Зикр Назира

Кабан

Весь день Назир вглядывался в горизонт. Поля были пусты, но Назир держался ближе к опушке, чтобы в случае опасности укрыться в гуще подлеска, то там, то здесь пробивавшегося к небу сквозь тьму окружавших сосен. Всадники ехали, останавливаясь лишь для того, чтобы дать коню отдых. Оба молчали.

Конный отряд, скачущий навстречу, первым заметил Байбуре. От страха или от неожиданности он не мог вымолвить ни слова, и лишь палец указывал в сторону всадников. Назир тут же повернул Зур-Ай в лес.

Урусов было числом двенадцать. Кольчуги их розовато поблёскивали в лучах заходящего солнца. Ехали, скинув шлемы, – не таясь, не оглядываясь, как по своей земле. Выбеленные конским потом попоны показывали, что они в пути уже не первый день. Сквозь листья рябин Назир разглядывал спокойные, расслабленные лица, словно люди возвращаются домой после трудового дня. В детстве он не раз видел похожие – урусы стояли в городе своей улицей, торговали на базаре.

Один из всадников, самый молодой на вид, вдруг остановился и начал вглядываться в лес. Назир собрал дыхание и, помня о важности сердца, внутри себя прочёл зикр. Дунул ветер, ветки сосен открыли солнце, пославшее луч всаднику прямо в глаза. Тут же его позвали товарищи и урус, пришпорив коня, двинулся дальше.

Назир облегчённо выдохнул. Значит, получается? Значит, те несколько коротких слов, что прошептал ему в ухо учитель, работают? Стоило только упомянуть в нужном порядке имя Аллаха Всемогущего, как урус перестал смотреть в их сторону!

Улыбаясь, он обернулся к Байбуре. К его удивлению, мальчик пустыми глазами глядел вглубь урмана. Его губы едва заметно шевелились. Молится духам леса, как и его родичи веками до того? Назира кольнула неприятная мысль: если они оба читали молитву, то чья же подействовала?

Вновь попытался проговорить слова зикра, данного учителем. Но сейчас язык не смог осилить даже первого слога, руки и ноги тут же ослабли, спина покрылась холодным потом. Видимо, зикр можно произносить лишь в опасности, не расходуя его на пустые проверки. Но как можно истратить всемогущество – этого Назир уразуметь не мог.

Разводить костёр в этот раз они остереглись из-за увиденного отряда урусов. Улеглись рядом, под одним покрывалом, чтобы хотя бы спинами греться.

– Назир-абзый, а где твои ата-анасы? – голос Байбуре звучал тихо, теряясь в шуме ночного леса.

Назир рассказал, что мать его убили урусы давным-давно, а отец, если жив, ждёт его в Казане. Отец, наверное, совсем поседел. Но жизненной силы не потерял – Назир на это надеялся. Он хотел увидеть отца таким, как это было в последний раз – отец, в развевающемся халате нёсся по закоулкам Эстэрхэна, на ходу выговаривая караван-баши за то, что тот вовремя не покормил лошадей, тут же давая советы едва поспевавшему сыну и поглядывая по сторонам. Вот, резко свернул в какой-то очередной переулочек, зашёл в лавку ювелира. Там, перебирая тёмные, напившиеся земляной крови, рубины, отец всё равно продолжал двигаться – руками, головой, нервно переступал с ноги на ногу.

Отец был сильнее его, Назир это знал и всегда помнил о том, когда не мог управиться с перепутанной конской упряжью или же договориться с наглым торговцем на улицах Эстэрхэна. Чему он вообще научился за эти годы рядом с учителем? Мыслить разумно, слагать стихи и вести премудрые беседы? Ха, велика ценность твоих слов, когда нужно будет убивать или же избегать смерти! Он вновь попытался проговорить молитву учителя, вспомнив своё состояние перед отрядом урусов. Ничего. Закрыв глаза, Назир видел все слоги в нужном порядке, но ни язык, ни разум не могли выстроить их в единую линию, которая бы зазвучала.

Наутро Назир хмурился, собирая халат, который по ночам стелил на землю. К чему он сгодится? Уж не лучше ли – он глянул на Байбуре, возившегося возле Зур-Ай, – быть невеждой, не касаться тайн Вселенной и оттого пребывать в спокойствии, даже не раздумывая? Байбуре заметил взгляд и, подумав, что Назир о чем-то просил, протянул тому накидку, на которой спал сам. Назир принял угретую ткань, начал сворачивать.

Порой вся задача человека недалёкого может быть лишь в том, чтобы в нужный миг передать что-то. Например, помочь при сборе лагеря. Или же – передать слова от мудрого к мудрому, не умея толком их использовать. В тот раз, на опушке, у него вышло от страха или же от неожиданности, а теперь, ограниченный своим разумом, он не мог прочесть молитвы. Ну и что с того? Учитель ведь не говорил ему бродить по Казанскому краю и рассказывать зикр направо-налево. Он сказал ему прийти в Казан и передать слова Кул Шэрифи.

Назир выпрямился. Пробираться к городу нужно по берегам озёр. Это дольше и труднее, чем напрямик, но встреча с отрядом урусов показала, что враг близко. Как бы ни был он слаб или слеп, но чему-то в Эстэрхэне научился – хранить разум холодным, когда всё внутри стонет от неуверенности.

Ему нельзя рисковать. Теперь, увидев врага, он непременно должен попасть в Казан, чтобы передать зикр. И увидеть отца.

К закату лес из соснового перешёл в лиственный, и клёны вперемежку с дубами протягивали к ним пожелтелые листья-пальцы. Копыта Зур-Ай зашелестели по мягкому ковру, и Назир только здесь понял, как близка осень. Придёт северный ветер, дожди размоют дороги. Если город продержится до этого времени, возможно, войны удастся избежать. А для этого нужно успеть принести зикр в Казан.

Несколько раз ещё Назир пробовал проговаривать слова молитвы, сложенной учителем, но вновь и вновь наталкивался на знакомую уже стену. Он мог их произнести по отдельности, помнил их расположенность, но молитва не складывалась и звучала как бранные выкрики на площади, но не как обращение к Повелителю миров. А главное – зикр не просачивался внутрь, не звучал в том месте, где должен поселиться, – в середине груди, как это было перед отрядом урусов. Очевидно, для того, чтобы искренне прочесть молитву, нужно искренне испугаться. Он неслышно усмехнулся, а потом втянул ноздрями воздух.

Свежий от влажности ветер предсказывал, что вскоре они выйдут к воде. Так и оказалось – после спуска по короткому, но крутому обрыву между веток плакучей ивы они увидели озеро, будто огромная, вытянутая в длину капля воды, лежавшее перед ними. Берега, сколь хватало взгляда, заросли густой осокой и ивняком. Вдали, на востоке, царила темнота, но Назир знал, что там таилось ещё одно озеро – младший брат этого. А за ним уже их ждал Казан.

– Кабан, – прошептал он и, перекинув ногу, сполз с лошади. Назир и не думал, что так обрадуется встрече с давним соседом их города.

Подошёл к берегу, опустился на колени, аккуратно почерпнул и долго пил, благодаря Аллаха за каждый глоток родной воды. Холод жидкости смывал дорожную пыль, осевшую внутри, смывал привкус, оставшийся после деревни Байбуре. Краем глаза Назир увидел, что мальчик тоже был рядом. В этот миг Назиру казалось, что всё уже хорошо, а встреча с урусами – лишь случайность, это были разведчики, первые отряды, и скоро, на том берегу, перед ними встанут красные стены, на улицах будет шуметь торговая круговерть и толчея, и рисунок с цветком и тремя кораблями оживёт.

– Давай, Байбуре, давай быстрее, – уклоняясь от веток, с улыбкой подбадривал он мальчика. Чтобы легче было идти вдоль берега, густо заросшего ивняком, они вели Зур-Ай в поводу. – Давай же! Ещё чуть-чуть и будем есть плов или шулпу. Ты что больше любишь, а, Байбуре?

Запыхавшийся мальчик мычал позади, а Назир, даже не поворачиваясь, не слушая ответа, с ухмылкой отодвигал ветки и тянул за собой коня. Перебираясь через залежи валежника, нанесённого весенним разливом, пригибаясь под ветвями, прыгая с кочки на кочку, он безмерно захотел оказаться дома.

Казалось бы, ещё луну назад он с досадной ухмылкой разворачивал письмо отца, дивился несдержанности и дурному запаху посланника, принёсшего записку, а вот теперь устремился к родному дому как корова после пастбища. Халат растрепался, сухая ветка оцарапала щеку до крови, ичиги промокли в болотце, а он все шагал навстречу родным стенам.

Приближение

Тяжело дыша, Назир взлетел на пригорок, валом разделивший два озера. И застыл, но лишь на мгновение, потому что тут же пригнулся – в сотне батманов от него вдоль берега Олы Кабана, Большого Кабана в череде костров виднелись люди, кружили всадники, вздымались шатры.

– Байбуре. Отведи. Зур-Ай к лесу, – Назир говорил и не узнавал свой голос – дрожащий, с перерывами хватающий воздух, – Привяжи там. Я пока. Осмотрюсь.

– Что там? – глаза мальчика расширились. – Там… они?

– Да, Байбуре, урусы. Мы. Опоздали. Я.

Назир лежал между растерявшими дух стеблями тысячелистника и вялой полынью, разглядывая лагерь урусов. Войско длинной змеёй улеглось по берегу. Люди вскакивали, перебегали от костра к костру, чтобы вновь слиться с сумраком. После деревень, чьи пустые улицы стояли перед глазами Назира, лагерь был неожиданно живым и… весёлым. Урусы радовались, они верили в победу, верили в своего бога, в своего хана и оттого вечер их тёк привольно.

Взглянув в сторону города, Назир едва смог сдержать гулкое клокотание в груди. Яркие точки светились почти у самых стен. Казан был окружён. Они, нет – он, только он, Назир, никто больше – он опоздал!

Назир, задыхаясь от бессилия, рванул на себя травы, с корнем выдирая их и перетирая в ладонях. Из горла рвался крик. На глаза навернулись слёзы.

– Назир-абый, что делать будем? – тихо спросил мальчик, тронув его за плечо. – Может, обойдём? Или ты знаешь тайные ходы в город?

Назир, не говоря ни слова, сполз с пригорка. Выпрямился и зашагал к деревьям, где стояла лошадь. Назир погладил животное по морде, долгим движением провёл по линии позвоночника. Он не знал тайных ходов, не знал, как прорваться сквозь стоянку урусов, не знал ничего, что следует знать воину. Он вообще был никем. Беркем, Никто – вот как следовало бы ему называться. Он даже не представляет, что делать дальше. Мальчишка – и тот что-то предлагает, говорит, а он… Под рукой размеренно вздымался бок Зур-Ай, не ведающей, что ей, как и хозяину, больше некуда стремить свой бег.

Нет, не он увидит с холма водной глади, по которой плывут лодки, не подойдёт к стенам своего города, не откроет дверь своего дома. И не увидит отца. Только сейчас Назир осознал это полностью, сквозь мелькающие ветви леса узрев будущее, – скитаться, нигде не находя приюта, не говоря никому ни слова о своём прошлом. Он не успел спасти Казан, а значит, вся его жизнь теперь будет стремиться не к, а от, прочь от того, куда он шёл.

Он медленно влез в седло, обернулся к Байбуре, подбирая слова прощания, потому что дальше он должен идти один. И застыл – за мальчиком, на пригорке, чернели фигуры всадников. Четверо. И ещё двое выехали на возвышенность.

– Ба… – Назир хотел крикнуть, но понял, что урусы, возможно, не заметили мальчика, едва видного в тени склона. Лучше уж сделать что-то, лучше уж спасти хотя бы одного.

Он развернул Зур-Ай навстречу конным и с места вывел её в галоп. Застоявшаяся лошадь хрипела и глухо била копытами о землю, унося Назира в сторону от Байбуре.

– Тыр, тыр, татарва! – послышался писклявый голос. – Стой, бусурманин!

Всадники начали перестраиваться, чтобы взять Назира в кольцо, но он ещё раз ударил по бокам лошади и ушёл в сторону, уводя взгляды от мальчика, который, как заметил Назир, пригнулся, готовый сорваться, убежать в миг или же драться – ногтями, зубами, чем угодно. В это мгновение – на одно краткое мгновение – Назир позавидовал стойкости мальчика.

А в следующий миг на него налетел конь уруса. Правая нога Назира занемела, боль, которой он всегда так боялся, от столкновения с тяжёлым всадником кинулась от бедра и вверх, и вниз, пронзив ногу, казалось, до самой пятки. Назир попытался вывернуть влево, потянул повод, но вокруг уже мельтешили: грузный мужик, похожий на бочку, следом какой-то скрюченный, ещё один, с лихой выправкой в седле, с пшеничными усами, и ещё, ещё кто-то; Назир не мог разглядеть их, и оттого стало казаться, что его окружили шайтаны. Он остановился, мельком заметив, что мальчика больше не видит. Значит, убежал, значит, хоть кто-то выжил. Хорошо, подумал Назир, это хорошо.

– Что, бусурманин, попался?! – пищал, оказывается, человек-бочка, наехавший на него. Голова уруса едва возвышалась над конской, а ноги, затянутые латами, были так коротки, что болтались над брюхом животного. Шлем сидел на голове плотно, вместо глаз чернели глубокие дыры.

– Слазь! – пропищал мужчина, снова направляя коня на Назира. – Слазь, не то сами скинем.

Назир, вместе с остановкой потерявший всю былую решимость, будоражившую тело, теперь задрожал, вспомнив о недавней боли.

– Ишь каков нежный, – пропищал урус-бочка, тут же поддержанный хохотом других. – Вяжи его, Кривой, сведём к пятидесятнику.

Назир слез, стараясь не ступать на повреждённую ногу, руки его тут же стянули верёвкой, накинули конец на седло толстого уруса, и ничего не оставалось делать, как, спотыкаясь и пошатываясь, бежать за стрельцом.

Байбуре, никем не замеченный, взобрался на возвышение. Тело его, скованное напряжением, искало себе занятия, и он решил пробраться к кострам, вслед за Назиром. Ещё раньше он хотел кинуться старшему спутнику на выручку, даже вытащил нож, который нёс с собой из авыла, но всадников было шестеро, и разумом он понимал, что убьют обоих.

На склоне он долго высматривал дозорных, которые смешались с кутерьмой становища. Всюду блестели костры, от шатра к шатру носились тени людей. Пригибаясь, он спустился к урусам, встав почти в нескольких шагах от ближайшего костра. До мальчика донеслись запахи еды. Рядом щипали птицу, тут же кто-то большими ломтями нарезал вяленое мясо.

Голодно оглядывая всё это разнообразие, Байбуре не сразу заметил, что стрельцы, схватившие Назира, да и сам пленник, стоят тут же. Видимо, бочкообразный башчы не смог проехать мимо парящего котла. Он сам и стрельцы спешились и теперь, оставив Назира в стороне, пересмеивались с кашеваром.

Тут Байбуре не выдержал – пригнувшись, он побежал к Назиру. Старательно выгибая ступни, чтобы не шуметь, нырнул ему за спину, и начал резать верёвки, не замечая, что вместе с грубыми волокнами цепляет и тонкую кожу.

– Бежим, Назир! – шепнул Байбуре и потянул руку, скользкую от крови. Он развернулся на пятках, когда вдруг ощутил, что спутник его не двигается. Даже наоборот – это Назир крепко держал Байбуре, не отпуская.

– Бежим! Скорей! – Байбуре уже кричал, забежал с другой стороны, заглядывая в лицо суфию, но тот лишь покачал головой.

Время было упущено. Стрельцы быстро окружили их и теперь со смехом разглядывали странную пару: мальчишка тянет пленника, а тот нет, чтоб сигануть в темноту, упёрся, как вол, и застыл.

– Ещё один прибежал бусурманчик! – визжал человек-бочка, подталкивая своих товарищей. – Плетью его, плетью достань-ка!

Боль пронзила Байбуре от плеча, пронеслась по телу искрами. Не раздумывая, он тут же отпустил Назира и с ножом кинулся в сторону, откуда пришёл удар, но его сбили с ног, а затем пнули пару раз в живот и в спину. Назира тоже уронили резким тычком под колена, от чего он застонал и сжался в комок.

Но избиения не последовало – вместо них сутолоку прервал рык человека. Кричавший говорил по-русски, но, как с изумлением понял Назир, в голосе слышался говор урождённого казанца.

– Оставь! Это приказ хан казанский Шейх Али! Остави его! – продолжал рычать незнакомец. В ответ стрельцы недовольно забурчали.

– Татарва пожаловала, – вполголоса пискнул десятник. – Не всех повырезали, остались ещё, проклятые.

Красная и зелёная нить проглядывала сквозь пыль и грязь, покрывавшие огромные ичиги.

– Тыр, – сказал обладатель сапог, – Вставай.

Опираясь руками в землю, Назир медленно поднялся, не удержавшись от удивления – перед ним стоял настоящий великан. Ичиги, халат, сабля на боку его, тюбетей на округлой бритой голове – всё, казалось, было сделано на двух, а то и трёх людей. Он высился над всеми вокруг и было заметно, что урусы знают великана и побаиваются.

Назир поднял голову и едва сдержался, чтобы не отшатнуться: лицо мужчины было будто разорвано и сложено потом из кусков – носа, подбородка и щёк – которые срослись меж собой неровно и нескладно. Во время учёбы Назир слышал, что лекари сшивали лица людей после ужасных происшествий на войне или на охоте, но видеть такое ему не приходилось.

– Что, страшно? Я – Вафа, – криво улыбнулся казанец, открыв зубы, такие же кривые и ломаные, как и лицо хозяина. – Вот и урусы боятся.

Стрельцы, стоявшие полукругом, услышав «урус», зароптали:

– Пошёл по-бусурмански балаболить!

– Ишь, разболтался, безобраза!

– Тихааа! – гортанный голос казанца перекрывал все окружающие его звуки. – Шейх Али приказ – татар в начал к нему.

И, уже по-татарски:

– Бери мальчика и идём за мной. Быстро!

Он с ухмылкой смотрел на Назира, поднимавшего под руку Байбуре. Убедившись, что оба встали, развернулся и прыгучей походкой двинулся куда-то сквозь лагерь. Назир с удивлением обнаружил, что обезображенного окружают четыре воина с копьями. Сейчас они встали по сторонам вокруг и, не обращая внимания на ворчание урусов, шли почти прямо, вглубь лагеря, отпихивая по дороге встречных.

– Почему ты не побежал, Назир? – утирая кровь, спросил Байбуре на ходу.

– Потому что бежать нельзя. Разве ты забыл свой сон? Я ошибся, уже сел в седло, но Казан сам ведёт нас к себе. Бежать нельзя, теперь я это точно знаю.

Шейх Али

В полутёмном шатре Назир не сразу разглядел того, к кому их привели. Внезапно угол, до того прикрытый коврами и покрывалами, зашевелился, ткани распались и показали человека. Тело его растекалось по расшитому ковру, оставив под движения лишь одутловатые пальчики рук и острые, поблёскивающие в свете факелов, глаза. Человек был огромен, и если Вафа, приведший их сюда, был великаном, то его хозяин оказался просто горой. Назир засомневался, что шейх способен сам подняться с подушек.

Они молча стояли перед этим человеком, а у Назира перед глазами до сих пор проносились лица, увиденные вокруг шатра. Здесь, рядом с урусами, был свой лагерь – казанцы, крымчане, кипчаки, ногаи – все те, кому, казалось бы, следует быть по другую сторону стен, вместе с урусами хотели завоевать Казан. Проходя мимо палаток, Назир с удивлением отмечал родные черты в лицах, слышал знакомый язык. Почему они здесь, а не там?

Человек лежал и вглядывался в лица пленников. Затем едва заметно повёл пальцем в их сторону:

– Кто они, Вафа?

– Урусы поймали на краю лагеря. То ли разведчики, то ли какие-то глупцы, которые чересчур близко подошли к войску.

– Разведчики? Да ты посмотри на них – унылый суфий в чёрном и мальчишка-черемиса, какие уж воины?! – морщинистые веки упрятали глазки шейха, не открывая глаз, он продолжил, – Знаешь, кто я, суфий?

– Наверное, предатель, если говоришь как казанец, но сам не внутри Казана, – быстро проговорил первое пришедшее на ум Назир. Тут же последовал тычок в спину от Вафы-великана.

– Тукта, Вафа, не убивай нашего премудрого гостя, – губы Али медленно раскрылись в ухмылке, тело волной колыхнулось на покрывалах, – А почему же ты думаешь, что я предатель, а не… освободитель, к примеру?

Беседа, а, скорее, внезапное ощущение лёгкости и размытости, поселившееся в теле, напомнило ему о разговорах, которые велись перед учителем – там так же нужна была скорость и ясность. Первый ход пока остался за ним, но нужно было соображать быстрее.

– Разве будет освободитель хватать двух соплеменников и допрашивать как пленников? – сказал Назир и тут же поморщился, поняв, что ответ неверен, что потерял преимущество и сейчас будет вынужден защищаться.

– А кто же тебя допрашивает? Я вот просто беседую с тобой. Вафа, скажи-ка, ведь пленников мы иначе допрашиваем?

Вафа не сказал ничего, но по дуновению воздуха, возникшему за спиной, стало ясно, что великанья голова согласно склонилась.

– Я – шейх Али. Тот, кто хочет сохранить Казан для его жителей. Вот кто я.

– Неужели для сохранности города нужно окружить его и призвать под его стены урусов? – успел спросить Назир, понимая, что должен сейчас пришпорить свой разум. В голове, казалось, что-то шевелилось, подобно пучку трав, расправляемому руками лекаря.

Шейх помолчал, чмокая губами. Шейные складки перекатились, показывая, как Али сглотнул что-то.

– А скажи, суфий, ведь лекари должны тщательно обследовать больных, прежде чем назначать лечение?

Назир вздрогнул – как шейх догадался, что он думал про лекаря? Эта туша, лежащая сейчас перед ним, не так проста, какой казалась его глазам. Возможно ли, что он ошибся в оценке этого человека? Конечно, это не исключено, разум ошибается, при этом всегда находя поводы для оправдания себя, но здесь, в этом шатре, в войске, окружавшем Казан, какие могут быть ошибки? Всё ясно и так – перед ним предатель. Но какой? Тупой обжора, соблазнённый властью, или же сильный дух, заключённый в столь неприглядном теле?

– Ты, суфий-недоучка, знаешь ли, каковы истинные причины той болезни, что назвал предательством? Знаешь ли ты, что почти до последнего дня я вёл войну – но не на поле брани, не у стен городских, а внутри них? Как ещё было поступать с теми, кто вчера хотел торговли, а сегодня требует войны? Что было делать с мурзами, которые, будто девку, ради своих барышей продали урусам ханшу, Сююн? Скажи мне, суфий, – улыбка раскрыла зубы шейха, неожиданно белые и ровные, – а предатель послушает тебя.

Али подождал мгновение и вновь заговорил:

– Знаешь ли ты, какую цену я плачу каждый день за попытки сохранить Казан? – тело шевельнулось навстречу им, и Назир с испугом представил, как вся эта туша сейчас подымется и пойдёт на них. – Аллах Всемогущий – только Он знает цену моих усилий! Меня трижды изгоняли из родного города, а все мои попытки привлечь на нашу сторону ногаев были разрушены урусами. Которым, как ты думаешь, я продался, – голова мужчины склонилась набок, а глаза покрылись плёнкой дремоты.

Они так и стояли, выжидая. Назир скосил глаза на Байбуре. Мальчик с презрением глядел на тучного шейха. Оно и понятно – в детстве видишь лишь верные образцы, а все остальные кажутся ложными. В его деревне толстяков уж точно не было.

Шейх Али, казалось, уснул. Что с того, если слова его правдивы? Даже допуская их истинность, он всё равно стоит среди врагов, а город обороняется от него. Но порой тело больных также отторгает лекарство, потребное к выздоровлению. Не является ли это подобие ложным, вводящим его в искушение своей красотой и завершённостью? Назир пытался обнаружить в своих мыслях истинный образ, который бы разом показал истинное действие, но всё время возвращался к одному и тому же – город, лежащий между рек, как в бутоне цветка. Бутон пожирают гусеницы, насекомые жиреют и спят в своих шатрах, ожидая последней трапезы, которая уничтожит красоту навсегда.

Глазки шейха пережили мутный, медленный рассвет. Почмокал губами. Медленно, словно выползая из дрёмы, шейх Али заговорил. Ох, как же не прост был этот человек, подумалось Назиру, если смог посреди сна продлить свою мысль:

– Ну а даже если бы я продался… Ты – не торговец, но уж, наверное, смыслишь, что весь смысл в цене продажи! Я продавался и, видит Всевышний, продам себя и детей своих ещё сотню раз, лишь бы великий Казан остался невредим.

– Тем не менее, Казан будет разрушен. И уж тебе ли не знать этого, премудрый шах, – Назир и сам не сразу осознал, что это его голос раздался в тишине шатра. Но он уже понимал, что верный поступок сейчас – говорить истину. Пусть шейх как гусеница запутал себя и близких в липких потёках лжи, но истина иная. – Ты можешь говорить правду, видимую тебе, но не видишь истины. Истина вот в чём – твоя цена никчёмна, шейх. Ты отдал золото за пыль. Ты мог спасти город, но поставил власть превыше всего. А тот, кто гонится за чем-то, чаще всего от этого и страдает.

– О, суфий, знал бы ты как приятно беседовать с умным человеком. Давай же ещё поговорим о природе власти, которую ты, разумею, судишь лишь понаслышке, – последние слова прозвучали и вопросом, и утверждением одновременно, и Назир ощутил, как голос Али манит его в какую-то ловушку, но в чём её смысл – понять не смог. Он только заметил, что в шатре потемнело больше прежнего, и лишь два озерца глаз шейха блестят сквозь сумрак. Он должен говорить дальше, потому что у него нет ничего, кроме слов.

– Природа власти заключена в сочетании силы и ответственности. Всесилен Аллах, имя которого ты поминаешь, и оттого Он властвует над всем миром. Но Он же и отвечает за весь этот мир и за всё, что случается под небом, – сказав это, Назир едва заметно, одними лишь губами произнёс слова зикра, удивившись, что вот, сейчас молитва зазвучала, заиграла на его языке нежданной силой.

Шейх, видимо, ощутив, что собеседник изменился, приподнялся на коврах. Теперь они видели лишь один другого, но никого более.

– И ты, стало быть, тоже отвечаешь за что-то? – тихо, почти шёпотом, спросил Али Назира.

Назир кивнул и тут же понял, что вот она – его ошибка, цена силы, которая жаждет быть проявленной. Сила притягивает к себе, а ценой этого притяжения становится заметность, полная видимость и прозрачность для тех, кто решиться на прямой взгляд внутрь.

– Чем же может быть силён суфий, кроме молитв? – Али не спрашивал, а, скорее, утверждал.

Затем что-то стало рушиться в шатре, вокруг Назира, в нём самом – сила перестала его питать, разрушенная одним верным вопросом. Он ощутил, как внутри нарастает каменная тяжесть, с которой невозможно справиться одними лишь словами. Захотелось кричать, но дыхания не хватало. Свет факелов вспыхнул с неимоверной яркостью, очертания шейха наросли до самого потолка шатра, а сам Назир уменьшился, став лишь детской игрушкой.

– Зачем ты пришёл в Казан, суфий? – медленно спросил шах.

Назир молчал.

– Вафа! – прогремел голос, который раньше казался Назиру столь неуверенным, столь слабым. – Ты прав, Вафа, это разведчики, которые хотели пробраться в город!

Шейх осел на коврах, чуть ли не упав на спину. Только теперь Назир осознал, что устал не только он один. Но из них двух проигравший – он.

– Приведите дознателя из урусов, пусть вытащит всё. Пусть пытает суфия и его мальчишку передо мной, а я буду спрашивать, – глазки Али теперь смотрели куда-то в сторону, а ногти пухлых пальцев со скрежетом цепляли расшитое покрывало.