«Пробуждение» kitabından sitatlar
— Вот, — тихо, взволнованно заговорил Литовцев, — перед тобой трагический финал простой серенькой истории, называемой жизнью… Здесь нет эффектов, нет ярких красок. Всё тускло, убого… Это борьба за существование, бессменная, беспощадная, и только… только за право жить впроголодь… Не грандиозная борьба с сильным врагом, а изнурительная, мелочная, с рваной, грязной, испитой старушонкой-нуждой… Ни обеспечения под старость, ни духовных радостей, ни умственных интересов… Кабак — вот отдых, вот единственное развлечение… Много надо уколов, много надо ударов, чтобы победить всевыносливого мужика… Вот этот, перед нами, терпел не год и не два. Это драма, которая тем страшнее, что не кричит о себе, не бросается в глаза… И только подобный внезапный конец заставляет нас остановиться и подумать.
— Что ты делаешь с сестрой, Поль? — накинулась Лили на мужа, влетая в его кабинет.— А что я делаю? — невозмутимо отозвался Литовцев, не отрываясь от газеты.— Она плачет над противным Щедриным… Зачем ты отравляешь ей душу? Придёт время, и своего горя будет много… Успеет наплакаться…— Нет, отчего же… Это полезно даже — над чужой бедой поплакать, хотя б и в книгах, если не в жизни… Это её отрезвит, с облаков на землю спустит.
Нелли была эстеткой и по натуре и по воспитанию. Красота во всём и везде, где бы ни встречала она её — в лице ли человека, в мелодии ли стиха, в звуках ли музыки, или в картине, не говоря уже о природе, любимой ею страстно, — влекла её к себе неотразимо, властно… Она любила и блеск балов, с опьяняющим движением танца, с ярким светом люстр, манящими звуками музыки, и оживлённую молодую толпу… Скромно она забиралась в уголок, избегая попадаться на глаза кавалерам, и оттуда зорко наблюдала и наслаждалась своими новыми впечатлениями… Но даже там, среди волнующейся и весёлой вереницы подруг, звуки вальса будили в душе Нелли какие-то странные, больные ощущения, слёзы просились на её глаза… И Нелли убегала потихоньку из бальной залы или из светлого класса, где воздух дрожал переливами звонкого смеха и молодых голосов, и, спрятавшись где-нибудь в темноте пустого дортуара, уткнув головку в подушку, плакала мучительно, страстно, чувствуя себя подавленной, неудовлетворённой действительностью…
Никогда не было в ней живости и подвижности ребёнка, никто не замечал в ней так свойственного юности беззаветного веселья, беспричинного звонкого смеха, внезапной и дерзкой выходки.
