Kitabı oxu: «Сказ о твоей Силе»

Şrift:

Дизайнер обложки Арина Карпухина

ISBN 978-5-0055-5483-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Прежде чем окунуться в круговерть жизни героев этой книги, немного о том, как она появилась.

Началось это с посещения курса «Магические истории и сказки» Светланы Патрушевой. Идея, которая там рассматривалась, была в использовании художественного текста, как способа выпустить из бессознательного то, что волнует нас, тревожит, подспудно влияет на всю нашу жизнь. Буква за буквой выписать бродящие внутри вопросы, напряжения, конфликты. А когда они таким образом вышли на свет, создать такое продолжение пути героев, которое решит эти проблемы. Да, придумать, но тем самым создать некую опору, основу для достижения ресурсного состояния.

Помогает ли это, решает каждый сам для себя. Но думаю, что многие знают, как правильно подобранное и в нужный момент сказанное слово способно поднять с колен, поддержать, раскрыть крылья за спиной, включить необходимое для дальнейшего движения осознание. Действительность наполнена подобным, когда отдельный люди – лидеры, вожди, проводники, пастыри, – выводят прочих к победе и свершениям, просто показав, куда идти. Этим и может стать личная история на пути к твоим личным вершинам.

Если в первой своей книге – «Сказ о Кугыже», – я с помощью метафоричной сказки писал о своих состояниях и переживаниях, то все части этой книги написанные для других людей по их запросу.

В случае, когда человек пишет о себе, тут вроде все понятно. Биография это, вымышленный герой, наделенный чертами характера автора или же сказка, где его внутренние конфликты предстают в виде мистических существ и ситуаций – человек реалистично либо метафорично пишет то, что чувствует. Главное быть в этом честным.

Что же в случае с другим человеком? Вы знаете, мне самому до сих пор интересно, как это получается. С того самого момента, когда я впервые попробовал написать сказку для другого и по сей день. Ситуация повторяется раз за разом. Начало всегда одно: заполнение анкеты с определенными вопросами. Интересно продолжение. Я читаю ответы и, зачастую, в голове у меня одна мысль: «Да что вообще про это можно написать?» И чувство легкой тревожности: я принял на себя обязательство, и ответственность начинает сразу же брать за горло. Дальше так: соблюдая некий алгоритм действий, стараюсь достичь определенного внутреннего состояния и пробую писать. Получается не сразу.

Интересно то, что я не могу сочинить эту историю. Как ни пытался, не могу. Остается только задавать внутри вопросы: «Как это может быть?», «Как может разрешиться конфликт?», «Кто этот герой?» и ждать. Иногда долго.

История начинает приходить: бывает по предложению, по абзацу, по паре слов. По-разному. Как правило, какое-то время словно набирается критическая масса текста. В этот период я все еще полон смятения и сомнений, не чувствую, получается что-то или нет. Единственно понимаю: начало положено – это происходит после появления первых строк на белом листе. И опять остается только ждать, правда, думая о тексе, продолжая задавать уже более конкретные вопросы исходя из точки путешествия героя.

И вот волнующий миг – критическая масса достигнута. Я наконец чувствую – сказка пришла. И теперь она точно получится. Осталось лишь только выпустить ее полностью. Что интересно, я словно много меньше этой сказки: физически чувствую, что могу выпускать эту силу небольшими порциями, в меру той дверцы, которой я являюсь.

И вот она родилась. Внутренний отклик – хорошо получилось. Отправляю заказчику – что скажет? В ответ получаю, что попал, что и смех, и слезы, и восторг, и воздуха глоток, понимания, инсайты, ощущение терапевтичности. Подтверждают в общем: действительно получилось, по крайней мере для этого конкретного человека.

И вопрос: «Как так смог ты?» А я не знаю – как. Я позвал. Она пришла.

Старуха

Была она от начала мира – так казалось. Конечно, не она была, а Сила, что передавалась чередой женщин, которых та Сила выбрала. С тех пор как она, тогда ещё пышущая молодостью, гвоздь костяной из сердца прежней старухи вынула, да в своё вонзила, – с тех самых пор кроме как старухой себя не называла, хоть внешне долго не менялась. Не возраст – статус.

Неспокойно на душе было: чувствовала – происходит что-то нехорошее. Бродила по пещере своей. Горел ярко огонь в очаге под котлом закопчённым. Металась тень старухи по стенам пещеры, странная тень, на дракона смахивающая. Да что там смахивающая – самый что ни на есть.

Да, так было: когда нервничала старуха, появлялась у неё тень дракона. Знала старуха почему, а другим и вида доставало.

Яростно кипел котёл. Всё новое и новое бросала в него старуха. Не потому, что хотела, – не могла по-другому. В природе её было следовать велению Силы. А Сила чуяла невидимые токи и завихрения жизни и готовилась исполнить свою часть работы: бросить на весы то, что бросить нужно.

Старуха знала, что такое добро и зло в умах людей, но не делила их. Для неё это была лишь энергия, мера равновесия.

Бурлил котёл. Мешала черпаком длинным в нём старуха: то пену снимет, то гущу со дна поднимет, то водоворотом закрутит. Обычное дело, казалась бы, для любой женщины, что хозяйство ведёт. Другое дело, если старуха варит. Пену снимет – а мнится, как жизнь чище чью-то сделала. Помешала, по кругу варево запустив, – закрутился водоворот судеб. Перцу добавила – вспыхнул ярости вкус. А может и корня ядовитого бросить. Как Сила велит.

Передохнуть села. Томится варево можно пока. Трубку длинную набила. Курит.

Тень вход в пещеру заслонила. Пришёл – не звала его – молодой, наглый, хитрый. Точнее, кажется ему, что хитрый. Насквозь его старуха видела: корысть его, подлость мелкую. Виду не подаёт старуха, что видит.

Напротив сел. Трубку закурил. Тень у молодого тоже особая – демон шестирукий. Речь повёл:

– Ты давно живёшь – понимать должна. Новое миру нужно. Порядок нужен. Новый порядок. С людьми правильными. Ты, я вижу, варишь? Дак это, договоримся, может? Того, другого, плеснёшь. Не как обычно. Что скажем, когда скажем. Всем лучше будет.

– Нет, – коротко ответила старуха.

– Нет, значит? Смотри, старая ты уже. Могу и по-плохому. Сама не боишься, дак ходит к тебе. Знаем.

– Я не уже старая, а всегда. По-плохому я и сама могу, мальчик.

Тотчас кинулась вспышкой чёрной тень-дракон на демона шестирукого – рвать начала. Сидят двое напротив друг друга: сами застыли – тени клубком сцепившимся по стенам мечутся. Распался клубок. Дракон, яростно крылья раскинувший, и демон, к земле припавший, четырёх из шести рук лишившийся. Не демон уже – обычная тень. Кровь пошла носом у молодого, сомлел, на бок упал, трубку выронил.

Встала старуха. Нож железный взяла, которым овощи чистила да рыбу потрошила. Рыба, человек – без разницы уже. Подошла к молодому, наклонилась над ним. Воронам да волкам оставить хотела. Шевельнулось что-то в душе. Давно такого не чувствовала. Всё из-за той, ходит что. Смягчила сердце, гвоздём костяным пробитое. Пожалела, в общем. Молодой совсем, поумнеет ещё, глядишь. Не все сразу старыми получаются. Съёжилась драконья тень до женской.

Нож пригодился всё ж таки: прядь волос молодому срезала, на пучок травы нужной намотала, в огонь бросила. Очнулся молодой. Сел, глазами ошалело хлопает. – На счёт той, что приходит, думать бойся. Иди пока, – проворчала. Мелко закивал молодой, подхватился суетно – и только камни прошуршали да затихли.

Вышла из пещеры старуха. В небесное зеркало глянула. Весь мир в нём – смотри, если умеешь. Сверилась с зеркалом, ей одной понятное увидела. К котлу вернулась. Горсть того сыпанула, пучок другого раскрошила. Помешала. Часть в огонь плеснула черпаком. Ну всё уж на сегодня, доварился очередной виток. Сейчас докипит, остынет. Стылое выплеснет старуха, новое заварит. И так, пока к другой Сила не уйдёт, не отпустит.

Ноет гвоздь костяной внутри. Как в грудь его много веков назад вонзила, так и ноет. А как ещё Силу да мудрость передать? Порядок такой.

Есть уже кому передать. Правду молодой сказал. Ходит, помогает. Юная совсем. Не знает ещё. Но узнает во время своё. Заглянет Сила в глаза. Не дрогнет рука.

У неё не дрогнет, а старухе вот жалко её: войдёт гвоздь костяной в сердце – старухой станет, собой быть перестанет. Это и жалко: светлая очень, хорошо, правильно мир видит, с любовью смотрит. Старухой станет, к тому, что видит, ещё и менять мир сможет. Смотреть вот только с пользой будет, равновесия пользой. С любовью гвоздь костяной в сердце не даст.

А кажется старухе, что может и хорошо бы с любовью, менять чтоб с любовью. С любовью глядишь и с молодым не свара бы вышла, а доброе что.

А как передать силу? Так от веку было. Ноет гвоздь. Напоминает: никуда без меня.

Ночь минула. Загодя старуха почуяла – идёт. Как свету больше стало, с порога сразу:

– Здравствуй, бабушка! Я тебе молочка парного принесла. Не вставай. Вот, держи.

У ног села. Смотрит, улыбается. Старухе самой аж улыбнуться захотелось – не смогла, разучилась.

– Что помочь тебе, бабушка? Всё сделаю, ты отдыхай сиди. А я сюда шла, оленёнка видела: хорошенький такой, смешной, ножки длинные – прыгает, взрослого изображает.

Радостная, восторг в глазах. Небо голубое с пухом белым облачным – тоже зеркало в своём роде. Радость в нём только отражается, а грязи всякой будто и нет вовсе.

– Ты иди, дочка. Нынче не надо помощи. Дела у меня, рано тебе ещё. За молоко спасибо. Иди, дочка, ещё на оленёнка глянь, – сказала.

Убежала юная.

Задумалась старуха. Встала наконец, решила. Воды родниковой в котёл плеснула, огонь воскресила, варить начала. Не как обычно, не Силы велением – желанием своим: судьбу юной решила поменять.

Почуяла Сила. Налился болью гвоздь костяной, печёт сердце, руки немеют, не двигаются, тело осесть тряпья кучей желает.

Терпит старуха. Первый раз с Силой вразрез пути выбрала. Терпит, руками непослушными что нужно теребит-крошит, слова губами онемевшими шепчет, темно перед глазами. За котёл схватилась. Зашипела плоть. Перешибла ожога ярость в груди боль давящую. Помогло. Ненадолго.

Вбежала в пещеру юная, к старухе бросилась, обняла.

– Что же ты делаешь, бабушка?! Чувствую – не так что-то! Зачем ты?

– Не хочу, чтоб как я… – прохрипела старуха.

– Не переживай! Ну что ты?.. Не боюсь я, и ты не бойся. Знаю я, что делать надо. Хорошо всё будет, – хлопотала юная.

Совсем болью скрутил гвоздь костяной старуху – согнулась пополам: Сила точку ставила за непокорство. Руку на сердце почуяла: узкая, гладкая, пальчики тонкие, нежные. За гвоздь сильно взялись, решительно.

– Потерпи, бабушка, сейчас хорошо будет.

Боль ушла, как не было.

«Всё, – подумала старуха. – Не смогла». К концу приготовилась. Сила с гвоздём костяным уходит, и старухе не жить, Силу приняв, сама по себе быть перестала: нет Силы и жизни нет.

Мягко гвоздь из сердца вышел. След, как на воде, закрылся. «Не бывает так! – мысль мелькнула, и другая следом: – Раньше не было».

Лежит в руках у юной гвоздь костяной, жалом острым завораживает, в плоть просится. Засветился вдруг. Очертаниями поплыл – солнышко на ладони. Вверх всплыло, сияет, лицо юной озаряет. А та голову запрокинула, улыбается счастливо, глаза блаженно закрыла. Рассыпалось солнышко пыльцой золотой – осело на юную. Вдохнула та часть пыльцы грудью полной, остальное через кожу внутрь ушло.

– Вот, бабушка. А ты переживала, – улыбнулась.

– Как? Как смогла так? – ошеломлённо спросила старуха.

Бывшая, выходит, старуха. Вполне себе живая.

– Попросила просто. Сказала, вижу её. И люблю. И попросила.

А в глазах у юной всё то же небо, радость и любовь отражающее.

Дочь Севера

Фыркнула Урун. Крутанулась на месте, косой чёрной, будто плетью, хлестнув, и выбежала из чума. Ноги вбила в крепление лыж, вихрем снежным сорвалась. В сторону, куда чаще всего носки лыж смотрели: недалеко от стойбища чум стоял одинокий, с черепом оленя на шесте. Жил в нем шаман стойбища Бэркэ. Кому – шаман и человек уважаемый, в трепет мистический вводящий, а Урун – первый друг и советчик. Беда случилась – к Бэркэ мчит Урун. Радость – и тут первая новость ему. Радость с шаманом больше становилась. Ну а беда надвое делилась и силу теряла.

Остановилась Урун с налету, аж лыжи взвизгнули. Щеки морозом целованные светятся в меху песцовом, глаза темные огнём горят – страсть как хороша.

Бэркэ на пороге чума сидит, смотрит. Знает – пламя Урун. Пока гудит искрами плюясь – смотреть надо, слушать. Как уголь рдеть начнёт – говорить.

– Вот опять он! Женщина должна сидеть в чуме! Дело женщины – дети и готовка, – только ногами бежала и сразу словами мчит Урун. – Не сидела никогда и не буду! Другую пусть себе ищет, раз всю как есть меня не берет!

Был у Урун жених – Бэюдэ звали – хороший охотник. Шибко правильный только. В том спор всегда выходил, что Урун шибко правильной быть не хотела: не прошла даром с шаманом дружба.

Узнала Урун, как это – движением тела с духами разговор вести, природы ритм в себя впуская. С землёй целым стать, ветра порывом тундры спину огладить, волной морской хлынуть упруго брызгами в твердь. Пламени языками заворожить – пляшет душа на углях, вокруг опаляя. Грея. Танец обрядовый впустила в себя Урун, сама танцем стала, уже не могла по-другому. Не по нутру оказалось это жениху, вот и ссорились.

Послушал Урун Бэркэ, подумал.

– Садись рядом, – говорит. – Помолчим вместе. Пристроилась возле шамана Урун: знала – Бэркэ плохого не посоветует. Посидели, ветер послушали, в небо посмотрели: как-то сам гнев внутри источился. Струями ветра из души вымылся и в океан небесной безмятежности утек. Что небу струйка гнева маленькой девушки? Растворит и не заметит.

– Поймёт он, – сказал наконец Бэркэ. – Не дурак.

Урун, уже отгорев, промолчала.

– Время пришло тебе в Круг ступить, – продолжил с лицом невозмутимым шаман. Урун, судорожно вздохнув, вскинулась:

– Уже?! Ты говорил весной.

– Дак пришла весна, – улыбнувшись, сказал Бэркэ.

Урун ещё раз вздохнула. И впрямь, уже появились проталины в местах, где горбилась тундра, а в низинах радовала глаз небесная синь наполняющихся талой водой озёр.

– Может, ещё одну зиму пережить, потом уж? – спросила с надеждой.

– Страшный демон – страх человеческий. Ещё за одну зиму только больше станет: поневоле накормишь его, вырастет. Готова ты. Не смотри на него. В круг войдёшь – его за кругом оставь, пусть подождёт. Обратно выйдешь – новым взглядом посмотришь. Никуда не денется, но уже смирным будет, полезным.

Урун молча кивнула. Бэркэ плохого не посоветует, говорили уже.

Круг был ритуальным шаманским состязанием. Те, кто готов был свое мастерство подтвердить, порадовать великого Отца и ласковую Мать северных людей, выходили на празднике Новой жизни, весной, в круг древних камней. На площадку, ногами выглаженную поколениями взывающих танцем к богам и могучим духам. Двое. И вершили разговор ритуальной пляски, где одно порождает другое, Сила встречает Силу. Три дня круг длился.

Разным бывал тот танец: кому жребий с кем стать выпадет. А богам все угодно: и безмятежное спокойствие большой реки, и ярость кипящего потока каменистого узкого русла. Бывало, после такого состязания возводили двое друг друга на новые вершины Силы и понимания сущего. А бывало, ломался один, терял танец в себе, чувство Силы уходило. Закрывались двери.

Потому боялась Урун за черту ступить, не изведанное за которой. И не знала, чего больше страшится: слабой оказаться или новое про себя узнать, большую Силу почуять. Куда приведёт то знание? Поди не вдруг-то поживешь потом по привычному, такое познав. Но хоть и боялась, в тоже время и хотела всем сердцем: манило что-то, влекло.

«А и выйду! Не буду в чуме сидеть!» – вспыхнуло в душе.

– Хорошо, Бэркэ. Пойду в круг. Если рядом будешь, – вслух сказала.

– Я всегда рядом, – хитро прищурился Бэркэ. – Шаман я, забыла?

Улыбнулась Урун: вспомнила, как в метели заплутала, а лис седой к стойбищу вывел. В другую сторону от той, куда брела отчаянно, снегом вихрящимся закруженная. Бэркэ не признался, кто лис тот был. Улыбался только молча, дымом трубки укутавшись. Да Урун и так знала.

Через несколько дней вышла из родительского чума Урун – Бэркэ перед входом стоит, в дорогу собранный, ждёт.

– Пора? – спросила испуганно.

Кивнул.

Заметалась Урун: за одно схватится, за другое. Шаман мешок протянул:

– Здесь что нужно. Пошли уже.

И пошли. Идти недолго пришлось, к вечеру вышли к месту. Людно оказалось: стянулся народ, великое дело твориться будет! Остановились неподалёку. Костерок распалили, чай греть поставили. Перекусили.

Оглядывалась Урун: интересно, новое все. Бросился в глаза один из пришедших: то ли красуясь, то ли настрой ловя, танец творил в кругу глазевших. Высокий, красивый, с ухмылкой жесткой. Гудел барабан, злой рванный ритм рождая. А вслед за ритмом танцующий то ходил, ступая шагом крадущимся, глазами всех пронзая, то бросался чуть ли не в толпу, словно зверь на добычу: пугались люди, но не расходились, смотрели завороженно.

Не понравилось Урун поведение злого красавца, по душе корябнуло.

– Зачем он так? – вырвалось у нее невольно.

– Хитрый он, сильный. Зверя выпускает своего. Зверь знает, как силу показать.

– Зверя? – спросила, не удержавшись Урун.

Бэркэ быстро и пронзительно глянул ей в глаза – Урун потупилась. Показалось – насквозь видит ее шаман. Что неприязнь её вспыхнувшая, как лист сухой на воде плавала, а в глубине… интерес всплыл, желание, отклик звериный. Испугалась Урун, ударила всплеском мыслей по водной глади души, рябь пустила, прогнала всплывшее. Посмотрела в глаза Бэркэ – он понимающие улыбался.

На следующий день те, кто решил, что в Круг готов, вышли перед шаманом старейшим. Начертал каждый на деревяшках одинаковых имя свое и в мешок его бросил – для жребия. И Урун свой опустила чуть дрожащей рукой.

«Что я здесь делаю?!» – мелькнула испуганной птахой мысль.

Потом некогда думать стало: прикипело внимание к узловатым рукам старейшины – захочешь, не оторвешь. Загремел глухим рокотом жребий в мешке, нырнули темные пальцы, пошарили задумчиво, поймали. Вынули две дощечки, губы, запавшие, начертанное прочитали. И так ещё два раза. Имя Урун не прозвучало. Первые участники круга были отмерены.

Урун со смешанными чувствами смотрела, как они готовятся, настраивая тело и дух к предстоящему. Затем в свою очередь выходят в Круг. Вершат то ли союз, то ли поединок вдохновенного стихийного движения: то стремительно кружа и взрываясь прыжками и шагами, то почти замирая, всматриваясь в видимое лишь им двоим, мчащимся одной дорогой духов.

Она была восхищена: всё естество её рвалось слиться с потоками сил, что сквозили в движениях танцующих. И боялась: а сама как встанет напротив жребием приведенного? Придёт ли вдохновение, поведёт ли бубен путем верным?

Так прошёл первый день, затем второй. Настал третий: перед старейшиной стояло пятеро и Урун. Среди тех пяти был тот самый злой красавец.

«Только бы не с ним!» – взмолилась про себя девушка.

Старейшина, не торопясь, вынул два первых жребия – выпавшие отошли. Следующих два —Урун среди них не было. Злой красавец тоже с места не тронулся.

Внутри у нее все остановилось: жребий был понятен. Но старейшина, как того требовал обряд, сунул руку в мешок, достал деревяшки – начертанное было произнесено. Имя злого было Иргичи.

Урун было уже все равно. Кто-то тронул её за рукав – обернулась. Берке обыденно сказал:

– Пойдём чай пить, тебе последней выходить.

Опустошенно она пошла к их костерку, села, приняла кружку. Глиняный бок согрел ладони, стало спокойней. Душистый аромат разогнал туман в голове, первый же глоток растворил немощное оцепенение. Урун благодарно взглянула на Бэркэ.

– Пей, пей, – сказал он. – Я же сказал, что рядом. Справишься ты. Себя слушай. Не беги от себя. Сильная ты. Верь мне.

Чай выпили не торопясь. Наряд обрядовый надела Урун. Бубен достала, над пламенем погрела, чтоб звучал звонче. Колотушку проверила.

– Пора тебе, – спокойно сказал Бэркэ. Они встали и пошли к кругу древних камней.

Урун остановилась на границе Круга. Внутри все трепетало, сердце испуганным зайцем пыталось выпрыгнуть из горла, в животе образовалась ледяная дыра. Посмотрела на Бэркэ: тот был невозмутим. Глядя прямо в глаза Урун, просто кивнул.

Сознанием на его безмятежность оперлась Урун, выдохнула, мысленно страх свой рядом воздвигла и за границей оставила, в Круг входя.

Иргичи уже был там, ждал. Взгляд, как звезды холодный, не выражает ничего. Из-за лент и хвостов одеяния ритуального еще больше кажется, опасней. Бубен и колотушка в руках свободно опущенных. Ноги широко стоят, цепко землю держат.

Урун замерла напротив, шагах в пяти. Старейшина рукой махнул – начинайте. Тут же вздернул вверх руки Иргичи – стучать начал, задал начало ритма. Взор его огнем вспыхнул, словно разом выскочил кто из-за ледяной безмятежности.

Урун закрыла глаза. Все переживания остались позади: знала состояние, когда звук вести начинает, умела в поток войти. Взялась свой ритм вплетать, где Иргичи следуя, где новое направление задавая. Растворилась.

Бубна рокот, пронзает звуком: под кожу, в кости. Нутро звенит, дыханье рвется. Дух гулом бубна несёт стремниной, кружится Силы вихрем – тело вторит. Мнут ноги землю, растут корнями, твердь обнимают крепко: шаг сделал, будто вечно здесь стоял – сверни попробуй. Торс движется сплетеньем струй в изгибе переката, тугой волною гнется. В руках же ветер – стремятся в небо, в полет свободный.

Весь мир вокруг Урун. Весь мир внутри Урун. Урун сама – весь мир.

Вдруг надломилась гармония сущего. Будто лёгкий ветер Урун ураганом сбило, клочьями в себе разметало. В реку ее безмятежную поток бешенный влился – мутный, грохочущий, камни несущий. Среди тундры цветущей кряж горный, дерн разрывая, вылез. Очага пламя пожар дикий пожрал.

Кружит вокруг злой красавец, руки коршуном раскинув, разлетаются ленты да хвосты на одежде диким опереньем, бьёт от него Сила наотмашь. Воет бубен в руке, крушить ритм Урун своим яростным надрывом.

Упала на колени она, всем телом, как ива на ветру, гнётся: к земле прильнет, вскинется с руками гибкими. Держится, но чует – не долго уже: ломается ритм несущий, спотыкается духа полет. Рухнет с высей о желваки камней – не поднимется.

Шёпота шелест на краю сознанья: «Себя слушай. Не беги…» – и сразу отголосок в глубине. Зацепился дух, оперся, не стал падать. Пока.

Ходит кругом Иргичи подле Урун, на коленях стоящей. Перекатывается с ноги на ногу, крадётся, вибрирует бубен нутряным рыком, мерцает облик человечий: крадётся волк полярный вокруг жертвы, губы вздернуты, клыков оскал горло жаждет. Чуть – бросится, порвет!

Дрогнули ноздри Урун запах зверя поймав, губы красивые оскалом разошлись, ответ нутряной чуя. Посмотрела в себя – прямо, без оглядки. Разрешила. Увидела. Да! Я это! Точнее, и это – тоже Я. Вышла из души пещеры, мягко ступая, капкан зубов страшных ощерив, в наряде из бурого меха – росомаха. Треть от волка размером. Яростью?..

Ухмыльнулся наблюдающий за кругом Бэркэ, кивнул довольно, за бороду себя дёрнул.

Как была, с коленей, перетекла Урун неуловимым движением в низкую стойку, пошла стелящимся шагом, низко пригнувшись. Зарычал утробно бубен в её руках, потекла хищно, Иргичи движения предвосхищая. Нарастает рокот, танцует Урун, грозит поток движения взрывом бешенным, когтей да зубов страшных яростным броском. Хлещет животная Сила вокруг.

Предельной точки достигло сплетение ритмов и неистовой пляски двоих, как на краю бездны зависло – кто сорвется, клочьями на клыках камней оседая?

Достигло! Зависло.

И вырвалось! Избылось криком одним на двоих, из самого нутра идущим! Хлестануло в небо бездонное, к богам и духам взывая! Оставив тишины звон. Чувство, что – да, свершилось. Огромное. Настоящее.

Открыла глаза Урун: Иргичи стоял напротив и не было в его взгляде ни злости, ни холода, ни презрения – с восхищением глаза смотрели и с уважением явным. Улыбнулся улыбкой светлой да доброй, поклонился, руку к груди прижав.

Урун тоже хотелось улыбаться: Иргичи, всем вокруг. Что она и сделала. Оглянулась на Бэркэ – тот довольно щурился. Вышла из Круга, хотела заговорить с ним, да взглядом вокруг мазнув, зацепилась за облик знакомый. Замерла настороженно.

Бэюдэ стоял чуть в стороне. Смотрел внимательно. Подошел.

– Здравствуй, Урун, – сказал.

– Здравствуй, Бэюдэ. Давно смотришь? – спросила Урун.

– С начала самого, – ответил тот.

Бэюдэ продолжал пристально смотреть. Урун молчала, но взгляд не отводила.

– Я был не прав. Тебе надо танцевать, – сказал наконец Бэюдэ. – А чум… Зачем в нем сидеть? Душно.

– Как оказался здесь? – спохватилась Урун.

– Лиса гнал. Мех уж больно хорош был. За ним и выскочил, – ответил Бэюдэ.

Урун оглянулась вокруг, в поисках Бэркэ: того нигде не было видно. Только мелькнул на краю видимости седой лисий хвост, да хитрый прищур шамана в сознании всплыл. Урун улыбнулась.