Kitabı oxu: «Где-то там, за горами. Горы, лошади, поезда, тапочки и ангелы»

Şrift:

ISBN 978-5-0064-7662-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любые совпадения в описываемых здесь событиях персонажей с реальными людьми являются случайными

Глава 1 – «В путь! Ангел мой, иди со мной…»

(с восемью лирическими отступлениями)

То, что потом превратилось в необыкновенное и захватывающее приключение началось в Москве в начале июля 1978 года. Я, моя первая жена Нелли и все мои друзья были в то время студентами разных московских ВУЗов, и только что сдали летнюю сессию. Гнетущее нервное экзаменационное напряжение было сброшено, и мы, выдохнув с облегчением, устремили свои ищущие взгляды вперед, в ближайшее будущее с важным и насущным вопросом: как провести положенные студентам вожделенные каникулы так, чтобы не было мучительно больно за упущенное ценнейшее время долгожданного лета. Компания у нас была небольшая, но сплоченная и народ весь проверенный в деле. А дела, в основном, сводились к веселым сумасбродствам, безостановочным танцам под громкую рок-музыку на квартирных вечеринках, энергию для которых нам добавляли горячительные напитки всех степеней крепости, ну и, конечно, добрая закуска, если повезет. Закуска всегда заканчивалась первой. А главное – нас переполняло бесконечное желание все попробовать, все увидеть, услышать, понюхать и пощупать. Ну, вы понимаете. В общем, сообразно возрасту, которому присуща бездумная открытость для всего нового, главным образом для новых впечатлений и новых любовных переживаний.

Я уже теперь и не вспомню, кому из нас пришла в голову оригинальная идея, поехать тем летом для разнообразия не в любимый и уже ставший родным с его неповторимым кавказским колоритом городок Гудауту на солнечном побережье Абхазии, как обычно, а куда-нибудь еще. Открыть новые места, расширить кругозор, познакомиться с многообразием красот родных краев, увидеть новые пейзажи, так сказать. Про зарубежные красоты тогда даже и не задумывались! Какое там, и в голову не приходило! Жили-то за «железным занавесом». Правда, жили не тужили, а зарубежье тогда казалось неким раем, потусторонним миром, который существует сам по себе, а мы сами по себе. Там дешевые фирменные джинсы, там слушают ту музыку, которую хотят, смотрят фильмы с обнаженными телами и собираются на рок-фестиваль в Вудстоке. Рай! Но на другой планете. Это уже много лет спустя у молодежи вошло в норму кататься на отдых в разные жаркие и экзотические страны на моря и океаны. А тогда при нашем советском невыпускном режиме о таком даже и помыслить было невозможно! Да и не нужно. В то время мы жили в огромной стране, в которой можно было найти все, что душе угодно, любой климат от приполярного до субтропиков, любой тип водоема – от пруда, реки, озера до моря, хочешь теплого, хочешь холодного и даже до океана, любой пейзаж – степной, лесной, горный и даже лунный. Наши кинематографисты это хорошо знали, у нас, никуда не выезжая (хотя, конечно, им очень хотелось!), можно было снять панораму любой страны мира и любого континента! В общем, для новых впечатлений – все возможности. Катайся – не хочу! Да и проезд из края в край нашей бескрайней страны был вполне по карману любому. И мы, студенты, тоже катались. Собирались и ехали. Были бы только билеты. Но ездили, в основном, в проверенные места, главным образом – курортные, как они тогда назывались. Вот – родимая Абхазия, Краснодарский край, ну Крым, может быть еще Прибалтика. Но с Прибалтикой у меня как-то не сложилось. В августе 1975-го года мой сосед по дому и приятель с горшка Шурик Белкин вытащил меня в Пярну, это в Эстонии, если кто-то забыл. Он заявил: «В прошлом году ездили в Гудауту, на Юг, на Черное море, давай в этом поедем на Север, на Балтийское море! Для баланса и сравнения». Резонно. Ну, я и согласился. Так я там проклял все – море холоднющее, люди на пляже под солнцем в шезлонгах в свитерах загорают, а какой-то тощий пожилой псих плавал в майке и с градусником в руках. Да и не поплаваешь особенно – идешь, идешь по этой мутной холодной водичке и все по колено. Уже и купаться расхотелось. Да, честно говоря, не очень-то и хотелось по такой погоде и в такой студеной воде. Одно название – море! Так уж, из принципа – ну как, быть у моря и не искупаться? Нонсенс какой-то! Ну, побежал, бегу, бегу вприпрыжку от берега в сторону горизонта, вскидываю ноги повыше над мелкой мутной рябью, как петух на жаровне, чтобы бежать побыстрее, думаю – сейчас как занырну наконец! Но нет – все по колено. Берег все дальше, горизонт все ближе, а воды все по колено и по колено. Запал уже весь вышел, купаться охота прошла, послал все к черту, присел в воду пару раз, обмакнулся до пояса, намочил плавки и тем же манером – бегом, обратно на берег согреваться. Но галочку поставил – в Балтийском море купался! Вот тебе и море, вот она твоя Прибалтика! И что тут вообще делать? Ни тебе остренького харчо, ни шашлыка под красное вино, ни загорелых девочек, одни клятые пышные сладкие булки на каждом углу да «пиима бары»! То бишь, молочные бары, в которых тусовались еврейские бабушки со своими кругленькими ухарчованными внучатами. Но, правда, были там еще и рестораны, да какие – улет! По сравнению с тогдашними московскими, в которые еще и не попадешь никогда, просто фантастика, прямо – Европа! Ну, по крайней мере в нашем тогдашнем представлении: вкусно, культурно, официант тебе, студентишке, стул пододвигает, и все баснословно дешево! Мы вчетвером там вечером наедались и напивались на шесть-семь рублей! Правда, и там столик приходилось заказывать днем по дороге на море. На «море»! Ха! А в Москве в кафе «Валдай» на Калининском проспекте (теперь Новоарбатском) один коктейль «шампань-коблер» стоил рубль двадцать! Да туда еще пойди попади. Правда, мы знали способ проникнуть во всегда под завязку забитый народом «Валдай». Дело в том, что на втором этаже, где находилось кафе, было не только само кафе, но и огромный балкон, с которого, собственно, и был вход в кафе, и этот балкон был отдан под бар. Там стояли четыре маленьких столика и длинная барная стойка вдоль стены, а все остальное пространство этого громадного балкона над фойе первого этажа и гардеробом, было свободной площадкой, где толпились и пританцовывали посетители бара с напитками в руках. И сколько туда людей помещалось никто не знал. Да сколько влезет! Не знал этого и строгий швейцар, страж входа в заведение с улицы, об всегда закрытые стеклянные двери которого безнадежно билась волна желающих провести вечер в «кабаке». Поэтому достаточно было протолкаться сквозь плотную толпу к дверям и проорать сквозь стекло швейцару, что идешь в бар, а не в кафе, и двери перед тобой приоткрывались и впускали внутрь, в шум и прокуренную духоту обширного фойе. Раздевшись в гардеробе, мы поднимались по широкой мраморной лестнице мимо стеклянной пристройки администратора, притулившейся тут же сбоку на паркете балкона над вторым верхним маршем лестницы, и протирались сквозь толпу к барной стойке за напитком – «шампань-коблером», коктейлем, главным ингредиентом в котором было шампанское. Там, на балконе, всегда гремела музыка и было полно молодежи.

А из двухстворчатых дверей зала кафе вместе с грохотом оркестра и клубами табачного дыма время от времени выкатывались изрядно разгоряченные спиртным и танцами гости, которые следовали в гардероб или в туалет, расположенный на первом этаже прямо напротив схода с лестницы, и для этого им надо было пересечь площадку балкона и спуститься вниз. Как я уже говорил, лестница была шириной метра в три, и спускалась от балкона двумя маршами, этакой буквой «Г» – прямо вниз и направо. Марши шли вдоль стен просторного фойе первого этажа, пол которого был выложен светлыми мраморными плитами. В общем, если упасть с этой лестницы вниз на пол фойе, то голову разобьешь вдребезги и шею сломаешь наверняка.

И вот, как-то раз топчемся мы с Шуриком Белкиным под рев какой-то заводной мелодии на этом балконе, тянем через соломинку свои коктейли из высоких бокалов и видим, как из двери кафе вываливается изрядно налитой гость – мужик лет сорока в белой рубашке без пиджака, и весьма нетвердой походкой этаким широким зигзагом, расталкивая плечами танцующих, пытается пересечь балкон и пробиться к лестнице, чтобы спуститься к туалету. Видно, время пришло, пузырь, что называется, позвал. И вот, добирается он до этой широкой лестницы, делает по ней пару шагов вниз, спотыкаясь, поскальзываясь и путаясь в собственных ногах, преодолевает две ступеньки и теряет равновесие. Его швыряет вправо боком на широкие перила, но перила не в состоянии остановить инерцию, и верхняя половина его тела продолжает движение дальше за перила и начинает перевешивать оставшиеся на ступенях ноги, которые отрываются от лестницы и, описывая дугу, широко раскрытыми ножницами поднимаются вверх, и мужичок, опираясь на перила тазобедренным суставом, прямой и негнущийся, как вырезанная из картона фигура, медленно продолжая чертить высоко в воздухе своими вытянутыми ногами-ножницами широкую окружность, все больше перевешивается через перила, и становится ясно, что сейчас он рухнет башкой вниз на мрамор фойе. Мы с Шуриком замерли со своими соломинками во рту, понимая, что успеть сделать что-то уже невозможно. И в это мгновение из стеклянной пристройки, расположившейся на балконе как раз с другой стороны широкого лестничного марша напротив перил, и откуда, судя по всему, сквозь стеклянную стенку было отлично видно все, что происходит на балконе и на лестнице, буквально вихрем вылетает плотная немолодая женщина, то ли администратор, то ли бухгалтер, у которой в этом стеклянном кабинете, очевидно было рабочее место. Она мигом прыгает на ступени лестницы и успевает схватить в воздухе плывущую вверх ногу, которая была уже фактически в вертикальном положении, так что было непонятно, что же еще удерживает падающего, и резко с силой дергает эту ногу вниз, прекращая ее фатальное движение по окружности и запуская это движение в обратную сторону. Ноги гостя оказываются снова на лестнице, а голова, которая уже была за перилами почти на уровне покинутых им ступеней, возвращается в свое нормальное положение наверху конструкции, называемой человеческим телом. Гость, не произнеся ни слова, и даже не взглянув на свою спасительницу, продолжает неверный шатающийся спуск по лестнице, хватаясь руками за широкие отполированные деревянные перила. Он, судя по всему, даже и не успел понять, что с ним случилось, и чем все могло бы кончиться. Залитое алкоголем сознание не успело это ни отметить, ни осознать, а его спасительница, так же молча и спокойно возвращается в свой стеклянный домик. Похоже, для нее это привычная повседневная рутина – ловить гостей за ноги и спасать им жизнь. Благородная миссия, за которую, думаю, ей едва ли доплачивали. Вот так ангел-хранитель этого пропойцы руками простой женщины-бухгалтера спас своего подзащитного от верной гибели, а он, подзащитный, этого даже не понял и, уж, конечно, не запомнил.

Да, так вот, возвращаясь к прелестям Прибалтики – Белкин мне – смотри, мол, красота какая, сосны торчат прямо из морского песка, всюду клумбочки-цветочки, городок чистенький, дорожки в парке выметены, домики аккуратные, люди спокойные, доброжелательные, даже когда трезвые, как ни странно, при том, что застекленные павильончики-рюмочные, такие симпатичные и привлекательные, стоят на каждом шагу под соснами в парке, пустые, прибранные. А в них под изогнутым идеально вымытым прозрачным стеклом буфетной витрины – бутербродики на два укуса: тамошний ароматный черный хлеб, немного масла, а на масле распласталась вычищенная балтийская килечка с черной спинкой и серебристыми бочками, поверх которой нетолстый белый с желтым срез крутого яйца, и венчает это произведение кулинарного искусства мелко нарубленный зеленый лучок. Ну, да, конечно был еще и наш любимый огромный ресторан «Раннахооне» (не уверен, что правильно воспроизвел необходимое количество гласных в названии), который строили ещё шведы до войны, с широкими галереями по внутреннему периметру здания на уровне второго этажа, на которых, как и в просторном зале под ними, тоже активно поглощали лангеты и заливной язычок под водочку и громогласный оркестр электроинструментов страждущие совграждане. И стояла эта махина с панорамным остеклением прямо на берегу моря, над светлым тонким песком широкого пляжа, и с его террасы, куда гости выходили покурить, открывался чарующий вид на вечерний прибой…

А мы, такие, гривастые, Шурик в потертых джинсах, я в полосатых как матрас штанах с клешем от задницы, приталенном кожаном пиджачке с широченными лацканами и сабо на высокой платформе, отжигаем под аббовскую «Ватерлоо»! Москвичи-хиппари! Да, конечно, была во всем этом своя прелесть, но нам-то по 19 лет, нам жару подавай несусветную, вино рекой, танцы в шлепанцах, а чаще без них, на асфальте под «шизгару» заезжей бит-группы из Ростова на танцплощадке жарким душным южным вечером, нам ночные купания голышом давай, нам давай непринужденные знакомства с вновь прибывшими девочками, которых на пляже определяли по степени незагорелости, так называемыми «белыми спинками»! Кстати, Шурик в Гудауте даже вечером выходил в город на ужин и вечернюю охоту с пляжной сумкой, которая раскладывалась в мягкий поролоновый лежачок. На всякий случай! И, в общем, бывало, доводилось ему им пользовался в темноте на неудобном каменистом пляже или на жесткой рыжей пыльной траве в парковых зарослях. Но все это там, далеко на Юге, а тут – погода – не пойми чего, меняется каждые два часа, то солнце, то облака, то ветер налетит, то дождь пойдет! С тех пор я зарекся ездить на Балтийское море, хотя, вот, на Тракайских озерах в Литве потом бывал неоднократно, и полюбил эти места и не без причины, и не только за их красоту, уют и удивительное спокойствие! Но это уже гораздо позже, да и это совсем другая история. Потом как-нибудь расскажу, отвлекся, пардон.

Итак, возвращаясь к главной теме и к нашей компании, выбирающей вариант отдыха, решили мы в этот раз рвануть в какое-нибудь новое местечко, расширить кругозор, так сказать. Вот так мы всей компанией и оказались в турагентстве на Петроверигском переулке. А компания была такая: мой одноклассник Родик Левин, его приятель по институту – плечистый, коренастый и слегка кривоногий Мишка Тарасов со своей женой – миниатюрной Оксаной Бондаренко, с умными серыми глазами и аристократическими манерами, пожелавшей, почему-то, после свадьбы оставить свою родовую девичью фамилию, и ваш покорный слуга с уже упомянутой первой женой Нелькой Мартовой, высокой видной блондинкой, крупной и широкой в кости. Природа одарила ее весьма привлекательной внешностью, симпатичным личиком и богатыми формами, но без излишеств, в том числе и без лишнего веса. В то время, о котором я повествую, она тоже была студенткой, но в отличие от нас технарей, студенткой медицинского института. Так вот, в связи с планированием нашего отдыха следует упомянуть, что у Родика Левина на август этого года была назначена церемония бракосочетания с нашей же бывшей одноклассницей Агатой Шляпман и, по идее, нам надо было выбрать даты поездки так, чтобы он успел вернуться к свадьбе. Да и мы все тоже уже были приглашены на это торжество, которое, по-хорошему, бывает раз в жизни, как известно.

Выбор вариантов организованного отдыха в турагентстве оказался весьма небогат, разумеется, и вообще чудо, что хоть что-то было. Времена-то какие! Да еще разгар лета. Из предлагавшегося, нам глянулась путевка на турбазу в город Теберда Карачаево-Черкесской АО. На две недели. Программа: проживание на турбазе на окраине городка и выезд в горы в поход верхом на лошадках на неделю по кольцевому маршруту. В остальное время – экскурсии по местным достопримечательностям: озерам, водопадам и прочим красотам, тренировки в верховой езде, спорт, танцы, шашлык. Кормежка от турбазы, выпивка своя. Туристская экипировка, палатки, спальные мешки, седла тоже от базы. По деньгам получалось вполне приемлемо, турбаза не санаторий, бытовые условия самые простые, к тому же у нас студентов-дневников не было причин рассчитывать на месткомовские путевки и льготы. Итак, турпутевки были куплены, и мы устремились в железнодорожную кассу за билетами на поезд до Невинномысска, а от Невинномысска до Теберды надо было еще ехать на автобусе. Нам повезло – удалось взять билеты в одно купе, для семейных и одно место в соседнем купе для Левина. Просто чудо – летом в южном направлении есть билеты, да еще и купейные места! Надо заметить, что билеты тогда, по деньгам, были намного доступнее, чем теперь. Место в купе обошлось нам в двенадцать рублей, что равнялось, примерно, стоимости трех бутылок водки или десятой части зарплаты инженера. А стипендия, которую платили всем студентам, закончившим семестр без «хвостов», составляла сорок рублей. Это так, для справки. Итак, довольные таким небывалым везеньем, мы этот успех закрепили радостным распитием пары бутылочек вина на лавочке на Чистопрудном бульваре, тогда это еще не запрещалось законом, и разошлись по домам, чтобы сосредоточиться, и начать вдумчивую подготовку к отъезду.

И вот, буквально за два дня до отъезда, когда уже все фактически было готово, вдруг к нам в гости заваливается мой добрый друг из институтской группы Стасик Мартьянов с четырьмя бутылками пива, которые он схватил по случаю (только завезли!) в близлежащем продовольственном магазине на углу Даева переулка. Мы тогда с Нелькой занимали одну просторную комнату с эркером в коммунальной квартире сталинского дома, а в двух других жила семья работника ЖЭКа – он сам, жена и дочка пяти лет. К ним один звонок во входную дверь, к нам – два! Их режим и образ жизни кардинально отличались от нашего: они начинали утро с плотного горячего завтрака на общей кухне, сопровождаемого громким звоном эмалированных мисок и перекрикиваниями через коридор под бодрые звуки гимна Советского союза, которыми настенный трехпрограммный репродуктор громогласно оповещал страну, что уже шесть часов утра и пора идти к станкам. И уже в девять вечера они, соответственно, отходили ко сну, примерно в то время, когда у нас только начинался ужин и сбор гостей, которые расходились, как правило, далеко за полночь, под звуки какой-нибудь пластинки «Дип Пёрпл» или «Пинк Флойд». Соседи были недовольны раздражающими их нашими вечерним шумом и активностью, равно как и мы их утренней. О чем обе стороны вялотекущего культурно-классового конфликта не забывали время от времени друг-другу сообщать. Каждый вечер, отправляясь спать, я заходил на кухню и выдергивал из розетки вилку, висевшего там на стене радиорепродуктора, в надежде хотя бы одно утро начать без прослушивания гимна, но тщетно – ровно в шесть утра вилка оказывалась вставленной обратно в розетку, и квартира оглашалась торжественным: «Союз нерушимый…» Так и жили – они терпели нас, а мы их. А что поделаешь? Но некоторые привычки соседей нас весьма забавляли. Очевидно, ностальгируя по оставленной деревне, они любили иногда в выходной устроить посиделки типа «у нас на завалинке» – забирались с ногами и баяном на диван, перед диваном на полу расстилали газеты, ставили между собой тазик семечек и лузгали их, сплевывая шелуху на газеты, время от времени делая музыкальные частушечные паузы под баян, на котором сосед, надо отдать ему должное, играл весьма лихо. По крайней мере частушечный и «ромашки спрятались…» репертуар ему удавался. Просить его сыграть что-нибудь из «Пинк Флойд» даже не приходило в голову, почему-то. Квартира, кстати, была довольно большой, с хорошей планировкой, с широким и длинным коридором, куда выходили двери жилых комнат, а в противоположном от входа в квартиру конце – двери ванной и огромной по тем временам кухни, площадью метров двадцать, с окном, выходившим на балкон, который примыкал к нашему эркеру. Окно было широким, трехстворчатым, с очень низким подоконником, буквально на уровне колена. Оно было настолько широким и настолько низким, что соседи пользовались им, чтобы вылезать на наш балкон из кухни, для складирования там своих припасов. Это было до того, как мы заехали в нашу комнату и обжили свой балкон. Прямо в кухонной стене у раковины заботливым архитектором был предусмотрен тяжелый ковш мусоропровода, что, конечно, было удобно с точки зрения оперативного избавления от мусора, но, к сожалению, такое удобство имело и другую, мало приглядную сторону. Из этого ковша, поднимаясь по трубе мусоропровода из камеры в цоколе, куда сваливались отходы кухонной жизнедеятельности всех шести этажей дома, вылезали огромные черные тараканы, величиной с большой палец руки и нахально расползались по кухне и коридору. Для своих вылазок они выбирали, как правило, темное время суток. И, выходя ночью из комнаты в неосвещенный коридор, надо было быть готовым к тому, что под ноги будут попадаться и с громким хрустом лопаться раздавленные хитиновые спины этих мерзких здоровенных нечистоплотных жуков. А стоило зажечь свет, как они, шурша лапками, начинали быстро разбегаться во все стороны, стараясь забиться в какую-нибудь укромную щель под плинтусом или холодильником. Особенно, они, мучимые жаждой, любили экскурсии в нашу просторную ванную, где метались в ванне, соскальзывая с ее гладких эмалированных бортов, когда их поливали кипятком из душа.

Сосед наш был мужичком рослым, крупным и крепким. Под стать ему была и его дочурка – не по своим пяти годам крупная и тяжелая. Когда она пробегала по коридору мимо нашей двери, казалось, что по паркету с топотом проносится пара бизонов, сотрясая пол и заставляя бокалы в маленьком серванте опасно танцевать и нервно звякать. А если учесть, что передвигалась девочка только бегом, что, в общем, присуще детям ее возраста, до краев наполненным энергией, и моталась она туда-сюда непрерывно по коридору от своих комнат до кухни, ванны или туалета и обратно, и все мимо нашей двери, то можно себе представить, как может накопится мрачное раздражение, особенно, когда ты сидишь и пытаешься сосредоточиться на люто ненавидимом тобой бессмысленно раскрытом толстом «кирпиче» матанализа с его чертовым дифференциальным исчислением, экзамен по которому предстоит сдавать через пару дней. Доходило до того, что я просто искренне посылал проклятия в адрес этого, в сущности, совершенно безвинного восторженного существа, мотавшегося мимо моей двери, просто не справлявшегося с переполнявшей ее радостью и силой жизни. Я даже пожелал, чтобы она зацепилась на бегу за ножку, выставленного давным-давно в коридор за дверь старого торшера без абажура и грохнулась бы уже наконец! И вдруг… вы не поверите – не успел я отправить свое горячее пожелание к небесам, как услышал за дверью деревянный звук потревоженного торшера, прервавший нараставший топот в его высшей точке слышимости у моей двери, и следом грохот падающего на паркет после короткого полета грузного тела. Секундная пауза, тишина и затем нарастающий громкий рев, обычно сопровождающий падение ребенка! Я вдруг мгновенно испытал такую вспышку злорадного торжества, что мне стало даже стыдно. Это же ребенок, – воскликнул я мысленно, укоряя себя за неуместную бесчеловечную эмоцию, но приятное злорадное чувство удовлетворения не покидало меня. А потом я уже задумался: ну, вот, что это – мой «черный» глаз, восстановление вселенского баланса справедливости, или работа моего заботливого ангела-хранителя, выполнявшего мое горячее пожелание? А может быть это был не ангел, а как раз наоборот? Да…

И вот, в эту нашу коммунальную квартиру, нашу уютную светлую комнату с эркером и длинным балконом заскочил в гости Стасик, весь такой озабоченный вопросом – как провести оставшуюся после сессии часть лета? Тогда завалиться в гости к друзьям без звонка, предупреждения и приглашения было в порядке вещей и никого это не напрягало, даже наоборот, мы всегда были рады компании и спонтанным посиделкам. Кстати, с нашим первым знакомством со Стасиком тоже связана одна любопытная история. Я перешел с вечернего на дневное отделение института и появился в новой группе одновременно со Стасиком, который как раз вышел из академического отпуска. Стасик был добрым, открытым, приветливым, веселым симпатичным парнем, с густой черной шевелюрой, чем-то похожим на «битла» Пола Маккартни и актера Донатаса Баниониса одновременно, в их молодые годы, разумеется. В тот же первый учебный день сентября в нашу в группу влилась еще одна новая девушка, весьма привлекательная, высокая, стройная, с отличной фигурой и длинными ногами, мастер чего-то там в бальных танцах – Елена. В начале первой «пары» декан устроил перекличку-знакомство и выяснилось при поочередном вставании, что все мы трое вновь прибывших, объединены еще и уникальными отчествами, доселе неслыханными в простом обществе студентов-технарей. Стасик оказался Леонардовичем, Елена – Цезаревной, ну а я, как известно – Гермесовичем. Впрочем, от наших приличных сокурсников, коротко подстриженных и одетых в темные свитера, пиджаки и отутюженные брюки, мы отличались еще и внешне – длинноволосые, в «джинсе» и сабо, а Ленка в умопомрачительных, ярких, бесстыдных сарафанах с вырезами и разрезами, в которых просверкивало ее безупречное спортивное загорелое тело. А ей было, чем сверкнуть. Так мы друг друга заприметили и быстро спелись. Да и спились потом тоже неплохо.

Так вот, сидим мы, значит, со Стасиком жарким летним днем у нас за столом в эркере, на столе запотевшие зеленые бутылки с пивом, все окна в эркере и балконная дверь за полоской неподвижного тюля раскрыты нараспашку, глядим на красивое стройное желто-белое здание Оргкомитета Олимпиады-80 напротив, на противоположной стороне переулка, своими выступающими из фасада башнями напоминающее средневековый замок, болтаем обо всем и ни о чем, под негромко поющую пластиночку «Бони-Эм». Стасик выходит время от времени покурить на длинный балкон, бегущий от эркера вдоль стены дома под тем самым широким кухонным окном. Балкон нависал прямо над тротуаром переулка, и Стасик грустно смотрел, облокотившись на перила, с высоты третьего этажа на вяло текущую жизнь тихого летнего московского переулка внизу – на изредка проезжающий автомобиль или бредущего в магазин, раздавленного жарой прохожего, позвякивающего сумкой с пустыми бутылками, которые он взял с собой на обмен, рассчитывая раздобыть свежего холодного пива. Видно, людская молва разнесла, что в магазин на углу Даева «завезли» пиво, вот он и отправился в поход за желанным напитком. Теперь трудно представить, что в те времена просто так прийти в любое время в магазин и купить пару бутылок пива было невозможно. Пиво привозилось в магазин и тут же раскупалось на корню. Иногда можно было случайно налететь на вчерашнее пиво, но его брали только совсем уж страждущие и беспринципные. Дело в том, что тогда консервированного пива, которое мы пьем сегодня, не было – пиво поступало в продажу свежим, живым и уже на второй день скисало, как молоко, которое, кстати, тогда тоже скисало на второй день. Прокисшее пиво определялось по осадку в виде желтых хлопьев, выпадавших на дно бутылки. Ну, еще можно было прочесть дату выпуска, которая была двумя цифрами от 1 до 31 выпукло выдавлена в середине металлической крышки, а по краю крышки была такая же выпуклая надпись «жигулевское». И больше никаких этикеток и бумажек на бутылке не было – просто голая бутылка зеленого стекла и крышечка с надписью и цифрами, которую сковыривали, за неимением открывашки, об любой твердый угол здания, подоконника или стола. И сдавать такую бутылку, когда она становилась пустой, было одно удовольствие – сполоснул изнутри водичкой и готово, не надо ничего отклеивать, отмачивать и отдирать. В этом смысле, самой нелюбимой посудой на сдачу была бутылка из-под шампанского с ее горлышком, надежно обклеенным фольгой, которую приходилось соскабливать ножом. Потому что принимали посуду, только очищенную от всяких наклеек. Так что из похода за пивом можно было вернуться триумфатором с сумкой полной вожделенного напитка, можно было с пустыми руками, а можно было… и совсем не вернуться. Это я вот в связи с чем вспомнил. Как-то раз, таким же летним днем, шел и я по переулку, так же позвякивая пустыми бутылками на обмен в хозяйственной сумке. Тогда все в магазин ходили со своими сумками или плетеными авоськами потому, что пластиковых пакетов в то время в СССР не знали, не знали настолько, что, когда ко мне случайно попал привезенный из-за границы плоский пластиковый пакетик с нанесенной на него рекламой пива Карлсберг – «Carlsberg – The Glorious Beer of Copenhagen!», я ходил с ним гордо года три, приспособив носить в нем тетради и книги в институт, иногда подшивая суровой ниткой начинавшую отрываться от довольно плотного тела пакета усиленную часть с прорезными ручками. А если добавить к этому еще широкие клеши из материи, как будто сшитой как лоскутное одеяло из разных кусков потертых джинсов, футболку с изображением зеленого доллара во всю грудь с надписью на нем «One Billion Dollars Baby», массивные тупорылые сабо темно-вишневого цвета на пятисантиметровой рифленой платформе с крупными выпуклыми грибовидными шляпками обойных гвоздей по ранту, лохматую курчавую голову «а ля Анджела Девис» над изрядно худым телом и болтающуюся на короткой цепочке между ключицами полно-объемную массивную фигуру бредущего медведя из кавказского серебра, то получите мой портрет в студенческой молодости. И вот иду я такой с пустыми бутылками в ближайший к дому винный отдел в гастрономе №50, который находился в то время на углу Уланского переулка и Садового кольца, как раз на перекрестке Уланского, Садового и улицы Маши Порываевой, прежде Домниковки, которой теперь уже нет, в смысле, ни Домниковки, ни Маши Порываевой. Все снесли, теперь там проспект Сахарова. Настроение отличное, летнее, легкое, доброжелательное в предвкушении маленького праздника – иду-то я в винный! Захожу в отдел, через отдельный вход, тогда вышло постановление, чтобы все винные прилавки в магазинах были выселены в отдельное помещение из общего торгового зала, и привычно становлюсь в очередь. Кстати, очень небольшую по тем временам, всего человек шесть. Топчусь в очереди, продвигаюсь к прилавку, продавщица звенит пустыми бутылками, забирая их у покупателей, отпускает напитки, берет деньги, отсчитывает монетки сдачи, которые со звоном бросает в специально поставленную для этого пластмассовую тарелочку, все идет как обычно, спокойно и неторопливо. И вот подходит, наконец, моя очередь, я стою напротив продавщицы, выставил на прилавок свою пустую тару и открываю рот, чтобы сказать ей, какие бутылочки мне выдать, и тут в магазин влетает женщина лет тридцати пяти и кидается прямо к прилавку, проигнорировав очередь и оттерев меня плечом. Запыхавшись, она говорит отрывисто продавщице: «Привет, Валька, дай мне пару бутылок белой по три шестьдесят две!» Продавщица Валька теряет ко мне интерес, меняет дежурное сурово-пренебрежительное выражение лица на нормально-человеческое – доброе и приветливое и, перебросившись со своей приятельницей парой слов по поводу возникшего у нее срочного праздника, выдает ей две бутылки «Русской» водки. Приятельница засовывает покупку в свою сумку и устремляется к выходу. Я, слегка возмущенный такой бесцеремонностью, снова открываю рот, чтобы сообщить продавщице Вале, наконец, что из напитков буду уже брать, а заодно и высказать беззлобный упрек в обслуживании знакомых без очереди, как вдруг за моей спиной со стороны входа раздается страшный грохот, звон разбитого стекла и пол под ногами сотрясается от мощного удара или взрыва. Вся очередь поворачивается к дверям, а Валя выскакивает из-за прилавка и кидается ко входу, откуда через секунду слышится страшный крик ужаса, переходящий в истошный вой. Люди, только что составлявшие очередь, устремляются вслед за продавщицей от прилавка к дверям, и из-за их спин уже ничего нельзя увидеть. Я быстро прохожу через дверь, ведущую из алкогольного отдела в общий торговый зал, пробегаю его насквозь, выскакиваю на улицу через другой вход в гастроном чуть выше по переулку, и подбегаю ко входу в винный отдел с улицы. Картина, представшая перед моими глазами, была жуткой. Поперек тротуара раскорячилась желтая машина-такси «Волга-24». Ее передняя часть влетела на пару ступенек, ведших ко входу в винный отдел, и застряла в разбитых в щепки и осколки дверях, как будто она собиралась со всего ходу въехать в магазин. Из пассажирских дверей правого борта медленно вываливаются на мостовую два мужика-пассажира, держащиеся за окровавленные головы. Водитель такси стоит на четвереньках, заглядывая под моторный отсек, где темнеет неподвижное тело, распростертое под днищем машины так, что голова оказалась между поддоном картера «Волги» и ступенями крыльца. Рядом валяется сумка приятельницы продавщицы, из которой растекается прозрачная лужа, распространяя крепкий запах спирта. Водитель в ужасе обхватывает свою голову руками и садится на тротуар, раскачиваясь из стороны в сторону. У Волги, к тому же, разбит весь правый борт, а у ободранной стены магазина, выкрашенной красным суриком, сидит на тротуаре старушка в платке, с совершенно белым лицом и круглыми от шока глазами. Рядом с ней возвышается расколотая массивная цементная урна для мусора. Очевидно, машину, после удара в дверь развернуло и она ударилась правым боком об стену магазина, снеся проходившую старушку и разбив урну, которая, судя по всему, и спасла бабушку от полного сплющивания. Кто-то из набежавшей толпы кричал старушке: «Что ты сидишь, вставай!» Старушка, оторопело пуча глаза, начала приподниматься, держась за стену. В этот момент стало видно, что одна из ее ног в коричневом хлопчатобумажном чулке торчит вбок под углом девяносто градусов, напрочь перебитая чуть ниже колена. Я отвернулся от этого жуткого зрелища и поспешил прочь. Вероятно, такси вылетело с улицы Маши Порываевой и быстро пересекало Садовое кольцо на зеленый свет. Наверное, что-то или кто-то перебегавший Уланский переулок, заставил водителя резко отвернуть влево, и машина влетела в двери гастронома, выходящие в переулок, а потом ее вертануло по инерции и ударило боком о стену здания, и от этого второго удара ее вернуло на прежнее место в дверях, где она окончательно добила приятельницу Вали, попавшую еще под первый самый страшный удар. Я шел домой с пустой сумкой и горячо благодарил своих ангелов-хранителей за очередное чудесное спасение. Ведь если бы приятельница Вали не влезла вперед меня без очереди, то я, купив свою бутылочку, как раз выходил бы из этих дверей вместо нее.