Age after age

– Териберка, – выдохнул Ник, пробуя на вкус непривычное все еще ударение на «и». – Это побережье, на восток от Мурманска. Тут большая стройка затевается в десяти километрах. Разработка шельфа. Может, там кто нужен, поищи.

Кивок. Тихое «спасибо… друг». Ник тихо фыркнул – неужели ты думал, что оттолкну?

– Так куда ты подал документы?

– В Питер, – Вит дернул плечом.

Ясно, в некоторых случаях и Петербург – это Север.

– Давай в Москву.

– Но…

– Москва больша-а-ая, ей видней, – Ника откровенно понесло, голод и сутки без сна превращали его в гремучий газ, желающий гореть и зажигать. И чем хуже все вокруг, тем жарче и ярче. – В Москву, камраден, в златоглавую. В какую-нибудь эйчарную лавочку, подбирающую…

<Входящее сообщение. Открыть?>

<Угу, и сэндвич с беконом. Бекон с сэндвичем. Два.>

– …подбирающую работу всем нищим и обездоленным! К чертям Луну! Одни камни и колдобины! Может, у них есть что-то красивое…

<Доброго времени суток, Ник. Материал принят, сейчас в соцсетях разойдется на постновогодней волне. Ждем, когда у тебя там засияет. Кстати! Есть предложение от NordAugen. Они готовы предоставить на испытания бионические глаза для нашей корпорации…>

– Да что у них красивого…

– Нет, ты только подумай! – Ник вдруг судорожно сглотнул и крепко зажмурился, пряча слезы. – Например, полеты над Гималаями! Представь, ты летишь и видишь, видишь каждую черточку их излома, каждую скалу, каждую… Видишь, как…

<…но это другой контракт. На пять лет в Москве. Репортажка, нуар, движуха с элементами сермяжной правды – короче, так, чтоб душу у потребителя контента рвало. Операцию проведут в «ЗаВале». Клиника первоклассная, хотя нейминг по фамилиям основателей – так себе идея. Маякни, как решишь.>

– …как солнце красит их в кармин, – выдохнул Ник.

Сейчас в кармин красило его собственный мозг, не выдерживающий перегрузки. Давай, Ник Стрижов, решай! Решай, хочешь ли ты бросить природу и заделаться репортажником – а что еще в этой Москве ловить? Решай, хочешь ли ты видеть на сотню процентов, ибо слишком тонка твоя роговица, слишком хрупок твой собственный глаз, чтобы прозреть по стандарту.

– А ты поэт, Ник, – выдохнул эфир.

Устал я, космолетчик. Устал очень. И сейчас моя интуиция выдаст контрольный совет, опередив мироздание на целый шаг, я сделаю все, что надо, и отрублюсь. И даже бекон с сэндвичем будет, наверно, завтра.

– У тебя все получится, Вит, – лечь перед экраном, почти исчезнуть с радаров. Дышать и петь. – Вспоминай меня. Был когда-то я. Утром был, и гром вызывал, звеня. Был ночным дождем, тишиной внутри, – Ник пел так проникновенно, что за эстетику грешно было зарубаться, – холодом лесным. Слыша музыку, люди смотрят сны. Сны, где я иду, сохранив плащом звезды.⁵

Качнулась в заэкранье темная челка, исчезло бледное лицо. Макушка к макушке, и тонкая грань экрана прячет в себе тысячи километров и пару микронов до слова «рядом».

– В три струны льётся песнь моя. Звук был, был и я. Больше нет меня⁶…

У тебя все получится, пилот. А если нет, то я сам приеду. Поменяю глаза и, может, даже не ослепну.

Этому дивному новому миру не нужны старые люди.

***

«Апгрейдим тушку, починим душу» – таким (разумеется, неофициально) был девиз нейрокибернетической клиники Дэна Заневского и Катерины Валько. Тандем из кодера-электронщика и психолога-универсала творил чудеса. Иногда – вытворял. Но об этом Вит Обье, направленный в клинику «ЗаВал» для прохождения профессионального отбора, не знал и знать не мог.

Юркий робот за стойкой ресепшн отсканировал паспорт лётчика, проставил в системе отметку о явке и изящно указал ему лапкой на диван. Диван был эпичен. Тёплое и мягкое нечто, светящееся изнутри, имело рыжий чехол, выполненный гигантской кружевной вязкой. «Заснуть тут как нефиг делать, – отметил Вит, – а мне сейчас тесты на скорость реакции проходить и вот это всё… Интересно, а название они специально выдумали в духе „оставь надежду всяк, сюда входящий“? На лицо ужасное, доброе внут…»

– …и нет, Дэн, я не хочу стирать эти воспоминания, – звонкий голос за ближайшей дверью мог принадлежать девочке-подростку, если бы не был таким железобетонно-усталым. – Надоело отказываться от себя. Лучше помоги мне снова вернуться в небо… раз уж твой отец отошёл от дел и умыл руки.

Вит непроизвольно прислушался. Мда, звукоизоляция в этой лавочке была не на высоте.

– Улетела птичка Буревестник, и не обещала вернуться, – это, вероятно, Дэн. – Зато оставила мне двух подопечных. Я так полагаю, идеальное комбо – это устроить вас обоих в одно и то же место…

– …но быть идеалистами мы технически не в состоянии, – третий голос также принадлежал мужчине, и Виту отчего-то показалось, что тот грустно усмехается. – Я согласен на что угодно насчёт себя, Дэн, но чтоб Си летала. И чтоб нам друг до друга не двое суток на собачьей упряжке добираться.

Несколько секунд за дверью царила тишина, потом Дэн поперхнулся и расхохотался.

– Не на собачьей упряжке, значит… Короче. Есть вакансии от корпорации «Северная заря», прям как под вас писали. Пилот транспортного аэрокара и инженер-исследователь. Ну, как… ассистент инженера, но всем же ясно, кому на самом деле пахать придётся. Научная экспедиция, интегрированная с проектом разработки шельфового газового месторождения в духе «одно другому не мешает». Пометки «human only» нет, значит, эти товарищи будут рады всем. Тем более – морозоустойчивым ребятам, которые жрать не требуют.

– Морозолюбивым, Дэн, – хохотнула неведомая Си. – Так им и напиши…

Чем закончилось странное трудоустройство, Вит не узнал. Стройная леди в облаке каштановых волос явилась пред его очи, представилась Катериной Валько и увела лётчика на тестирование.

Первые несколько минут Вит убил на попытки расслабиться и вообразить всё происходящее не более, чем забавным игровым квестом. Ну, в самом деле, какие могут возникнуть проблемы у него, пилота-универсала, который может поднять в воздух всё, что способно летать? У него, который не просто там мечтал о небе или выполнял родительскую волю, а был создан для полётов. В самом прямом смысле этого слова. Так что тесты сейчас – пустая формальность, призванная заполнить время в ожидании генетического анализа, который покажет, что процент мутаций, неизбежно накопившихся за эти годы в организме Вита Обье (не молодеем всё-таки), укладывается в допустимые рамки и ни в коей мере не влияет на участки ДНК, которые делают его пресловутым пилотом-универсалом. Анализ должен это показать, иначе…

Об этом «иначе» думать вовсе не хотелось. Время шло. При появлении разноцветных сигналов на экране Вит исправно тыкал в кнопочку соответствующего цвета на пульте. Портативный анализатор ДНК, заправленный пробиркой с кровью лётчика, мягко гудел и щёлкал за его спиной.

– Вы говорите, хотели бы работать в Заполярье? – подала голос Катерина. От неожиданности Вит вздрогнул, едва не промазав мимо кнопки. А-а, наверное, на этих тестах психологу положено быть генератором помех. Нет, мадам Валько. Того, кто умудрялся успешно взлетать в «час пик» в аэропорту, садиться при плохой видимости на военный авианосец и опознавать ближайший аэродром по языку, на котором матерятся его диспетчера, вашим милым щебетом не пронять.

– Да. Хотел бы.

Катерина издала неопределённое «угм-м» и замолчала, пролистывая открытые вкладки на голографической полусфере своего рабочего стола.

– Вы знаете, товарищ Обье, что месяц тому назад Министерство транспорта приняло поправки к документам о профотборе критически важного персонала?

Вит стрельнул глазами в Катерину и вновь вернулся к созерцанию экрана, не ответив ни слова. Лётчик умел молчать десятью различными способами, и сейчас его молчание было вопрошающим. В духе «поясните человеческим языком, какую ещё свинью успело подложить мироздание?»

– Помимо тестов на психофизиологию придётся выполнить ещё пару личностных методик, – пояснила Катерина. – На вопросики поотвечать, проще говоря.

– Это ещё зачем?

Катерина вздохнула, и в её вздохе послышалось мучительное «да кто бы знал, почему им там в Минтрансе пригорело». Вслух же прозвучало цитируемое и формальное:

– Чтобы более точно прогнозировать степень соответствия кандидата профессии… ну, и наоборот. А это, в свою очередь нужно для того, чтобы по максимуму исключить личностные факторы риска, которые в повседневной жизни могут почти не проявляться, но в критической ситуации… Это вольный пересказ методички, если что.

Вит впился пальцами в края пульта, с трудом удержавшись, чтоб не приложиться головой об него же. Он торчит в «ЗаВале» уже два часа, проверенный с головы до ног пристрастнее, чем на таможенном контроле – а кто-то там наверху решил месяц тому назад, что этого маловато?! Ну, что ещё доказывать? И кому? Не понимаю, чёрт дери.

– А вы мне это… подскажете, как правильно отвечать?

Голос Вита полнился весёлой злостью. Катька вздохнула ещё раз. За прошедший месяц её в том же духе брали на понт уже неоднократно. Лётчики, подводники, операторы атомных станций – никто не мог взять в толк, каким таким образом их же сущность может сунуть им палки в колёса. С генно-отредактированными было особенно тяжко. Они походили на пули со смещённым центром, на игровых персонажей, которым львиную долю ресурса грохнули на форсированную прокачку ведущего качества, обделив этим остальные. Как правило, сильней всего страдали коммуникативные навыки. «Дети из пробирок» были надёжны и схватывали профильные знания на лету, но учились общать и быть общаемыми с тем же трудом, какой нужен для покорения гималайских восьмитысячников.

– Помогу, – ответила психолог. – Советом. Врать себе и мне – хуже, чем рубить сплеча, поэтому отвечайте, что думаете. А подсказывать и вовсе не буду – или прикажете вместо вас за штурвал садиться?

Вит советом проникся и следующий час провёл в некоем подобии транса, выхватывая из каверзных фраз ключевые слова и решая, «да» они ему, «нет» или «не знаю». А перед глазами плясали цветные пятна выпускной дискотеки в Академии космофлота, и светлым пятном сквозь них двигалась фигурка датчанки Кирстен, единственной девчонки в потоке будущих лётчиков.

– Разреши один вопрос, Вит, – подплывает Кирстен вплотную, – почему ты три года подряд поедал меня глазами из соседнего ряда и ни разу не попробовал замутить хоть что-нибудь похожее на отношения? Тебе просто духу не хватало или это не любовь?

Ну и как тут выбрать – «да», «нет» или «не знаю»?..

Но, говорят, нет в мире ничего вечного – вот и муторное тестирование наконец-то завершилось; анализатор ДНК к тому времени уже разродился распечаткой результатов. Вит краем глаза покосился на бумагу. Россыпь зелёных галочек помогла ему наконец-то выдохнуть и вдохнуть как следует.

– Ну что, этот ястреб ещё полетает? – донеслось до Катьки из-за монитора испытуемого. Катька улыбнулась ободряюще и растерянно. За все годы её практики не случалось такого, что вакансию, идеально подходящую соискателю, уводили у него из-под носа прямо в момент тестирования. Но факт оставался фактом: за прошедший час корпорация «Северная заря» успела где-то раздобыть лётчика для работы на своих шельфовых платформах и благополучно закрыла заявку. Пассажирские авиакомпании, понукаемые Минтрансом, выкатывали к кандидатам требования одно другого круче, почти как в древней песенке: «чтоб не пил, не курил, и цветы всегда дарил, в дом все деньги отдавал, тёщу мамой называл, и к тому же чтобы он и красив был, и умён»⁷.

Каким образом следовало доносить не слишком утешительные результаты до соискателя, чтоб окончательно не обрубить ему крылья, чёртова методичка умалчивала. Катька вздохнула в третий раз. Да что уж там, вся наша жизнь – сплошная импровизация…

– Полетает, ещё как полетает, – ясные глаза психолога окинули Вита с тем непередаваемым выражением, на которое способен не выгоревший до конца специалист по отношению к своему клиенту, – но для начала вам придётся пройти коммуникативный курс при любой авиакомпании, Вит. Это, по сути, неоплачиваемая стажировка, зато после неё вам наверняка дадут зелёный свет. А там уже как-нибудь договоритесь, чтоб вас почаще на северные рейсы ставили, если эти края так манят…

Вит прикрыл глаза и решительно мотнул головой. В мире полумер он жить так и не научился. Что ж, красавица-Арктика, если ты не станешь мне женой, то и любовницей выходного дня я тебя тоже видеть не желаю. Потому что не любовь это, не ради тебя сказал про Север. Да и Ника только подрывать зазря и переводить в режим «ждем и надеемся» в зале прилета. А вообще, обидно как-то получается, и стыдно невесть за что. Например, за то, что некоторые искины с людьми умеют ладить лучше, чем человек-лётчик.

– А краснобайство, кстати, для чего вдруг понадобилось? – понесло Вита. – Самолёты так умны стали, что их теперь уговаривать надо на взлёт и посадку?

В Катьку был встроен датчик эмпатии, не иначе. Она прыснула в кулак, потом ещё немного поскребла по сусекам эйчар-портала и с чарующей непринуждённостью уточнила:

– А высота ваших амбиций, товарищ пилот, ограничивается расстоянием от Земли до Луны? Или, может, на Марс махнём?

Вит как вдохнул, так и поперхнулся. Впрочем, «махнём» однозначно означало «а не махнуть ли тебе, товарищ Обье». Только кто ж даст разрешение на взлёт – этот милый психолог, что ли?

– Выкладывайте, что вы там откопали, – сдался Вит, с безмерным удивлением осознав, что улыбается. Слабо, уголками губ, но всё-таки – улыбается. Впервые за чёрт знает сколько времени.

Глава 0

Лучшим моментом дня Айзек считал тот, в который ему удавалось распознать тонкий свист маневровых двигателей среди белого шума метели. Тогда он выходил из недостроенных жилых модулей на улицу и падал, раскинув руки, в снег рядом с посадочной площадкой. Во-первых, так Си на своём тяжеловесном грузовом аэрокаре могла точнее прицелиться, а во-вторых, Айзеку просто нравилось наблюдать за её посадкой с такого ракурса.

– Птица моя. Привет.

– Вот, снова какого-то барахла в гнездо натащила, – смеётся Си. – Привет…

«Барахло» являло собой термопанели для внутренней отделки зданий будущей научной базы. Помимо специальных знаний об их монтаже Айзек загрузил себе список финских ругательств, дабы повысить точность установки панелей на сваи, вбитые ещё осенью и слегка поехавшие к середине зимы.

Двое работали сутками напролёт – не потому, что стремились выслужиться или кому-то что-то доказать, а просто потому, что могли. Когда кинетическая система в их телах требовала короткой перезарядки, двое ложились на бетонный пол плечом к плечу и слушали музыку – всякий раз новую. Или играли в города – на память, без подсказок поисковика, ибо неспортивно. Или просто лежали, закрыв глаза и невесомо соприкасались пальцами, познавая пределы собственного восприятия.

– Какими будут люди, которые сюда приедут?..

Экспресс-курс человеческой психологии, пройденный под началом Катерины Валько ещё в Москве, оказался почти бесполезен. Айзек просил точные формулы расчёта вероятностей человеческого поведения. Си разгоняла модуль эмпатии на полную – тогда ей удавалось понять, но не принять.

– Что такое скука? Как можно ревновать человека не к другому человеку, а к его любимому делу? Кого спасает ложь во спасение?

Ответ если не на все, то на многие вопросы мироздания нашёл Дэн.

– Что люди, что искины – один фиг, живём по коду, вбитому в мозги. Только языки… хм, разные.

– Значит ли это, что человек не в состоянии хакнуть собственный код, раз это не дано искину? – моментально развил аналогию Айзек.

Дэн помолчал, обдумывая ответ. Ему так и хотелось ляпнуть «и вам было бы дано, если б не запретили на мировом уровне», но в беседах с искусственным разумом следовало быть предельно точным и аккуратным.

– Сам – не может. Ни человек, ни искин. В лучшем случае – пропатчить какие-нибудь мелочи и нахвататься дополнений, которые не противоречат основному коду.

Айзек задумчиво кивнул; спохватившись, добавил своё старомодное «благодарю» и задумался ещё больше. Честно говоря, за этого подопечного Дэн переживал больше, чем за Си, и дело было не в том, что Айзека писал неведомый чужой кодер, тогда как Серебряный самолёт был результатом более-менее понятных технологических извращений Кира Заневского, отца Дэна. Дело было в другом.

– Пока искин орбитальной станции будет веровать в торжество добра и разума, искин истребителя не постесняется навалять противнику во имя пацифизма, – Катерина Валько в коде была не сильна, но понимала, видимо, любого, кто способен мыслить. – Надеюсь, не случится ничего, что сломало бы этого космического парня…

Эти слова Айзек и Си уже не услышали, потому что были в пути.

Арктика встретила их чёрно-белым контрастом бесконечного снега и засыпанных снегом камней. Был день – точнее, сумрак умирающей полярной ночи, была цель и был смысл.

Спустя неделю над территорией Штокмановского газового месторождения воссияло солнце, обозначая конец Великой тьмы; в Териберке по этому поводу устроили народные гуляния. Айзек и Си подключили модуль солнечных батарей к гибридным генераторам и благополучно отчалили в посёлок.

Это был фурор. Не-местные, высокие и гибкие, подходящие друг другу, словно катана и танто от одного мастера, пляшущие с непокрытыми головами в минус пятнадцать – если искины планировали затеряться в толпе, им это не удалось чуть более, чем полностью. Кто-то предложил напоить пару глинтвейном и медовухой; Айзек попытался объяснить незнакомцу, что из всех жидкостей они с Си способны воспринимать только дистилированную воду и наносмесь «Ambrosia01», но не преуспел.

– Так бы и сказали, что трезвенники, – подмигнул незнакомец. – Ну, это ненадолго. Как тут можно жить и не поддавать для сугреву-то?..

– Мы за рулём, – отранжировав «топ-10 отмаз от попойки» по степени применимости к ним с Айзеком, выдала Си. Незнакомец снисходительно фыркнул в том смысле, что мужик-то ладно, но такая тощая девчонка не сладит с внедорожником, а больше тут ничего не проедет. А потом он, собственно, узрел транспорт.

– Говорю же, мы за рулём, – запрыгнув в кабину грузового аэрокара, уточнила Си под вой разгоняющихся движков. Айзек нырнул следом на место штурмана. Снежная пыль столбом взвилась в морозный воздух над Териберкой, и тяжёлая машина сгинула в неизвестном направлении.

К счастью, искусственные тела не умели икать, иначе Айзек и Си сдохли бы от икоты в следующие несколько дней, когда посёлок с упоением набросился на новую благодатную тему для обсуждений.

***

– Хочешь кофе в постель – спи на кухне, – провозгласил Ник, звоном чашек отмечая первое утро февраля. Вит тихо рассмеялся и быстренько утащил кофе к себе на подоконник, благо тут было недалеко тянуться.

Тут вообще все было недалеко. Жилая капсула, которую заняла парочка неприкаянных душ, метражом больше смахивала на нору или гнездо и была обставлена с претензией на хай-тек в духе японского минимализма с атмосферой хюгге. Короче говоря, вместо кроватей – два спальных модуля, этакие сплошь пластиковые коробки с мягкими стенками внутри, подушками, шторками и маленьким диодиком в потолке. Ложишься, шторку закрыл – и вот твои собственные два метра. А захотел ты поесть, скажем, – в стене окно доставки из фастфуда, что на первом этаже, до твоего непрестижного тридцатого долетит быстро. А дальше песня про японский минимализм, ибо стола у тебя нет, только поверхность того самого спального модуля, и стула у тебя нет, только та самая подушка. Вот и выгребай крошки потом, прежде чем лечь спать… Да не забудь погасить пирамидку электрических свечей у входной двери, это вечное рождественское хюгге.

Ник потягивал кофе и задумчиво обозревал окрестности. От серовато-палевых стен пахло спокойствием и шизофренией, а положение дел спасало только окно с видом на… чужое окно. Впрочем, эта жердочка сразу была отдана пилоту по праву крови, ибо правом стрижиной фамилии Ник не спешил воспользоваться – эксгибиционизм тридцатого этажа того не стоил. Последний глоток кофейной отравы горечью процарапал горло. Шайн, шайн, майн штерн… Нет, в этой комнате, да еще и накануне операции, это звучит как издевка.

«Не поется в клетушке, – мельком подумал Ник, отворачиваясь и пряча лицо. – Только как там было, светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…”. А что такое дом, Николай Стрижов? Старая изба на берегу Волхова, которую того и гляди подожгут или снесут, чтобы не портила вид соседним виллам? Гостиничный модуль в Териберке? Сотня отелей за десять лет командировок? Скачешь по точкам на карте, распятый географией, со скрученным тахометром под лопаткой, ты бежишь от одного «дома» до другого. Еще минута, две, – и ты взвоешь, что променял звездное небо на эти четыре стены. «Нет, не важно где, важно с кем. А иначе бы ты выбрал бы Арктику, а не Вита», – Ник никогда не баловался кодерством, но сейчас четкие команды на интерпретацию реальности казались единственным спасением.

Скрип зубов был почти беззвучным. Ник сделал два шага в сторону двери и мягко осел у кучи своего фотобарахла. Пожалуй, это было тем, что с натяжкой можно было назвать если не домом, то имуществом. А скоро и этого не понадобится. В «ЗаВале» его ждали к часу дня, рюкзак с документами и сменой белья он скидал еще с вечера.

– Ты куда сегодня, Ник? – вопросили за спиной.

Врать не хочу, говорить о несделанном тем более. А еще мне жутко страшно, Вит. Я боюсь прозреть, а если поделюсь страхом, то мне еще тебя успокаивать. Так себе логика, друзей недостойная, но вечером я вернусь и ты сможешь зашвырнуть в меня тапком, кружкой, носком… Черт, носки не взял.

– Привыкать к новой среде обитания, – выдал Ник, – окрестности осматривать… А ты уже весь за ионосферой, только тушка здесь валяется?

Вит улыбнулся. Ник не видел, но чувствовал волну оранжевого тепла. Интересно, если он прозреет до единицы, то потеряется ли все остальное?..

Носки. Не забыть носки.

– Профотбор прошёл, – в голосе пилота искрилась Надежда. – Грехи не отпустили, но куда одного ястреба приткнуть, нашли. Завтра приемная в «Рускосмосе».

– Предлагаю устроить генеральную репетицию сборов! И найти мои носки.

– Что?

Ник победно вскинул голову. Москва, Арктика, да хоть папа-Сахалин и Хибины-мать! Еще умею выбить искру из этого мира, слепой или нет – не имеет значения.

– У нас отличное бюджетосочетание уже три дня как, но вот носки… Носки у нас не сочетаются. Почему твои лежат на моих объективах, а?

Ну давай, скажи мне, что я чокнулся. Да я просто трус, мой дорогой космолетчик. Или я буду шутить, или кирпичей наложу от мысли, что мои глаза, мои родные прекрасные хрупкие глаза, заменят на какую-то бионическую фигню. Это там, за полярным кругом, я согласился почти не раздумывая, а ту-у-ут…

Пара шагов до спальных коробок.

– Мне не нравится, как они стоят.

О, вот так я уже вижу, как ползут к затылку твои брови, Вит.

– Нет, я, конечно, помню песенку пиратскую – мы спина к спине у мачты, против тысячи вдвоем! Только в этой конуре я хочу засыпать не с видом на сортир, а…

Ник с размаху развернул ближайшую коробку. Стол из нее все равно был так себе.

Тихий вздох невесомо задел щеку, и синхронный разворот второй коробки стал молчаливым ответом. Через пару минут подпихивания и выравнивания спальные модули глядели друг на друга разинутыми ртами, наплевав на все остальные двадцать квадратных метров арендованного пространства. И это было правильно.

А еще через полчаса Вит Обье, оставшийся один на один с серым февральским полуднем, обнаружил в окне доставки торт «Прага», настоящий, не какую-нибудь синтетическую имитацию… и пакетик мороженой клюквы. И он вдруг понял, что его так смутило при прощании с Ником.

У фотографа дрожала рука.

***

Трижды возгуглив адрес «ЗаВала», Ник тихо выматерился. Ошибки не было – означенная клиника обитала прямо на границе Старой Москвы и Москвы-2, и ее достижение было возможным только переходом через Павшинский мост. В январский гололед это смахивало на самоубийство. «Зато там расценки, наверно, дешевле», – припечатал внутренний скряга, хотя платить было не ему и вообще.

Теплый рот метро выплюнул Ника в ста метрах от моста вместе с осознанием, что линзы он забыл дома и нечищенный тротуар рассматривать бесполезно. Оставалось положиться на виртуозность вестибулярного аппарата и отключить мысли. Ну или подумать о чем-нибудь отвлеченном… Например, что это место еще два века назад было Меккой жилищного дауншифтинга для всяких гиков, кодеров и молодой интеллигенции, прельстившейся поймой Москвы-реки и близостью метро. Кто ж знал, что через десятилетия… ой, мать вашу… что через десятилетия здесь все останется как было. Нечищенно и скользко.

«Павшинская Пойма приветствует вас! Прослушайте краткую историческую справку…»

Шуганувшийся Ник сделал сальто на верхней точке моста и уцепился за поручни. Принятый имплантами сигнал имел приоритет Администрации Москвы-2 и останавливать вещание не собирался.

«…Стоянка древнего человека и языческое капище на берегу Москвы-реки, обнаруженные нашими археологами, несомненно, являются лучшим доказательством плюсов проживания в нашем округе и благостности данной местности, что было замечено еще далекими предками…»

А мимо Ника бежали, летели, ехали всеми возможными способами нынешние потомки, готовые молиться любому богу, чтобы не разбиться насмерть по дороге к метро или дому.

Администрации молиться было, впрочем, бесполезно. Ник вспомнил свою практику на заводе «Зенит» – кажется, он сдал ее экстерном только ради того, чтобы не сокращать свою жизнь ежедневными переходами из мира Москвы-старой в мир ее новостроечного хай-тековского двойника.

– Может, хоть в ЗаВале есть коньки на обратный путь, – пошутил фотограф, и, перехватывая руками струны вант, начал спуск. Художник в нем тихо и молча любовался клочьями тумана, наползающими с реки прямо на опоры моста и стеклянные башни Администрации. Было что-то домашнее в этом пушном одеяле… Показать бы Виту. Вот поставят глаза новые – щелк и сразу другу фотоньку отправил. Надо уметь видеть плюсы. Как древние люди.

Так в попытках настроиться на благостные мысли Ник преодолел мост, перебежал бульвар, едва не загремев под аэротакси, и нырнул в лабиринт жилых домов. Здесь они были приличной двадцатипятиэтажности и не так загораживали солнце, как дома в Строгино или Текстильщиках.

«ЗаВал» обладал диодной вывеской и начищенным крыльцом. Ник на радостях рванул вперед со всей дури и прилетел лбом в прозрачную стеклянную дверь, не успевшую вовремя убраться с дороги.

– Аки мотылек, агрррх, – прорычал Стрижов.

Робот-администратор спрашивал что-то дежурное про запись, но Ник сейчас предпочел бы тишину и пакет замороженных пельменей, например. На лоб.

– Вы целы? – раздалось вдруг над ухом совсем не автоматическое, а настоящее.

– Местами, – ответствовал Ник, усилием воли отрывая руку от разбитого лба и поворачиваясь на голос. – Я…

«… обычно только в глазных клиниках так влетаю», – хотел отшутиться Ник дальше, но почему-то осекся. Зрение, конечно, было сейчас не помощник, но от стоявшего рядом мужчины исходила такая спокойная уверенность в ситуации, что, казалось, разбейся Ник здесь до полусмерти – этот человек ни минуты не сомневаясь собрал бы его заново. И при всем том совершенно птичья резкость движений – секунда, и документы уже забраны из рук, а страницы неистребимой печатной бюрократии листаются чуть ли не со скоростью 25 кадров в секунду. «Киборг он, что ли…» – мельком подумал Ник. Но нет ни светящихся дорожек микросхем на коже, никаких явно стальных деталей под простой водолазкой и вытертыми джинсами. Да и лицо обычное вроде, ассиметричная ухмылочка вот появилась…

– Ну что ж, давайте знакомиться, – проговорил мужчина, пристроившись за стойкой администратора и приглашающе махнув рукой. – Я Заневский Денис Кириллович, можно просто Дэн, ибо за несколько дней нам этот официоз надоест до оскомины.

– За несколько дней? – эхом отозвался Ник, чувствуя, как предательски ударяет вдруг в лицо жар и слабеют колени. Вит. Он же его даже не предупредил. Чер-р-рт…

Заневский вскинул голову. Они смотрели друг на друга почти в упор, и зеленые глаза хозяина клиники, сначала удивленно раскрытые, медленно превращались в понимающий грустный прищур.

– А вам не рассказали, на что вы подписываетесь? – тихий голос ударил по нервам. – Совсем ничего не рассказали?.. И могу поспорить, искать видео на ютубе вы просто испугались, а читать договор сочли ниже своего достоинства, ибо какая разница, что там за кабала.

Повернувшись к шкафам за спиной, Дэн достал с самой верхней полки какой-то полупрозрачный сверток полиэтилена и положил на край стола. За толщей воздушных капсул и россыпи силикагеля мягко блестели два аморфных чипа с длинными нитями контактов.

Фотограф молча смотрел на предложенный к употреблению апгрейд. Интересно, если сейчас сгрести все документы и сбежать, меня переведут куда-нибудь в отдел церковного просвещения или сразу вышвырнут из журнала?

– Все уже оплачено, – мягко возразил Дэн.

– А можно будет сегодня вечером уйти?..

– Вы смотрите на меня так… – Дэн запнулся, – так, как мои девчонки, когда что-то выпрашивают. Не надо, Николай. Я не хочу выпустить вас отсюда через три часа после операции и через четыре часа после нее же найти вас в психушке. О, я вижу, вам и этого не рассказали… У вас в карте здесь написано минус десять диоптрий. Я выправлю вам зрение до единицы и тут же отпущу в гущу Москвы. Ни тонкой подстройки к имплантам, ни привыкания к сверхчеткости, неумение пользоваться собственными фичами ко всему прочему. Мир обрушится на вас как многотонная сверхдетализированная масса, понимаете? – в ход пошла вся сила убеждения. – У вас закружится голова, вам станет страшно сделать даже шаг, вы не почувствуете расстояния. Сейчас вы ориентируетесь на световые пятна, и вдруг одно из них превратится в лицо любимого человека. Вы увидите каждую его морщинку, каждый изъян, каждое движение мимики – и не сможете отфильтровать детали, чтобы мир сумел остаться прежним. Вы ведь не видите сейчас моих глаз, верно?

И как всегда бывало в моменты, когда почва уходит из-под ног, а тебе, например, надо встать на галерке во весь рост и на фоне сотен человек, перекрыв голосом шум, задать самый неудобный вопрос для президиума, глаза у Ника непроизвольно наполнились слезами. И сквозь соленую линзу он увидел тот самый мир абсолютной единицы. Искрится радужка Дэна Заневского, она цвета майской зелени в старице Волхова. Электро-белый свет клиники нестерпимо резок, мир вокруг оказывается разлинованным в хай-тек геометрию. А пакет с бионикой, которая сделает эту картину мира новой константой, медленно уплывает за край стола…