Kitabı oxu: «Шишел-мышел»

Анна Анинибуд

Şrift:

Редактор Оксана Иванова

Иллюстратор Наталья Пономарёва

ISBN 978-5-0056-4407-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Едем в Чащино́

Большинство младенцев рождаются с русыми или светлыми волосами, я же родилась с чёрными.

– Ух! – воскликнула акушерка. – Да ты настоящий галчонок!

Так появилось моё имя – Галина. Но для моих родных и друзей я была Галка. Шустрая, самостоятельная, выдумщица и маленький бунтарь.

Родилась я в 1955 году. И таких красавиц у нас в семье было трое. Лидяня на шесть лет меня старше. То есть если мне шесть, то Лидяне, значит, двенадцать. И ещё Олюнчик. Она была, наоборот, младше меня на два года.

Жили мы в небольшом городе, районном центре, что на севере тогда ещё Горьковской области. Это уж потом она Нижегородской стала.

На лето нас отправляли в деревню Чащино́. Это недалеко, в соседнем Тонкинском районе. Там жили папины: сестра – Евдокия (тётя Дуня) и брат – дядя Саша.

Деревня была названа по фамилии нашего отца, и его отца, и даже его отца, нашего прапрадеда. И почти все жители раньше носили фамилию Ча́щины. Потом многие разъехались и Ча́щиных осталось мало, но вся деревня знала, какая семья тут появилась первой.

Гостили мы у тёти Дуни. Жила она немного особняком, была против советской власти, в колхоз не вступала, обходилась своим хозяйством. Замужем не была и детей у неё тоже не было.

В деревне жилось нам раздольно, так как тётя Дуня всё время занята, а мы – предоставлены сами себе. Звали нас в деревне не иначе как «девчонки Ча́щины».

Приезжали мы из города на мотороллере Вятка. Сначала отец отвозил Лидяню. Потом наступала наша с Олюнчиком очередь.

Олюнчика, как маленькую, отец сажал позади себя, а меня ставил спереди. Между сидением и рулём большое расстояние. Я ехала стоя, держась за руль руками.

– Ну что, девчонки, – подмигивает отец, – дадим шороху по ухабам? – и натягивает на глаза мотоциклетные очки.

– Д-а-а-а! – кричим мы, вцепившись кто в рубашку отца, а кто в руль.

«Дрррр-на-на… Дрррр-на-на…» – и мы срываемся с места.

Дорога в деревню идёт через лес. И, надо сказать, дорога эта всегда с настроением. То оно у неё хорошее, и она становится ровной, то вдруг начинает вредничать и подсовывает нам под колёса кочки.

– Аааааа, – затягиваю я гласную.

А получается:

– А-а-а-а-а.

Сзади тоже слышно:

– А-а-а-а-а.

– Сейчас муха залетит, – перекрикивает нас отец, и я закрываю рот.

Теперь я пытаюсь тянуть согласную закрытыми губами:

– Ррррррр.

А получается:

– Р-р-р-р-р-р.

Насчёт мух, кстати, отец ни разу не шутит. По всей лесной дороге нас приветствуют вечные её жители: мухи разных мастей и размеров. Тут и мелкая мошкара, и толстые оводы, и надоедливые слепни, и простые привычные нам чёрные мухи.

– З-з-здрас-с-сте, – жужжат они, и шлёп, врезаются прямо мне в лоб.

Я зажмуриваюсь, чтобы мошкара не попала в глаза. Ощущаю тёплый ветер от скорости и слушаю многочисленные «з-з-здрас-с-сте, шлёп».

Вот мы въезжаем в деревню.

Мотороллер замедляет ход, и мы останавливаемся у дома тёти Дуни. Нас уже встречают наши деревенские подружки – Зина и Люба. Вообще, их тоже трое, как и нас, но младшая Панка ещё совсем младшая – ей нет годика, и она живёт в люльке. По крайней мере, вне люльки мы её этим летом не видели.

– У нас сестрёнка родилась, – добавляет Зина, – Панка.

– И ещё кошка окотилась, – говорит Люба.

– Покажете? – спрашиваем мы с Олюнчиком.

– Вечером заходите, – отвечают Зина с Любой. – И котят покажем, и Панку.

Когда отец уехал, мы отправились смотреть котят и Панку. Зина с Любой жили на соседней улице. Не доходя до их дома, мы услышали шум и крики.

Двери открыты. Заходим в дом и видим картину.

В углу комнаты стоит люлька. Она плотно закрыта от комаров тюлевой занавеской, привязанной к ней со всех сторон узелками. И между двух узелков торчит кудрявая розовая голова и орёт во всю мочь.

Рядом с люлькой бегают Зина с Любой и ругаются:

– Ты виновата!

– Нет, это ты виновата!

Голова в это время голосит во всю матушку:

– У-а-а! У-а-а!

Девчонки кричат, голова ревёт, мы не понимаем, что происходит, Олюнчик, за компанию с головой, тоже начинает реветь. Меня уже тянет присоединиться к этому хоровому о́ру, но тут Лидяня подходит к кроватке, отвязывает узелок у занавески и заталкивает орущую розовую голову в люльку. Голова всхлипывает и успокаивается.

– Ну вот и всё, – заявляет Лидяня. – А крику-то, крику сколько было.

– Мы так напугались, – говорят Зина с Любой. – И как она голову умудрилась вытащить? Нам сказали следить за ней, а она вон чего.

– Так это и есть Панка? – спрашиваю я.

– Она самая.

– Шумная какая, – говорю я. – И совсем маленькая. А где котята?

У котят была своя люлька. Деревянный ящик стоял в сенях в тёмном углу. Дно его застелили тряпками, на которых лежала серая в крапинку Мурка. К ней прижималось четыре комочка: три таких же серых в крапинку и один чёрный в белых носочках.

Комочки шевелятся и начинают пищать. Глаза у них закрыты, и ходить котята ещё не умеют – ползают по тряпкам. Мурка сужает глаза до щёлочек и пурчит – «пур-р-р, пур-р-р».

– Сейчас есть будут, – сообщает Зина. – Не надо им мешать.

Мы смотрим на котят ещё немного и идём проверять Панку.

Малышка крепко спит, выпятив нижнюю губу и пуская слюни пузырём.

– Я тоже левела, когда была маленькая? – шёпотом интересуется Олюнчик.

– Ревела, – улыбается Лидяня. – И ты ревела, и Галка ревела.

– А потом проорались и выросли, – делаю я вывод. – Пойдёмте лучше во двор играть.

И мы пошли играть во двор, а дверь в дом оставили открытой, чтобы в случае чего, услышать Панку и прийти ей на помощь.

Играли мы, конечно, в дочки-матери. Олюнчик была малышом. Зина вынесла из дома покрывало, и мы завернули в него Олюнчика, как в пелёнку. Потом по очереди то баюкали её, то кормили молоком с ложечки. А Олюнчик периодически говорила: «У-а-а! У-а-а!»

Уже дома перед сном Олюнчик попросила, чтобы мы её снова укутали, как ребёночка. Мы завернули её в одеяло. Среди ночи я проснулась от чьего-то пыхтения – это Олюнчик старательно разворачивалась из своего конверта.

– Выросла, что ли? – поинтересовалась я.

– Вылосла.

– Ну и замечательно! А то столько хлопот с маленькими.

Я перевернулась на другой бок и сладко уснула, как младенец.

В гости к Сану

На следующий день тётя Дуня разбудила нас пораньше:

– Собирайтесь, девоньки, пойдём в гости к дяде Сану, – так она называла нашего дядю Сашу – своего брата.

Дядя Сан вернулся после войны, потеряв руку, но это не помешало ему стать председателем колхоза.

Дядю Сана все уважали. У него был большой красивый дом в самом начале Чащино.

Мы выбираемся из кроватей, бежим на реку умываться.

Река течёт вдоль всей деревни. Сама она узкая, но напротив каждого дома, мимо которого она протекает, заливается в вырытую яму – запруду. У каждой запруды установлен деревянный мостик, с которого удобно спускаться в реку.

Наш дом рядом с рекой, и огород заканчивается почти у самой воды.

Мы бежим босиком по утренней росе вдоль грядок, с мостика склоняемся над водой и умываемся. Вода утром прохладная, чистая-чистая.

Потом идём обратно в дом завтракать.

На печи уже шипит и пощёлкивает яичница-глазунья со свиными шкварками. Пахнет очень вкусно, в животе сразу урчит.

После завтрака начинаем наряжаться. Так как мы племянницы председателя, нам никак нельзя ударить в грязь лицом. От дома тёти Дуни до дяди Сана – почти вся деревня. Пока идёшь, всех соседей встретишь. Поэтому хочешь не хочешь, а надо одеться нарядно.

Мы надеваем лёгкие ситцевые платья, белые носочки и сандалии.

И тут тётя Дуня протягивает нам тёплые вязаные кофты. Они, конечно, красивые, ярко-оранжевые с орнаментом, но за окном же лето, жара…

– Надевайте, надевайте, – говорит тётя Дуня. – Зато красивые пойдёте.

Мы вздыхаем, но кофты на себя натягиваем.

И вот идём мы по деревне. Жара. Все мальчишки в шортах и майках. Все девчонки в лёгких сарафанах. И мы в своих тёплых нарядных кофтах.

Идём, потеем, а все соседи качают головами и говорят:

– До чего же девчонки Чащины хороши! Какие нарядные! Какие красивые!

К дяде Сану мы приходим уже изрядно раскрасневшиеся от жары. Дядя Сан радостно обнимает нас, расспрашивает Лидяню про школу.

Потом мы садимся за стол угощаться чаем с пирогами, конфетами и пряниками.

Чай горячий. Мы исподтишка, чтобы дядя Сан не заметил, отчаянно поглядываем в сторону тёти Дуни и оттопыриваем кофты: вдруг разрешит снять? Но встречаем многозначительный взгляд. Эх, придётся терпеть и потеть дальше… Зато красивые.

Дядя Сан с тётей Дуней общались редко, по случаю. Дело в том, что дядя Сан был «за красных», а тётя Дуня «за белых». Мы не понимали, что это такое, но это как-то было связано с тем, что именно поэтому тётя Дуня в колхоз не вступила, а жила особняком, обходясь своим хозяйством.

Вот сидят они и разговаривают на взрослые темы: о хозяйстве, о колхозных полях, о коровьем надое…

Очень скучные разговоры. Мы сидим, терпит, потеем, но сказать об этом стесняемся, побаиваемся.

На рассказе тёти Дуни о том, сколько шерсти с кроликов получится ощипать, я начинаю со скуки болтать ногами и стучать ими по стулу. Рука тёти мягко ложится мне на колено. Я вздыхаю и перестаю болтать ногами.

Наконец чай выпит, мы снова обнимаемся с дядей Саном и идём домой.

– Зажарились? – спрашивает тётя Дуня. – Идите, буде, на реку, освежитесь.

– Ура! – скачем мы.

– Только смотрите, одёжу не уделайте, – наставляет нас тётя Дуня.

– Не уделаем, – обещаем мы и сворачиваем к нашей запруде.

Вдоль реки местами растёт камыш, над водой шныряют стрекозы с блестящими крыльями. Вода чистая, прозрачная, видно, как у берега плавают пескарики да пиявки.

Мы забегаем на мостик, раздеваемся, аккуратно складываем одежду, чтобы не уделать её брызгами, и прыгаем в воду.

Река в запруде нам по горло, неглубокая. Как же хорошо! Вода хоть и тёплая, но в ней гораздо лучше, чем в кофте. Мы с головой ныряем, барахтаемся.

Затем, забравшись на мостик, начинаем осматривать себя: то тут, то там прицепились пиявки. По очереди отцепляем их друг от друга и бросаем обратно в реку. Мы знаем, что эти червяки хоть и противные, но полезные, ими даже лечат.

Оторвав пиявок, садимся на край мостика, свешиваем ноги и ботаем ими по воде – «шлёп, шлёп». Пескарей это пугает, а пиявкам, наоборот, нравится. Они плавают в воде чёрные, тоненькие. Я беру длинный прут, поддеваю им одну пиявку и вынимаю из воды. На воздухе она сразу скукоживается, собирается и становится толстенькая.

– Фу, – морщится Олюнчик.

– Давайте играть, к кому больше пиявок пристанет? – предлагает Лидяня. – Раз!

И мы начинаем ботать ногами сильнее. Пиявки любят движение, они подплывают и присасываются к ногам.

Лидяня считает до десяти, и мы вынимаем ноги. Пересчитываем пиявок: у Олюнчика две, у нас с Лидяней по одной.

В траве у мостика нами припрятана пустая консервная банка. Я зачерпываю ей воду из реки, мы выпускаем в неё наших четырёх пиявок и несём домой.

– Тётьду—у—уня, – зовём её с крыльца. – Мы тебя сейчас лечить будем!

Тётя Дуня смотрит в нашу банку и говорит:

– Эх, лекари! Я-то здорова, а червяки ваши сопреют на солнце. Помучили их и буде. Несите их обратно в реку, а то помрут.

Pulsuz fraqment bitdi.