Бандитский Петербург

Именно Иван Дмитриевич стал для Крестовского своего рода Вергилием, проведшим начинающего беллетриста по всем кругам петербургского криминального ада. В краткой биографии писателя, опубликованной в 1-м томе посмертного собрания сочинений Крестовского, приводятся следующие воспоминания Путилина: «Я сам сопровождал его по трущобам, вместе с ним переодеваясь в нищенские костюмы он вместе со мной присутствовал на облавах в различных притонах; при нем, нарочно при нем, я допрашивал в своем кабинете многих преступников и бродяг, которые попали потом в его роман».

Не секрет, что, пускаясь в подобного рода исследования-авантюры, не худо заручиться поддержкой лиц влиятельных, запастись определенным количеством рекомендательных писем, всяческих проходок, спецпропусков и т. п. Это и в наши дни, в современных российских реалиях небесполезно, а тогда – и подавно. Опять же – в те годы существовало жесткое правило, гласящее, что посещение тюрем разрешалось лишь с научной или благотворительной целью. Да и на это правило накладывалось дополнительное ограничение – «на усмотрение местных властей».

Так вот у Крестовского подобная поддержка имелась – сам генерал-губернатор Петербурга, светлейший князь Александр Аркадьевич Суворов (внук прославленного полководца!) выдал ему разрешение на свободное посещение тюрем, больниц и прочих казенных учреждений, а столичный прокурор Хованский милостиво дозволил пользоваться судебными архивами. Скорее всего, выход на первых лиц города Всеволоду Владимировичу устроил его приятель – видный меценат, издатель и филантроп, граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко – человек, отдельными внешними чертами которого Достоевский впоследствии наделит своего князя Мышкина…

Понятно, что при таких помощниках и консультантах грешно было бы автору не изучить вопроса со всей тщательностью и дотошностью к мелочам. К тем самым, в которых, как известно, кроется сам Дьявол. А уж дьявольских персонажей на страницах романа Крестовского сыскивается преизрядное количество. В итоге, пожалуй, самой сильной у него получилась четвертая часть романа – «Заключённики». Та самая, где, согласно предостережению Крестовского, «первые одиннадцать глав не заключают в себе исключительно романического интереса».

И очень хорошо, что «не заключают»! Именно в «Заключённиках» автор вкуснейше отписал типажи, повадки, быт и субкультуру обитателей т. н. Литовского замка и женской тюрьмы, а также подробнейшим образом живописал «распорядок дня» и жизненный уклад обитателей Сенной площади и примыкающей к ней «Вяземской лавры» – профессиональных нищих, воров, мошенников, проституток и бродяг. Главы эти написаны с нескрываемой болью и состраданием к своим персонажам. Причем – ко всем, даже, казалось бы, абсолютно проходным и эпизодическим. И, возможно, в силу этой самой любви «Заключённики» и удались. Все правильно! Как некогда высказался первый православный епископ Камчатки, Якутии, Приамурья и Северной Америки архиепископ Иннокентий: «Преступник скорее откроет сердце тому, кого привел в его темницу голос любви, а не долг знания. Желаешь узнать свойство природы человеческой – посещай темницы; там увидишь ее на одной из последних крайностей, найдешь такою, какою не покажут тебе ни книги, ни театры…»

До романа «Петербургские трущобы» фактически ни одно литературное художественное произведение не содержало лексику русского воровского арго – так называемой «воровской музыки». Сам Всеволод Владимирович (недоучившийся студент-филолог) с отменным знанием предмета поясняет в комментариях, что «у воров и мошенников существует своего рода условный знак (argot), известный под именем „музыки“ или „байкового языка“. Этот язык, между прочим, представляет много интереса и в физиологическом отношении. В нем, кроме необыкновенной образности и лаконичной сжатости, отличительных качеств его, заметен сильный наплыв слов, звучащих очевидно неславянскими звуками».

Весьма примечательно, что многие встречающиеся на страницах романа «аргоизмы», прекрасно знакомы современному читателю. С удивлением обнаруживается, что некоторые такие словечки, невольно вошедшие в нашу речь с началом «Великой криминальной революции» начала 1990-х, имели хождение еще полтора века назад. Судите сами:

• бабки (деньги вообще, какого бы рода или вида они ни были);

• клёвый (хороший, красивый, дорогой, выгодный, подходящий);

• лады́ (идет, хорошо; согласие);

• тырить (воровать);

• стрёмить (смотреть, наблюдать, остерегаться);

• жулик (ученик мошенника; тот, который уже может ходить на дело);

• звонить (говорить);

• Слаба́! (восклицание, выражающее укор в нерешительности или трусости)…

Многих современников Крестовского такого рода словеса и жаргонизмы, густо разбросанные по страницам романа, коробили, задевали и заставляли морщить нос. При том что сам автор в своем предисловии заранее оговаривался, что книга его «не предназначается к чтению в пансионах и институтах благородных девиц». Теперь же, по прошествии времени, представляется, что Всеволод Владимирович, сам того не ведая, совершил немалое благодеяние для нынешних филологов: внутренним, возможно, чутьем поняв и осознав, что воровской язык, язык босяков и прочих представителей дня, точно так же оказывает влияние на язык литературный и сыскивает в нем достойное место. Неслучайно в цивилизованных странах жаргон является предметом всестороннего изучения, ему посвящены многие сотни научных трудов.

Писатель, поэт и публицист Крестовский оставил после себя немалое литературное наследие, однако в памяти нескольких поколений российских читателей продолжает считаться автором лишь одной книги. Но зато это была именно ЕГО книга! Как при жизни признавался Всеволод Владимирович: «Надо, чтобы каждый автор, претендующий на внимание к себе читателя, имел что сказать ему свое, и сказал бы это „свое“ искренно. В этом – главное, а остальное есть уже дело большего или меньшего таланта». Да, возможно «Петербургские трущобы» получились произведением и не шибко высокохудожественным (к примеру, породистый классик Тургенев презрительно именовал роман «чепухой»), но зато в части исследования криминального, равно как бродяжеского, нищенского и прочих отверженных миров российской столицы образца середины девятнадцатого века – образцовым. Равно как: знаковым (для своего времени), и «энциклопедическим» (для времени нашего)…

И все же, возвращаясь к криминальному Петербургу образца второй половины XIX, следует признать, что по-настоящему «зверские» преступления случались все-таки довольно редко. Более того, в те времена практически каждое убийство, даже «бытовое», становилось газетной сенсацией и повергало общество в шок. Поэтому, в основном, процветало все-таки воровство и разного рода мошенничество. Причем, как ни странно, женщины-преступницы, возможно, оставили в криминальной истории Петербурга даже более заметный след, чем мужчины. Может быть, такой казус связан с тем, что в то время женщинам было намного труднее реализовать себя – в основном общество отводило им роль домохозяек. Не удовлетворяясь исполнением этих ролей, барышни с «активной жизненной позицией» пытались найти себе дело по душе – становились проститутками, мошенницами и воровками.

Кстати, о проституции – во второй половине XIX века Петербург был довольно-таки развратным городом: в 1847 году при Министерстве внутренних дел была учреждена комиссия по надзору за бродячими женщинами. В 1852 году в списках этой комиссии по Петербургу значились 5381 женщина. В те времена основные притоны и публичные дома располагались на Сенной площади, около Егерских казарм, у кабака «Веселые острова», на Песках, на Болотной улице, в Коломне, на Покровской улице и на Петербургской стороне. В 1853 году в Петербурге числилось 1378 проституток – притом что население в Питере составляло в тот год 534 тысячи 721 человек. Итого: на 381 жителя приходилась одна проститутка. К 1 января 1853 года в Питере было зарегистрировано 148 публичных домов. В 1868 году публичных домов было 145 и 16 тайных притонов. Только поднадзорных проституток числилось 2081. В 80-е годы проституток в Питере было зарегистрировано более шести тысяч. К 1900 году число зарегистрированных проституток сократилось вдвое, зато масштабы уличной проституции достигли головокружительного размаха. По некоторым оценкам, на улицы Санкт-Петербурга – первого города-миллионщика в Северной Европе – выплеснулось тогда до 50 тысяч проституток.

Безусловной королевой преступного мира тех времен была знаменитая Сонька Золотая Ручка. Она родилась не в Петербурге, а в местечке Повонзки Варшавского уезда, но именно в Питере произошло ее «становление», здесь она судилась, совершала преступления, а стало быть, внесла свой заметный след в историю Бандитского Петербурга. Ее настоящее имя, полученное при рождении, было Шейндля-Сура Лейбовна Соломониак. Семейка у Шейндли была, прямо скажем, не особо законопослушной – Золотая Ручка росла в среде, где скупка краденого, контрабанда, сбыт фальшивых денег были обычным делом. Ее старшая сестра Фейга тоже была воровкой, сменившей трех мужей, но до Соньки ей, конечно, было далеко. В 1864 году Шейндля вышла замуж в Варшаве за некоего Розенбада, родила от него дочь Суру-Ривку и тут же бросила мужа, обокрав его на прощание. С неким рекрутом Рубинштейном она бежит в Россию, где и начинаются ее головокружительные сексуально-уголовные похождения. В январе 1866 года ее первый раз хватает полиция города Клина по обвинению в краже чемодана у юнкера Горожанского, с которым она познакомилась в поезде. Сонька выкрутилась, сказав, что чемодан прихватила по ошибке, и направилась в Петербург, где обчищала дачи аристократов вместе со своим любовником Михелем Бренером. Именно в это время Золотая Ручка делает первые попытки создать целую бригаду воров, для чего привозит в Питер известного вора Левита Сандановича. Судя по всему, именно в Петербурге был изобретен знаменитый способ гостиничных краж, получивший название «с добрым утром». Метод был прост – красиво одетая, элегантная Сонька останавливалась в лучших отелях города, тщательно изучала планы номеров, присматривалась к постояльцам… Наметив жертву, она проникала в его номер ранним утром, надев войлочные туфли, начинала искать деньги и драгоценности. Если постоялец просыпался, Шейндля делала вид, что ошиблась номером, смущалась, краснела, пускала в ход свои сексуальные чары – для дела могла и переспать с жертвой, причем делала это искренне и естественно, что называется с выдумкой и огоньком… Украденные драгоценности сбывались ювелиру Михайловскому, который переделывал их и сбывал.

Впоследствии в Питере широко распространится способ воровства с отвлечением жертвы на секс – этот метод получит название «хипеса» – «хипесники» обычно работали парами: женщина приводила клиента к себе в комнату и ублажала его в кровати, а ее партнер («кот», следящий за интересами своей «кошки») шарил по карманам оставленной где-нибудь в прихожей одежды. «Кошки»-хипесницы часто наживали большие деньги. Знаменитая питерская хипесница Марфушка сумела к началу XX века скопить солидный капитал в 90 000 рублей, ее коллега Сонька Синичка, «работавшая» примерно в то же время, остановилась на сумме 25 000 и открыла модную мастерскую. Красавица хипесница Петрушкина внесла свежую струю в метод – использовала дрессированных собачек для подачи лаем сигналов своему «коту». Попадались хипесники обычно из-за ссор во время дележа добычи – обиженные на своих партнеров «кошки» с чисто женской логикой часто «стучали» на своих подельщиков в полицию.^[12]

Однако вернемся к Соньке. В 1868 году она ненадолго уезжает в Динабург, где выходит замуж за старого богатого еврея Шелома Школьника, однако вскоре бросает его ради своего любовника Михеля Бренера и его брата Абрама (похоже, что Золотая Ручка спала одновременно с обоими братьями). Вообще, иной раз просто непонятно, как, ведя такую активную (чтоб не сказать сильнее) половую жизнь, Сонька еще и находила в себе силы воровать – крепкая, судя по всему, была дама… В 1870 году Шейндля крупно «засыпалась» в Петербурге и еле успела сбежать из приемного покоя Литейной части, оставив полицейским изъятые вещи и деньги, – кстати, с полицией она «решала вопросы» часто опять-таки «чисто по-женски». Поняв, что в столице она уже несколько примелькалась, Золотая Ручка отправляется в большое «международное турне». Она посещает чуть ли не все самые крупные города Европы, выдавая себя за русскую аристократку, – ей это не сложно было сделать – она прекрасно одевалась и свободно владела немецким, французским, польским языками (не считая, естественно, русского и идиша). В своих похождениях она напропалую знакомилась с разными богатыми дураками и обворовывала их, усыпляя либо изнурительным сексом, либо (если клиент попадался очень крепкий или очень страшный) специальными порошками. В 1871 году она выходит замуж за известного железнодорожного вора Михеля Блювштейна – румынского подданного, чьи родители жили в Одессе (кстати, одесситкой Сонька никогда не была, но в этом солнечном городе бывала часто. Как, впрочем, и в других крупных городах). От этого замужества у Золотой Ручки родилась дочка Табба, а сам брак вскоре распался, потому что Блювштейн постоянно застукивал жену то с каким-то бароном, то с графом, а то и просто с приглянувшимся нищим офицериком, с которого и взять-то было нечего, что особо раздражало супруга.

Странно, что при всей интенсивности своих похождений Сонька все время уходила от полиции, – позже, когда ее судили в конце 1880 года в Москве, мелькнули на процессе показания одного свидетеля, из которых можно было понять, что в свое время Шейндля была завербована в осведомители, откупаясь от полиции тем, что «сдавала» своих конкурентов по ремеслу. В 1871 году ее ловит полиция в Лейпциге и передает под надзор российскому посольству, но России такое «счастье» тоже даром не нужно, и ее поскорее высылают за границу. В 1876 году она попадается в Вене вместе со своим тамошним любовником Элиасом Венигером, ее обвиняют в краже 20 тысяч талеров в Лейпциге, но Сонька опять, очаровывая полицейских, ускользает, заложив в столице Австро-Венгрии четыре краденых бриллианта… Попав вскоре в краковскую тюрьму, она ухитряется обокрасть собственного адвоката, но срок все-таки получает смехотворный – 12 дней лишения свободы… Она вновь возвращается в Россию и «бомбит» лучшие отели Москвы, Питера, Нижнего Новгорода, Одессы, Астрахани, Витебска, Харькова, Саратова, Екатеринбурга, Киева, Таганрога, Ростова-на-Дону, Риги… Всюду она выходит сухой из воды.

Сонька понемногу становится сентиментальной – однажды, войдя ранним утром в гостиничный номер, чтобы обобрать постояльца, она увидела спящего в одежде молодого человека, рядом с которым лежал револьвер и письмо к матери, в котором он сообщал, что кончает с собой, так как вскрылось похищение им казенных 300 рублей, направленных семье для лечения больной сестры. Золотая Ручка тихонько вынула 500-рублевую ассигнацию, положила ее на револьвер и выскользнула из номера… В другой раз она вернула 5000 рублей обокраденной ею же вдове бедного чиновника, у которой остались сиротами дети… Сонька сама очень любила своих дочек и тратила бешеные деньги на их образование сначала в России, а потом во Франции…

Понемногу она старела, удача начинала ей изменять, к тому же ее очередной роман с восемнадцатилетним красавцем вором-марвихером Володей Кочубчиком (в миру – Вольф Бромберг, известный тем, что воровскую карьеру начал с 8 лет, ухитряясь обворовывать собратьев по профессии) был не очень удачным – сам Кочубчик бросил воровать, но нещадно эксплуатировал влюбившуюся в него без памяти Соньку, требовал от нее деньги, став капризным и раздражительным альфонсом, проигрывавшим все «заработанное» Сонькой в карты. Она вынуждена была все больше рисковать, нервничала, а расшатанные нервы всегда очень быстро сказываются на успехах людей творческих профессий… К тому же она стала слишком известной, ее уже просто узнавали на улице, в магазинах, в театрах, сначала такая популярность даже помогала ей – несколько раз восторженная публика оттесняла от нее полицию, давая возможность скрыться, но долго так продолжаться не могло – в 1880 году она вместе с Кочубчиком попадается в Одессе, и в конце концов ее вместе с многочисленными бывшими мужьями и любовниками судят в Москве (компания попала на скамью подсудимых довольно колоритная – чего стоил один только «временно отпускной рядовой Шмуль Боберман»). Вот как она выглядела тогда, по словам очевидца: «…Шейндля Блювштейн – женщина невысокого роста, лет 30. Она, если не красива теперь, а только миловидна, симпатична, все-таки, надо полагать, была прехорошенькой пикантной женщиной несколько лет назад. Округленные формы лица с немного вздернутым, несколько широким носом, тонкие ровные брови, искрящиеся веселые глаза темного цвета, пряди темных волос, опущенные на ровный, кругловатый лоб, невольно подкупают каждого в ее пользу. Это лицо, немного притертое косметикой, румянами и белилами, изобличает в ней женщину вполне знакомую с туалетным делом. В костюме тоже проглядывается вкус и умение одеваться. На ней серый арестантский халат, но прекрасно, кокетливо скроенный. Из-под рукавов халата выглядывают рукава черной шелковой кофточки, из-под которой, в свою очередь, белеются манжеты безукоризненной белизны, отороченные кружевцами. На руках черные лайковые перчатки, щегольски застегнутые на нескольких пуговицах. Когда халат распахивается, виден тончайший передник, с карманами, гофренный на груди и внизу. На голове белый, обшитый кружевами платок, кокетливо сложенный и заколотый у подбородка. Держит она себя чрезвычайно покойно, уверенно и смело. Видно, что ее совсем не смущает обстановка суда, она уже видала виды и знает все это прекрасно. Поэтому говорит бойко, смело и не смущается нисколько. Произношение довольно чистое и полное знакомство с русским языком…»

Процесс был долгим и бурным, несмотря на то что Сонька отрицала все предъявленные ей обвинения, ее приговорили к лишению всех прав состояния и ссылке в «отдаленные места Сибири»… Ее сообщников приговорили к арестантским ротам на срок от 1 до 3 лет, Кочубчик получил 6 месяцев «рабочего дома» (по выходе он стал состоятельным домовладельцем в одном из южных городов России).

В 1881 году Золотая Ручка находилась в Красноярском крае, но уже летом 1885 года бежала из Сибири. Однако гуляла на воле она недолго – в декабре того же года ее вновь арестовывают в Смоленске и судят. Но 30 июня 1886 года она бежит из смоленской тюрьмы вместе с надзирателем Михайловым, которого влюбила в себя… Через 4 месяца ее вновь ловят… Летом 1888 года ее отправляют пароходом из Одессы на Сахалин – в Александровск-на-Сахалине, откуда она вновь пытается бежать – через тайгу, переодевшись солдатом… Ее поймали на следующий же день, высекли розгами в александровской тюрьме… Два года и восемь месяцев она носила ручные кандалы и содержалась в одиночке.

В 1890 году Антон Павлович Чехов посетил Сахалин и даже заглянул в камеру к Золотой Ручке: «Из сидящих в одиночных камерах особенно обращает на себя внимание известная Софья Блювштейн – Золотая Ручка, осужденная за побег из Сибири в каторжные работы на три года. Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у нее кандалы; на нарах одна только шубейка из серой овчины, которая служит ей и теплою одеждой, и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она все время нюхает воздух, как мышь в мышеловке, и выражение лица у нее мышиное. Глядя на нее, не верится, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в Смоленске, где надзиратель помог ей бежать и сам бежал вместе с нею. На Сахалине она в первое время, как и все присылаемые сюда женщины, жила вне тюрьмы, на вольной квартире; она пробовала бежать и нарядилась для этого солдатом, но была задержана. Пока она находилась на воле, в александровском посту было совершено несколько преступлений: убили лавочника Никитина, украли у поселенца еврея Юрковского 56 тысяч. Во всех этих преступлениях Золотая Ручка подозревается и обвиняется как прямая участница или пособница. Местная следственная власть запутала ее и самое себя такою густой проволокой всяких несообразностей и ошибок, что из дела ее решительно ничего нельзя понять. Как бы то ни было, 56 тысяч не найдены и служат пока сюжетом для самых разнообразных фантастических рассказов».

По освобождении она остается в Александровске на поселение, став хозяйкой маленького квасного заведения. Жила она с неким Николаем Богдановым, жестоким рецидивистом. По привычке постаревшая Сонька приторговывала краденым, подпольно торговала водкой и пользовалась у местных жителей большим авторитетом, несмотря на то что многие не верили в то, что эта изможденная жизнью женщина – настоящая Золотая Ручка…

Дочери Соньки, ставшие артистками оперетты, отказались от матери, жить былой красавице стало невмоготу. Она решается на последний побег, но пройти сумела лишь несколько километров от Александровска. Конвойные нашли ее лежащей без чувств на дороге. Через несколько дней Золотая Ручка умерла…

О ней ходила масса слухов и легенд, издавалось несколько книг, наполненных вымыслами, а в 1915 году о ней был снят первый русский многосерийный фильм, весьма, впрочем, далекий от действительности. Почти сто лет спустя, в 2007 году, наш киномэтр Виктор Мережко забабахал про Соньку целый телесериал, поставленный по собственному же сценарию. С позиций телерейтинга – тема, безусловно, выигрышная. С позиций исторической правды и собственно искусства – зрелище, на мой взгляд, отвратительное. Помнится, на вопрос, что заставило его снять кино именно про этого человека, господин Мережко ответил кратко: «Уникальность и романтичность личности». Так вот, уверяю вас, никакой романтикой в жизни подлинной Соньки и не пахло. Что же до уникальности… Достаточно сказать, что у Соньки имелось немало последовательниц, которым также присваивали кличку Золотая Ручка.

Так, в начале 1880-х годов в Петербурге начала свою карьеру карманная воровка Анна Зильберштейн – красивая, ловкая и интеллигентная, она была известна под псевдонимом Анютка Ведьма. Ее имя гремело несколько лет, но в конце концов ее схватили и сослали в Сибирь, откуда она вернулась еще достаточно молодой и красивой – достаточно для того, чтобы вскружить голову одному весьма богатому и знатному чиновнику, за которого Ведьма в конце концов вышла замуж и жила довольно долго тихо и счастливо. Однако в начале XX века, после смерти мужа Анютка Ведьма вновь начала воровать в петербургских театрах – видимо, она страдала клептоманией, потому что муж оставил ей большое наследство. В последний раз полиция арестовала ее в 1902 году на Литейном проспекте, где она, надевши траур, пыталась затесаться в похоронную процессию – хоронили действительного статского советника Грейга, а неугомонная Анна шарила в скорбной толпе по карманам…

Золотой Ручкой № 3 стала известная питерская авантюристка Ольга Зельдовна Штейн – урожденная Сегалович. Она родилась в 1869 году в Стрельне и в 25 лет, приняв лютеранство, вышла замуж за профессора петербургской консерватории немца Цабеля. Попав в Петербург, Ольга быстро превратилась из скромной интеллигентной провинциалочки в шикарную столичную мотовку – состояние мужа было пущено по ветру, что, естественно, привело к разводу. В 1902 году она выходит замуж за очень крупного чиновника фон Штейна, чей чин соответствовал генеральскому званию. На этот раз Ольга принимает православие, сменив отчество на Григорьевну. Муж оказался тряпкой, и «генеральша» начинает «кучерявую жизнь» – занимает деньги, посредничает в сделках при «торговле воздухом», сама торгует поддельными полотнами Рафаэля, Рубенса, камнями и золотом. К 1907 году она сумела провернуть около 20 афер, среди которых есть и вовсе экзотичные для того времени. В частности, Ольга сама научилась управлять автомобилем и угнала одну оставленную без присмотра машину, заложив ее позже в ломбард. Судя по всему, энергичная «генеральша» была одной из первых в нашем городе угонщицей автомобилей – а ведь ей уже было к тому времени глубоко за тридцать.

В конце концов, несмотря на ходатайство высоких покровителей, проделки Ольги Зельдовны дошли до суда, где ей было предъявлено обвинение в совершении 18 мошенничеств, афер, растрат и подлогов, – определением Санкт-Петербургской судебной палаты от 19 октября 1906 года она была передана суду присяжных… Красавицу фон Штейн освободили под залог, и она прилежно приходила на первые судебные заседания. Однако, поняв, что дело, мягко выражаясь, идет к осуждению, «генеральша» с помощью своих защитников… бежит в Америку на пароходе (а защитники, естественно, попадают на скамью подсудимых). В Соединенных Штатах она, однако, пробыла недолго – американское правительство арестовало ее и выдало обратно в Россию, где в 1908 году ее приговорили к 1 году и 4 месяцам заключения… Тюрьма Ольгу Зельдовну, естественно, не перевоспитала – выйдя на свободу, она с прежним задором принимается за старое – выходит замуж за барона фон дер Остен-Сакена и начинает новые аферы. В 1915 году ее приговаривают к 5 годам тюрьмы, из которой ее освобождает революция…

Бежать за кордон ей к тому времени было не к кому и не с чем – баронесса продолжает свой путь мошенницы и аферистки – в 1919 году она попадает под революционный трибунал, который ее оправдывает за недостаточностью улик. Но уже в начале 1920 года баронесса Штейн «кидает» некоего гражданина Ашарда, пообещав тому достать за его драгоценности муку, сахар и масло. Ашард, поняв, что его надули, обращается в 29 отделение милиции на Петроградской стороне – суд был скорым и беспощадным – трибунал приговорил ее к пожизненным общественно-принудительным работам… Но в том же 1920 году по случаю третьей годовщины революции ей сократили срок до 5 лет, а в 1921-м – до трех. Баронесса не отсидела и этого – мадам, которой было уже за 50, соблазнила Павла Кротова, начальника костромской исправительной колонии, где она «мотала срок».

Вместе с Кротовым она бежит в Москву, где начинается новый виток ее афер (снимаем шляпу перед этой женщиной, господа читатели, ей-богу, она вызывает невольное уважение своей несгибаемостью – фраза «не стареют душой ветераны» – это о таких, как она), – на угнанных автомобилях Ольга Зельдовна-Григорьевна разъезжает по Москве и собирает пожертвования в пользу голодающих. Но в начале 1923 года «московский период» заканчивается – Кротов погибает в перестрелке, прикрывая ее бегство от угрозыска, а схваченная позже баронесса заявляет, что начальник костромской колонии был сумасшедшим, – он-де изнасиловал ее и против воли увез в Москву, где втянул в свои преступные махинации… Баронессу передали на поруки петроградским родственникам, живущим в Шувалово, вскоре родственники пожалели о своем благородном поступке, обвинив 55-летнюю «баронессу-генеральшу» в краже у них денег. 23 ноября 1924 года Ольга Штейн была приговорена питерским судом к 1 году лишения свободы условно…

О дальнейшей ее судьбе известно лишь из легенд и слухов. Одни рассказывают, что баронесса вышла замуж за инвалида Красной армии и еще в 30-х годах торговала кислой капустой на Сенном рынке, другие – что она окончила свои дни в ссылке на Дальнем Востоке, обучая новое поколение преступников нелегкому ремеслу афериста… Вроде бы даже потом этой неординарной женщине с удивительным запасом жизненной энергии поставили памятник на могиле «воры в законе» – кто знает, как все было на самом деле…

Однако вернемся в дореволюционный Санкт-Петербург – столицу Великой империи, чей преступный мир состоял, безусловно, далеко не только из более или менее симпатичных особ женского пола. Как уже упоминалось выше, в уголовной среде тогда складывалась четкая иерархия и специализация – были воры-аристократы, выходившие на международную арену (в революционный период все они эмигрировали за границу), и воры рангом пониже. К ворам-аристократам относились прежде всего карманники-марвихеры, занимавшиеся кражами бумажников у солидных господ. В марвихере-аристократе трудно было с первого взгляда угадать преступника, наоборот, они, как правило, обладали весьма благообразной внешностью – выглядели как врачи или адвокаты. За несколько лет «работы» марвихер мог сколотить весьма приличное состояние. В Петербурге в 1880-х годах гремело имя знаменитого карманника Александра Макарова, по кличке Сашка Пузан, который начал свою карьеру с 11 лет – крал платки у прохожих. Через 6–7 лет работы его авторитет в воровской среде поднялся на невиданную высоту, полиция никак не могла его поймать, поскольку Пузан почти всех агентов знал в лицо. Сгубила Макарова водка, он стал сильно пить и умер от скоротечной чахотки в 23 года – на его похоронах присутствовал весь цвет питерской воровской аристократии.

В начале 1890-х годов лидерство среди карманников Питера отдавали Александру Хомякову, сыну отставного поручика, за что, вероятно, и получившему кличку Сашка Офицер. У Хомякова, судя по всему, склонность к дисциплине и строгой субординации была заложена в генах – он сумел организовать достаточно крупную шайку карманников со штаб-квартирой в одном из питерских притонов. По утрам, после обязательного прочтения газеты «Тираж», Хомяков как настоящий «рулевой» отдавал распоряжения – кому где работать. Кстати, вторая его кличка как раз и была – Сашка Руль. Судя по всему, успехи команды Хомякова сильно встревожили конкурентов – его «заложили» полиции, и в 1893 году суд приговорил Офицера к ссылке в арестантские роты на 3 года. Через год Хомяков бежал – очень уж хотел поквитаться с тем, кто его выдал, но – доносчик, похоже, оказался пошустрее – в 1894 году Офицера нашли на Обводном канале у Сивковых ворот с проломленной головой…

В эти же примерно годы «работали» в Питере супруги Требусы – симпатичная жена кокетничала с прохожими на улице, а муж у размечтавшихся господ шарил по карманам. Забавно, что при этом Аарон Хаймович Требус умудрился ни разу не попасться в полицию, в отличие от своей супруги, которую арестовывали трижды. В конце XIX века чета Требусов решила не искушать больше судьбу и эмигрировала в Лондон, где занялась виноторговлей и сдачей внаем меблированных комнат…

Широко известен в своих кругах был и марвихер Григорий Штейнлов, специализировавшийся на снятии с богатых прохожих драгоценностей и эмигрировавший вовремя в Берлин.