Kitabı oxu: «Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель», səhifə 2

Глава 2

Это был всадник – джигит, по всему аварец, стремительно несущийся по узкой межгорной долине. Он бешено гнал коня, будто за ним на крыльях летела сама смерть-хвел. Полы его темно-синей черкески были заткнуты под ременной пояс, кожаные ноговицы перехвачены у колен учкуром, на ногах, – чувяки. Видно было: держит он путь издалека и по крайней важному делу, потому как, заметив дым костра, он тут же свернул, одержимо направив коня прямо на огонь, все крепче и яростнее ускоряя галоп скакуна.

Гонцы-вестники редко встречаются в горах, поэтому собравшиеся с нетерпением и опаской всматривались в приближающегося: каждый ждал известия от своих.

– Ай-е! Где его видел?

– Иай! Кто бы это мог быть?..

– Худжа Алла… как спешит! – взволнованно перебрасывались чабаны, заслоняя глаза от солнца, бьющего лучами прямо в лицо.

Больше других тревожились гумбетовцы. Ишичали их аул. И страх за родных клещами сдавил сердца. Кровь отхлынула от напряженных лиц, и они стали похожи на восковых кукол: краска снаружи и пустота внутри. Беспокойство передалось мюридам. И хотя, положение обязывало их быть сдержанными и невозмутимыми, они, вслед за другими, направились навстречу гонцу. Магомед, в висках которого также стучал пульс, не отрывая взора от всадника, привычно вынул из чехла свою подругу-винтовку.

…Джигит тем временем слетел в ложбину, пересекавшую пастушью тропу, скрылся из виду. Накал страстей стремительно нарастал. И когда несколько мгновений спустя, он снова появился по другую сторону откоса, Маги и Али с радостным волнением подняли руки в приветствии. Оба узнали лазутчика Гаджи-Омара из отряда чиркеевских мюридов, которые остались до конца верными Шамилю.

– Добрый твой день, Гаджи-Омар!

– Дай и вам Аллах, братья! – поспешно соскочив с коня, воин прижал руку к груди в знак приветствия.

Его тут же окружили. Столпившиеся не знали с чего начать расспросы, – так много не терпелось им узнать. Тяжело дышавший, весь в красно-бурой пыли гонец, будто нарочно молчал. Но слишком встревоженным казался он, чтобы молчание его можно было принять за шутку. Воллай лазун! Видно, с худыми вестями явился джигит.

Магомед вздрогнул. Первая мысль, как укус змеи, была: «Имам Шамиль». Вторая – «Гобзало». « Но нет! Не может быть!» – восстало все в душе. – «совсем с другой стороны, с севера примчался гонец…»

– Да говори же какие вести?! – гневно спросил, подошедший Гулу.

– Вести… – чиркеец поднял глаза, и когда его взгляд встретился со взглядом Одноглазого Маги, тот почувствовал, что кожа у него на затылке стянулась и покрылась ледяными иголками.

– Дайте воды. Пойдем к костру, – расскажу все и всем.

– Уо! Говори, брат, не скрывай ничего! – принимая из рук Гаджи-Омара армейскую фляжку с водой, хрипло пробормотал Али Хижалов. – Не зачем мешкать, когда быка ведут на убой, – прибавил он. – Э-э! Что заставило тебя …так гнать коня?

– Урусы!!

– Что?! Дуца щиб абураб? – Не веря своим ушам, переспросил Магомед.

– Где?! – медные лица окаменели.

– Дида бичIчIичIо! Ну же, объясни!

– Андийское койсу, возле Ишичали – аул… Казаки зарубили четырех чабанов-аварцев! Еще двое или трое в заложниках. При них буйволы и баранта.

– Пленные андийцы?

– Нет гумбетовцы… А, может… Э-э, откуда мне знать? Я с ними не разговаривал… Дайте еще воды.

– В-вах-х! Почему молчал?! Почему не сказал сразу!

– Где твой язык был?! – посыпались градом камней возмущенные крики. Многие схватились за оружие, словно уже начался бой.

– Да вы заклевали коршуны! Слова сказать не даете!

– Что там случилось?

– Я купал коня в реке, – сбивчиво начал гонец. – Вдруг вижу беда! Уо! Казаки!

– Сколько?

– Не меньше сотни! Белая Бурка во главе!

Глубокий шрам на лице мюрида из Урады потемнел от прихлынувшей крови. Так тавлинцы прозвали смертельного врага горцев, который пред боем, всегда облачался в роскошную андийскую белую бурку, снятую с убитого им мюршида из Шотроды. Волла-ги! Белая Бурка – знаменитый атаман терских казаков Василий Нехлудов. Матерый волк. Очень опасный враг. Этого «ястреба» Магомед лично видел в деле при Дарго-Ведено. Шашка его подобно сверкающей молнии разила отступавших горцев… Ярость, и беспощадность горели в его выкатившихся, налитых кровью глазах; дикая сила, сродни звериной силе Гулы, и такая же неумолимая жестокость сквозили в каждом его движении.

– Что было дальше? – мрачно прорычал Львиная Лапа.

– Я подкрался ближе. И хоронясь за камнями, все увидел, теперь там только семь гяуров. Остальные умчались в сторону Мехельты. Может, к своим, может, пронюхать чего… Один шайтан знает. Одного малого, лет восьми, отпустили… Урядник обязал доложить старейшинам в Ишичали: если наши вожди будут препятствовать выдаче мюридов, что воевали под знаменем Шамиля, – придут Барабанные Шкуры и казаки… Спустят кожу с каждого пятого! В Ишичали путь закрыт. Через своих я знал: вы, по приказу Имама, оставлены у Килятля следить за неверными. И вот я здесь.

– Э-эй, шакалы! – скаля стертые рыжие клыки, прорычал Душа Ножа. Черная весть взвинтила нервы Юсуфа, сердце которого было готово закровоточить от боли и напряжения. Он словно врос ногами в землю, цепко следя за действиями мюридов. Взгляд старика буравил то лицо чиркеевца, то испепелял выбритые затылки мюридов, и точно кричал: «Чего ждете? Есть среди вас мужчины?! Или вам всем в пору юбки надеть и бабьи шальвары до самых пят?!»

– Ай-е! Чего стоим?! – скулы Одноглазого задрожали от ярости. – Дорогу покажешь?

– Э-ээ! Как не покажу! Только коня свежего дайте.

– Дайте ему коня!

Взбешенный урадинец пытался прислушаться к своему внутреннему голосу, игнорируя все увеличивавшиеся нервные подергивания мышц рук, от чего его пальцы корчились, как когти хищника.

– Воллай лазун! Посмотрим! – горячо воскликнул он. Черные соколиные глаза пылали, как угли. – Значит урядник! Ему, – собаке, не жить! Что думаешь? – Маги в упор посмотрел на Али.

– Давай, с глазу на глаз.

Отошли.

– Ты знаешь приказ Имама, брат. Знаешь, чем рискуешь. На что идешь. Разве забыл слова нашего мюршида Гобзало? Без него тут не обойтись. Его мнение…

– У меня свое мнение! – обрубил Магомед. – Я и ты мужчины. У нас тоже есть честь, усы и папахи на головах!

– Не горячись, брат! – Али сын Будуна, вспыхнул очами, с глубоким укором посмотрел на кунака. – А что скажет на твое самоуправство Повелитель Шамиль?

– Умный не спрашивает. Умный сам до всего догадывается. У Имама две руки. Одной он раздает удары плетью, другой – награды. Но наград будет больше, если… не будешь глуп. Или ты трусишь? – в зорком подвижном оке под аркой круто сведенных бровей мелькнула слюдяной искрой насмешка.

– К-кто я?! – Али вспыхнул, как порох, схватился за кинжал. В его разгневанном взгляде стучал и пульсировал вызов.

– Бихьинчи! Вижу, что нет! Тогда зачем заставляешь меня напоминать тебе слова Шамиля: «Кто думает о последствиях, тот не герой». Не так ли, Гула? – Маги бросил взгляд на стоявшего рядом джигита.

Заросший дремучей синей бородой до самых скул, Гулу лишь двинул массивной челюстью, глаза его хищно сузились. Косматая папаха, надвинутая на брови, грозно качнулась вперед.

– Кхэ! Белых собак много – значит, мюридам Имама их придется много резать. Волла-ги! Мы покроем их шкурами наши седла и сошьем сапоги. Иншалла. Едем!

– Алга! Алга!

– Все поедем!! – взорвались гневные крики.

– Братья, медлить нечего! Наши люди в беде!.. – Одноглазый точно камень, метнул в седло свое жилистое тренированное тело.

– Ля илляха иль алла!

– Уо-ех-ех!!

Кони сорвались с места, как пущенные тугой тетивой стрелы.

* * *

Высоко в небе ветер – гьури гнал облака, но над самой землей, над скалами и теснинами, предвечерний воздух стоял неподвижно, теплый, напоенный ароматом душистых трав. Небо было подобно синему океану. Дрожа и переливаясь, растеклась по этой беспредельной лазуритовой глади алая пена заката.

… Кони вынесли горцев на гремучий щебень кургана. Тропу пересекал свежий медвежий след. Покосившиеся гранитные и сланцевые пальцы каньона Андийского койсу остались за спиной. Иззубренная вершина одинокой скалы Шайтан-кьуру надменно взирала сверху на драконий гребень каменного собрата, на изумрудном склоне которого, задержался крохотный черной точкой отряд мюридов. Белые, пепельно-голубые космы тумана тонкими, полупрозрачными слоями, подступали к суровому громадью Шайтан-кьуру – мистическому монументу еще доисламской истории, словно отрывая его от земли.

Хай, хай… Величественное, головокружительное зрелище открывалось отсюда. Казалось, земля спала, – все было безмолвно. И это голо-каменное царство безмолвия, суровых линий и черт, рождало какую-то тоскливо-обреченную, гнетущую тишину.

…Взоры воинов напряженно заострились на Гаджи-Омаре. Тот указал рукой:

– Где курится туман.

Магомед качнул стволом карабина.

– Вперед, братья!

Отряд, извивавшийся как змея, съехал со щелкавшего под копытами коней щебняка, и стал спускаться по козьей тропе к предгорным лугам.

Уо! Где-то совсем рядом враг. Огромный стан Ак-паши, генерала-фельдмаршала князя Барятинского. Это стан, подобный крепости, хоть и без каменных стен. Кузница смертоносной стали и свинца. Солдат там, хоть пруд пруди – цIак гIемер! На каждом суку для мюрида готова виселица. Здесь ухо по-волчьи держи востро, глаз по-орлиному зорко, а нос по ветру, как тур.

Биллай Лазун! Воины Аллаха не ведали страха, однако, и осторожность, -звериная осторожность была им не чужда. Но знали горцы: они на родной земле. Форт, город-крепость это одно. А все что вокруг: лес и луга, каньоны и пропасти, горы и выпасы, вырубки и покосы – это совсем другое.

Все здесь в Горном Дагестане, – лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот. Тут, что не вечер, – прохлада и сырость, тревога и неуверенность, которые дагестанскими змейками неприятно знобят души солдат и поселенцев. Крепость, станица, форпост…аул, поселение, стан – спят они или нет? Трудно понять.

Кругом туман лип: к траве, земле, скалам… К сапогам, зипуну, мундиру… К чувякам, черкеске, бурке… К штыкам и кинжалам… Кругом чугунная темнота: вязкая, промозглая, хоть глаз коли. Горы и лес. Холмы и равнины. Страна горцев и волков.

Страна лошадей и джигитов. Тут даже реки, озера, ручьи и скалы, проплывающие облака говорят на их языках.

… Местные жители пограничья, потомки выходцев из России, на ближайшем «толкуне» – рынке бают с оглядкой, как они-де бояться грядущей ночи. Потому, как за дверями их хат и амбаров, ровно кто еле слышно начинает ходить, открываются, хлопают чердаки, подполы; скрипят петли на дверях и калитках стаек, конюшен и закутов.

– Господи Боже…Царица Небесная…и хто там бродит? Не ведаем…

– Могеть души убитых?. Могеть нечистые духи нехристей?.

– Ан лихоманка-стерва щупат людские дворы и базы… гадает и ворожит: на чью душу хворь напустить…

– А может, то злые башибузуки – Отрезатели Голов… за русской кровью спустились с гор?!

* * *

Быстро неслись кони, ветер свистел в пламенеющих гривах, в крапчатых оперениях стрел стременах, в натянутых удилах.

Внезапно скакуны застыли на месте, как заколдованные, будто высеченные из яшмы. Горцев от противника отделяло расстояние не менее полета пули.

Мюриды, не покидая дубраву, стали всматриваться и принюхиваться – точь в точь волчья стая. С их скрытого от солнца склона, были видны раскинутые в ложбине гумбетовские клочки пашен, затянутые зелеными всходами ржи и пшеницы; за скалистой грядой, за редким заваленным на бок пряслом зеленели салатные пастбища. Меловые взгорье горбилось до ближней дубравы, а далее вновь зеленели хлеба, перерезанные грунтовой дорогой, и опять салатно-розовые глянцевитые ломти и краюхи скудных горских пастбищ.

…Ближе к дороге расположились биваком казаки. Тут и там расседланные кони. У родника, прикрытый защитной чинаровой плетенкой, – костерок. На зеленую скатерть земли была брошена скатерть полотняная. Вокруг нее отнятые у гумбетовских чабанов бурки и войлоки. Рядом пыхтел меднобокий походный самовар, возле которого пышно цвели казачьи лампасы и косматые, как у горцев, папахи; тут же двумя пирамидами стоячились пики и ружья. Луг, как пчельник, полнился тихим гудом. Казаки переговаривались между собой, шутили и, судя по лицам, были спокойны, как в колыбели.

* * *

Кто-то не выдержал в общем гаме, крикнул запальчиво, молодо:

– Кадысь зачнем? На кой…ждать? Все почти собрались!

Поляна крякнула от дружного: «Верна-а-а!»

А молодой, зеленоглазый Митька Зубенок, которому принадлежал звонкий голос, весело щелкнул языком на горский манер:

– С трофеем вас, Антип Авдеич! Ишь, ты! – яких волчар отловили! – Он кивнул на трех связанных аварцев и воткнул, будто шилом: – А вы все тучей кружите, Антип Авдеич. Нут, хоть ссудобили нас урядницким «благословением» своим, чо ли? А тоть водка – зараза в горле взады попреть! – гаркнул в спину урядника Митька, выравнивая в улыбке желтоватую блесну зубов. Он что-то шепнул приятелям, подмигнул, казаки грохнули смехом. А неуемный Митяй с мечтательной тоской протянул:

– В точку мой дядька Гурьян бьет: «скобленые рыла», солдаты значить, совсем из другого теста слеплены, чем наш казак.

– Ишь, ты… – присвистнули у костра.

– А то! К нам ближе чай по кровям и духу горец будет. И разуменья поболе, и форсу, и достоинству! А эти – тьфу! Мякина в башке, да дратва в руке. Одно – «сапоги».

– Да иди ты!.. – снова гаркнули у костра. – Пяхота – сила! Штыки-и!.

– Сам «иди»! Вот у нас, в позапрошлом годе столовался один желторотый юнкерь. Так смех один! Все дивовался чудной, пытал, как-таки казаки живуть, чой, да чаво? Какову мы, стал быть, роду-племени. Они разумеют – у казака одна плетка, да шашка! Кха-а! Думают – дикой казак и замест души у него бутылошная склянка, да чесало для коня. И тавось не петрють погонники, чо ить мы таки же люди во Христе: и выпить не дураки, и баб равно любим, и девок милуем, своенному горю плачем, чужой радости не радуемся.

Вот ты, как, Пятро? Кха-а! А я, казак, жадный до жизни стал на энтой войне. Как вспомню, сколько на свете гарных баб, аж сердце жмет! Опомнюсь, чойт мне их всех сроду не придется облюбить… Не покрыть, стал быть, – так ить аж – выть готов с тоски! Такой я знойный до баб стал, что кажду бы до болятки тискал да миловал… Крыл бы и летучую и катучую, лишь бы гарна, красава была… А тут тоже с большого перепугу приладили жизню: всучат тебе одну «суконку» до смерти – и мусоль ее…нешто не обрыднет до тошноты? Верно гутарю, сват? – Митька по-свойски подмигнул связанному по рукам и ногам аварцу. – У вас-то с этим делом богато. Жируете, будь здоров! То-то, молчит шайтан, стал быть согласен. Ишо воевать с нами рыпнулся! Лежал бы в своей сакле на ковре, дул бузу, да строгал сыновей бы во имя Аллаха, а так… Мало вас чоль на штык брали? Иль о шашке казацкой соскучились? Цы-ыть, сволота! Ты мне глазюки подлы не остробучь! И не скрипи зубами, гада! Ты мне хоть их до корней сотри! Отбегался…будя. Больше скачек – йок. Кирдык тебе, брат. Неча было в атамана стрелять…

– Экий варнак ты, Митька! Пр-рекратить допрос! Кому должно спросют с ирода! – с плеча обрубил урядник. – Тьфу, балабой! Все жеребцуешь? Хохмишь? «Женилка» выросла, покою тебе – чуме не даеть! И всей-то разговоры твоены о бабах. Гляди, дожеребцуешь! Выложут тебя тятьки потоптанных тобой девок. И поделом!

– Да мы сами с усами, ваш бродь! – рьяно поднялись казаки. – Не горюй, Авдеич. Мы ему перекрут мудей, ак бугаю зараз сделаем! Так, дозволишь, чай, «трофею» обмыть? Ишь ты, при них одних буйволов полста голов, да баранты немерено…

– Так как же? Грех казака маять…

– О-ох, горе-е… Все слабину иш-шите! – Урядник зло потурсучил посеребренную бороду. – Кто дозор держать будя?

– Так ить держуть: Бутков Федот и Никитка Маврин…

– Да черт-то с вами! Но чоб носок в стремя и хвост с гривой не путать! Атаман Нехлудов враз чубы на кулак намотает. И за дикими дозор держать! Не то с ангелами пить будете.

– Обижа-ашь, Авдеич…

– Ажли мы не из тех же казацких ворот на свет вышли?

Петька Серп шлепком высадил пробку, налил братину вровень с выщербленными краями, подмигнул станичникам.

– Э-эх, бабы! Любите нас, пока мы живы. Нуть, вздрогнем!

* * *

Истекло уже несколько минут. Но Магомед будто окаменел в седле. Странное гнетущее оцепенение сковало все его мысли и чувства. В пульсирующем сознании бодрствовала только тревога перед возможной опасностью, беспокойство за жизнь людей.

Скрытый в тенистом сумраке векового дуба, опираясь ладонью о его необъятный ствол, он чувствовал теплую шершавую поверхность коры, чувствовал и проступавшую сквозь разломы и трещины прохладную сердцевину, по которой неслышно двигались и давили вверх соки Матери-земли, распускались в птичьей высоте могучей вольной резной листвой.

Глядя на казаков, он не испытал страха. Встречи и стычки с урусами были часты и приучили его быть хладнокровным. Но почему-то в этот раз, сидевшие у костра гяуры, внушали смутную тревогу. У него было ощущение, что ледяной ветер входил ему в грудь, а из спины выходил холод.

…Приглушенный стук копыт, заставил его быстро обернуться

– Кони не стоят на месте. Что решил? Люди ждут твоего слова.

Али говорил тихо, с бесстрастным лицом, по которому скользили сквозь листву розоватые тени заката. Его спина была пряма, как древко копья, кавалерийский короткоствольный штуцер лежал наготове поперек седла.

– Хочу, чтобы вы остались здесь. Держите гяуров под прицелом своих ружей и стрел. Я поеду один к ним. Аллах милостив, возможно, смогу договориться. Там видно будет.

– Давай это сделаю я, брат! – голос Али был негромок, слова тверды, как пули.

– Гуро! Забудь! Это мое дело. Слушай меня! – решительно сказал Маги. – Мы

здесь, чтобы вызволить правоверных. Волла-ги! Дагестан – самая красивая и лучшая страна на земле. И мы – ее сыновья – дагестанцы – самый красивый и лучший народ!

– Уо! Эта сабля, – он в мгновенье ока извлек из ножен кривой клинок, – принадлежала еще моему деду! Потом служила отцу… И я, сын Исы, хочу поклясться на ее булате, перед вами, нашими горами и могилами предков, – в верности Всевышнему и Дагестану! Билла-ги! Эта сабля не раз умывалась кровью нечестивых свиней, от рук которых, пали наши отцы и деды. Многие из нас еще падут в борьбе и не доживут до счастливых времен… Но мы поклянемся, что во имя наших гор нам не жалко и жизни. Хо! Иншалла!

– Аллах Акбар!

– Аллах Акбар!!

– Аллах Акба-арр!!!

Одноглазый Маги, держа ясный полумесяц клинка, поднял его над папахой. Старый Юсуф просветлел лицом, улыбнулся, увидев благородную отточенную сталь, ослепительно горевшую в ладонях мюрида из Урады. Душа Ножа был доволен еще и потому, что вдруг ощутил крепкий радостный толчок в грудь. Ликовало суровое сердце старого воина, пела исстрадавшаяся от горя, ожесточенная душа. Как никогда, он чувствовал вместе со своими юными сыновьями Гани и Мусой, – огненное единство в рядах горцев. Воля и крепость, сила и непреклонная вера бились в черных глазах. Видел он, как жадно, нетерпеливо смотрели его сыновья и другие, на смелого мюрида, следили за его быстрыми, точными движениями. Взволнованные, просветленные, словно их наполняла сила, перелившаяся из солнечного клинка, джигиты с нетерпением ждали приказа-амру.

Глава 3

В 1856 году главнокомандующим Кавказской армии, генерал- фельдмаршалом князем А. И. Барятинским Его Величеству Императору Александру II, на зеленое сукно стола, был положен детальный план завершения войны с горцами. Кавказская кампания – самая длинная война в истории России, тянувшаяся почти шестьдесят лет и стоившая метрополии огромных финансовых и бесчисленных человеческих жертв, подходила к своему логическому завершению. И решительно всем в ней не терпелось поставить точку. Н- да… Это была беспримерная по кровопролитию война, которая потребовала от своих героев не только мужества, но и изощренного коварства. Война,– победа в которой завершила строительство самой великой из мировых империй.

План главнокомандующего не только развивал идеи легендарного генерала А. П. Ермолова, но и был дополнен проектом разделения кавказского театра на военные округа, командующим которыми представлялась достаточно широкая самостоятельность в рамках общего руководства со стороны наместника.

Государь, внимательно изучив представленный план князя, одобрил эту концепцию, ставшую прообразом военной реформы семидесятых годов XIX столетия.

Результатом «сего Высочайшего одобрения» стало решительное, повсеместное возобновление наступательных операций русских войск на Кавказе, приостановленных в годы Крымской войны. «Было начато концентрическое движение русских войск в глубину Чечни и Дагестана. Последовательными яростными ударами, оголтелый в своем религиозном фанатизме, противник был опрокинут, выбит из непреступных цитаделей и оттеснен в горы. Все делалось теперь методично, основательно, не на страх, а на совесть».⁴

Основная задача армии: лишение имама Шамиля свободы передвижения по лесистой предгорной местности. Уж что-что, а молниеносные, кинжальные атаки мюридов, русский солдат изведал с лихвой. И не раз, и не два, умылся собственной кровью.

То верно… Стремительные переходы делали Имама и его хищные скопища неуловимыми и вездесущими «демонами»…

Следовало, – костьми лечь, но сделать так, чтобы они стали видимыми и предсказуемыми.

– Эх, ладило б тебя на осину, Шмель Иванович!– ворчали в усы у бивачных костров ветераны.

– Шоб тебе на штыке поторчать!..

– Ан, погодь, стервец… Погодь, покастун… Не долго тебе осталось русское мясо клевать. Ево высокопревосходительство дюже крут и скор с вашим братом. Ей, Бо… Он, сокол, козявок не ловит, заставит вас, сволочей, жрать конско дерьмо.

Целые батальоны под прикрытием казачьих сотен и драгун «денно и ношно» рубили широкие лесные просеки, расчертившие Чечню и Дагестан концентрическими кругами и пересекающими их радиальными линиями. А в узловых точках этой стратегической сети закладывались русские крепости и форты.

Мудрую, продуманную стратегию органично дополняла гибкая «племенная» политика, представлявшая собой полную противоположность деспотичным порядкам Имамата, опиравшегося на суровый кодекс Шамиля. Быстрыми темпами внедрялось и так называемое «военно-народное управление». Корневой смысл его состоял в возрождении прежних, переплетенных с адатом, норм и обычаев утверждения племенной справедливости. Сообразуясь, как писал государю князь Барятинский, с «местными особенностями и обстоятельствами».

Как Бог свят! Милосердие наместника Кавказа – Александра Ивановича Барятинского действовало неизмеримо сильнее деспотизма Шамиля. К концу 1857 года едва ли не все горские племена окончательно убедились, что им следует бояться русских пушек, но не русской мести.

После падения Дарго-Ведено, окончательного захвата Чечни и многих обществ Дагестана, границы Имамата сужались такими же быстрыми темпами, как они расширялись дотоле в 1840-1845 годах. И последнему чабану теперь было ясно: дни господства Имама сочтены. Что тут скажешь? Шила в мешке не утаишь, как и в молоке волос не укроешь. Основной надеждой Шамиля теперь был Нагорный Дагестан, хотя большая часть его уже бесспорно признала власть Белого Царя.

Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Для дальнейшей борьбы сохранения государства Имамат не было ни экономических, ни политических, ни социальных условий, все ресурсы, в том числе и людские, были у крайней черты.

Меж тем, как сообщали секретные эпистолы и депеши, разгрому Шамиля в значительной мере способствовало существенное ослабление поддержки со стороны соседних горских народов, вызванное постоянными хищническими набегами его воинов Аллаха, жестоко грабивших, угонявших в горы скот и людей, с целью выкупа. В результате война с неверными «на истребление» приобретала открыто грабительский характер, а «мюридизм» стал лишь формой освящения захваченной добычи.

Еще одним «клином» раскола горцев, были предпринятые Шамилем карательные походы против племен, проявивших покорность русским, в результате которых под корень вырезались целые аулы, а то и тухумы, и тейпы. Попутно с этой «очистительной кровью» порядок наибства выковывался в родовую клановость, а «Кодекс Шамиля» – «Огонь и Меч возмездия» доводил систему доносительства до полного абсурда.

* * *

Однако трудно разуметь настоящее, не ведая прошлого. Тот, кто не прошел Военной тропой Шамиля, не способен понять весь трагизм предначертания его рокового жребия. Его судьба Воина, защитника Кавказских гор, родного гнезда, – слышна в клекоте и взмахах орлиных крыльев. Слушайте, песню перьев!

Волла-ги! Второй этап Кавказской войны начался в 1834 году, когда горские племена возглавил третий Имам Дагестана – Шамиль. Он был аварцем по происхождению, родом из аула Гимры Койсубулинского общества Дагестана. Этот необыкновенный горец появился на белый свет в 1-й день месяца мухаррама 1212 года Хиджры, то есть, 26 июня 1797 года. Он был рожден для свершения великих дел, для грандиозных сражений и реформ, чтобы в веках прославить стойкость и мужество героев Кавказа и навечно вписать кровью своё имя в мировую историю. Кодекс Шамиля, его «низамы», равно как вся другая деятельность этого человека, оказали, не смотря ни на что, огромную положительную роль в истории народов всего Кавказа.

Хай, хай… Даже рождение Шамиля и то, окутано паранджой, сотканной из тайны-балъголъи. «Яйцо ястреба – на земле, но ему суждено летать по небу», – говорят горцы. Волла-ги! Правда и вымысел в этих краях почти не различимы, как камни на речной отмели. Каждая гора-даг здесь имеет свою историю, свою сокровенную тайну. Но сюжет этой горной, поднебесной страны, куда как сложнее! Ведь Кавказ – край, отнюдь, не только заоблачных гор, страна снежных барсов, быстроногих коней и смелых джигитов, управляющих ими. Кавказ – это ещё и древний край мистических историй и седых легенд.

Аул Гимры, что рядом с вольным Гидатлем, – это сердце Дагестана. «Предания старины глубокой» гласят: здесь жили великие ясновидцы, умевшие предсказывать будущее…Чародеи и жрецы способные дотянуться рукой до луны-моцI, умевшие ходить по облакам и воде, разговаривать на языке птиц и зверей…

Любого путника, забредшего в эти места, потрясают до глубины души безумные провалы каньонов, сказочные вершины гор, устремлённые алмазными ледниковыми пиками в бездонное Небо…и тайны Синих гор. Эти легенды живут и сегодня, соединяя прошлое и настоящее: в шепоте листвы чинар, в журчании горных родников, в клёкоте орлов и курлыканье, пролетающих журавлей…

Вот как звучит одна из них, связанная с чудесным рождением Шамиля.

…Однажды поздней ночью гимринцев разбудили громкие частые выстрелы. Вооружаясь на ходу, горцы выбежали из жилищ, полагая, что на аул напал враг. Но на поверку оказалось, что это пьяный от счастья кузнец Доного Магомед палил в небо с плоской крыши своей сакли. Уо! Рождение сына – большое событие для горца. На «мавлид» – благодарственную молитву – собралась вся аульская община. Дед Шамиля по обычаю нашептал младенцу особую молитву, а затем нарёк дитя именем Али.

…Но счастье Доного и его жены Баху-Меседы было не долгим. Злые духи витали над колыбелью сына… Ребёнок оказался слабым и болезненным. Сверх того, он заразился оспой, от которой тогда умирали даже сильные воины. Ах-вах иту! Безутешные родители младенца потеряли всякую надежду. Готовы были уже запеть отходную молитву-ясын.

…Аксакалы посоветовали дать ребёнку новое имя.

Хай, хай…По горским поверьям, лишь крайнее средство могло сбить с толку злых духов, когда те явятся за душой Али. Родители так старались спасти долгожданного сына, что имя ему выбрали редкое, о котором здесь никто и не слышал, – Шамиль.

Волла-ги! К всеобщему изумлению, средство оказалось столь действенным, что мальчик стал быстро поправляться и скоро обогнал в силе, уме и развитии своих сверстников…

Так уж издревле повелось, что к именам знаменитых горцев добавлялись названия аулов, а то и целых народов.

Отца Шамиля звала Доного (Денгав), и поначалу Шамиля звали Шамиль-сын Доного. Позже Шамиль стал Шамилем Гимринским, так как он происходил из аула Гимры, ещё позже, за доблесть и смелость, – Шамилем Аварским, потом Дагестанским, Кавказским…

Билла-ги! Став всемирно известной личностью, Шамиль вновь стал Шамилём, не нуждавшимся в каких-либо уточнениях или дополнениях.

…Но далеко не всё так просто, да гладко было на жизненном пути Шамиля. Суровые испытания ждали его на протяжении всего пути Воина: потери близких, гибель соратников, радость побед и горечь поражений, и как терновый венец – предательство. Вероломство и коварный обман тех, кому доверяло его большое, гордое и отважное сердце…

– Уо! Не верь тем, кто вещает, что между союзниками меч войны из войлока. Аминь. Верь тем, кто предостерегает: «Не заводи друга, который нам дарит рот, а врагу – сердце. Аминь».

* * *

В ту грозную пору горные и предгорные местности Большого Кавказа населяло около сотни разноплеменных этнических общностей. Однако, даже во времена самых кровопролитных сражений, непосредственно в Кавказской войне, в жестоких рубках с русскими солдатами и казаками, дагестанцы, чеченцы и адыги приняли только частичное участие. Горским вождя так и не удалось поднять все шашки Кавказа на борьбу против России.

Не помогли ни Ислам с его лозунгами Джихада и Газавата, ни провозглашение Имамата Шамиля. В боевых действиях участвовали также осетины, грузины, кабардинцы, часть равнинных дагестанцев и представители других кавказских народностей – только вот, ведь какая история, – они воевали на другой стороне – в составе русских войск. Так ли случайно?..

«Имамат – это военно-теократическое государство в Дагестане и Чечне, возникшее в ходе Кавказской войны в конце 1820-х гг.

Последним камнем в строительстве Имамата стало объявление Шамиля Имамом – верховным правителем Дагестана (1834г.) и Чечни (1840г.). Столицами его поочерёдно становились аулы: Гимры, Гоцатль, Ашильта, Чирката, Ахульго, Дарго, Дарго-Ведено и Гуниб.

Между тем, само устройство Имамата представляло собой весьма сложную пирамиду и крепко напоминало восточную деспотию. Одно из наиболее ярких и выпуклых отличий Имамата – единая и непререкаемая государственная идеология – мюридизм, – своеобразная духовная кабала, благодаря которой мюршид-учитель безраздельно владел жизнью мюрида-ученика.

Сакральность власти осуществлялась и достигалась путём альянса – её духовного и светского начал в должности Имама. В священном лице которого, соединялись: командующий войском, первосвященник, верховный властитель и судья.

Официальным титулом Шамиля было заимствованное из традиционной мусульманской государственности словосочетание «Амир ал-муминин» – Повелитель правоверных.