Kitabı oxu: «Первое свидание (сборник)»

Şrift:

* * *

Тем, кто родился в СССР, маршировал на праздниках песни и строя, «балдел» от «Битлз» и «Дип Пёрпл», «кадрил» на «скачках» под итальянцев и «Машину»… Тем, кто в 90-е остался человеком.

Про бабу

Солнечным утром 3 июля 1969 года я приехал в Новосибирск к бабушке. Сколько мне предстояло у неё гостить, никто не знал. Мама осталась в украинском городке Каланчак – завершать бракоразводный процесс, определяться со своим, а значит, и с моим будущим. Пока же суд да дело, я потихоньку осваивался на земле сибирской, которая, надо сказать, встретила меня не очень-то и гостеприимно.

Ребятишки во дворе дома номер 3 по улице Челюскинцев буквально лопались от смеха, когда я начинал с ними говорить. Так был смешон для них мой суржик – язык, на котором говорят многие в Малороссии. Я вежливо здоровался со всеми, деловито представлялся – пацанов сгибало пополам. Держась за животы и хохоча, они продлевали себе неожиданный ништяк:

– Хохол, хохол!.. Скажи, а как там по-вашему…

Стараясь говорить правильно, я чеканил слова чуть ли не по слогам. От этого всеобщее счастье вокруг становилось безбрежным.

В слезах я прибегал домой и, уткнувшись лицом в бабушкин халат, вопрошал у неё горько:

– Бабуля, ну почему меня хлопцы хохлом дразнят?!

Бабушка гладила мою белобрысую голову, успокаивала и объясняла, что и как мне надо делать. Рецепт был прост – сейчас пока нужно меньше говорить, а больше слушать, как говорят вокруг, и запоминать это.

Через две-три недели жизнь наладилась. Я уже довольно прилично изъяснялся на русском, и ребятня во дворе стала забывать, что я – вроде бы хохол. Быстро выветривался из моей короткой тогда памяти и суржик – новая среда, другой язык.

Пролетело несколько беззаботных месяцев.

А потом наступил Новый, 1970-й год и был новогодний утренник для детей новосибирских партийных боссов, куда я попал благодаря протекции родного дядьки, крутившего тогда баранку обкомовского «членовоза».

К Деду Морозу, который – то ли от усталости, то ли от чего другого – откровенно дремал под ёлочкой, выходила карнавальная детвора. Снежинки, зайчики, лисички и медвежата читали стихи, пели песни, танцевали. Затем радостные детки бежали к родителям, прижимая к себе игрушку, выловленную Снегурочкой в мешке у Деда.

Мне тоже хотелось игрушку. Я тоже знал стихи и песен немало мог спеть. А ещё в детском саду мы танцевали летку-еньку, аппликации делали разные и из пластилина лепили много чего. Там, в украинском Каланчаке…

Я смело вышел к ёлке. На немолодом лице внучки Деда Мороза, пытаясь воспроизвести улыбку, потянулись неровно накрашенные губы:

– А ты что расскажешь нам, мальчик?

– Стих, – бойко ответил мальчик.

– Про кого стих? – старалась Снегурочка за двоих.

– Про бабу, – удовлетворил я любопытство.

По рядам партийных родителей прошелестел еле уловимый бриз: «Товарищи! Чей ребёнок?!». Сигнал «Внимание! Тревога!» незримо повис над верхушкой сибирской красавицы-ели. Почувствовав состояние родителей, смолкли и вышколенные обкомовские дети.

– Про кого?! – проснулся и закашлял Дед Мороз.

– Про бабу, – спокойно поведал я хозяину зимы.

По наступившей тишине, смущённым переглядываниям Деда, внучки и других взрослых, я понял – что-то тут не так, и даже предположил – наверное, сольные выступления закончились. Сейчас все дружно пустятся в хоровод.

Подарок уплывал из рук.

Я демонстративно набрал в лёгкие воздух. Дед Мороз тихо поинтересовался:

– А это новогодний стих-то?

Утвердительно кивнув, на выдохе я озвучил название произведения. Громко, как учили:

– «Про бабу»!

Аудитория молча смотрела на меня. Такое внимание, конечно, льстило и ещё больше воодушевляло перед исполнением.

Вновь наполнив лёгкие, на едином дыхании я лаконично выдал:

Стоит баба снегова —
Здоровенна голова!
Поглядает баба скосу:
Кто украл у нэи носу?!

Стишок этот незатейливый я выучил к прошлогоднему новогоднему утреннику в детском саду в Каланчаке. Мама нашла его в книжке-раскраске. На одной страничке там стоял грустный снеговик без носа, а в углу другой – оглядываясь на пострадавшего, трусливо бежал заяц с морковкою в зубах.

После моего выступления под ёлкой повисла непродолжительная пауза, которую прервал высокопоставленный мужской голос:

– Во даёт, хохлёнок!..

И все сразу засмеялись, вдруг стало весело вокруг, зааплодировали все. Дед Мороз тоже смеялся, больно тыкал меня одной варежкой в живот, неприятно трепал по голове другой, и почти кричал, стараясь донести сквозь оживлённый гул:

– Молодец! Ай, молодец!..

У меня же настроение было испорчено – опять хохлом обозвали! Хохлёнком… Ну какой я им хохол?!

Дед Мороз засунул руку в мешок и вытащил мне в подарок игрушку – маленькую пластмассовую гитару. Было на ней всего четыре струны, которые имитировали натянутые на миниатюрные колки резинки-венгерки.

Словно знал Дед, что когда-нибудь возьму я в руки бас-гитару, и долгие годы буду зарабатывать этим инструментом себе на жизнь.

На краю земли

Обычная реакция людей, узнавших, что я родился в Магадане:

– Ух, ты! Это же на краю земли!..

Ни фи-га, дамы и господа, до самого края ещё далеко!

В начале августа 1980 года археологическая экспедиция, в состав которой я входил, вылетела на «Ту-154» из Магадана в Анадырь. Потом тряслись до посёлка Лаврентия в стареньком «Ил-14», где мы сидели на простых деревянных лавках, расположенных вдоль бортов самолёта. Этот незамысловатый интерьер мне был хорошо знаком по фильмам про наших разведчиков, которых забрасывают в тыл врага, или картинам про их шпионов, которые десантируются на нашу территорию.

Незадолго до посадки в Лаврентия пилот-ас раскрасил наш будничный полёт яркими впечатлениями. Он так лихо закладывал машину на бок, что один ряд пассажиров чуть ли не вертикально зависал над другим, сидящим напротив. Кто-то, не удержавшись за скамейку, летел вниз и прилипал к иллюминатору, где прямо под ним, казалось, совсем рядом, раскинулась разноцветная тундра. Самолёт ненадолго принимал своё обычное положение и потом резко ложился на другое крыло. Вдавленные спинами в фюзеляж, мы тоскливо смотрели в противоположные иллюминаторы на бескрайнее вечное небо. С той стороны, не удержавшись на верхней скамье, прямо на меня скатилась симпатичная юная барышня в расстёгнутой жёлтой куртке. Я стал помогать ей принять более удобное положение, мы возились, невольно прижимались друг к другу, и что-то доселе непознанное, привлекательно упругое, удобно легло мне в ладошку. Но тогда всё это пронеслось мимо моего юношеского сознания, потому как оно – это самое сознание, было занято одной грустной мыслью: «На хрена я сюда полетел?!».

Рядом со мной невозмутимо, словно индейский вождь на троне, восседал на лавке Сергей Михайлович Тэн. Это – наш руководитель. Эскимос по национальности, археолог, учёный с какой-то там даже степенью. Может, степень и придавала ему такую уверенность в кувыркающемся самолёте? Шутка, конечно. Просто бывал Сергей Михайлович в этих краях много раз, оттого и хорошо знал повадки местных воздушных лихачей.

После благополучного приземления мы с Игорем Чернявским, ещё зелёные, но уже счастливые, закинув за плечи рюкзаки, направились в посёлок. На выходе с лётного поля нас встречал небольшой транспарант на чукотском:

Еттык, тумгытури!

– И вам не хворать! – озвучил наш ответ на приветствие аборигенов «полиглот» Чернявский.

С Игорем мы учились в одном училище, и даже специальность у нас была одна – тромбон. Правда, Чернявский был старше меня на год и тем летом уже перешёл на третий курс.

Несмотря на небольшой жизненный опыт, ему казалось, он знает почти всё на свете, в том числе и языки всех народов мира. Так что, если не знаете вы, к примеру, чего-то – не проблема: спросите у Чернявского, он всё расскажет. Есть трудности с переводом? Тоже не беда – Игорь переведёт хоть с языка древних майя. Вроде бы всё здорово, но при этом всегда нужно было помнить о главном – насколько достоверна полученная информация. Нередко она вызывала большие сомнения, порой – откровенно веселила.

Как все студенты, в свободное от учёбы время коллега где-то подрабатывал. Вот на каникулах и подвернулся случай с экспедицией. Вернее, подвернулся этот случай нам с Поповым, но Олег неожиданно «сел» на месяц в кабак, и в стареньком «Иле» над Лаврентия зеленел от страха со мной не он, а Чернявский.

Тэн, Игорь и я, собственно, и есть вся археологическая экспедиция.

А что не так?

Десять дней мы прожили в гостинице.

Тэн куда-то бегал, суетился, с кем-то договаривался. Но на остров Ратманова – нам было нужно именно туда – как назло, никто не плыл, никто не летел.

В ту пору телевидения в Лаврентия не было. По вечерам мы с Игорем ходили в кино на всякие старые, заезженные на тундровых передвижках, фильмы. Нередко плёнка рвалась, в зале зажигался свет, и мы в который раз перечитывали на красном полотне над экраном приветствие чукотских товарищей очередному форуму родной партии:

XXVI съезду КПСС – мынынрынгиивын тэгмигчерэ!

Днём, коротая время в гостиничном номере, мы до одурения резались в морской бой. Когда Чернявский догонял меня в общем зачёте, я начинал мухлевать, собирая все корабли в одну кучу, а для единственного «однотрубника» оставлял всю оставшуюся акваторию. Причём корабль этот я не рисовал до последнего выстрела моего противника. Игорь каждый раз удивлялся этому обстоятельству, но радость победы отвлекала его от следствия и неминуемого разоблачения подтасовки.

При счёте 65:55 в мою пользу мы здраво рассудили – с игрой пора заканчивать! Нам уже снились разные комбинации рекогносцировки эскадры, мучительные поиски кораблей противника, лавирование под их огнём.

Более того, как-то за обедом, взглянув на Чернявского, сидящего напротив, я вдруг обнаружил, что и его лицо уже расчерчено на клетки, а в одной из них – на Е-2 – спрятался последний кораблик вражеской эскадры. А чтобы его потопить, можно просто ткнуть туда вилкой, то есть прямо в глаз своему товарищу. И всё, нет больше кораблика на Е-2!

Слава Богу, хватило ума вовремя завязать с морскими баталиями. От греха подальше!

В нашем гостиничном номере постоянно стоял дым коромыслом от «Беломора» «с ушами» – логотипом фабрики Урицкого на обороте пачки, которым мы богато отоварились в местном сельпо. Для разнообразия взяли там и махорки. Только затянули её в две толстые самокрутки, как по коридору тревожно забегали горничные: «Товарищи! У кого-то где-то что-то горит!..».

По радио между сообщениями о заседаниях Политбюро и трудовыми рапортами с полей целыми днями крутили «Малиновку» и «Танец на барабане». Крутили бесконечно, упрямо выводя их в высший круг шлягеров. Каждое утро мы делали ставки на одну из песен, но предсказать победителя было невозможно. Если «Малиновка» брала верх – 9:7, то на следующий день уверенно отыгрывался «Барабан» – 10:6.

Эфир выдавал на-гора решения партии и правительства, репортажи о передовиках производства, пел оды советским спортсменам – победителям московской Олимпиады, гремел «барабанами»…

И ни слова о Высоцком, с которым только что простилась страна, ни одной его песни.

На остров Ратманова мы приплыли на военном корабле и расположились на постой в небольшом складском помещении, где было тепло и сухо. На следующее утро мы с Чернявским уже вовсю махали лопатами на благо советской археологии, а значит, и всей мировой науки.

За пару недель нашей работы из-под земли появилось древнее стойбище эскимосов. В приложение нарыли массу всякой мелочёвки – иглы из кости моржа, наконечники стрел, осколки керамической посуды. Тэн был доволен – экспедиция удалась. Он зарисовывал план стойбища – аккуратно выложенные камни вокруг некогда стоящих здесь яранг, внутри каждой – добротно сложенный очаг. Учёный много, под разными ракурсами, фотографировал эти камушки, а заодно с ними щёлкал на камеру и своих помощников, молодых археологов.

На острове, кроме нас троих, гражданских лиц больше не было. Пограничная застава жила своей военной жизнью, мы – своей научно-исследовательской. Чтобы как-то скоротать длинные вечера, ходили в гости к воинам, где в казарме посмотрели два раза фильм «В моей смерти прошу винить Клаву К.», который здесь крутили уже две недели. Иногда перед отбоем мы с Чернявским заглядывали «на огонёк» в каптёрку и, аккомпанируя себе на гитаре, радовали служивых песнями из «мира бизнеса и секса». А после «Битлз», «Хип» и «Гранд Фанка», «на ура» шли наши «Звёздочка моя», «Там, где клён шумит»… Пограничники были рады нашим визитам – какое-никакое, а всё же разнообразие в серых солдатских буднях.

А ещё в свободное от работы время мы охотились. Бегали по скалам с рогатками и полными карманами камней, собранными ещё в Лаврентия. Стреляли по птицам, коих в том краю великое множество. Сначала мы выбрали увесистую белую птаху с крупным клювом. Мишень уж больно заманчивая – не промахнёшься! Палили по этим птичкам почём зря, кучу камней на них извели. Выстрелы ложились точно в цель, а бакланам этим – хоть бы хны!

– Отчего так?! – спросили мы у нашего мудрого руководителя.

Рассмеялся Тэн, зубки свои мелкие показал.

– Это, – говорит, – топорики. Их дробь не всегда берёт, а вы – из рогатки!

И опять зашёлся в смехе, весельчак.

Обиделись мы с Чернявским на жизнерадостного Тэна, и на топориков этих непробиваемых тоже обиделись. Хмуро набили камнями карманы и снова пошли на дело.

Над островом стоял туман, и понятно, что птицы не летали. Но какое до этого дело двум охотникам с уязвлённым самолюбием? Да никакого! Без добычи не вернёмся, и всё тут, точка!

Но прежде мы спустились от заставы на берег. Посидели молча, покурили, на воду глядя – успокаивает. Тишина. Даже море притихло, еле-еле подкатывая своими хиленькими волнами к нашим ногам.

Всё, конец медитации!..

Мастерскими щелчками отправив окурки в сторону американского острова Крузенштерна, мы быстро встали и решительно двинули на дело.

Тропинка вела между скал, и угол подъёма там был серьёзным – градусов семьдесят. Для удобства пограничники сверху протянули верёвку, с помощью которой подниматься было значительно легче. Я шёл первым, а в нескольких метрах внизу замыкал группу Чернявский. Ситуация подсказала ему новую тему для рассуждений. В соответствии с окружающей нас действительностью, парень горячо повествовал об увлекательнейшем виде спорта – альпинизме. Да это и не спорт вовсе, доказывал сам себе Игорь, а скорее, образ жизни, если вообще не сама жизнь. На этом философский спич моего «второго номера» неожиданно оборвался. Но вовсе не из-за того, что он рассказал всё, что знал. Я, делая очередной шаг, наступил на крупный камень, и когда от него оттолкнулся, двигаясь дальше, тот вдруг выпрыгнул из своего векового ложа, как живой, и полетел вниз. Заинтересовавшись шумом сверху, Чернявский поднял голову, и камень, летящий точно в шевелюру «под битла», с силой ударил товарища в его субтильную грудь. Как он удержался за верёвку, не выпустил её из рук – просто удивительно! Коротко выдохнув сдавленное «Гэть!», Игорь взял влево и проворно скрылся под выступом скалы, будто ожидал продолжения камнепада.

Обжигая руки о верёвку, я через мгновение оказался на уровне незадачливого коллеги. Его худенькое тельце влипло в каменную нишу, личико по-старушечьи сморщилось. Да, понятно, что больно, даже очень, но главное – живой!

Прилетевший ветерок с Аляски погнал туман на Чукотку, а над островом собрал кучу хмурых туч.

В скверном настроении, мы сидели в засаде за валуном и ждали.

Правильно говорят: главное – верить!

Неподалёку от нас на камень присела серая птаха, размером с голубя. Сидит, глупая, головёнкой по сторонам вертит. Две рогатки выстрелили одновременно. Птичка попробовала взлететь, но не получилось. Она забила крыльями, скатилась по камню в расщелину, где и схватил добычу сияющий Игорь.

Рано радоваться, друг мой Чернявский!

– Её надо добить, – надул щёки всёзнающий товарищ.

– Как это? – опешил я.

– Ну-у… – растерялся было знайка, но тут же нашёлся: – Из рогатки! Ты будешь её держать, а я добью.

Мне совсем не хотелось брать птицу в руки.

– Почему я должен её держать?!

– Ну ладно, – неожиданно быстро согласился Чернявский, – давай я.

Перспектива стать палачом мне тоже не улыбалась.

– Это что же, получается, тогда мне надо стрелять? – загрустил я.

– Ну да. Я ведь не могу её и держать, и стрелять тут же, – вполне резонно парировал приятель.

«А зря! Мог бы попробовать!» – раздражённо подумал я.

Чернявский разложил жертву на камне, растянув её крылья в разные стороны.

– Давай! – хорохорился опытный зверобой.

Я потянул резину с камнем, раненая птица закрыла глаза.

– Слушай! – я опустил рогатку. – Давай её отпустим, на фига она нам? У нас консервов полный ящик!

– Не, – покрутил башкой орнитолог-практикант, – она всё равно уже не жилец. И добавил:

– Стреляй.

Резина натянулась и вновь ослабла.

– А куда? – хрипло поинтересовался я.

– Что – куда? – не понял Игорь.

– Куда ей стрелять? – в горле было так сухо, будто я зачем-то поел песка.

– В голову! – определил цель юный физиолог.

Фу-ты, ну-ты!.. Прямо сама уверенность! Можно подумать, он каждый день убивает по птице.

– Или в сердце?.. – я тянул время.

– Не-е, – пробовал улыбаться киллер. Получалось кисло. – В голову!

В очередной раз я натянул резинку на рогатке. Птичка внимательно посмотрела на меня. Я отвернулся, зажмурил глаза и повёл оружием чуть в сторону.

Вопль во множество «форте» взлетел над островом и умчался дальше в небо. Высоко над нами сверкнула молния, вслед которой стал распеваться низким баритоном гром.

Многострадальный Игорёк быстро приседал, пряча левую руку где-то между ног, потом резко выпрямлялся, энергично тряс травмированной конечностью, будто стряхивал воду, дул на пальцы, матерился и снова приседал, зажимая руку ногами.

Эта сцена добила меня окончательно.

Длинно и грязно выругавшись, я от души зашвырнул рогатку в сторону мыса Принца Уэльского, вывернул из карманов оставшиеся камни и, чуть не плача, зашагал прочь от дикого сафари.

Суп из птички я есть не стал, и чтобы не видеть довольные лица Тэна и Чернявского, нахваливающих варево, вышел покурить на свежий воздух.

Тучи рассеялись. Далеко на западе солнце уходило на покой, чётко вычерчивая мыс Дежнёва. Я стоял в нескольких десятках километров от него на самом краю Земли и курил «Беломор» «сушами».

Симулянт

Идти в школу не хотелось.

Желание, конечно, не новое, но сегодня не хотелось категорически! На улице темно, холодно, ещё и метель разгулялась. Ты – за дверь подъезда, а тут – она: «Здрасьте!..». Первым делом, ошпарив лицо, глаза прищурит, а потом под пальтишко настырно лезет, пробирая до самых косточек. Бр-р-р!.. Нет уж, в постели куда лучше!

Только как это маме объяснить? Так, чтобы поняла и пошла навстречу: «Сиди, сынок, дома! Бог с ней, со школой!». И по голове бы погладила ласково.

Веским может быть только один аргумент – болезнь!

Ртуть в градуснике замерла на отметке 36 и 5, правдиво отражая состояние здоровья цветущего бутуза. И, признаться, это состояние меня вполне устраивало, а вот температура на градуснике – нет. Энергично потерев стеклянную палочку с разметкой о подушку, посмотрел – где там ртуть? Ага, 36 и 9. Пошло дело! Я повторил нехитрую операцию, потратив на неё чуть больше времени, и разогнал измеритель до сорока градусов. Ого, многовато будет! Но это не беда, градусник можно встряхнуть несколько раз и установить на нём ту температуру, которая нужна.

В комнату вошла мама. Я разметался в постели и разве что только не стонал. По моему несчастному виду даже далёкий от медицины человек мог определённо ставить диагноз: мальчик серьёзно болен.

А в это время под одеялом «больного» вовсю кипела работа – судорожно сбрасывались опрометчиво набранные градусы. Не имея возможности просто встряхнуть градусник, я щёлкал пальцем по нему, стараясь заставить ртуть опуститься на отметку, соответствующую тому же ОРЗ.

Странные звуки под одеялом заинтересовали маму. «Захворавшего» тут же разоблачили, уличив в подтасовке нужного ему показателя температуры. Одеваясь, я узнал новое и очень несимпатичное слово «симулянт», которое было созвучно другому нехорошему слову «спекулянт», значение которого знали все советские люди, даже пионеры. Сгорая от стыда, я накинул пальто и в совершенно гадком настроении выскочил на улицу.

А там – метель: «Здрасьте!..». И далее – в лицо, в глаза, до самых косточек…

В общем, ничего хорошего!

Люди учатся на ошибках.

Умные – на чужих ошибках, все остальные – на своих собственных.

Когда мне опять сильно не хотелось отправляться по колючей метели в поход за знаниями, вдруг включился мозг и быстро нарисовал в голове план действий.

Утром вместо школы я пришёл в детскую поликлинику, встал в очередь и сам себе вызвал врача. Не теряя времени даром, в очереди начал входить в образ больного человека. Брови домиком поползли вверх, губы скорбно поджались, взор погрустнел.

– Мальчик, а ты не себе вызываешь врача? – из окошка регистратуры на меня пристально смотрела строгая тётя в очках.

– Нет! – в начале дня врать так же тяжело, как и вообще что-либо делать по утрам.

– А кому? – не унималась дама в белом халате.

– Соседу… По коммуналке, – второй раз солгать получилось проще, несмотря на утро.

Через пару часов ко мне, вдавленному тяжёлой болезнью в кровать, пришла Ватлина – наша участковая докторша. Измерила температуру, помяла живот и задумчиво посмотрела в мои честные глаза.

– Так что же тебя беспокоит? – Ватлина пыталась выяснить симптомы неизвестной болезни.

– Да вот, как-то плохо мне… – промямлил я, с деланным усилием поднял руку и вяло покрутил кистью.

– Общее недомогание? – честно делала свою работу врач.

– Ага, недомогание, – диагноз пришёлся мне явно по душе.

Женщина вздохнула, выписала рецепт и назначила время приёма через три дня.

Вот она – свобода! Теперь можно спать, сколько хочешь, не тратить время на домашние задания, а значит – читай себе книжки, да телик смотри!

Балдёж!..

Ватлина, так и не определив, что за недуг свалил такого крепкого с виду мальчика, отправила меня сдавать кровь на анализ. Конечно, делать это совсем не хотелось, но ведь надо было довести дело до конца. Может, когда-нибудь понадобится ещё небольшой отпуск. Коль нужна кровь – нате, берите. Не жалко, у меня её много.

Хорошо отдохнувший, бодрый и румяный, я зашёл в кабинет.

– О, какой богатырь! – улыбалась медсестра, подготавливая всё к процедуре. – Крови не боишься, юноша?

Я снисходительно улыбнулся, как это делали настоящие мужчины в кино, выдержал паузу и запел соловьём сестре с докторшей, что-то строчившей в моей карте. Пел о том, что я вообще ничего не боюсь, и как в известном стихотворении, если надо – уколюсь.

Под эти залихватские трели сестра воткнула в мою руку иглу, через которую по трубочке потекла кровь. Мне вдруг стало как-то нехорошо, трели смолкли. С каждой секундой становилось всё хуже и хуже, меня сильно мутило. Картинка перед глазами сначала ушла в расфокус, потом резко повернулась на бок и исчезла совсем.

Так вот он какой, этот нашатырь!..

Какая гадость!

Чувствовал я себя прескверно, большущим колоколом гудела голова. В ней навязчиво звучали далёкие незнакомые женские голоса, доносившие до меня информацию о богатыре, потерявшем сознание. В неравном бою, видать, хорошо досталось парню, вот он и свалился с коняки…

Голоса становились ближе, отчётливее и звучали уже совсем рядом:

– О, открыл глаза, богатырь!..

– Значит, будет жить.

Опять – богатырь!.. О ком они? И кто это вообще?!

Лёжа на кушетке за ширмой, я быстро приходил в себя. Вспомнил, где я, почему оказался здесь и кому принадлежат голоса.

– Белый, как мел. В лице – ни кровинки, – медсестра докладывала докторше последние сводки.

Мел, доска, школа… На большой перемене – завтрак в столовке, вкусные булочки по-домашнему, почти как у бабушки. А после уроков мы с Саней Тереховым пойдём на Марчеканскую сопку, на лыжах кататься. Обязательно возьмём с собой термос с горячим сладким чаем.

Я сел на кушетке и попросил воды. Посидел несколько минут, покрутил головой, прислушиваясь к своему самочувствию. Потом встал, потихонечку дошёл до гардероба, надел пальто, шапку и вышел из поликлиники на улицу.

Глубоко вдохнул морозного воздуха – хорошо! За стегнул пальто на все пуговицы, плотно завязал кроличью ушанку.

Не хочу болеть – завтра в школу!