старшеклассниками в раздевалку и подошла к вешалкам с рамкой «Б-А». Сменки в чёрном мешке на крючке не оказалось.

– Ну и где она? – пробурчала Нёраяна.

До ушей донёсся мерзкий хохот.

– Вот это ищешь? – Оля Николаева, не по годам рослая одноклассница, держала в руках заветный мешок.

– Николаева, отдай! – крикнула Яна.

– А то что? – прыснула одноклассница. – Босиком пойдёшь?

С этими словами она бросила мешок, и тот, пролетев несколько метров, едва не сшиб с ног мальчика лет семи в огромных круглых очках.

– Ой, – протянула Оля с деланым сочувствием, – у тебя же это единственная обувь, да?

Крепкая рука одной из преподавательниц младших классов схватила Яну за запястье.

– Ты что, с ума сошла, сменкой кидаться?! А если бы по голове кому из малышей попала?!

– Так это не я! – Нёраяна махнула в сторону Оли, которая с видом лучшей ученицы и гордости родителей уже поправляла у зеркала прическу.

– Опять она, – пробормотала учительница, отпуская Яну и широким шагом направляясь к зачинщице.

Яна быстро переобулась в уличные кеды и сунула мешок в полупустой рюкзак. Погрустневшая Оля что-то доказывала преподавательнице, пока та, судя по жестикуляции, грозила шестикласснице всеми доступными мерами воспитания.

Девочка посмотрела на себя в зеркало и поправила волосы – в школе приходилось заплетать их в косы, но при первой же возможности Яна их распускала. Вот и теперь Нёраяна сдёрнула резинки и убрала их в карман штанов. Туда же отправился и бейджик с именем, крепившийся на белую рубашку. Бейджик выдали с неправильно написанной фамилией – не Тайахова, а Таяхова. Но Нёраяна спорить не стала.

Пройдя мимо спящего охранника, Яна вышла на улицу. Девочке нравилось шататься по городу в гордом одиночестве – друзей у неё не было, а напрашиваться в компанию одноклассников не хотелось. В лучшем случае просто прогонят, в худшем – «сделают большое одолжение», а сами будут пинать и обзываться. Яна уж не раз через это проходила и давно решила, что «лучше быть одной, чем вместе с кем попало».

Нёраяна свернула на узкую улочку, чтобы срезать путь. Тайаховы жили в двухэтажном квартирном доме пятидесятых годов застройки с покатой крышей и всего шестью квартирами. Квартира номер четыре располагалась с краю под самой крышей. Иногда, когда дожди бывали особо сильными, у них протекал потолок. Нёраяна слышала несколько раз, что дом вроде как должны расселить, но, как говорится, «это было давно и неправда».

Внезапно на спине Яны появилось липкое ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Так бывает поздно вечером, когда посмотрел ужастик, а потом выключил свет. Умом знаешь, что никого в этой темноте нет, ничто не прячется в шкафу, под кроватью не спит чудовище, а дверь в подъезд не обратится проходом в чёрную и страшную бездну. Но тело и подсознание работают совсем по другим правилам: ужас парализует. И кажется, что на руку, тянущуюся к выключателю, вот-вот ляжет мерзкий отросток из параллельного измерения…

Яна открыла глаза и сделала шаг вперёд. Страх и не думал уходить. Майское солнце полоснуло по глазам. «Если бы сейчас был вечер, – подумала школьница, – то драматично погасли бы уличные фонари». Но ничего не происходило. По дороге ехали машины, выбрасывая в воздух выхлопные газы; прохожие спешили убраться с солнцепёка в тень, не отрывая глаз от смартфонов.

Нормальный мир. Обычный. И всё же в нём было что-то неправильное, словно всё это было иллюзией, плохо нарисованной картинкой. Как солнце и улыбающиеся животные на стене в больнице.

Русские буквы на вывесках запрыгали, и слова перестали нести хоть какой-то смысл. Голоса людей зазвучали приглушённо, как из-за толстой стены.

Яна заметила впереди женщину. Высокая, худая, в глухой тёмной одежде. Она стояла слишком далеко, чтобы Яна могла разглядеть её получше. Люди обходили жуткую, высившуюся над всеми фигуру стороной, как поток обходит валун на мелководье.

Нёраяна попятилась.

Фигура вдруг наклонила голову, будто принюхиваясь.

И школьница бросилась бежать через дворы. Она перепрыгнула через невысокое ограждение у детской площадки, едва не сбила с ног первоклашку с огромным мешком для сменки, проскользнула под доской объявлений, стукнувшись лбом о нижний край, и перевела дух, только оказавшись в своём подъезде.

Никого. Никаких чёрных теней. Ощущение нереальности исчезло, мир снова стал осязаемым.

Раньше они жили вчетвером: Нёраяна, мама с папой и баба Таня. Яна лет до пяти искренне верила в то, что последняя была именно бабушкой. Хотя каким образом у семейной пары с чисто европеоидной внешностью и русскими именами мог получиться черноволосый, с восточным разрезом глаз сын, да ещё и говоривший на непонятном пожилой женщине языке, Яна не особо задумывалась.

Только много позже девочка узнала, что отец, Алтан, родился в маленькой общине оленеводов на Крайнем Севере. Клан Тайаховых жил изолированно. Причём не только от большой страны, но и от сородичей. До конца восьмидесятых у них даже паспортов не было. Семья Алтана жила в мире, где шаманы, духи предков и говорящие животные были такой же реальностью, как в остальном мире – электричество.

Алтан времён изоляции не застал – он родился в начале девяностых, когда Тайаховы вовсю торговали с соседями. Его, как и других детей, отправляли в интернат для коренных народов Севера. По полгода Алтан жил с семьёй, учился охотиться в тайге, строить чум и разводить оленей, а другие шесть месяцев изучал физику с химией и ходил на физкультуру. Там же его взяла под присмотр бездетная интернатовская медсестра. Дело в том, что эянкийцев было мало даже по меркам других народностей. Всего двести человек, а родной язык знало меньше половины. Так что даже среди таких же детей оленеводов, как и он сам, Алтан чувствовал себя чужаком.

О дальнейших событиях Алтан Нёраяне почти не говорил – об этом девочке поведала баба Таня. Когда Алтану исполнилось четырнадцать, он должен был вернуться к своим, но, приехав, обнаружил только сожжённые чумы, мёртвых оленей и ни одного живого человека. Только заблудившийся в тайге этнограф, демонстрируя журналистам и милиционерам странные ожоги, бормотал, что весь клан, от стариков до младенцев, обратился в тени после вспышки на небе.

Так Алтан остался единственным Тайаховым – без семьи, без родни, без дома. Баба Таня оформила на него опеку и забрала в Красноярск, в эту самую квартиру. Уговорила доучиться одиннадцать классов, а потом поступать на врача. Сюда же, спустя несколько лет, Алтан привёл жену, Содаяну. Каким образом в многомиллионной стране, в регионе, где от коренных народов остались одни названия, отцу удалось отыскать девушку из своего же народа, да ещё и умевшую говорить на эянкийском, Нёраяна не очень понимала.

А потом мама исчезла, будто никогда её и не было. А баба Таня умерла. Нёраяна и Алтан остались вдвоём: отец работал офтальмологом, а Яна старалась не привлекать к себе лишнего внимания. Получалось не очень.

Яна открыла ключом дверь в квартиру и громко выругалась на обоих языках.

– Сейчас по шее тебе дам! – раздался голос с кухни.

– Я думала, ты не дома! – Нёраяна сняла кеды и заглянула на кухню. Отец сидел за маленьким столом.

Алтан был высоким, с раскосыми глазами и острыми скулами. Чёрные волосы Алтан стриг редко, обычно убирая их в хвост. Одевался до сих пор как в молодости, до рождения дочери: в джинсы и чёрные футболки с эмблемами старых рок-групп.

– Я по четвергам во вторую смену, – Алтан отложил старый, с разбитым экраном смартфон в сторону.

– А что, уже четверг? – Нёраяна была искренне уверена, что сегодня среда.

– Садись обедать, – Алтан достал из холодильника кастрюлю, где уже два дня находилась смесь риса с грибами. – Как в школе дела?

– Есть хорошая новость и плохая.

Алтан переложил содержимое кастрюли в тарелку и сунул в микроволновку.

– С какой начнёшь? – наконец спросил он.

– Я не курю, и меня не поставили на учёт в детской комнате милиции.

– Справедливо. Что ещё?

– Я не ворую, не устраиваю драки, не занимаюсь «зацепингом», прихожу домой в девять вечера.

Алтан поставил на стол тарелку с рисом, от которой валил пар. Яна много раз была свидетелем, как на её одноклассников орали родители, даже не стесняясь посторонних. Представить своего отца в таком же состоянии она не могла. Алтан всегда был спокойным, как хирург в операционной. Хотя считал, что у врачей районной поликлиники должна быть специальная комната для того, чтобы снять стресс.

– Покажи дневник, – строго сказал Алтан.

– Ну пап…

– Яна, доставай.

– Приговорённому к смерти полагается последняя трапеза.

– Всё равно ещё слишком горячее.

Нёраяна вилкой подцепила дымящийся рис и сунула в рот. Постаралась прожевать с как можно более спокойным выражением лица, но еда сильно обожгла язык.

– Нормально всё, – не глотая, проговорила Яна.

– Запей, – Алтан подвинул дочери стакан с холодным соком. Яна одним глотком осушила ёмкость, но неприятное ощущение ожога на языке не исчезло.

Пришлось идти за рюкзаком. Дневник с побитыми уголками, рваными краями страниц и пятнами от шариковой ручки лёг на стол. Алтан открыл вкладку с итоговыми оценками.

– В следующем году я буду лучше учиться, обещаю!

– Ты и в прошлый раз это говорила.

– Не начинай… Мне и так всё лето на отработках сидеть…

– И месяц без интернета, – добавил Алтан.

– Ну па-а-ап! А учиться я как буду?

– Дедовскими методами.

– По дедовским методам ты меня в тайгу оленей пасти отправить должен!

Алтан отдал дневник обратно.

– Оленей только мужчины пасли. Так что тебе бы это не грозило. По географии как двойку умудрилась получить?

– Не сошлись характерами с преподом. Пап, ещё это… Ну, короче, тебя в школу вызывают.

Алтан встал из-за стола.

– Завтра приду.

– Так у тебя же в пятницу две смены.

– Отпрошусь.

Девочку уколола совесть. В следующем году надо учиться лучше. Необязательно же быть отличницей, решила Нёраяна, достаточно получать сносные оценки и не отсвечивать.

Через час Алтан ушёл. Яна проверила Сеть – ещё работала. То ли отец забыл выполнить свою угрозу, то ли пытка офлайном должна была начаться после визита родителя в школу. Мимо окна прошла стайка подростков, среди которых Яна узнала Олю.

Вот бы тоже так гулять вечером. Шататься по дворам, ходить в гости. Но друзей у Нёраяны не было. Разве что иногда удавалось наладить контакт с каким-нибудь отщепенцем, как она сама. Но отщепенцы имели тенденцию вливаться в коллектив, и, стоило этому произойти, как Яна снова оставалась одна.

Эта судьба постигала и новичков, и ребят, чьи семьи приезжали в город из области. Учителя в школе иногда действовали по принципу «это тоже коренной народ» и пытались навязать Нёраяну в компанию по этническому признаку. Весь третий класс Яна принудительно сидела за партой с девочкой-якуткой по имени Туяра. Туяра, в общем-то, была неплохой, они даже вместе ходили к ней домой смотреть аниме. Но уже в апреле одноклассница перестала замечать Нёраяну, а в мае пересела за переднюю парту к Оле.

Воспоминания вдруг резко прервались. Яна упала на кровать, сжимая в руке клык на кожаном шнурке. Во всём теле была такая усталость, будто девочка таскала мешки с картошкой, а потом дралась с соседом по парте. Даже просто встать и дотянуться до выключателя было физически невозможно.

Последнее, что Яна увидела прежде, чем провалиться в сон, был чёрный высокий силуэт в коридоре.