Kitabı oxu: «Моя жизнь в городе ангелов»

Şrift:

Интересно, почему современная школа не называется Лос-Анджелесом?
Странная мысль автора

«Глазки горят»… Я не понимаю этого выражения. Уже не понимаю. Возможно, когда-то оно и имело для меня определённый смысл, но сейчас… После того как на каждом педсовете, на каждой планёрке, на каждом углу постоянно слышится: «Вы должны сделать всё, чтобы у детей горели глазки…» – эти слова стали вконец заезженными и выхолощенными. Как определить это самое «горение глазок»? Чем оно отличается от простого интереса детей к уроку, к учителю? Нет ответа. Но некоторые мои коллеги как-то умеют распознавать сие явление, о чём довольно часто и докладывают. Меня лично оповестили о загадочном горении два раза. Разумеется, речь шла о моей дочери. Впервые я услышала о таинственном эффекте от учительницы литературы:

– В пятом классе у Яны на уроках глазки горели, а в шестом что-то я такого уже не вижу…

Я попыталась дознаться у Яны, что изменилось в её глазках в шестом классе. Безуспешно. Сам предмет Яне как нравился, так и нравится какими-то кусками, в зависимости от произведения, изучаемого в определённый момент. А от самой учительницы дочь как была, так и осталась без ума. Уходя на каникулы после окончания шестого класса, она жалела только об одном:

– Теперь три месяца не увижу Галину Александровну.

Во второй раз мне удалось разузнать чуть больше, за что большое человеческое «спасибо» коллеге-биологичке. В июне месяце я, стремительно покидая родные пенаты, увидела в школьном дворе нашу Сергеевну, увлечённо наблюдающую за прополкой клумб, и притормозила, дабы обсудить один насущный вопрос:

– Здравствуйте, Ирина Сергеевна! – вспомнила я полное имя-отчество.

– Здравствуйте, э… – замялась Сергеевна. Мой подвиг оказался ей не по силам, хотя я отработала в родной богадельне уже пять лет.

– Подскажите, сделайте одолжение, какие пособия по биологии покупать для седьмого класса?

– Да просто рабочую тетрадь к учебнику, автор тот же.

– А тесты?

– Нет-нет, только рабочую тетрадь. А ваш ребёнок в каком классе?

– Перешёл в 7-й «Г».

– Ой, так я же там веду! А как фамилия ваша?

– Да такая-то.

– Да что вы? Вот даже не знала, что это ваша дочка (ещё бы!)! Какой ребёночек замечательный! Умница, просто прелесть! На каждом уроке так слушает, так работает! И глазки прямо горят!

Дома, не в силах более сдерживаться, я учинила Яне допрос с пристрастием. Дочка, конечно, всегда говорила, что ей нравятся уроки биологии и учительница «классненькая», но меня прямо-таки заели эти «горящие глазки».

Благоразумно не упоминая горящие органы зрения, я «изо всех щенячьих сил» пыталась выяснить, что больше всего нравится Яне в уроках биологии, чем они так интересны, какой вид работы наиболее увлекателен… Не скажу, что добыть сведения оказалось легко, но в итоге выяснилось примерно следующее: больше всего на уроках биологии Янке нравится, когда Ирина Сергеевна рассказывает про всякие случаи из своей жизни, к биологии имеющие весьма и весьма отдалённое отношение. Короче, байки травит. А про размножение грибов как-то не очень и «прикольно» слушать.

Так я и бросила это дело. Видимо, определять загадочные «горящие глазки» доступно не всем, а лишь избранным, в число коих я не попадаю и вряд ли когда-нибудь попаду. В нашей школе избранные редки, больше самые обыкновенные, среднестатистические попадаются. Всякие, одним словом, как и везде.

*******

Писать о коллегах так же тяжело, как и о мёртвых или, выражаясь более современно, о Путине: тут либо хорошо, либо ничего. В произведении с вымышленным сюжетом проще: набросал сюжет, замарал его всеми оттенками чёрного, и готово. И никто в тебя камень не бросит: да, плохой герой, нехороший, но ведь выдумка же! Но я-то пишу «не сказку, а быль…». Так что не только бросят камень – завалят валунами (это если повезёт, а то и чем похуже), не выберешься. Однако…

Эльза пришла в школу годом позже меня. На собеседовании с директором она сразу изъявила желание работать с младшими школьниками, честно признаваясь, что со старшими вряд ли справится. Ей с удовольствием пошли навстречу, т. к. в нашем заведении, неизвестно почему, в младшей школе считается работать «непрестижно». Сначала я думала, что это напрямую связано с возрастом детей – не царское это дело с малятами возиться. Но позже, понаблюдав за обстановкой изнутри, так сказать, я поняла, что всё гораздо проще: нежелание работать в младшей школе шло не от психологии, а от физиологии. Сейчас я почти уверена, что такое пренебрежение к «младшеньким» возникло по той причине, что из «старшей» школы в «младшую» добираться далеко, нужно пройти целых… 200 метров. Копыта же отвалятся!

Здесь мне придётся сделать небольшое отступление. Наша школа – самая большая во всём городе, её «средняя наполняемость» каждый год колеблется от 1300 до 1400 человек, хотя наш микрорайон не самый большой. В остальных школах города, коих насчитывается около 50, обучается не более 700 человек. В каждой, разумеется. Почему? Да потому. Просто директор у нас очень… Тут на выбор: либо очень добрый, либо очень жадный. Выводы вы можете сделать сами, если я скажу, что по месту прописки в школу обязаны принимать всех, а вот из других микрорайонов – по мере наличия мест. Так вот, в нашей школе места есть всегда! И неважно, что в классах сидят по 30–32 человека, даже парт иногда не хватает. Одних первых классов у нас в этом году семь. Семь! Хотя ерунда всё это! Некоторые мои коллеги до сих пор содрогаются, вспоминая, что несколько лет подряд им приходилось работать в седьмом классе «К»… Подключаем знания арифметики за первый класс, исключаем из алфавита буквы «Ё» и «Й» и путём несложного подсчёта приходим к выводу, что параллель седьмых включала в себя в те годы 10 классов!!! И это только седьмых! Коллеги тогда работали в три смены!

Наконец, даже директору стало ясно, что нужно что-то делать. Окинув соколиным взором окрестности, наш главнокомандующий обнаружил прямо напротив школы, ровнёхонько в двухстах метрах, детский сад. Обратившись в соответствующие организации, директор выпросил здание для «общественных нужд». Детский сад расформировали, а младшеклассников с 1-го по 4-й класс отправили в «заоблачные дали», за 200 метров от дома родного. Пока преподавание иностранных языков, как и положено, начиналось с пятого класса, сия «отдалённость» никого не волновала. Но как только закон, явно порождённый чьим-то нездоровым воображением, повелел терзать детей, ещё по-русски-то плохо выражающихся, английским, немецким и французским со второго класса, тут всё и началось! Двести метров стали неодолимым препятствием, ей-богу, как в войну. Никому не хотелось тратить зимой две минуты на одевание и одну минуту на пробег между школами. Весной и осенью, конечно, меньше. Добавьте ещё сумки с тетрадями и магнитофон, который всенепременно требовался учащимся до наступления компьютерной эры. Возможно, поэтому никто из сложившегося коллектива старшей школы в младшую, мягко говоря, не рвался. Простите за длинное отступление, зато теперь вся подоплёка «интриги» вам видна. И именно поэтому Эльзе с готовностью пошли навстречу, избавив старшеклассников от неё, а её – от них.

Казалось бы… 2-й, 3-й, 4-й классы… Что их воспитывать-то? Где притявкнул, где по головке погладил, там посмотрел сурово, тут помурлыкал ласково. Но Эльза пошла другим, непроторённым путём. Учитывая, что институт она закончила позже всей нашей компании, допускаю, что предмет педагогика сильно видоизменился и новые методы обучения подрастающего поколения узкими ручейками стали просачиваться в массы студентов и молодых преподавателей. У нас же страсть как любят новые приёмы и методы. Кто знает…

Короче, Эльза, решительно отринув все старые, используемые ещё при царском режиме приёмы, встала на новый педагогический путь. Если ей что-то не нравилось на уроке или она не могла справиться с расшалившимися детьми, она просто… уходила. Без «здрасьте», без «до свидания», без последнего «прости». И это ещё хорошо, если классный руководитель сидел тут же, в классе, тетрадки проверял на последней парте. В таких случаях он брал всё в свои руки, и дети успокаивались за 2–3 минуты. Но бывали случаи посложнее, когда классного руководителя не оказывалось за той самой последней партой. Вот уж ребятки тогда резвились! По полной! Один раз стул сломали, в другой раз палец… Одним словом, весело и с пользой проводили 45 минут, отведённых на изучение английского языка. И тут возникает естественный вопрос: а как всё это веселье отражалось на Эльзе, которая, между прочим, в эти 45 минут несла ответственность за данный конкретный класс? Ведь у нас даже с урока нельзя выгнать ребёнка – вдруг он в коридоре упадёт, поцарапается, лоб разобьёт? Отвечать за это будет тот, кто вёл в этот момент урок! Так как же? Что получила Эльза – выговор, вызов на ковёр, лишение премии? Ну, почти. Ценный молодой специалист получал утешения, заверения в том, что «дети, безусловно, ужасные», несколько раз завуч младшей школы лично присутствовала на её уроках и с помощью непререкаемого авторитета наводила порядок. Это было. А больше ничего не было. Хотя другим за неумение «поддерживать дисциплину» в лучшем случае давали по шапке. В худшем – по карману. Интересно, однако, девки пляшут…

*******

В то время в младшей школе мы трудились втроём: я, Ира и Лиля. О себе подробно распространяться не буду, повествование только начинается, так что лучше немного расскажу о своих боевых соратницах.

Лиле на тот момент было где-то около 45 лет, из которых 15 она честно – честнее некуда – бросила в ненасытную пасть нашего учебного заведения. Лиля отличалась редкой по нынешним временам добротой, а желание помочь неопытной коллеге (имею в виду себя) было абсолютно искренним. В год моего поступления на работу начальство как раз стало широко внедрять учебник английского языка Spotlight, и Лиля, уже успевшая с ним поработать, стала моим «путеводителем» по Spotlight, так как я, ознакомившись с данным пособием, впала в ступор. Помнится, первым моим вопросом был такой:

– А как здесь дети учатся читать? На какой странице начинают давать правила чтения? Я что-то пропустила?

– Никак не учатся, – ответила Лиля и рассмеялась: уж больно глупо я выглядела. Потом пояснила: – «Никак» в традиционном смысле. Здесь совершенно другой принцип обучения, апробирован на Западной Европе.

Ну, ясно. Как известно, что немцу здорово, то русскому – смерть.

Не буду мучить вас непонятными терминами, которыми так богата моя профессия, постараюсь кратко и доступно.

Метод обучения основывался на звукоподражании, а проще, на тупом неосмысленном повторении. Открываете учебник, видите кошку на рисунке, под рисунком подпись: cat. Учитель произнёс: «cat», дети за ним повторили: «cat» (число повторов определяется только терпением учителя – от трёх раз до пятидесяти). Повторили – значит, и попутно запомнили, что cat это «кот». В другой ситуации, на другой страничке, увидев слово cat, дети должны его вспомнить, опознать, так сказать. Всё это втолковывала мне Лиля, пользуясь такими же словами, какими психам сообщают о том, что кастрюлю на голове не носят. Я поверила в это не сразу, но пришлось.

Дальше – круче. Узрев, проморгавшись и убедившись в собственной трезвости, я осознала, что ровно на восьмом по счёту уроке во втором классе мне предстоит объяснить детям, что такое неопределённый артикль в английском языке… Помня при этом, что такого понятия в русском языке не существует, аналогию провести не с чем. Объяснение следовало дополнить тем важным фактом, что неопределённый артикль «а» употребляется только с исчисляемыми существительными в единственном числе. Осознав глобальность проблемы, я впала в истерическое состояние. Объяснить всё это детям, которые пока с огромным трудом понимают, что вообще такое существительное, а уж о каких-то исчисляемых существительных и заикаться не стоит! И снова Лиля, уже прошедшая через эти муки, бескорыстно поделилась со мной своими наработками.

– Возьми с собой магазинную этикетку с любой вещи, напиши на ней это пресловутое «а» и поясни, что в английском языке те предметы, которые можно купить в магазине, «носят» с собой такую этикеточку, как русские вещи «носят» ценники. Стол можно купить в магазине? Можно – значит, говорим не просто «table», а «a table».

Маму можно купить в магазине? Нет, следовательно, маме этикетка «а» не нужна.

– Уверяю тебя, – продолжала Лиля, – детям этого вполне хватит. А про единственное/множественное число потом как-нибудь ввернёшь, уж это они знают, проверяла лично.

И Лиля оказалась права. Я сомневаюсь, что без её помощи я сумела бы превратить Spotlight, совершенно неудобоваримый для России учебник, ибо, напомню, разработан он был для Европы, во что-либо, хотя бы на треть понятное детям. И сейчас, на этих страницах, я хочу сказать «спасибо» Лилиной щедрости, доброжелательности, бескорыстию и готовности помочь не только в делах школьных. И в личных отношениях Лиля была такой же: с ней можно было поделиться всеми своими тревогами, сомнениями и знать, что тебя всегда ждёт участие, понимание и доброе слово.

К сожалению, у Лили всё же имелся один недостаток, по крайней мере, в нашем коллективе я считаю это недостатком. Она была на сто процентов из тех людей, о ком говорят: «Кто везёт – на том и едут». Лиля категорически, ни при каких обстоятельствах не умела говорить «нет». Поэтому ей всегда подсовывали самые мерзкие классы, отнимали хорошие, давали немыслимую нагрузку и вынуждали по семь раз на дню мотаться как савраске из «большой» школы в «маленькую». Кстати, в отличие от «большой» «маленькая» школа до сих пор работает в две смены (спасибо, хоть не в три). Из сего факта вырисовывается довольно простенький вывод: наши коллеги приходили в школу к восьми утра и заканчивали в два, редко в три часа дня, а мы приходили к восьми утра, а заканчивали в шесть вечера. Иногда в пять. И работали с постоянными «окнами». Для тех, кто не знает: «окно» – перерыв между уроками. Допустим, по расписанию у вас стоит не первый, второй, третий и четвёртый уроки, а первый, третий и седьмой. То ещё удовольствие!

Поэтому я рада, что Лилю в конце концов оценили по достоинству и предложили место в железнодорожном техникуме. Наша богадельня с её уходом потеряла многое, а приобрела… Эльзу. А Лиля – мы иногда перезваниваемся – очень довольна своим новым местом работы. Местом, где ценят человека и считают, что первая обязанность студента – учиться. Как ни нелепо, у нас так не считают. Хотя мы и являемся общеобразовательным учреждением, а не помесью спортивного лагеря, детского сада и кружка хороших манер. Иногда мне даже кажется, что учиться в нашей школе и вовсе необязательно – других дел, что ли, нет?

Когда Лиля ушла, было, без сомнений, радостно за неё, но и грустно тоже, вы сами понимаете. Но, к счастью, в одиночестве я не осталась, со мной рядом была Ира.

*******

Ира работать в нашей школе никогда не стремилась.

После окончания института она нашла себе необременительную работу в двух шагах от дома в детском садике «Золотой петушок», часть которого была отдана под частную школу. Туда набиралось всего четыре класса (с первого по четвёртый), ученики которых комфортно и без нервотрёпки оканчивали там младшую ступень, после чего детям приходилось переходить в нашу богадельню. (Простите, что злоупотребляю этим словом, но оно так подходит к нашему чудному коллективу!) Ирка отработала в «Золотом петушке» лет двадцать, после чего отдавать часть детских садов под школы запретили: маленьким деткам места не хватает – что, наверное, справедливо. А куда девать уже набранные четыре класса? Ясно куда. Потеснились, уплотнились, поворчали… Приняли.

«Петушковцы» при всех этих пертурбациях считали себя обиженной стороной, так как сливаться с нашей школой совершенно не стремились и даже активно протестовали, хотя и безуспешно. Поэтому наше руководство слегка поиграло в благородство: вновь пришедшим постарались создать наилучшие условия. Таким образом, Ирка, попавшая в школу в один год со мной, получила отдельный кабинет в младшей школе – неслыханная, ошеломляющая роскошь! А я получила отдельную каморку невероятных размеров (где-то два на три метра), в которой и попыталась расположиться вместе с Лилей, учительницей немецкого, двумя шкафами, тремя столами и зеркалом. Впрочем, в тот момент тема отдельного кабинета меня не волновала. Это потом она стала больной, животрепещущей и горькой. Но, как говорится, всему своё время.

С Ирой мы познакомились в приёмной секретаря, оформляя документы. Тогда Ира не произвела на меня впечатления: спокойная, неторопливая, даже медлительная, прямо как медуза… Словом, обладающая всеми теми качествами, которых и в помине нет у меня. Полнейшее несходство темпераментов. Где-то с год мы общались на уровне «привет-привет», а потом закрутилось. Я даже и не вспомню, как получилось, что мы стали общаться ближе, да это уже и не столь важно. А важно то, что сейчас я не представляю, как бы я проработала все эти годы без Иры. То самое несходство темпераментов, которое нас развело в самом начале, в конце концов вдруг накрепко нас связало.

Давно проверено, что в 30–32 года редко у кого могут появиться настоящие друзья: в таком возрасте уже тяжеловато сходиться с людьми. Но мне вот повезло. Прошло несколько лет, и я понимаю, что мне был нужен именно такой человек, гасящий мою неуёмную энергию, притушивающий мой взрывной характер, остужающий мои «психи». Да, что уж тут скрывать, я вот такая, бешеная слегка, нервная, принимающая всё слишком близко к сердцу и в жизни, и в работе. А так нельзя. Так что Ирка стала льдом для моего вулкана, а я – пламенем для её флегматичности. И эти отношения – самое лучшее, что дала мне школа. Серьёзно.

В конце каждой четверти, особенно второй, перед новогодними праздниками, и четвёртой, перед летними каникулами, дети начинают с удвоенной активностью посещать утренники, театры и музеи. Почему-то классные руководители обожают для таких поездок выбирать именно те дни, когда в расписании стоит иностранный язык, – ну, это я так считаю. Физкультурники считают, естественно, иначе. У кого что болит. Естественно, детей приходится отпускать. Для Ирки это всегда было в радость, для меня – шоком и концом света. Я врывалась к Ирке в кабинет, заламывала руки и, завывая, как в древнегреческой трагедии, и не выбирая слов (что Ирке очень нравилось), проклинала всё и вся:

– Ну как так получается? Они что, не могли поехать не в четверг, а в пятницу? О, горе мне, горе!

Это уже из классики советского кино. Приходится заменять свои собственные сочные выражения на цензурные. Так что не ждите мата, просто поверьте: он был.

Ирка улыбалась как мать, наблюдающая за двухлетним малышом:

– А, успокойся. Пусть себе детки едут, а ты отдохнёшь, тетрадочки проверишь, в магазин за хлебушком сходишь.

– Какой хлебушек, твою дивизию! (Это уже из современных сериалов.) Они пропустят целый урок, понимаешь?

В этом месте материнская улыбка становилась слегка ехидной:

– Им от этого ни горячо, ни холодно. Потом нагонишь, не на поезд опаздываешь. Дай детям от себя отдохнуть, и сама отдохни от них.

Я не верила: как так я потом нагоню? Не хватит времени, не уложусь в программу… Однако и времени хватало, и программа не страдала, особенно если судить по записям в классных журналах.

И опять придётся сделать отступление. В моей книге таких отступлений будет много, уж извините, придётся время от времени раскрывать специфику нашей работы. Так вот. Пока дети смотрят в театре «Морозко», мы пишем в журнале, что они сидят на уроке и проходят тему «Пассивный залог». Расписываем всё как положено: дата, тема урока, кто отсутствовал и даже иногда оценки ставим. Программа – священная вещь, ценится выше, чем корова в Индии. И никакой театр ей не помеха. Должен был быть в этот день урок – значит, будет. На бумаге хотя бы. Кому нужно всё это очковтирательство? Не спрашивай, не выпытывай, Левконоя, нам знать не дано…

Такие же страсти терзали меня и во время появления на уроках школьной медсестры, за которым следовал массовый исход в медицинский кабинет. Несколько раз в год детей взвешивали, измеряли, проверяли, а также искали вшей. Ежу понятно, мне казалось, как я уже упоминала, что все эти манипуляции происходят исключительно на уроках английского языка. В такие дни дети обычно начинали подтягиваться к середине урока, а полный кворум набирался и вовсе минут за пять до звонка. В таких случаях Ирка мирно сидела за учительским столом, пытаясь чуток вздремнуть, я же ей усиленно мешала, бегая по классу и бушуя:

– Да что же это такое, мать твою так! Как я теперь весь материал в двадцать минут впихну!

– А ты не впихивай, – советовала Ирка, позёвывая.

– Это как? – я на секунду останавливалась. – Ты о чём?

– Выкини пару-тройку упражнений, не слушай дурацкую песню про коробки – и всё успеешь.

– Да ты что? – я задыхалась от возмущения. – Да это же два упражнения на повторение местоимений! Дети же всё забудут!

– Из-за двух упражнений? – Ирка откровенно посмеивалась. – Они и без этих упражнений всё забудут, не переживай.

– Ладно, а песня? – настаивала я.

– О да, изумительная песня про коробки, которые валяются по всей квартире. Бесценная информация, совершенно необходимая для закрепления пройденной лексики. Особенно если учесть, что из 30 слов в песне 20 раз повторяется слово «коробка».

К этому моменту я уставала бегать как голодная гиена, садилась и с болью в сердце принималась корректировать урок. Впоследствии всегда (подчёркиваю это) оказывалось, что без двух упражнений и нетленной «коробочной» песни дети отлично обходились, а их знания (у кого они имелись) абсолютно не страдали. А у большинства и страдать было нечему, и эта часть контингента особенно бурно радовалась тому, что урок сократился на целых два упражнения. Про песню я молчу.

Но если к кощунственному осознанию того, что от сокращения материала в уроке никому ни жарко, ни холодно, я пришла года через полтора после начала регулярных профилактических бесед, то на такое святотатство, чтобы какой-то материал вообще не проходить, я смогла решиться годика этак через три. Смешно сейчас и грустно немного, но, к сожалению, это правда.

А начинается это вынужденное сокращение с тематического планирования. Те великие умы, которые составляют школьные программы, не лезут далеко в дебри Африки, довольствуясь знаниями математики, оставшимися со второго класса. Примерно это выглядит так: в году 34 учебные недели, иностранный язык стоит в расписании два раза в неделю. Путём нехитрого умножения получается, что за год второклассники, к примеру, должны насладиться 68 часами английского или любого другого иностранного языка. На этих незыблемых, с точки зрения математики, расчётах и зиждется школьная программа. А то, что в каждом году бывает 8 марта, 1 и 9 мая, 4 ноября и другие праздники, во время которых вся Россия официально отдыхает от дел, никого не волнует. По-моему, об этом никто даже и не задумывается. Допустим, во втором классе «А» английский, согласно утверждённому расписанию, проводится по вторникам и четвергам. А на вторник выпадает 8 марта. Значит, уже в году получается не 68 уроков, а 67… Подразумевается, что программа от этого короче не становится. Такой фокус от Акопяна. И это, если можно так выразиться, официальная математика. А есть ещё и неофициальная: уже упоминавшиеся поездки в театр и другие места, а также последняя неделя мая – вот уж притча во языцех!

Школьная программа расписана поурочно вплоть до 31 мая, причём в промежуток с 28 по 31 число очень настойчиво рекомендуется проводить годовые контрольные работы! Ну скажите мне, какой идиот будет проводить годовую контрольную 31 мая с учётом того, что четвертные и годовые оценки должны быть выставлены самое позднее 23 мая?

Это, кстати, очередной парадокс нашей работы. Все оценки выставляются за неделю до окончания любой четверти. И кому, спрашивается, нужна учёба в оставшиеся дни? Видимо, только родителям, которые дней за пять до конца четверти начинают бродить по учителям с монотонными просьбами «как моему ребёночку исправить оценку по вашему предмету?». Нам остаётся только пожимать плечами и выкручиваться. Не можем же мы честно ответить: никак, оценки уже давно выставлены.

Так вот, возвращаясь к последней майской неделе: где вы найдёте дураков классных руководителей, которые и сами уж на последнем издыхании, да ещё и детей заставляют учиться в эти дни? О, благословленный урок окружающего мира, заканчивающийся 31 мая в пятницу в шесть часов вечера! Как много от тебя зависит! Знания, полученные на этом уроке, навсегда останутся в детской памяти! Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

Как видите, математика в данном вопросе сталкивается со здравым смыслом. Начальство, конечно, на стороне математических расчётов, учителя пытаются всё же руководствоваться здравым смыслом. Извечный конфликт интересов. Итак, по плану мы обязаны провести 68 уроков, а на деле хорошо, если 58 получится, и это включая контрольные работы. Любому ясно, что учебный материал придётся сокращать. И вот в этом скользком месте у меня и находила коса на камень. Очень уж мне, как правильной тёте, хотелось следовать математике, а не здравому смыслу. Три года мучений, истерик и непредсказуемых взрывов неминуемо привели бы меня на Бушмановку (наша местная психушка), если бы не Ира. Не преувеличиваю. Хотелось бы приукрасить себя, но если уж взялась писать правду, то взялась. Вопреки одному известному автору, правду далеко не всегда говорить легко и приятно.

Каждый раз, сталкиваясь с ситуацией «уменьшения объёма предлагаемых знаний», я с тихим, но постоянно возрастающим бешенством наблюдала, как Ирка пролистывала страницы учебника:

– Так, это я выкину, это опущу, в контрольной это не встречается, – ну и фиг с ним, перебьются.

Хотя донельзя довольная и умиротворённая Ирка ненавязчиво подталкивала меня к такому же решению, я изо всех сил сопротивлялась и с упорством, достойным лучшего применения, пыталась объять необъятное. При этом я трепала нервы себе, издевалась над детьми и доводила Ирку до приступов. Правда, смеха. Что-то сдвинулось в моей непутёвой голове, когда Ирка ткнула пальцем в учебник 4-го класса и спросила:

– Интересно, на кой чёрт авторы в 4-м классе предлагают подобную лексику, да ещё и отводят на её закрепление почти целый урок? Кому нужны эти слова? Даже нам они не пригодятся, что уж про детей говорить. Нет, даже если бы я и укладывалась в программу, я бы эту тему не взяла!

Я проследила за её пальцем. Эту тему я уже проходила со своим предыдущим 4-м классом, но мне и в голову не приходило взглянуть на неё с Иркиной точки зрения. И всё-таки я осмелилась и взглянула. Да, действительно, авторы учебника настойчиво предлагали 9–10-летним детям овладеть словами «травоядный», «плотоядный» и «всеядный». И в первый раз меня клюнуло: а, собственно, зачем? Ответ я смогла придумать только такой: если авторы вводят такую лексику, значит, она позарез будет нужна дальше, например в 5-м классе. И тут меня заело. Вернувшись домой, я обложилась Spotlight за 5-й, 6-й и 7-й классы. Потратив несколько вечеров, я убедилась, что называется, своими глазами: нигде до 7-го класса включительно эти слова не встречались. Может, следовало бы изучить и учебник 8-го класса? А смысл? На черта козе баян? Если даже и промелькнут эти слова в 8-м, 9-м классах, то кто же их вспомнит? Дурь. Между прочим, таких тем в учебниках 2–4-х классов оказалось немеряно.

Проведя такое исследование и поколебавшись ещё немного, я всё же решилась «изъять» из программы (по необходимости, естественно) одну из подобных чрезвычайно «нужных» тем. С болью в сердце, как говорится. И что? А ничего. Никому от этого хуже не стало:

ни мне, ни детям, а уж школьная программа тем более урона не понесла. А дальше всё пошло по накатанной, ведь главное – начать. Старая, мудрая истина. Это только в первый раз сложно. Вот так я и «деградировала», к своему счастью. И с тех пор спокойна как медведь в спячке, по крайней мере по этому поводу. А сколько нервных клеток могла бы сберечь и себе, и другим, если бы послушала Иру раньше… Остаётся лишь лицемерно утверждать, что опыт не бывает ненужным, даже отрицательный.

*******

Апофеозом моей глупости и Иркиной мудрости я считаю историю с Турцией. Но начать придётся загодя, ибо у каждой истории есть своя предыстория.

В жизни каждого служащего бывают ситуации, когда приходится обращаться к врачу. И не хотел бы, да надо. Работодатели – думаю, никакого секрета я не раскрою, – неохотно идут навстречу желающим улучшить или хотя бы окончательно не угробить своё здоровье. Помнится, наша физичка, сломав ногу, несколько месяцев вела уроки по скайпу. Но не всем так «везёт». Вот и плетёшься на работу с температурой и без голоса. Вообще-то, иногда с коллегами можно договориться: сейчас тебя подменят, потом ты подменишь. На что угодно пойдёшь, лишь бы до начальства не дошло. Есть, есть варианты. Но только не для меня! Слово «больничный» для меня звучало как «Моя борьба» Адольфа Гитлера в России. Я, как невменяемая, ходила на работу и с флюсом, и с бронхитом, и с ангиной, и с порванным мениском. Все адекватные люди назовут это дурью несусветной (и будут правы), я называла это «чувством долга». Да, никому не нужным, но я-то как собой гордилась! Ну да бог с ним, с больничным, я не позволяла себе пропустить ни одного урока даже для того, чтобы сделать позарез необходимый анализ крови. Дожидалась каникул, откладывала визит к врачу на два, на три месяца…

Ирка меня нещадно ругала и безостановочно воспитывала. Уж в нашей-то ситуации так надрываться! Для изучения иностранного языка класс (если в нём больше 24 человек) делится на две группы, в каждой свой преподаватель. Надо уйти – обращаешься напрямую к напарнику, он совмещает обе группы, и все довольны, даже начальству докладывать не надо. Даже при условии, что одна группа «англичане», а другая «немцы», всё решается элементарно: «своим» даётся задание, а коллега присматривает, чтобы дети делали вид, что его выполняют, а не скакали по классу. Проще некуда. Но опять-таки только не для меня! Я не могла заставить себя пойти даже на это. Не потому, что не хотела терять деньги. (Иногда, если коллега сволочной, он требует, чтобы ему официально поставили «замену», а это оплачивается. Ему, естественно, не тебе.) И не потому, что не хотела обременять кого-либо дополнительными 15 хулиганами, прекрасно зная, какой это геморрой. А исключительно потому, то считала примерно так: