Kitabı oxu: «Философическая история Человеческого рода или Человека, рассмотренная в социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во все эпохи и у разных народов земли», səhifə 4

Я довольно долго рассуждал над этими принципами, надеясь в них проникнуть. Моим намерением было познать их, хоть занятие само по себе не из легких, поскольку принципы имели очень известное и распространенное имя, но требовалось еще много сделать, ведь данное имя обозначает истинную идею неизмеримой вещи, которую выражает. Так, недостаточно назвать эти принципы, чтобы составить о них некое весьма смутное представление, недостаточно их точнее определить, ибо всякое определение принципов неполно в самом себе, поскольку пытается определить неопределимое, придав границы тому, что их не имеет. Со всей необходимостью их стоит видеть в действии, дабы понять их, и искать различия между ними в их следствиях, потому что абсолютно невозможно их охватить в своей причине. Эти соображения, как, впрочем, и другие, которые легко будут проявляться по ходу моего труда, поначалу определили мне оставить в стороне дидактическую или догматическую форму, взяв за основу историческую форму, для того чтобы в процессе повествования иметь возможность привести в действие многие вещи, развитие которых, в противном случае, от меня было бы скрыто, или увлекло бы меня в нескончаемые длинноты.

Эта историческая форма, которую я принципиально принял, мне принесла многие преимущества: она мне позволила не только часто выдвигать на первый план и персонифицировать политические принципы, чтобы в них более чутко ощущать действие, но и дала место вкратце представить своеобразную картину истории земли в соотношении с политикой, таковом соотношении, как я его воспринял и наметил с целью ввести в качестве составной части в общую картину, которой я занимался. Я осмеливаюсь себе льстить, что любопытный читатель, поднявшись от следствий к причинам и познав предыдущий ход событий, простит мне довольно известные детали, на которых я вынужден остановиться, обратив внимание на мало известные или вовсе неизвестные вещи, рассматриваемые впервые. Я надеюсь также, что он мне позволит в трансцендентальном порыве некоторые необходимые гипотезы, сделанные мной в отношении возникновения человеческих обществ. Несомненно, он не потребует у меня исторических доказательств для эпохи, когда не существовало истории, и удовлетворится моральными и физическими доказательствами, которые я ему приведу, доказательствами, полученными с помощью рациональных дедукций или этимологических аналогий. Ему будет достаточно увидеть: когда появятся исторические доказательства, то они никоим образом не будут противоречить этим первоначальным гипотезам, которые их поддерживают, и, напротив, исторические доказательства будут поддерживать гипотезы.

Чтобы завершить это вступление, мне остается сказать не более слова, хотя оно, быть может, наиболее важное. Мы поддержим ЧЕЛОВЕКА, пусть это существо нам еще неизвестно ни в своем происхождении, ни в своих свойствах, ни в иерархическом ряду, который он занимает во вселенной. Знать человека в его происхождении, то есть в его онтологическом принципе в данный момент для нас бесполезно, ибо мы не нуждаемся в знании того, что было по ту сторону настоящего порядка вещей. Сию заботу мы можем предоставить космогонии, подобно тому, как она уже изучает происхождение земли, космогонии, часть которой, собственно говоря, составляет онтология. Только в писаниях Моисея и других писателей-иерографов мы сможем познать вещи. Но мы не можем освободить от вопроса антропологическую науку, если она существует, или создать ее, если она не существует, чтобы познать что и в чем есть человек, каковы его моральные и физические свойства, как он скроен телесно и интеллектуально. Таким же образом мы спросили бы геологическую и географическую науку, если бы желали заняться внутренними и внешними формами земли. Я полагаю, что две последние науки известны моим читателям, по меньшей мере в общих чертах, и что о телесном человеке имеется столько позитивных знаний, которые ему необходимы для чтения всеобщей истории, так вульгарно изложенной. Обсуждая социальное состояние человека и политико-философскую историю человеческого рода, не вторя тому, что находится повсюду, но желая, напротив, представить новые вещи и подняться до мало изведанных высот, в своем замысле я вынужден сначала обратиться к познанию интеллектуального и метафизического строения человека, таковым, каким я его воспринял, дабы я смог себя понять, когда заговорю о последующем развитии его моральных свойств и их воздействий.

Параграф II
Почему знание человека необходимо законодателю. В чем заключается это знание

Я настоятельно прошу здесь более или менее внимания, что обычно не в традиции вступительных статей, поскольку не касается духовной подготовки для восприятия подобных идей, дабы, прежде чем воспринять, их лучше уразуметь.

Ибо от человека и для человека трудились политические писатели и законодатели, и очевидно, что первым и наиболее необходимым объектом знания для них должен быть Человек. Однако большая часть из них не владела данным знанием, да и не могла его обрести, а когда искала, то зачастую была неспособна его найти. Они воспринимали человека таким, как его представляли естествоиспытатели и физики в соответствии с более антропографической, нежели антропологической наукой, а именно животным, составляющим часть животного мира, отличающимся от животных разумным началом, которое Бог, или скорее Природа, украшенная этим именем, ему дала так же, как дала оперение птицам, а шубу медведям. В связи с чем, человека можно было обозначить разумным животным. Но ввиду того, что это разумное начало, следуя наиболее глубокомысленным физиологам, не являлось чуждым определенным видам животных, например, собакам, лошадям, слонам и пр., а попугаи могли изучать сам язык и использовать слово для выражения разумных мыслей, иногда отвечая на вопросы, иногда сами задавая их, о чем сообщает Локк; делался вывод из этого наблюдения, что человек владеет данным началом лишь по отношению к другим животным, а своим случайным превосходством он обязан гибкости своих членов, совершенству своих органов, позволивших ему полностью развиться. К примеру, все достижения науки и искусства приписывались форме человеческой руки и без боязни внушалось, что лошадь смогла бы стать равной Архимеду, как геометру, или Тимофею, как музыканту, обладай она от природы тоже гибкими членами и прекрасно сложенными пальцами. Предрассудок на сей счет так глубоко укоренился, что один из современных историков осмелился признать, что не видит реального отличия животного от человека, кроме отличия в одеждах; другой еще более знаменитый писатель, рассматривая превосходство разума, которое человек порой проявляет в качестве лживого блеска, ослабляющего силу его инстинкта, расстраивающего его здоровье и тревожащего его покой, тогда как, в действительности, он, быть может, болен и расстревожен самим собой, подтвердил следующее: если природа судила нам быть здоровыми, то мыслящий человек – испорченное животное.

Итак, если только размышляя, человек извращается, то, что с ним творится в более здравом смысле, если он созерцает, восхищается, или особенно если преклоняется!

Когда, приведя подобные посылы, думаешь о социальном Государстве, видя в человеке лишь более или менее совершенное животное, и выступаешь в качестве законодателя, то будешь по меньшей мере непоследовательным, если не сможешь предложить только законы инстинкта. Их следствия приведут человеческий род к жестокому и дикому естеству, рассудок которого будет устранен. Хорошо видно, как другие писатели, соединив наиболее великую экзальтацию идей с самим неведением принципов и ужаснувшись от последствий, куда увлекают их эти печальные наставники, бросились со всей силы в противоположную сторону, перепрыгнув через золотую середину, рекомендованную мудрецами. Здесь сделали из человека чистое животное, там из него творят чистый разум. Одни опираются на наиболее физиологические потребности человека, другие помещают его во главу духовных упований, и пока первые заключают его в материальный круг, из которого должны быть изгнаны все способности его существа, другие, теряясь в туманных абстракциях, его кидают в безграничную сферу, при виде которой его ужаснувшееся воображение пятится назад.

Нет, человек не является ни животным, ни чистым разумом. Он – срединное существо, помещенное между материей и духом, чтобы для них служить связью. Определения, которые ему пытаются дать, грешат ошибками и чрезмерностями. Назвать человека разумным животным – значит сказать недостаточно, но обозначить его в качестве разума, обслуживаемого органами – значит сказать достаточно. Человек, восприняв физические формы, наподобие животного, более чем разумен, он еще рассудочен и свободен. Соглашаясь с тем, что представляет собой мышление в чисто духовной части, неправильным было бы признать, что этот разум всегда обслуживается органами, очевидно независимыми от него, часто увлекаемыми слепыми побуждениями и производящими действия, что дезавуируют его. Если бы я обратился к самому себе с вопросом об определении человека, то я бы сказал, что это – телесное существо, возвышенное до интеллектуальной жизни, способное к восприятию восхищения и преклонения, или точнее – интеллектуальное существо порабощенное своими органами, восприимчивыми к деградации. Но имеющиеся определения будут всегда весьма плохо представлять это сложное существо, – лучше постараться его узнать.

Сейчас обратимся с вопросом к священным архивам человеческого рода.

Философы, естествоиспытатели или физики, включившие человека в категорию животных, совершили большую ошибку. Обманутые своими поверхностными наблюдениями и легкомысленными экспериментами, они пренебрегли посоветоваться с голосом столетий и традициями всех народов. Если бы они открыли священные книги наиболее древних наций мира, книги китайцев, индусов, евреев или парсов, то они бы увидели, что животное царство целиком существовало до существования человека. Когда человек появился на вселенской сцене, он образовал из себя одного четвертое царство – Человеческое. Это царство было названо Пан-Ку китайцами, Пуру браминами, Кай-Омордз или Месшиа (Meschia) приверженцами Зороастра, и Адамом евреями и всеми народами, принявшими Сефер Моисея, будь они христианами, что связаны между собой Евангелием, будь они мусульманами, что восходят к Корану и Евангелию. Я хорошо знаю, что те толкователи этих книг, которые останавливаются на буквальных и вульгарных формах, остаются чуждыми способу изложения древних и до сих пор считают Пан-Ку, Пуру, Кай-Омордза или Адама за одного человека, первого индивида своего рода; но я достаточно доказал в моем переводе Космогонии Моисея, содержащейся в десяти первых главах Сефера, что в Адаме нужно понимать не человека, в частности, но Человека, в общем, Универсального Человека, в целости Род человеческий и, наконец, Человеческое царство. Если обстоятельства мне позволят однажды дать обещанный мной комментарий этой Космогонии, я докажу таким же способом, что первый человек китайцев, индусов или парсов, – Пан-Ку, Пуру или Кай-Омордз, – должен стать всеобъемлющим (universalise) и восприниматься не как один человек, но как собрание всех людей, которые входили, входят или войдут в состав того великого, что я называю Человеческим царством.

Несмотря на многочисленные доказательства, данные в поддержку моего перевода, доказательства, которые никто еще не осмелился серьезно подвергнуть сомнению на протяжении пяти лет, с тех пор как они высказаны и известны, скажу, что хотелось бы считать Адама и различных космогонических существ, соответствующих ему, за одного человека-индивида, и он будет всегда оставаться таковым, ведь все книги согласны в различии данных существ от животного царства, хоть и относят появление их к разному времени, полагая в них объект специального творения. Одно это мне вполне позволяет не смешивать человека с животными и не включать его с ними в одну категорию, но, напротив, определить человеческому роду высшее царство, что я и определил.

Впрочем, если спросить о том наиболее осведомленных геологов, проникших далеко вперед на поприще материального познания нашей планеты, они вам скажут, что, достигнув глубины, не обнаруживается ни одного признака, ни одного повреждения, свидетельствующего о присутствии человека в первоначальные времена бытия мира, хотя останки скелетов животных встречаются в изобилии. И это совершенно соответствует священным традициям, о которых я говорил (3).

Я уже имел возможность говорить о Человеке в своих Исследованиях (Examens) Золотых стихов Пифагора, собрав как в связку (faisceau) священные традиции, сохраненные в древних мистериях, мысли наиболее замечательных теософов и философов, чтобы сформировать о человеке все, что могло бы нам прояснить внутреннюю природу этого существа, столь важного и трудного в постижении, не принадлежащего ни простому материальному или духовному естеству, ни вместе с тем двойному материальному и духовному естеству, но, как я уже показал в вышеупомянутом труде, относящегося к троичному естеству, соединяющему его самого с четверичной силой, образующей его. Я воспроизведу сейчас итог моих предшествующих занятий и сопоставлю их с мыслями, рассеянными в других местах, добавив к сему некоторые выводы, внушенные с тех пор мне размышлением и опытом. Выдвинем сначала некоторые общие идеи.

Ко времени, когда Человек появился на земле, три царства, образующие на ней совокупность, уже существовали и ее поделили.

Минеральное, растительное и животное царства были объектами трех последовательных творений, трех проявлений или трех развитий; Человек, а скорее Человеческое царство стало четвертым. Промежуток, отделявший эти различные проявления, отмерен в Сефере Моисея словом, выражающим феноменальную манифестацию; таким образом, придав ему смысл более ограниченный можно обозначить его днем, хоть данный смысл очевидно вынужденный и нельзя отказываться видеть в нем период безграничного времени, всегда относящийся к существу, к которому он применим. У наций, упомянутых мной, у которых разнообразное развитие естества выражено почти как в Сефере у Моисея, этот период обычно измеряется продолжительностью великого года или его делений, равносильного астрономической революции, называемой сегодня прецессией равноденствий, что можно понимать, как 9, 18, 27 или 36 тысяч наших обычных лет. Но какой бы ни была временная протяженность этого периода, наименованного Моисеем проявлением, безмерностью, морем или днем, дело здесь не в том: в соответствии со всеми космогониями решена важная проблема о том, что Человек никогда не входил в животное царство. Напротив, это царство, а равно и два других более низших, растительное и минеральное, входили в его и ему были полностью подчинены.

Человек, предназначенный быть узлом, соединяющим Божество с материей, явился, по выражению одного современного естествоиспытателя, связующим звеном для всех существ. Помещенный в пределы двух миров, он стал на путь телесных наслаждений и умаления в божественном духе. Сущность, выработанная тремя царствами природы соединилась в нем в силе воли, свободной в своем развитии, которая его сделала живым образом вселенной и подобием самого Бога. БОГ есть центр и пространство всего сущего: Человек в подражании Богу есть центр и пространство своей сферы, на которой он обитает; он существует лишь сам один в своей сфере, составленной из четырех сущностей. А еще он тот, кого Пифагор назвал в своем таинственном катернере:

…. Беспредельный и чистый символ, Источник природы и слепок Богов.

Познание всех вещей сопряжено в Человеке; знание безграничности и вечности в его духе. Поистине, плотная тьма его часто скрывает, а вместе с ней рассудительность и привычка; но достаточно прилежного упражнения его способностей, чтобы обратить эту тьму в свет, сделав его владельцем сокровищ. Ничего не может сопротивляться его силе воли, когда его воля, взволнованная божественной любовью, началом всякой добродетели, действует согласно с Провидением. Но не забегая вперед и не связываясь с идеями, которые сами лучше найдут себе другое место, продолжим наши изыскания.

Параграф III
Интеллектуальное и метафизическое строение человека

Человек, как я уже говорил, принадлежит к троичному естеству, следовательно, он может жить троичной жизнью – инстинктивной, душевной и интеллектуальной. Эти три жизни, когда они развиты, претворяются в четвертой собственной волевой жизни этого восхитительного существа, бессмертный источник которого в жизни и воле Божией. Каждая из данных жизней имеет свой частный центр и свою надлежащую сферу.

Я постараюсь отразить в сознании читателя метафизический вид интеллектуального строения человека. Но я должен его предупредить: ему не нужно понимать в материальном плане все, что я ему скажу на сей счет. Хотя я был вынужден, чтобы сделать понятным себя, применять термины, напоминающие физические объекты, такие как центр, сфера, окружность (пространство), луч и т. д. Нельзя подозревать ничего телесного, в особенности же ничего механического в этих вещах. Слова, используемые мной, должны пониматься исключительно духовно, абстрагируясь от всякой материи.

Итак, человек, обозначенный духовно, в отсутствии телесных органов, может восприниматься в форме светящейся сферы, в которой три центральных средоточия дают рождения трем различным сферам, охваченным окружностью главной сферы. Каждый из этих трех средоточий (очагов) излучает одну из трех жизней, о которых я говорил. К низшему средоточию относится инстинктивная жизнь, к среднему – душевная, и к высшему – интеллектуальная. Между данными тремя центрами можно рассматривать душевный центр в качестве фундаментальной точки опоры, первоначальный двигатель, на котором основывается и движется всякое строение человеческого духовного существа. Этот центр, развертывая свою окружность, достигает двух других центров, соединяя в себе самом противостоящие точки двух развертывающихся окружностей: таким образом, жизненные сферы, движась одна в другой, сообщают друг другу свои различные естества и оказывают друг на друга взаимное влияние.

Как только первоначальное движение в силе передалось человеческому существу, оно стало действовать вследствии своего естества, предопределенного, таким образом, Первопричиной всех существ, – инстинктивный очаг увлекает и развивает элементы тела, душевный очаг творит душу, а интеллектуальный вырабатывает дух. Итак, человек образуется из тела, души и духа. Телу принадлежат потребности, душе – страсти, духу – вдохновения.

По мере того, как каждый очаг увеличивается и излучается, он развертывает окружность, которая, делясь в своем собственном луче, представляет шесть светящихся точек – всякая из них проявляется в свойстве, то есть частном способе действия в соответствии с жизнью сферы, душевной, инстинктивной или интеллектуальной.

Дабы избежать путаницы, мы назовем для каждой окружности лишь три из ее свойств, что нам в итоге даст девять, а именно: для инстинктивной сферы: ощущение, инстикт и здравый смысл; для душевной сферы: чувство, понимание, рассудок; для интеллектуальной сферы: согласие, разум, проницательность. Происхождение всяких свойств берет начало в инстинктивной сфере, где они были порождены и где восприняли все свои первичные свойства. Две других сферы развиваются вслед за первой, приобретая вторично, благодаря трансформации, свои относительные свойства; то есть, когда инстинктивная сфера полностью развилась, то принесла точкой своей окружности ощущение, например, в центр душевной сферы, который от этого был поколеблен. Душевная сфера развертывается, овладевая вышеуказанным свойством, двигающим ее, и трансформирует ощущение в чувство, уносимое, когда для этого созревают все условия, тем же способом в интеллектуальный центр. Чувство, охваченное в свою очередь им, трансформируется в согласие (соответствие). Подобно тому и инстинкт, идя из инстинктивной сферы в душевную, трансформируется в понимание., а понимание становится разумом, благодаря своему проникновению из последней сферы в сферу интеллектуальную. Такая трансформация имеет место и у всех других свойств этого рода, какое число бы они не составляли.

Но эта трансформация, совершаемая по отношению к свойствам из рода ощущений, которые я обозначаю круговыми и, следовательно, внешними привязанностями, осуществляется и в отношении потребностей, как внутренних и центральных привязанностей. Таким же образом потребность, переносимая из инстинктивного в душевный центр, становится или может стать страстью, которая, перейдя из душевного в интеллектуальный центр, может принять в нем характер вдохновения и воздействовать на страсть, как страсть воздействует на потребность.

Теперь отметим, что всякая круговая привязанность рода ощущения возбуждает более или менее сильное движение в инстинктивном центре и в нем проявляется мгновенно в качестве радости или расстройства, в зависимости от того, какое это движение – приятное или неприятное, берущее свое начало в физическом добре или зле. Напряженность радости или расстройства зависит от интенсивности возбужденного движения и от его естества. Если движение, радостное или неприятное, имеет определенную силу, оно может породить два неизбежных последствия – привлекательность, которая его притянет, или страх, который его оттолкнет; если же оно слабое и сомнительное, то произведет безразличие.

Подобно тому, как инстинктивный центр воспринимает в ощущении физическое добро или зло, называемые радостью или расстройством, душевный центр развивает посредством чувства моральные добро и зло, именуемые любовью или ненавистью, а интеллектуальный центр представляет собой интеллектуальные добро и зло под именами истины или заблуждения. Но эти неизбежные последствия привлекательности или страха, связанные с инстинктивным ощущением и возбуждающие радость или расстройство, живут не долее ощущения и исчезают вместе с ним; тогда как в душевной сфере чувство, порождающее любовь или ненависть, равномерно влечет за собой два последствия – желание или ужас, которым далеко до исчезновения вместе с самим чувством, произведшим их, а посему они, наоборот, длятся еще продолжительное время после самого чувства и, принимая характер страстей, вызывают или отталкивают породившую их причину. Здесь заключено значительное различие инстинктивной жизни от душевной, и внимательный читатель должен это отметить и поразмыслить над этим. Инстинктивные ощущения все актуальны, а их последствия мгновенны; но душевные чувства продолжительны, независимо от физического движения, их произведшего. Что касается интеллектуальных согласий (соответствий), подтверждающих истину или заблуждение, то они не только продолжительны, как чувства, но еще и преходящи.

Что до безразличия, возбуждающего слабое и сомнительное движение, то оно трансформирмируется в апатию в моральном чувстве и вид безучастности (indifference) в интеллектуальном соответствии, где смешиваются истина с заблуждением, оставляя беспечность по отношению к одному и другому. Это состояние является обычным в детстве человека, как и на заре царства оно господствует в юных обществах (4).

Это тройственное существование человека, несмотря на то, что кажется уже вполне сложным по причине многочисленных беспрерывно появляющихся по отношению друг к другу действий и реакций, инстинктивных потребностей, душевных страстей и интеллектуальных вдохновений, будет еще весьма простым, если не представить необходимого существа и не отметить четвертую жизнь, включающую в себя три других и дающую человеку свободу, которую бы он не имел без нее.

Удвоим здесь наше внимание, ибо данная тема важна и трудна.

Над самим центром душевной сферы, перводвигателя человеческого духовного существа, восходит другой центр, неотделимый от первого, окружность которого, разворачиваясь, достигает крайних точек инстинктивной и интеллектуальной сфер и равномерно их охватывает. Эта четвертая сфера, внутри которой движутся три сферы инстинкта, души и духа по своим местам и в соответствии со способом, что я постарался описать, есть сфера действенного волевого могущества, сущность которой исходит от Божества. Данная сфера нерушима и неотразима, как само Божество. Эта сфера, жизнь которой непрерывно излучается от центра к окружности, может простираться или сжиматься в эфирном пространстве вплоть до границ, кои можно назвать беспредельными, если бы Бог не являлся единым бесконечным существом. Вот какова светящаяся сфера, о которой я говорил в начале этой статьи.

Когда эта сфера достаточно развита, ее окружность, предопределенная протяженностью ее луча, принимает большое количество свойств; одни из них первоначальные (primordiales), другие – вторичные, слабые вначале, но усиливающиеся постепенно, по мере того, как производящий их луч обретает силу и величие. Среди этих свойств мы назовем только двенадцать: шесть первоначальных и шесть вторичных, начав с низших и закончив наиболее возвышенными.

Данные двенадцать свойств суть: внимание и восприятие, размышление и повторение, сравнение и суждение, удержание (retention) и память, распознавание и понятийность (понимание, comprehension), представление (imagination) и творчество (creation).

Сила воли несет повсюду с собой и в места, куда ей заблагорассудится, эти свойства, а именно – в сферы инстинктивную, душевную и интеллектуальную, потому что эта сила там, где ей хочется пребывать. Господство воли – в троичной жизни, о которой я писал, и она использует ее по своему усмотрению. Без нее она вряд ли смогла бы испытать свою свободу, о чем я скажу по ходу книги.

Подобно тому, как ощущение, чувство, соответствие (согласие) проявляются в одной из трех присущих им жизнях, сила воли проявляется в восприятии посредством внимания, данного восприятию, и, пользуясь своим свойством вызывать в себе повторение, даже в отсутствии его причины, она исследует свойства размышлением. Сравнение, которое она делает в соответствии с образом того, что она одобряет или не одобряет, предопределяет ее суждение. Потом она создает свою память, благодаря удерживанию собственной работы, и приходит к распознаванию и, следовательно, к пониманию. Наконец собравшись, она сближает представлением рассеянные идеи и достигает сотворения своей мысли. Как видно, по ошибке смешивают в вульгарном языке идею с мыслью. Идея есть простое следствие ощущения, чувства или соответствия, в то время как мысль – составное (compose) следствие, результат, порой, громадный. Иметь идеи значит чувствовать, а иметь мысли значит действовать.

Последовательно описанная мной операция выполняется таким же способом по отношению к потребностям, страстям и вдохновениям, но в последнем случае работа силы воли совершается в центре, в то время как в первом случае она осуществлялась по окружности. Именно здесь эта величественная сила раскрывается во всей своей мощи, становясь образом вселенной и заслужив имя микрокосма, данное ей некогда в древности.

Подобно тому, как инстинктивная сфера действует потребностью, душевная страстью, а интеллектуальная вдохновением, волевая сфера действует посредством предопределения (установления) и отсюда зависит свобода человека, его сила и проявление его небесного происхождения. Нет ничего проще этого действия, которое философы и моралисты столь трудно объясняли. Я постараюсь сделать его понятным.

Присутствие потребности, страсти и вдохновения возбуждает в сфере, произведшей их, круговое (вращательное) движение в соответствии с интенсивностью одного или другого: это движение называется обычно называется аппетитом или влечением (appetence) в инстинкте, эмоцией или согласием в душе и в духе; часто эти термины подменяются одни другими и варьируются посредством синонимов, смысл которых более или менее выражает силу в движении. Колеблющаяся в свойствах сила воли имеет три установления, в коих использовании она свободна: во-первых, она подчиняется движению и ее сфера вращается в ту же сторону, что и возбужденная сфера; во-вторых, она, сопротивляясь ей, вращается в противоположную сторону; в-третьих, она пребывает в покое. В первом случае она, оставаясь принужденной инстинктом, увлеченной душой и взволнованной духом, попустительствует потребности, страсти или вдохновению; во втором – она их поражает и умервщляет их движение своим; в третьем – она зависает в согласии или отрицании и изучает, что ей лучше делать. Каким бы ни было ее установление, ее действенная воля, свободно проявляющаяся, находит средства служить своим разнообразным влечениям, бороться с ними или размышлять над их причинами, формами и последствиями. Эти средства очень многочисленны и находятся в постоянном излучении от центра к окружности и от окружности к центру. Я здесь доведу до сведения о тех из них, что особенно связаны с двенадцатью вышеназванными мной свойствами.

Внимание и восприятие действуют через индивидуализацию и счисление (numeration).

Размышление и повторение через расчленение и анализ.

Сравнение и суждение через аналогию и синтез.

Удержание и память через метод и категорию.

Распознавание и понимание через индукцию и дедукцию.

Представление и творчество через абстракцию и обобщение.

Применение этих средств и многих других, которых будет очень долго называть, именуется медитацией. Медитация образует силу воли, которая ее применяет. Согласие с этой волей или сопротивление ей, в зависимости от использования их во благо или во зло, в зависимости от того, синхронны ли они или долгое время враждуют, делают человека сильным или слабым существом, возвышенным или презренным, мудрым или невеждой, добродетельным или порочным: противостояния, противоречия, бури всех видов, вздымающиеся в его груди, имеют причинами только движения трех жизненных сфер – инстинктивной, душевной и интеллектуальной, часто враждующих между собой и еще чаще противоречащих движению, регулирующему волевую силу, которое отказывает в своем установочном соединении или дает его лишь после жестокой борьбы.

Когда волевые установления воздействуют на объекты посредством ощущения, чувства и соответствия, согласие или неприятие одновременно последуют за инстинктивным побуждением, рассудком или мышлением. Когда же они предшествуют медитации, то обретают характер здравого смысла, разума или проницательности и суть так называемые их принадлежности, а она сама – существо их собственного творчества.