Завет «темных веков». Термины и концепты Освальда Шпенглера

За пределами чисел

Широко известно высказывание выдающегося математика Леопольда Кронекера: «Бог создал целые числа, а все остальное это работа человека». Нецелые числа – это, в хорошем случае – число + оператор. Или два числа + оператор (например, операция деления двух целых чисел). Если мир дискретен, то, возможно, Бог создал только «0» и «1». А человеку дал сознание, чтобы он сначала сам поработал несколько тысячелетий калькулятором, а потом придумал компьютер. Который всегда точен: что считать и как считать ему задает человек. Если же человек не имеет точных данных и задает какую-то погрешность, то компьютер точно ее учитывает. Или указывает на неустойчивые решения, в которых с течением времени погрешность нарастает. Наконец, весьма «точно» расчет может запутать траекторию или фазовую диаграмму – до того, что приходится применять понятие «странного аттрактора».

Можно считать, что числовой счет всегда точен, а вот измерение всегда неточно. В измерении всегда есть погрешность. В том числе, мы не можем утверждать, что сумма углов треугольника точно равна 180 градусам. Поэтому и не можем сказать, евклидово ли наше пространство. Может быть, «немножко» неевклидово, но только здесь – где мы измеряем. А в другой части галактики это «немножко» окажется существенным. Или для микромира «немножко» создает большие неожиданности для исследователя. Ведь «много» или «мало» – это лишь наша оценка. То, что в одних ситуациях «мало», может быть «много» в других. Малое через время может стать большим или даже бесконечно большим.

Измеримость и счет возможны там, где есть пространство и есть время. То есть, вещные бытие и процесс. В пустом пространстве нет ни того, ни другого. Объект размером во Вселенную для нас непостижим в понятиях пространства и времени. Мы бытийствуем в нем, а не он в нас. Мы для него – пространство и время. Можно представить себе точку в пространстве, посещение которой изменит всю Вселенную – «место Бога» или «место Судьбы». Почему бы и нет?

Фундаментальный вопрос: за всяким ли понятием (например, в математике) стоит нечто исчисляемое? Всё ли можно исчислить? Понятно, что есть всякие явления, которые никак не превратить в какие-то алгоритмы вычисления. Есть невыразимое – то, что индивидуально, что я не могу передать другому. Могу попытаться, но получится скверно. Или единичное. Его считать бессмысленно. И даже невозможно снабдить понятием. Также и сложное: бывает, что символизация в числах и алгоритмах не проще объекта описания. Тогда его проще предъявить, чем описывать. Вселенную не обсчитать и не объяснить, ее можно только разглядывать.

Путь науки: от понятий к числам, от чисел – только к целым и далее к простым числам, затем только «0» и «1». И снова к тому, что неисчислимо. Это определенный цикл, который в завершении может означать переход на новый уровень понимания, а может указывать на деградацию.

При всей значимости числа как отражения глубинной структуры мира-природы, в нем существует то, что не описывается числом. Даже если включить несчетные континуальные объекта, заменив их пиксельными образами. Многое невозможно выразить не только в цифрах, но и в словах. Редкие явления могут быть зафиксированы в виде фактов, но некоторые из них не могут быть объяснены словами – сложные объекты требуют передачи образа, а не словесного очерка. Образный мир, стоящий за словами, куда шире, чем то, что может быть выражено этими словами. Поэтому до всякого познания существует восприятие реальности. До времени оно может быть запечатлено, но не распознано.

Всякому математическому рационализму утирает нос теорема Геделя, объявившая о неполноте любой теории, включающей в себя арифметику натуральных чисел. В ней всегда найдутся утверждения, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

Число гипнотизирует кого угодно, только не современного математика, который знает качественный анализ и оперирует с объектами, далекими от чисел. В них царят совершенно не переводимые на язык чисел «геометрии», а топология не знает «расстояний». Но именно отсюда понятийный аппарат перетекает в естественные и даже общественные науки – в особенности это касается теории катастроф.

Фрактальность знания отражает его более глубокое понимание. Все напоминает все, но отличается собственным гештальтом сообразно масштабам и координатам. Мы как будто идем по фрактальной поверхности, которая в каждом своем фрагменте содержит уменьшенную копию более крупного фрагмента, а тот маленький фрагмент – тоже копия, и так далее. Но пристальнее рассматривая уменьшенный фрагмент, мы видим, что он – нечто совсем иное – иной мир, и повторяет больший масштаб лишь «вчерне».

Древние математики считали, что их наука проникает в сущность вещей. Но эта сущность была абстрактной, к ней испытывали интерес те, кто имел возможность быть философом. Отвлеченность философии и отвлеченность геометрии от обычной жизни предопределяли статус философа наравне со жрецом. Его жизнь и интересы – не от мира сего. Не мера жизни «теперь и здесь», а иная жизнь – «не здесь и не теперь». Лишь немногим более столетия наших времен мы живем в мире, на который обрушилась математика – прежде всего, своим магическим числом, заклятым компьютерными технологиями.

Апейрон Анаксимандра – неустойчивое состояние вещества, к которому по этой причине неприложимо число. Размытость форм облака или неизмеримость прибрежной полосы – вполне внятные образы для современной науки, которая в этом случае находит для числа другое – неарифметическое, неевклидово применение.

Получив достаточно глубокие для своего времени знания в области математики, Шпенглер в дальнейшем стал энциклопедистом-историком и культурологом, и построенные им философские концепции лишь в незначительной мере учитывали существование математики. Преподавание математики в гимназии, которым философ немало лет зарабатывал себе на жизнь, не способствовало углублению в математические доктрины. По этой причине Шпенглер предпочел считать математические формализмы образцом статики – ставшим, а не становящимся. Между тем, математика, видимо, единственная наука, которая способна символизировать становление – обозначать «то, чего не может быть». В том числе – немыслимые для обыденного сознания геометрии, размерности, несуществующие множества, мнимые величины, неустойчивые решения и так далее.

Шпенглер слишком низко ставил математику, досаждавшую ему обязанностью постоянно отвлекаться от своих размышлений: «Математика, безотносительно к тому, пользуется ли она в качестве пособий наглядными образами и представлениями или нет, занята совершенно абстрагированными от жизни, времени и судьбы, чисто рассудочными системами, мирами форм чистых чисел, правильность – не фактичность – которых носит безвременный характер и подчинена каузальной логике, подобно всему только познанному и непережитому».

Этот тезис нельзя принять, если понимать, что математика сама находится в состоянии постоянного становления, а те пределы, за которые она заходит, отдаляясь от фактичности, позволяют обходиться без понятия числа, создавать миры бесчисленных логик, которые в привычной нам казуальности вообще не могут быть осмыслены. Математика – это средство пережить рассудком то, что никогда не будет пережито нашими чувствами. При этом в каждой математической фантазии скрыт прикладной аспект, исключенный из практики по социальным причинам: за математиком почти никогда не следует рой инженеров и лаборантов естественнонаучных дисциплин.

Математика кажется лишенной прямого созерцания лишь в силу близорукости взгляда на тот светомир, который может открыться человеку лишь постепенно – по мере развития науки и приборостроения. Измерить что-либо – значит увидеть и сравнить с эталоном. Математика дает увидеть то, что не видит или даже никогда не увидит глаз.

В математике ученый сам становится создателем «материи» – предмета для исследования – делая ее неизменной, подчиняющейся определенной аксиоматике. В физике тоже материя по большей части не меняет свойств, если дело не идет о сильно неравновесных системах, где происходит быстрый обмен информацией и веществом с окружающей средой. В биологии «активность» материи вообще творит чудеса. Из яичной слизи почему-то появляется цыпленок с мозгами, кровеносной системой и т. п. В социальных науках материя принципиально «активна», то есть предмет исследования меняется по мере того, как ты пытаешься устанавливать закономерности. Поэтому, чтобы что-то тут понять, субъект и объект должны в значительной степени срастись. От этого может получиться нечто «ненаучное» – с точки зрения стабильной «материи».

Например, обычное для процесса познания нарушение формальной логики. Сегодня работает одна логическая цепочка, завтра – другая, послезавтра вообще исчезает какая-либо связь… «Там, где что-то „действительно“ для нас существует, мы наблюдаем это и мыслим в причинной форме точно так же, как мы воспринимаем и знаем самих себя и свои действия как причину. Однако это установление причин оказывается от случая к случаю различным не только в религиозной, но и в неорганической логике человека вообще. В данный момент в качестве причины для данного факта мыслится это, а уже через мгновение – что-то другое. Всякая разновидность мышления имеет собственную „систему“ для всякой области своего применения. В повседневной жизни никогда не бывает, чтобы та же самая каузальная последовательность была во всех деталях продумана еще раз. Даже в современной физике друг подле друга используются различные рабочие гипотезы, т. е. каузальные системы, отчасти друг друга исключающие, как электродинамические и термодинамические представления». «То воззрение, что весь мир как природа упорядочен для бодрствования одной-единственной каузальной цепью, совершенно не может быть воплощено в жизнь нашим мышлением, постоянно мыслящим лишь единичные взаимосвязи».

Кризисный мир не ощущает множественности логических цепочек. Он не способен пользоваться даже самыми простыми логическими операциями. Особенно ужасно это отражается в праве, которое бессистемно, в правоприменительной практике абсурдно, и этот абсурд принят как норма. Еще ужаснее – отсутствие логики в спорах, которые ведутся на бытовом уровне. Увядающий интеллект цивилизации не способен воспитать врожденное чувство истины, которое сопрягается с индуктивными (больше для быта и криминалистики) и дедуктивными (больше для науки) методами ее доказательства. Естественная аргументация рассеялась в склоках, заменивших дискуссии. Массовая коммуникация обесценила глубину интеллекта, которая невозможна без элементарной логики. Аргументы заменились фантазиями, никак не связанными в систему и не имеющими отношения к жизни.

Коллапс цивилизации выражается в отсутствии логики и чувства числа.

Разметка времени

Ощущение времени обозначается обычно примитивным делением: прошлое, настоящее, будущее. Но в такой разметке нет ничего, что можно было бы взять для практического применения. Будущее еще не знает меня и моего секундомера, настоящее – это не длительность, а прошедшее расчерчено по разным основаниям и разными средствами, что дает произвол в измерениях и даже игнорирование временной шкалы – как это часто бывает, когда пренебрегают последовательностью причины и следствия, учетом обстоятельств места и времени. Если в обыденной действительности такие ошибки просто оставляют человека одураченным, то на уровне государственных институтов они оставляет в дураках целую нацию. Как только в чьих-то интересах дозволяется ставить следствие впереди причины, рушится, прежде всего, система права. Затем начинает давать сбои формальная логика, воспитанная веками цивилизации. Многие уже не могут справляться с простыми логическими операциями, а мошенники легко выдают ложь за истину.

На практике время типологически распределяется по отношению к наблюдателю: имеет ли или имело ли наполнение соответствующего периода какое-то касательство до него. Давнее – то, что основательно забыто, то есть, что не было необходимости вспоминать. Недавнее – то, что необходимо помнить или что нельзя считать забытым в силу того, что другие об этом хорошо помнят. Текущее – то, что помнить совершенно необходимо, чтобы не быть исключенным из социума и не попасть в лечебницу для душевнобольных. Наступающее – близкое будущее, тот минимальный прогноз предстоящего, который также позволяет существовать в социуме. Предстоящее – то, что можно предсказывать как непременный элемент будущего, не особенно обращая внимания на точность наступления момента события. Чувство времени привязывается к периодам, относительно близким к текущему моменту, когда значимость событий такова, что они еще не утратили видимой связи с настоящим или обозначили такую связь и обещают обратить на себя внимание. Причинно-следственная связь хотя бы признается: в текущем моменте фиксируются причины, находящиеся в прошлом, и следствия, ожидаемые в будущем. Периоды, которым приписывается причина или на которые распространяется ее влияние, могут произвольно расширяться: от вчерашнего дня до нескольких тысяч лет (если это касается истории) или миллиардов лет (если это касается природы). Тем не менее, они остаются «недавним» прошлым, поскольку сопоставляются не с жизнью человека, а с условным эталоном, который откладывается во времени небольшое число раз. Неслучайно историки и палеонтологи описывают события отдаленных времен так, будто они их сами видели.

Такое чувство времени означает пребывание в живой истории. Когда научные сведения составляют символический капитал истории нации наравне с рассказами очевидцев, которые не могут быть старше поколения дедов. Если нация не способна переживать свою историю, если не ценит живые свидетельства, то дни ее сочтены: она утратила чувство времени. Ни пропаганда, ни музейные экспозиции ее уже не спасут. Нарастающая деменция непременно доведет до полной недееспособности.

Утрата чувства времени сопровождается псевдоисторизмом, позволяющим изобретать самые причудливые исторические концепции и тем самым гальванизировать интерес уже не к подлинной, а к полностью вымышленной истории. Псевдоисторизм подхватывает из естественных наук «принцип бабочки» – малым влияниям приписывают большие последствия. В таком случае причиной каждого события можно считать любое другое предшествующее событие, выбранное по произволу. В таком случае произошедшее тысячу лет назад и произошедшее вчера могут объявляться равнозначными для настоящего. И тогда можно объяснить все, что угодно и без усилий выдать ложь за истину.

Шпенглер приписывал древним грекам и индусам, их государствам, а также их философским системам, служение моменту. Возможно, это связанно с иллюзией богоприсутствия в настоящем, которое можно вывести из литературного наследия далеких эпох. Но если принимать литературу за «чистую монету», то получится, что в ней отражена вообще вся жизнь людей. При этом забывается летопись, содержащая истинный историзм, и наука, которая всегда исходит из существования «стрелы времени» и последовательности «раньше-позже», которая интеллектуальным напряжением превращается в причинно-следственную закономерность («раньше» – не единственный признак причины). Служение моменту свойственно либо самым ранним стадиям истории цивилизации, либо самым поздним. В первом случае вспоминать еще нечего, во втором случае способность вспоминать подорвана.

Настоящий историзм – это принципиально глубокое видение событийного ряда и чувство времени, которое укладывает события в причинно-следственную последовательность и распределяет их на временной шкале так, чтобы причина никогда не опережала следствие. Профан, напротив, привыкает к оценкам времени, будто бы верным во все времена (жизнь моментом, со дня на день): «Обыватель всех культур в физиогномии всякого становления, своего собственного и окружающего его исторического мира, подмечает лишь непосредственно осязательный предметный план. (То есть, ближний план времени, до которого „рукой подать“ – А. С.) Сумма его переживаний как внутренних, так и внешних, вереницей голых фактов полнит течение его дней. Только значительный человек чувствует за популярным контекстом исторически подвижной поверхности глубокую логику становления, выступающую в идее судьбы и подчеркивающую случайность поверхностных малозначимых изделий дня».

Обыватель может сколько угодно говорить о судьбе, но перед его глазами судьбы нет. А у охлоса нет истории. У охлоса нет Отца и нет Отечества. Нет Царя Небесного, нет царя. А без царя нет дружины (аристократии) и нет народа. Все заполняется сиюминутностью, а охлократия обслуживает этот дегенеративный тип человеческого сообщества, занимаясь собиранием земных богатств, которые становятся тленом, когда цивилизация уходит в небытие.

Ложный историзм охлократов состоит в том, чтобы подобрать любую причину, оправдывающую узость их взгляда. Историзм аристократии – в выстраивании концептуальной линии национальной летописи, которая укладывает фактическую правду в причинно-следственный закон, расширяющий картину зримого мира, включая в него весь исторический материал.

Подлинный европеец знает и чувствует сопричастность (в историческом смысле – одновременность) к гомеровской эпохе, античности, Рима, Средневековья – даже в большей мере, чем к безумиям XX века. Микенская государственность, античная государственность, в значительной мере и средневековая государственность распались, но транзит культуры сохранился и достался нам как бесценное сокровище, которое теперь пылится без надобности, потому что пришли последние десятилетия цивилизации – она утратила чувство времени, переживая только настоящее.

Иссякающее на наших глазах достоинство русского человека – стоять на защите своих древних святынь и исторических триумфов. Невежество уничтожает историю и подкрепляет бессовестную и антинациональную олигархию, которая вместе с охлосом не видит необходимости в сохранении памяти о великих государях, героях и подвижниках былых времен. Олигархическая пропаганда знает лишь несколько событий XX века. Охлос же требует только «хлеба и зрелищ», с удовлетворением встречая войну против книг и знания, которое считается скучным и утомительным как раз для тех, кто к нему более всего открыт – для детей.

Между обладателем исторического чувствования времени и обывателем лежит пропасть. И в нашей действительности русский и россиянин – это совершенно несовместимые и политически несоединимые типы. Русские имеют историческую перспективу, потому что имеют историю и чувство времени. Они могут предсказать следствия, из которых строится картина будущего – возможного и желаемого. Россияне обречены на смерть от деменции. И чем быстрее «россиянство» сойдет с исторической сцены, тем больше вероятности, что русские крупицы будут собраны воедино и из них образуется новая русская нация.

Прошлое размечено историческими событиями, а не датами. Пустое время без каких-либо процессов – бессодержательная абстракция. Только события придают времени смысл. Причины, распределенные в прошлом, дают нам основание разметить будущее – планируемыми или неизбежными событиями. И тогда у нас есть план, представляющий волевую задачу стать субъектом исторического становления, а не прахом истории – безличной почвой, на которой вырастут другие цивилизации.

Пространство, время и субъект

Шпенглер противопоставляет время и пространство. Время создает пространство, а пространство убивает время. Эта формула проста своей гениальностью, но как будто пропускает часть реальности. Да, пространство выглядит как ставшее – время из него, будто бы, изгнано. Оно размечено «мертвой» материей. Но разве не размечается пространство не столько объектами, сколько процессами? Магнитное поле – это мертвая материя или становящаяся? Звезда в небе – это объект «мертвый» или кипящий внутренними процессами? Сама Вселенная уже мертва или все же нет?

Нельзя считать, что Творение где-либо закончено. «Мертвая» материя, вроде лежащего у дороги камня, – это обломки становления, выброшенные из процесса и остывшие. Как остывает выброшенная из вулкана лава. Даже завершение жизни не исчерпывает процессов, о которых мы можем ничего толком не знать, но ощущать их в своей душе, когда переживаем смерть близких или вспоминаем о них. Идея бессмертия души – это не утешающая сказочка. В ней – картина Вселенной, где время не исчезает, не мертвеет, не замирает в успокоившихся пространственных измерениях.

Шестимерный мир таинственного авиастроителя Роберта Бартини на фоне идеи многомерных картин мира не столь остроумен. Куда интереснее его «периодическая система» размерностей, где физические величины представлены комбинациями произведений временных и пространственных координат, возведенных в различные степени – положительные и отрицательные (правда, всегда целочисленные). Эта система показывает, что основы нашего воззрения на природу не заменяют время пространством, а дополняют – в весьма причудливых комбинациях. Пространство своим существованием вовсе не означает, что оно вне времени. Познанное не есть отмершее время. Напротив, познанное – это понимание скорее процессов, чем состояний. Познанное расширяет горизонт познания (обозревает все больше непознанного) и продолжает процесс познания, оставаясь не на обочине, а внутри процесса.

Если протяженность непременно сопровождается переживанием глубины, то всегда находящееся в становлении чувство сопровождает пространство, ибо в противном случае оно было бы лишено субъекта, и из картины мира пришлось бы выкинуть ее фундаментальный признак – способность к самопознанию. Пока кто-то не взглянул на пространственные метки, не коснулся их, не ощутил органами обоняния его запахи, не услышал его вибрации и ритмы, материя, действительно «мертва» – бессубъектна. Она есть процесс только потому, что предполагает: субъект рано или поздно появится. Именно по этой причине библейское творение мира связано с творением человека – формированием из «праха земного», который оформился в человекообразное существо, и, получив богодухновенный импульс, стал настоящим – думающим и переживающим. Пока в мире не появился такой субъект, он еще не создан.

Человек несовершенен как чувствующий субъект: он при полной адаптации глаза может увидеть один фотон, но его обоняние гораздо слабее, чем обоняние собаки, которая все равно крайне далека до ощущения одной молекулы. Осязание позволяет человеку почувствовать на гладкой поверхности ступеньку величиной в микрон, но до атомарных размеров его чувствительность далеко не дотягивается. Только способность к опосредованному восприятию, увеличивающему остроту чувств, данных Творцом, позволяет человеку проникнуть в даль космоса и глубину микромира. И это указывает на определенную задачу, которую человек выполняет во Вселенной. Субъектность предусмотрена как обязательное звено уже на стадии проектирования Мира.

Если пространство размечает материя, то время требует взять за эталон ритм какого-то процесса. Без выбора эталона времени не существует: неранжированные события равнозначны, даже если уникальны. Роль человека во Вселенной – открытие времени: отбор фундаментальных ритмов, классов событий, взвешивание ценности этих событий для глобальных тенденций вселенского процесса. Нет человека – нет времени. Как нет и классифицирующих понятий и терминов, чтобы Вселенная была описана. Пространство Вселенной заполняется под взглядом человека не объектами и процессами, а связанными с ними понятиями, проводящими сходство и различие между тем, что до человека не имело никакой классификации. Поэтому классификация – основа науки, а ее прогресс зависит от развития терминологии и связанного с нею понимания.