Kitabı oxu: «Бетонпрофит»

Şrift:

ISBN 978-5-0050-9886-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Бетонпрофит»

Все мы перед Богом ходим голыми,
а пастух – следит за организмами:
счастье дарит редкими уколами,
а печали – длительными клизмами.
/И. Губерман/

1

Позвонил сын и голосом таким торжествующим, что я уже подумал, не стал ли он губернатором острова Борнео, сообщил, что у него ко мне есть деловое предложение, о котором он поведает сегодня вечером, когда примчится на машине. Звучит ободряюще! А то я, правду сказать, в последнее время что-то подзакис. И дни пошли какие-то свинцовые – все давалось с трудом.

После фиаско с арендой в комхозе и от мудистики в Центре занятости жизнь пошла такая пустая и бескрайняя, не имеющая четких границ и целей, что её можно было назвать путешествием пешком через пустыню. Впрочем, бывают в жизни периоды еще более изнурительные, чем преодоление барханов ногами – это дни, когда пески проходят сквозь тебя, наполняя душу своей безжизненностью. Безжалостный абразив сначала просачивается в сердце, а оттуда неуклонно перетекает в мозг. Иногда бурей в Сахаре возникнет какое-нибудь желание, но уже сил недостаточно, чтобы домчаться до оазиса – сплошные и недолговечные миражи. Злой самум заносит судьбу…

В тридцать лет я был намного беззаботнее и радикальнее, чем сейчас. Вступив на некий путь, шел по нему до конца, и если, пройдя немного вперед, узнавал, что эта дорога ведет в никуда, то практически без сомнений устремлялся вперед со всею прытью, на которую был способен. Тогда я верил в себя и борьба с неудачами вдохновляла – теперь уж не верю ни во что и ни в кого. А призраки прошлого не всегда желанны.

Умудренный годами и опытом, я не стал рациональным человеком – совершенно упав духом, переживал неприятности последних событий. Но похоже судьба моя снова берет ситуацию в свои руки – это я о звонке сына.

Ему потребовался экспедитор для перевозки железо-бетонных плит и блоков Увельского завода ЖБИ на берег курортного озера Увильды. Он с компаньонами затеял строительство коттеджного поселка клубного типа. Ни-много-ни-мало – сто жилых пентхаузов с сопутствующими коммунальными сооружениями, клуб и административный корпус бытовых служб, торгово-развлекательный центр и спортивный зал как дворец, эллинг для яхт и лодок… ну и, конечно же, ограждение – словом, стройка века с огромным бюджетом. Вот откуда энтузиазм в его голосе!

Виктор приехал вместе с приятелем, Виталиком Севастьяновым – компаньоном и тем самым парнем, что был свидетелем на его свадьбе. Сын объяснил мою задачу юбилейным голосом:

– Никаких взаимозачетов – забудь свою тягу к ним. Работаем чистым налом, рассчитываясь за плиты, блоки, машину… Мы поискали в интернете – самые дешевые ЖБИ у тебя под боком. Что скажешь по транспорту? Где взять недорого? Ты же возил плиты Чернову – опыт имеешь…

– Если за наличку, то дешевле всех будут длинномеры от Воронцова.

– Одного хватит. Есть телефон? Звони… Завтра уже в дорогу.

Я позвонил владельцу частной автоколонны Михаилу Воронцову.

После приветствия объявил:

– Мне нужен длинномер для перевозки ЖБИ из поселка Каменский на Увильды – практически, на постоянной основе. Сможем договориться по цене?

– Приезжай, поторгуемся, – сказал Воронцов и озвучил адрес.

Мы немедленно сели в машину и отправились в Рощино – пригородный поселок Южноуральска. Ребята поторговались с владельцем грузовиков и вскоре пришли к соглашению.

Выяснив, кто будет экспедитором, Воронцов обратился ко мне:

– Ты знаешь Гешу Велика? – он ваш, увельский мужик.

– Нет.

– Тогда вот тебе адрес его и телефон. Машина стоит возле дома. Завтра подсаживайся к нему и на заправку сюда ко мне.

Съездили мы и к Велику. Он жил в начале Бугра – рядом с кафе «Свеча», можно сказать, на задах заведения. Воронцов ему уже позвонил, и Геша мне объявил:

– Завтра подтягивайся к семи утра.

Мы вернулись к моему дому. И начался самый главный процесс – передача денежных средств и инструкций: что брать, куда везти. Сын вложил в мою ладонь несколько тысячных купюр:

– Мы посчитали – здесь на рейс должно хватить. А то, что сверху – твой гонорар.

Не зная, сколько получится, согласился по ряду причин. Ну, во-первых, сыну надо помочь – это святой родительский долг. Во-вторых, днями я обычно свободен, когда не хожу в Центр занятости (впрочем, пора кончать эту бодягу), а выспаться можно в кабине машины. В-третьих, и, наверное, самое главное: дорога – это движение, а движение – это жизнь; согласившись на предложение поработать экспедитором, ощутил подъем душевных сил. Можно сказать, ренессанс на подходе…

А деньги… Я их никогда не копил, не считал. Даже скажу напыщенно – я экономил на необходимом, чтобы постичь прекрасное. Так годится? Без этого жизнь свелась бы к удручающему чередованию слюноотделения и пищеварения. Скажем, едешь-едешь… бах! шашлычка у дороги. Отлично промаринованное мясо по узбекским рецептам, на мангале прожаренное до нужной кондиции, и к нему половинка лимона, выжатый сок которого придает блюду невероятный вкус и аромат. Разве это не прекрасно? Разве могут сравниться куриные яйца и картошка в мундирах, сваренные в дорогу, и к ним бутылочка молока?

Придорожными шашлыками и беляшами ко мне вернулся вкус к жизни.

Ну, а беседы с водителем в долгом пути – они ведь тоже чего-то стоят.

У Геннадия Федоровича болгарская фамилия – ударение должно быть на втором слоге. Правильно ВелИков от слова «Великий». Но он – простой шоферюга, романтик дорог, и потому прочь амбиции – Велик, как велик (уменьшительное от велосипеда).

Сегодня я бы затруднился точно описать внешность водителя, с которым три месяца изо дня в день (исключая выходные, конечно) по четырнадцать часов сидел в одной кабине. Не помню я его цвета глаз, роста, ширины плеч… Лишним считаю уточнять форму носа и наличие усов. В книгах нет ничего более скучного, чем описание внешности её героев. Скажу прямо и просто: Великов – чистокровный болгарин и особых примет у него на лице или в походке нет, а уж про все остальное домыслите сами.

Мы возим с ним на полуприцепе бетонные плиты и блоки. Ну, везёт-то, конечно, «МАЗ», Геннадий Фёдорыч рулит, а я экспедирую – к грузу, стало сбыть, приставленный человек. Дорога в один конец с погрузкою – семь часов. Мотор натужено гудит, крейсерская скорость укачивает, и чтобы водителю не уснуть, ведём разговоры.

– Расскажи, Геша, чего-нибудь, – прошу.

Водитель мой словоохотлив.

– Был такой случай. Собачонка на дороге – ухоженная, маленькая, симпатичная – по всем приметам комнатная: крутится, не поймёт, глупая, куда тикать от машин. А той стороной «КАМаз» идёт. Харю вижу улыбающуюся, и улыбка эта показалась тогда самой циничной из всех виденных в жизни: ему колесом собачку размазать по асфальту – дорожное развлечение. Ну, я руль влево и на таран. Он – по тормозам. Собачонка с дороги. И я следом, уходя от столкновения – через забор в чей-то огород въезжаю. Животина спасена, «КАМаз» ушёл, а я сижу передними колесами в картофельной ботве – ни-взад-ни-вперед. Хозяин бежит. Ну, думаю, сейчас, ка-ак из ружья шмальнет… А он – обниматься. Видел всё, понял, что, собачку спасая, я непрошеным гостем в его огород. Отстоловался у благодарного собаковода, заночевал, а наутро трактор пригнали и вытащили мой большегруз.

Занятная история. Правда, представляется мне с трудом. Великов по простоте душевной рассказывал порой такие вещи, которые я бы не каждому рискнул доверить. Некоторые вполне правдоподобны, иные мне трудно принять за истину. Но уверен – с его рассказов можно книгу написать весьма интересную. Я бы и сам взялся, но не страдаю графоманией – мне свою судьбу дай Бог сил положить на бумагу.

Едем дальше и говорим. Великов, когда молчит, курит беспрерывно – по той же причине: не уснуть за рулем. А я не курю и дыма табачного не люблю. Поэтому….

– А что, Геш, много путан на дорогах встречается?

– Да бывают. Кстати, вон одна.

Мы только что миновали уфимскую развилку, у придорожного кафе стоит девушка на обочине – «голосует» проходящим машинам. Вот приостановился «КамАЗ», потом тронулся – девушка осталась.

– Не сторговались, – комментирует Фёдорович.

Он снижает скорость до минимума: хочется глянуть на красавицу – уж больно фигурка с далека хороша. Личико тоже, глаза Мальвины, но вот взгляд….

– Мальчики, до Москвы, – кричит она. – В дороге все, что хотите!

– Обкуренная, – констатирует Великов, давя на газ.

– Или уколотая, – поддакиваю я.

– На это дело разве нормальный человек решится? Вот у меня такой случай был. Иду в Москву. Под Юрюзанью бабенка у обочины рукой машет. Торможу, пускаю в кабину – делаем все дела. Она просит такую сумму, что ухмылочка сама на губы. «Да с тобою всё в порядке? Это же „МАЗ“, а не „Мерседес“ – я столько не зарабатываю». А она: «Мама – шибко больная: лекарства срочно нужны; да взаймы я, взаймы…» Врёт, конечно, думаю – обычная уловка бабочек придорожных. Но с другой стороны…. А, была, не была…. Достаю деньги, отдаю, про себя думаю: до Москвы как-нибудь дотяну, а оттуда – хлебом единым. Возвращаюсь через полмесяца – представляешь? – стоит у обочины. Будто ждала. Прыгает в кабину, обнимает-целует, деньги подаёт, в гости зовёт. Время есть – почему не заехать? В квартирке опрятненько, и мамаша уже на ногах. «Не простипома я – убеждает, – обстоятельства. А тебя уже больше недели жду». Случай, однако – мог бы и ночью проскочить Юрюзань эту самую. С тех пор всегда в гости заезжал. Хорошая бабёнка – женился, кабы не был женат. Потом замуж вышла, первенец на меня похож. Вот так бывает.

Слушаю вполуха под впечатлением виденного у придорожного кафе.

– Но до чего хороша! Любому мужику могла бы счастье подарить – и детей, и уют домашний… А она тут грязь собирает.

– Так девица эта за день может заработать больше, – втягивается в тему Великов, – чем мы с тобою за целый месяц. Только не впрок эти деньги – ширнётся и нет их.

В тот день с севера наползла желтобрюхая грозовая туча. Вдали густо что-то ворчало, когда мы проехали сворот на Екатеринбург.

Не посадят, промокнет, – подумал я о путане. Впрочем, там рядом кафе…

Между тем, горизонт, еще час назад освещенный летним солнцем, помутнел, размазался и растворился. Потом дунул ветер, прогоняя с дороги пыль. Гроза нас настигла у Аргаяша и бушевала с полной силой – струи дождя с грохотом хлестали по кабине, асфальт пузырился, вода пенным потоком устремилась куда-то по обочинам. В небе то и дело вспыхивали ослепительные молнии, освещая землю трепетным пугающим светом; под бешенным ветром тучи метались – сталкиваясь, громыхали. Все живое смылось с улиц, остановились легковые автомобили, не рискуя пускаться вплавь. Только наш большегруз хоть и медленно, но неуклонно полз к своей цели – на Увильды…

В дороге мы обедаем дважды. Туда – беляшами с кофе или чаем возле Коркино у обочины. Обратно – в кафе у московской развилки. В том самом, где на путану глазели. Может быть с тайной надеждой взглянуть ещё раз – красота завораживает. И потом, наркоманство – это болезнь, а сочувствие к больным в крови русского человека. Да и болгарина, наверное, тоже.

Ту девушку больше мы не встречали – должно быть, в Москву умотала. Пытаюсь домыслить её судьбу… Иногда придаю большое значение деталям, на которые, кроме меня, никто не обращает внимания.

Об этом говорю вслух, а Великов понимает по-своему.

– Не по карману она тебе – нечего и мечтать. Как говорится, были бы деньги, купил баб деревеньку да имел помаленьку.

– А отымев – презирал?

– А чего они ещё заслуживают? Те, которые не по сердцу, а за гроши? Бабы – любому злу начало.

– Кто заставляет?

– А что же они у обочины-то, принцев заморских поджидают?

Проезжая каждый раз поворот на Таянды (самой станции не видно из-за лесополосы вдоль железной дороги и кажется, что девушки оказались в поле чистом совершенно случайно), Великов сокрушался:

– Опять не пришли. Или еще слишком рано?

С его слов, на этом пяточке поджидали своих клиентов самые молодые и дешевые проститутки челябинской области.

– Им «чупа-чупс» пообещаешь, и они тебе что угодно сделают – настоящие школьницы.

Мне интересно было на них взглянуть. Но, видимо, время проезда у нас неудачное – на Увильды с завода ЖБИ мы бывали здесь в районе одиннадцати часов утра, а обратно уже в двадцать два вечера.

Геше я даже польстил, позавидовав:

– Какая интересная у тебя жизнь!

– Ага, – тут же откликнулся он. – В Питер судьба загнала однажды. А там подвернулся калым на Кавказ. Через два месяца приезжаю – жена на шею со слезами бросается. В первый раз так расчувствовалась за многие годы супружеской жизни. А потом причину узнал – в покойники записали меня уже. Кто-то брякнул сдуру, что насмерть разбился, и похоронен в Московской области на средства местного сельсовета. Вот так новость! Меня считают погибшим, а я живой! И скажу тебе – это намного лучше, чем если бы наоборот.

Великов показал ещё одно место на трассе под Коркино, где девицы пили бутылочное пиво, поглядывая на проезжающие машины. Конопатые, грудастые, загорелые – совсем молодые.

– Сельские девахи, – подмечает Фёдорыч. – Тоже дешевые.

Я всегда с ним соглашаюсь, а тут заспорил.

– Спрос рождает предложение, – настаиваю.

– Мафия что ль их гонит на дорогу? – фыркает мой водитель. – На ферме работать не хотят, лёгких денег шукают.

– А замуж?

– Они и замужем все такие – накипь, отбросы общества. Ох уж эти мне бабы!

Должно быть, Великов весьма умудрен о всех тонкостях поведения придорожных бабочек в быту и на производстве. Да к тому же, давно глубоко женат.

В его голосе сквозили усталость и грусть. Он жалел путан, но при каждом удобном случае пользовался ими. Впрочем, это тоже своего рода жалость.

А мне вспомнилось наше студенческое общежитие ДПА. На лестничной площадке, превращённой девицами в курилку, висел плакат со словами от Сухомлинского: «Мудрость женщины воспитывает порядочность мужчины». Может Фёдорыч и прав. Раз уж Природа создала тебя Женщиной, будь ответственна за всё – детей, семью, порядочность мужа…

Чтобы не признавать поражения в споре, меняю тему.

– Геш, что мы всё про баб да о бабах. У тебя драки в дороге были?

И Великов охотно:

– Как-то еду, смотрю – на обочине мужичок с бабой и три парня на них прут, мордастых и наглых. Торможу, выскакиваю – ка-ак одному….

От меня Геша ждет не комментариев или суда Соломона, а лишь внимания неравнодушного слушателя. Почти во всех рассказах, которые от него услышал, главный герой был благородным и бескорыстным, как Дон Кихот. Только рыцарь печального образа всегда стихал и умолкал потом до самого дома, когда на обратном пути подворачивали мы в Борисовке к какой-то расторопной бабехе, и за полцены Геша сливал ей два-три ведра сэкономленной в рейсе солярки. А я делал вид, что все в порядке вещей, и моя невозмутимая улыбка в эти минуты становилась похожа на гримасу придурка с осликом – того, что звался Санчо Пансо. Однако, предпочитаю этот период своей жизни обозначить словами – все-таки было здорово!

Едем дальше…

Озеро Увильды – место нашей разгрузки. Федорыч заваливается спать, а я суечусь туда-сюда – время моей работы настало. Сдаю документы, получаю деньги на новый заказ, наблюдаю за разгрузкой. Как-то не загорается душа созерцать красоты заповедного края. Но вот однажды Великов взял с нами в рейс внучку Вику. Вообще-то он её Лёхой зовёт. Почему? Да потому что она с пацанами лихо гоняет футбол, кладёт кирпич на раствор, когда дед чинит печку, не без пользы гремит ключами, когда машину ремонтирует…

– Перестилала с отцом крышу, – рассказывает Великов. – Меня далёко увидала – с остановки шёл. Мигом вниз, рубон подогрела, на стол накрыла. Я в ворота – она за рукав тянет: «Поешь, дед, на крышу полезем – с тобой интереснее работать».

Едем втроём – чуть замаячат встречные машины о впереди поджидающих гаишниках, Великов:

– Лёха, брысь!

Вика прячется в спальнике, за нашими спинами.

Как-то попросила остановить машину у придорожного кафе – принесла три мороженки. А мне нельзя – горло не терпит холодного. Вика вздыхает и подаёт брикет Фёдорычу:

– Отдувайся, дед.

На Увильдах в Вику вселяется бес – шмыг туда, шмыг сюда – только её и видели. Великов досадливо махнул рукой и полез в спальник. Я скорее дела спроворил, пошёл искать непоседу – мало ли чего: ей годов-то всего одиннадцать.

В следующий рейс Вика берёт с собой аппарат, и мы устраиваем фотосессию. Она позирует, стоя в воде по колена, над водой верхом на дереве, в его корнях под обрывистым берегом, размытым прибоем… на фоне далёких гор. Фотографируем и собираем голыши – скруглённые волнами камешки. Они красивы как самоцветы, хоть в оправу вставляй. Но Вика говорит:

– Это для аквариума.

Наступила осень, и наш дорожный товарищ в школу пошёл.

– Мама ее такая была, – рассказывает Великов, грустя и скучая. – Весь Советский Союз со мной объездила. Баранку крутила, ремонты делала. У неё чёрный пояс по карате. Замуж вышла, родила – всё, женщиной стала, обабилась…

Хорошо это или нет? Вновь возвращаемся к женской теме. Вдали от дома, о чём же ещё говорить, как не о прекрасных наших дамах.

– Дома своя путана – сколько не заработаешь, всё ей мало… всё мало. Хоть через голову крутись, а вынь да положь. Эти бабы – в клочки нас порвут ради материального благополучия.

– Стимулируют, – пытаюсь заступиться за слабую половину.

– Ага, а чуть что случись, ребёнка за руку и к мамочке – хороший стимул. Придёшь мириться, а там тёща ворчит – научись зарабатывать, зятек, потом семью заводи.

– А любовь, Геш?

Любовь для романтика дорог – что-то ускользающее и непонятное, как черта горизонта. Любовь…. Да, он непротив, чтобы его любили – чтобы заботились о нем, с ума сходили… Но чтобы самому сходить – ну, уж нет: он в сумасшедшие не желает. Лучше он деньги будет зарабатывать, и позволять себя любить, а не муси-пуси всякие разводить. Ведь он мужчина серьезный – любовь не для таких, как он.

По-моему, не лишено резона. Главное: платформа мужская – работать и зарабатывать, а остальное от женщины. Хочешь, чтобы тебя на руках носили – будь подъемной.

А Геша уже сам с собою тихо ведет беседу:

– Эх, бабы-бабы, их только в душу пусти – тут же с удовольствием наплюют, напакостят, изваляют в перьях, выставят на всеобщее обозрение. Знаем. Проходили. Больше не хочется….

Он курил, отвернув лицо к окну, избегая встречаться со мной взглядом, как если бы хотел утаить еще что-то, более важное. И я молчал, не желая побуждать его к продолжению этого тягостного разговора…

Однажды угодили в Увильдах на сабантуй таджиков-строителей. Ну, праздник не праздник – агитбригада женщин с пониженной социальной ответственностью приехала в гости обслуживать гастарбайтеров. Хохочут джамшуты, хлещут пиво – не работают сами и нас не собираются разгружать; впрочем, и нечем – кран не заказали. Для меня это свинство, которому нет названия – русские путаны обслуживают таджиков-калымщиков, лишая финансовых поступлений страну сплошного урюка. Им что, деньги некуда девать? С другой стороны, полгода вдали от дома, в чужом краю…

Короче, на наших глазах разворачивался гадкий, гнусный, но соблазнительный канкан прелюбодеяния и пьянства.

Смотрю на полупьяных девиц – обида берёт за русскую кровь: неужто всё равно с кем и как, лишь бы бабки платили. Великов не смотрит – чай пьёт. Угостила таджичка-кашеварка. Я и сам бы непрочь к нему присоединиться, но занят другим, менее приятным, но нужным делом – без всякого удовольствия набрал номер мобильника сына и в самых черных тонах излагал ему увиденную картину вместе с причиной своего мрачного настроения: нам что, здесь на ночь придется остаться? На чей вкус – можно и так сказать: стучал и шпионил, как последней суки сын. Вот не привык я к таким делам, и какая-то иголочка беспокойства покалывала душу. Верно ведь говорят: посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу… Хотя, наверное, поздно мне о ней-то печалиться.

– Ах, подлецы! – задумчиво сказал сын. – Ну, ждите утра… Виталика нет, а я для них не авторитет.

Потом расспрашивал Гешу про таджичку:

– Хорошая женщина?

– Это здесь она женщиной стала, задышала – голосишко прорезался. А дома у них: бабы – не люди.

– Культура – что ж ты хочешь? – мусульманство. Сколько партия не билась…. Кстати, в моду сейчас входит в Европе. Видно, пресытились развратом цивилизованные европейцы и не знают, как взять себя в руки – вот к Аллаху и обращаются за подмогой…

Как и предполагал, нам пришлось заночевать на Увильдах – кран для разгрузки так и не появился. А джамшуты продолжали разврат и пьянство. Геша забрался в спальник, выделив мне замусоленное байковое одеяло. Он безмятежно проспал до рассвета, а я как ни ворочался на мягких сидениях кабины «МАЗа», заснуть от холода не смог. Весь продрогший отправился бродить по берегу, когда над Увильдами занялся рассвет. И кажется, нашел то самое место, где мы, бойцы стройотряда «Ассоль», летом 1978 года отмечали профессиональный праздник – День Строителя.

Ну, точно здесь! Вот два песчаных холма, скрепленные соснами – меж ними мы и «накрыли поляну». У самой воды плоский берег с обрывистой кручей, которая отступает, подмываемая волнами. Тут мы гуляли с Анастасией – дочкой начальника ПМК – в поисках янтаря…

Присел на корточки у береговой черты.

М-да… Столько лет прошло! Года, как вода, утекли сквозь пальцы, не оставив следа – ничего кроме воспоминаний. Но волшебный обман памяти освобождает нас от тяжести груза прошлого. Я был глуп тогда, но молод и счастлив. Сейчас мудр, но уставший донельзя – каждый шаг (не поймите буквально) дается с трудом. Я шел раньше по жизни с легкостью эквилибриста. А теперь даже думать о подобных кульбитах не решаюсь.

В молодости всегда куда-то торопишься, но сейчас никуда не спешу. Или делаю вид, что не спешу. Не то чтобы нарочно – просто так получается. Впрочем, я довольно легко принял эти правила игры, считая, что каждый шаг в любом направлении обязательно приведет к могиле. Наверное, ко всему прочему у меня с годами стала развиваться меланхолия…

Но не смотря на приступы грусти, душа по-прежнему жаждет приключений, которые заменяют радость. Оставшись на ночь среди пьяных джамшутов с приличной суммой налички в кармане, я, как бы взглянув на себя со стороны, спросил: «Тебе не страшно, дружок?». И сам же ответил: «Нет». Все сейчас происходящее встречал с радостью, печалью и ностальгией, но без чувства страха и горечи.

Заблуждаются те, кто думают, что можно вернуться туда, где был молодым, зачерпнуть водицы и, испив, снова станешь таким, как был. Ну, взял я в пригоршню дары Увильдов, хлебнул пару раз – ничего, кроме ломоты в зубах от холодной воды и неприятного щелочного привкуса. Все свое нужно носить с собой – и года, и мудрость, и хвори, и боли… и счастье незнания своего будущего.

М-да… С собой в дорогу всегда возил блокнот с авторучкой и записывал, что касалось дела – что купили? почем? во сколько прибыли на стройку? когда отправились в дорогу обратную? В блокнотике был календарь, и я перечеркивал маленьким Андреевским крестиком дни поездок на Увильды. Всего получилось пятьдесят пять! Дорого бы я сейчас дал за то, чтобы почувствовать радость бытия в каждом из этих солнечных, пасмурных, тихих, ветреных и дождливых дней. Но сколько ни зажмуривал глаза, как ни старался сосредоточиться, это удовольствие мне не доступно. Увы. Чем дальше отдаляется прошлое, тем более расплывчатыми и нечеткими становятся его образы. Счастье, что мне еще удалось сохранить некоторые из них в памяти.

И вместе с тем, наше прошлое неисчерпаемо. Мне оно кажется намного более загадочным, чем будущее. Его лик, который прячется за нашим лицом, изменяется вместе с нами, а иногда даже быстрее, чем мы сами. Растворяясь в нашей памяти, ушедшие дни высвобождают новые суждения о пережитом, которые наше малодушие и слабость уличают во лжи условностей и неточностей. Перестанут ли эти поправки когда-нибудь отравлять нам жизнь? И как долго ароматы прошлого смогут сохранять для нас свое очарование?

Вот что еще можно прибавить к тем ощущениям сентябрьского утра на Увильдах? Когда солнце показалось из-за горизонта – еще неяркое, в гарнире далекого тумана – волшебный хоровод ярких точек на небе распался, догорая мелкими осколками утерянного рая. Рассвет разгорался – гасли огни ночные. Последней померкла Венера, утренняя звезда всех влюбленных. В наспех сколоченных сараях и недостроенных пентхаузах спали жрицы её в объятиях давно немывшихся строителей. Сколько бы я мысленно не перебирал различные варианты суждений, никак не мог объяснить себе их поведения – мужчин и женщин, дорвавшихся до безрассудного пьянства и секса.

День начинался…

То была последняя наша совместная поездка с Гешей на Увильды. За это время я так к нему привык, что, наверное, доверил бы ему, как самому лучшему корешу, стоять на стреме, если однажды рискну ограбить банк. Но поскольку вероятность такого развития событий крайне мала, то скажу точнее – мы расстались с Геннадием Федоровичем, увы, навсегда.

Где кончаются воспоминания и начинается мечта?

День на исходе. Я пишу эти строки, сидя у окна и распахнутой двери в лоджию с видом на два замечательных хомутининских озера – Оленичево и Горькое. Переехав сюда, снова обрел надежду. Почему же решил, что жизнь моя кончена? Разве мало еще осталось у природы на мою долю холодно-ненастных и радостно-солнечных дней, благоухания цветов и аромата сосны, облаков, беззаботно плывущих в голубом небе… – собственных оттенков вечности в каждом мгновении личного счастья? Почему должен иссякнуть поток, текущий между моими пальцами – воды, песка, рублей… и мгновений жизни?

Наверное, еще не один день я проведу за компьютером, и за окном цветочный ковер сменится белым саваном снега, когда мороз прикроет в лоджию дверь. А меня вдруг охватит однажды такая неожиданная, взявшаяся ниоткуда радость, что станет ясно – жизнь продолжается, несмотря ни на что.

А если удастся мне обогнать жизнеописанием саму свою жизнь, то, наверное, возьмусь за создание повестей и романов о карибских пиратах и робинзонах, об удивительных походах никогда не существовавших античных полководцев и мистических превращениях по мотивам местных легенд – словом, то о чем мечталось в голубом детстве и удивляет сейчас. Старчество ведь должно впадать в маразм – так утверждают всезнайки…

Ну да ладно, это еще будет когда-то, а пока… мы с Гешей «застряли» на Увильдах.

Я сидел на корточках на берегу озера в полном одиночестве, понимая и признавая, что в прошедшей жизни ничего уже нельзя исправить, а можно только забыть или помнить. Бездарно истратил минувшую ночь, пока другие спали, пировали и занимались любовью – впрочем, я жалел не о том же, а об упущенном времени за компьютером.

Между тем, неудержимо наваливался день…

Из-за леса хлынуло солнце и быстро нагрело всю округу – особенно кабину «МАЗа». Отдохнувший и выспавшийся Великов снова отправился к кашеварке-таджичке с надеждой перехватить что-нибудь посерьезнее чая. А я, закутавшись в два одеяла, прикорнул в спальнике кабины на его месте. Прекрасно осознавал, что пока не подкатит начальство, вопрос с нашей разгрузкой никто не решит – так что не стоит зря терять время. Эх, судьба моя судьбинушка – где только спать не доводилось! Решив относиться ко всему происходящему с иронией, тут же покинул в мыслях строительство и устремился за горизонт…

И было куда. Передо мной сразу три дороги-пути.

Чрезвычайно соблазнял первый – прихватив дочку директора ПМК Анастасию, улететь в мечтах на воздушном шаре на необитаемый остров в океане неподалеку от устья реки Ориноко. Понежиться в неглиже напару на линии прибоя и нагретого солнцем песка. Стремительно поднимающаяся температура в кабине способствовала этим мыслям.

Но был и второй путь – оставить здесь к чертовой матери груженый полуприцеп и налегке в «МАЗе» укатить в лесную избушку, прихватив прелестную таджичку с прекрасными персидскими глазами (это в отместку за наших путан). Я бы книжки писал, стуча на компьютере, а гостья моя, приготовив мне плов, танцевала подле с бубном в руках, как Гюльчатай из «Белого солнца пустыни». Впрочем, к черту работу, раз в гостях женщина: она с бубном, а я с пивом… порадуемся друг другу.

Однако, скоро приедет подмога – мой сын или Виталий Севастьянов, который командует этой стройкой, и мне надо встретить их (его?) с соответствующей положению вещей миной на лице. И я избрал третий путь – замкнулся в гордом молчании разобиженного человека.

С тем и уснул…

Действительно, разбудил меня Севастьянов – предложил пакет с закусками, которых, тогда показалось, вкуснее в мире нет, с молоком и консервированным чаем. После визита к таджичке-кашеварке Геша не проявил должного аппетита, и я умял все предложенное за двоих.

Вскоре Виталик без шума и крика, в соответствующей ему спокойной манере, навел на стройке должный порядок – пропали куда-то путаны, приехала «воровайка» (машина с кузовом и краном), а четыре таджика, учувствовавших строполями в разгрузке нашего полуприцепа, выглядели вполне трезвыми.

Геша подтолкнул меня локтем в бок, кивая на Севастьянова:

– Он умен – здешний директор. Надо признать, что среди интеллигентов тоже попадаются толковые люди.

А когда после разгрузки Виталик нам объявил, что пять пентхаузов мы укомплектовали железобетонными изделиями и на этот сезон заканчиваем их транспортировку, Федорович подтвердил свою прежде сказанную мысль:

– Положительно умен.

Мы отправились в обратный путь, а за окном кабины в полуденном солнце, прощаясь с нами, сверкала вода курортного озера и красовался осенний бор веснушками желтых берез. Свеж и сладостен набегающий воздух. И, как это ни странно, во мне зародилось предвкушение чего-то приятного. Так бывает, когда человек надлежащим образом выполнил порученную ему работу и теперь настраивается на заслуженный отдых.

Разговорился я, будто сам с собою беседуя напоследок.

– Все, Геша, расстаемся. Не кум ты мне и не сват, а буду скучать – до того привык. Если как следует провентилировать этот вопрос, то в сущности ты мне люб как человек. В самом деле – я о тебе уже знаю столько, будто всю жизнь знакомы были. И должен признать – для простого шофера ты очень умен и красноречив. Вот я писателем себя считаю, а тебя заслушивался, будто Шолохова. Благодарного слушателя ты сегодня теряешь.

Великов немного ехидненько усмехнулся:

– Шолохов, говоришь? А, может, Пушкин?

– Не-ет, Федорыч, Пушкин – великий сочинитель, а проза у Шолохова – сама жизнь. Все же признайся – девственная правда в твоих рассказах или с выдумкой?