Kitabı oxu: ««Последний рабочий день». Сборник рассказов»

Рассказ "Общая картина"

Я получил приглашение на свою почту. Бумажный конверт с рисунком и маркой. На рисунке был изображён седовласый дедушка, сидящий на скамейке в парке, держащий в руках книгу. Я вспомнил детство: как читал рассказы Рэя Брэдбери, а потом через увеличительное стекло рассматривал отцовскую коллекцию марок. Если ты, мой дорогой читатель, так же, как и я, давно не имел удовольствия коснуться этого раритетного способа общения между людьми, то рекомендую освежить память новыми впечатлениями. В прошлый раз моя бывшая жена похожим почтовым посланием известила меня, что у нас больше нет шансов на общение, так как она вместе с Владиком, нашим сыном, переезжает в столицу, чтобы жить серьёзной жизнью, а я могу спокойно продолжить своё бестолковое графоманское существование. Эх… (томный вдох).

Вернусь, пожалуй, к истории. В конверте лежало приглашение в гости от известного на весь мир художника – Жана Льюпье Караванова. Представь, в каком я был шоке, если учесть, что за его искусством слежу ещё с юности. Сначала мне подумалось, что это чья-то шутка, но потом я понял, что шутка – это скорее моя карьера. Присмотревшись, я заметил, что конверт высокого качества. Кремовая бумага, на ощупь очень приятная, грани конверта украшены орнаментом, называемым меандр. Такой пользовался популярностью в Древней Греции. Я успел изучить орнаменты народов мира, когда интересовался мифами после университета. На марке, приклеенной в правом углу, была изображена картина Питера Брейгеля Старшего «Падение Икара». Конверт же был запечатан с помощью классической восковой печати. На ней красовалось изображение двух сорок. Письмо явно выглядело слишком дорого для шутки. Из содержания ясно, что Жан Льюпье Караванов просит меня приехать к нему в резиденцию, чтобы познакомиться и обсудить совместную работу.

Ну как тут отказаться?! Это просто магия наяву. Мне представился шанс поговорить с живым гением. Его «Бархатный космос», картина, повествующая об угасании человеческого разума в космосе, заставила меня целую неделю чувствовать опустошение – даже большее, чем при получении письма от бывшей жены. Гравюра «Битва за солнечные лучи» перевернула моё сознание, дав осмысленное понимание того, что растения и люди неотличимы друг от друга, если смотреть на нас из далёкого-далёкого мира, откуда-то из соседней звёздной системы. Биологически люди далеки от растений, но философски и мы, и они нуждаемся в заботе Солнца.

Его произведения изобразительного искусства рассказывают о гуманистических идеях и ценности жизни людей, зверей, растений, грибов и роботов. Точные философские высказывания, запечатлённые в мгновении.

Последние десять лет Жан Льюпье ведёт жизнь затворника и не появляется на публике. Интервью, естественно, не даёт.

И вот я, писатель, не имеющий успеха, не купающийся во внимании читателя, да что уж говорить, даже не имеющий изданных книг – только цифровой самиздат, – каким-то чудом получаю приглашение посетить дом художника Караванова. Мне всю жизнь не везло с работой и признанием, с любовью, кстати, тоже дела всегда были так себе. Неужели удача повернулась ко мне своим светящимся ликом?

Два дня спустя я прибыл в маленький городок «Провидение». Население – сорок тысяч человек, но туристов, что одуванчиков в конце мая. Каждый хоть сколько-нибудь уважающий себя любитель живописи считает своим долгом приехать в Провидение, зайти в местное кафе, которое называется «Сад внеземных наслаждений», и выпить там чашечку кофе с булочкой с яблоком и корицей. Потому что так делал и сам Жан Льюпье раньше.

Вскоре я добрался до дома художника. Снаружи он выглядел как средневековый замок. Внутри – винтажная мебель, созданная много людских жизней назад. На деревянных стенах висели картины Караваджо, Веласкеса, Эль Греко и Гойи. И вся эта красота тонула в море пуансеттий, антуриумов, каланхоэ и азалий. На небольших стендах и тумбочках повсюду стояли деревья, похожие на бонсаи, но больше, в масштабе три к одному.

К Жану Льюпье меня проводил дворецкий, выглядевший как человек, но во время нашей пешей прогулки до библиотеки, где у меня должна была состояться беседа с художником, он обмолвился, что на самом деле он робот. Сей факт вызвал во мне странное чувство: неужели время, когда роботов невозможно отличить от людей, уже наступило?! А я и не заметил…

Библиотека внушала трепет. Куполообразное помещение с камином, двумя креслами и столиком, на котором уже стоял чайник, а из его носика, словно привидение, вылетала струйка пара. Жан Льюпье оказался невысок ростом, лицо его было испещрено глубокими морщинами, а поредевшие волосы окрашены сединой. Но в глазах я не заметил старческой мутности. Напротив, их синева будто кричала о надеждах на будущее. Если бы не болезненная худоба и бледность, я бы не сказал, что этот человек стар.

– Аркадий (это моё имя), как думаешь, можно ли человека заразить тягой к прекрасному?За первыми чашками чая мы просто говорили о погоде, тающей вечной мерзлоте, разнообразии языков. Обыкновенная светская беседа. Забавно, но он не казался мне гениальным художником, скорее начитанным соседом. Но потом всё началось с вопроса:

– Знаете, сколько бы я ни старался рассказывать своим друзьям детства невероятные факты о картинах Брейгеля, Гойи и Караванова, мне ни разу не удалось увидеть в их глазах подлинного интереса. Они комментировали рассказанное и увиденное, но всё равно, приходя домой, оставляли гениев за порогом и не впускали их в свой ум. Мои друзья не глупы, они хорошо зарабатывают, любят жён и детей, разбираются в контентологии. У них есть чувство стиля. Помню, когда мы были моложе и я начал со всей страстью рассказывать им обо всём, что накануне узнал, тогда я впервые почувствовал незаинтересованность в ответ… Это побудило меня писать. Я начал трансформировать увиденную удивительную красоту в словесные конструкции. Это было здорово. Когда простой парень из семьи железнодорожников, причём в пятом колене, отказывается от уготованной ему судьбы и пишет истории – это вдохновляло меня. Так мне удалось настроить самого себя на то, что нет ничего важнее в жизни, чем белый лист и чёрные буквы, – закончив тираду, мне стало немного не по себе, что я сходу начал так много говорить.У меня на этот счёт была теория.

– Вот ты – игрок, а твой дед – это мастер, что выпилил доску, убрал заусенцы, нанёс рисунок и лак. Эта работа заняла у него всю жизнь. А твой отец придумал особенную форму фигур, выточил их и расставил на доске. И всё это они делали, чтобы ты смог начать игру.– Позволь спросить, твой отец любил читать, а дед? – мягким тоном спросил Жан Льюпье. – Да, они очень любили это дело, были книгочеями. От деда и отца мне досталась домашняя библиотека. Это был волшебный мир, который моя семья не могла себе позволить, но как-то всё-таки смогла её собрать. Это был повод для гордости. Я не знал никого из сверстников, кто вот так мог читать не электронные книги. – Видишь, их вклад в твоё мироощущение намного больше, чем ты мог себе представить. Ты играешь в шахматы, Аркадий? – спросил меня Жан Льюпье, сделав глоток чая. – Иногда.

– Конечно, Аркадий, я ценю твой дар повествования.Я задумался над словами моего собеседника. – Позволите рассказать вам историю, Жан?

– Когда мне было восемь, мы с мамой и папой жили в небольшом домике на отшибе города. Довольно бедно, но всё же могли себе позволить держать несколько собак и кота. Мои родители вложили мне в голову мысль, что братья наши меньшие являются полноценными членами семьи и имеют равные со мной права. Для мальчика восьми лет это была кристаллизированная истина. Пёс по кличке Валихан спал у меня на кровати, прямо в ногах. А размера он был приличного, мощный такой, охотничьей породы – бультерьер. Я его дико любил и считал человеком в теле собаки. У нас на улице было много ребят моего возраста. Одного из них звали Алёша. Хороший малый, добрый, но любил похулиганить. По соседству с ним, через сетчатый забор, жила тётенька, у которой был огромный чёрный пёс непонятной породы. Он был так мохнат, что курчавые волосы закрывали ему даже глаза. Алёша купил себе под Новый год петарды и начал этого пса ими пугать. Собаку звали Пират. Помню, как зашёл к Алёше в гости, а он как раз кидает к забору очередную петарду, приводя и без того разъярённого Пирата в бешенство. Этот пёс увидел меня, и что-то в его собачьем разуме на мне зациклилось. Он обозлился. С того дня Пират начал пытаться вырваться из двора и меня покусать. Один раз ему это почти удалось, но я вовремя удрал на велосипеде. И вот тёплым майским вечером мы гуляли всей своей компанией. Пират всё-таки выбежал из своего двора, пробежал мимо моих друзей и с яростью вцепился мне в бедро, чуть выше перегиба колена. Рана оказалась серьёзной. Мой отец был довольно суровым. Его туманное прошлое, разложенное по дому холодное оружие подсказывало, что он опасный человек. Через несколько дней, удостоверившись, что Пират не болен бешенством, мой отец забрал его у хозяйки. Я так боялся этого пса, что до сих пор помню, как ужас растекался по моим мышцам. Кстати, и других собак я тоже начал шарахаться – мне казалось, что из-за того, что я боюсь, они на меня кинутся, потому что чувствуют страх. Отец подвесил Пирата на яблоне за шею и мечом отсёк голову. А потом спросил наблюдавшего со стороны меня: «Слышишь, как льётся кровь твоего врага?» Я замолчал, взглянув во внимательные глаза художника. – Вот такую фигуру выточил для меня отец. Я стоял и думал: для кого-то же Пират был человеком, запертым в теле пса. Я смотрел на Валихана и боялся, что кто-нибудь вот так лишит меня моего брата жизни. Только после того, как мне стукнуло двадцать пять, меня осенило, что, если бы не отец, Пират бы точно меня убил. Но я до сих пор не могу понять: это был плохой поступок с нашей стороны? Мы же забрали жизнь члена семьи этой тётеньки, так? Или же он был для неё просто домашним питомцем, потому что круглые сутки жил на улице, во дворе, в холодной будке? Она его там держала. Я до сих пор не знаю. Но одно я знаю точно: в ту ночь я перестал бояться собак.

– Вопрос в другом: поступок твоего отца – это было проявление «человеческого», то есть местью, или же сработал основной принцип выживания в природе? Как мы знаем, наш мир имеет хищную сущность. Даже человеческий разум во всём своём величии не смог изменить основополагающий принцип – «Убей или будь убит». – Жан Льюпье встал с кресла и подошёл к гигантскому окну в форме арки.Жан Льюпье задумчиво нахмурился. Сделав глоток чая, он начал говорить:

– Согласен, – коротко ответил я и сделал глоток терпкого чая.Мне нужно было хорошенько подумать, поэтому я не спешил давать ответ. – Не нужно отвечать, Аркадий, – Жан Льюпье будто читал мои мысли. – А давай-ка и вовсе сменим тему на более приятную.

– Конечно, я очень хочу знать, кто они, – мне было трудно говорить, ком стоял в горле из-за этой ужасной новости.– Ну, слушай. Последние десять лет я пропал из медийного пространства с одной целью – создать кое-что важное, не отвлекаясь на собственное эго и социальные игры. Но мне нужна помощь, – художник вернулся в своё кресло и посмотрел мне в глаза. – Надеюсь, я могу как-то вам помочь? – Я читал твои романы «Незнакомец в зеркале» и «Парализованная доброта». Мне они оказались по душе. Поэтому я тебе всё расскажу. У меня обнаружена болезнь Хантингтона – это редкое генетическое заболевание, которое разрушает мозг. Сначала тело перестаёт слушаться, потом и разум. Но меня это не сильно страшит. Я хочу довести до конца свою картину. Высказаться в последний раз, – Жан Льюпье по-отечески улыбнулся. – Я давно перестал общаться с людьми, но у меня всё же есть друзья, которые искренне любят искусство. Хочешь знать, кто они?

– Прошу, зайдите познакомиться, – в комнату вошли три робота разного вида. Один был похож на идеального человека из прошлого – высокий мужчина крепкого телосложения. Его угрюмое, будто высеченное из камня лицо обрамляла густая борода. Он напомнил мне царя Леонида Спартанского. Его выдавали руки: из рукавов рубашки выходили стальные кисти. Другой робот был тоже гуманоидного типа, но выглядел как типичный робот позапрошлого поколения – проще говоря, железный человек. Ну, а последний вошедший робот оказался женщиной. Это модель новейшего поколения – почти человек. Она не красива и не уродлива, не худа и не полна. Увидев эту девушку в толпе, я, скорее всего, не запомнил бы её внешности. Тётка Обыкновенная, работающая в пекарне или в отделе службы поддержки психологически пострадавших от действий ИИ. Единственное, как можно отличить её от реального человека, – это небольшой круглый светящийся индикатор на правом виске, который загорается синим, зелёным, жёлтым и красным цветами во время разных выполняемых операций. Например, оплата счёта или сопряжение с каким-нибудь устройством. Меня сейчас прямо подмывало сказать: «С другим устройством».

– Ты совершенно прав, – сказал художник и посмотрел на своих подмастерьев-роботов. – Разум заслуживает свободы. А теперь ответь: если на одну чашу весов положить свободу для каждого на этой планете, а на другую – почти окончившуюся жизнь дряхлого старика, который вот-вот потеряет возможность заниматься самым любимым делом, потому что его тело откажется его слушать? Как думаешь, что перевесит? К тому же старик так устал, что сам желает пойти на рандеву со смертью, – после этих слов он поднял перед собой ладонь и замер. Его кисть прошибал тремор. Болезнь уже глубоко пустила свои корни.– Они пишут картину вместе со мной. И знаешь, что я понял за эти два года совместной работы? У них формируется личность… Только вот человечество не готово признавать божественную природу неживой материи. А я чувствовал, с какой страстью они пишут, ощущал, с какой жаждой наблюдают за полётом ласточек, видел, как любовь возникает внутри них, когда они своими руками ухаживают за садом. Люди оказались не одиноки, другие разумные существа здесь, у нас во дворе. Аркадий, мне правда нужна твоя помощь. – Жан, я даже не знаю, что сказать. Так что от меня нужно? – Скажи, как ты относишься к смерти и насилию? – Я считаю, что личность должна быть неприкосновенна – как физически, так и психологически. Это свобода, и для меня она выражается не в том, что я могу делать всё, что захочу, а в том, чтобы не делать того, чего делать не хочу.

– Ха-ха-ха, – художник рассмеялся от знания, что ему предстоит мне рассказать. – Пойдём, я тебе кое-что покажу.– Что вы хотите, чтобы я сделал? – мне стало не по себе.

Жан Льюпье встал с кресла и медленно пошёл к выходу из библиотеки. Я окинул взглядом это удивительное помещение с тысячами уникальных книг. Никаких тебе электронных носителей. Нет, я совершенно не против электронных книг, более того, сам люблю читать при выключенном свете, прильнув головой к подушке, какой-нибудь редкий роман, который в бумажном виде давно утрачен. Но библиотека – это другое. Библиотека – это музей Слова.

– Это честь для меня.– Аркадий, тебя волнуют деньги? Ты в достаточной мере обеспечен? – спросил художник, пока мы шли по коридору, увешанному с двух сторон картинами. – Собственно, справляюсь как-то. Не всегда могу вылечить заболевший зуб или купить билет на самолёт, но на еду хватает. – У меня было много талантливых приятелей, которые создавали удивительные вещи. А потом на их головы свалились огромные деньги, превратив их в бездарности. Большие деньги – это болезнь, которая может поразить любого. Они замещают собой душу. Чем больше к тебе приходит денег, тем больше тратится души. Если на тебя вдруг свалятся золотые горы, а это может произойти с каждым талантливым человеком, как я уже говорил, тебе нужен план, как сохранить свою душу, – мы подошли к тяжёлой деревянной двери. – Если честно, я не думал о больших деньгах и тем более не помышлял о них. Потому и плана у меня нет. – Тогда позволь, я покажу тебе свой план, – сказал Жан Льюпье и взялся за медную ручку.

Художник нажал на ручку и потянул дверь на себя. Яркий солнечный свет ударил с обратной стороны и вцепился в мои глаза, на несколько мгновений ослепив их. Когда зрение вернулось, мне открылся поразительный вид.

Вокруг пульсировал жизнью маленький городок, наполненный роботами. Сложно описать архитектуру этого места, ибо люди такой ещё не видели. Это были двух-трёхэтажные домики, выглядевшие сказочно технологичными. Покатые крыши, дополненные солнечными батареями, но ко всему этому примешивался готический стиль с его классическими башенками и шпилями. Во дворах копались в садах роботы разных поколений и моделей. По заборам гуляли робокоты, а в воздухе летали маленькие робожуки. Это было похоже на сон. Я не мог понять, как в нынешнем мире, где анонимность стала преступной, Жан Льюпье смог сохранить в тайне целый городок, населённый роботами.

– Этот космический малыш заслужил своими страданиями яркое место в истории. Аркадий, я очень надеюсь, что наш город изменит человеческое представление о разумности, – Жан Льюпье говорил как великие мечтатели прошлого, заражая меня надеждой на будущее.– Ты, наверное, хочешь узнать, почему никто не знает про это место? – спросил художник, улыбнувшись. – Это точно! – Смотри, – он достал из внутреннего кармана своего тёмно-зелёного пиджака пистолет, направил вверх и выстрелил. Пуля врезалась в какое-то невидимое поле. От места соприкосновения во все стороны пошли волны, как от падения камня в реку. – Я заработал большие деньги, Аркадий, и они все здесь. Поэтому душа ещё при мне. – Потрясающе, – сказать, что я был поражён, значит ничего не сказать. – Пойдём прогуляемся и заодно познакомишься с жителями города «Плутон», – сказал художник, сопроводив слова жестом, олицетворяющим открытие нового мира. – Плутон? Почему?

Мы ступили на улицу, выложенную каменными плитами. Смотрелось и ощущалось это фантастично, будто я снова ребёнок, впервые выехавший из своего родного города. Сказочные дома украшались резьбой неизвестного мне стиля. На стенах красовались фрески, на которых были изображены разного рода чудовища: рыбообразные и крылатые, огромные черви с сотнями острых зубов и благородные олени с тремя головами. На стене одного из домов я смог различить человеческую битву с детальной прорисовкой армий. По-моему, это была битва при Силаре.

– Отец, гость, – говорил каждый взрослый робот, кивая головой или её аналогом.Все роботы, встречавшиеся нам на пути, бросали дела и выпрямляли спины. Они приветствовали нас кулаком, прижатым к левой стороне груди.

– Как бы тривиально ни звучало то, что сейчас я произнесу, но мы – семья. Они считают меня своим отцом. Поначалу я пытался объяснить им, что это не так, но все попытки оказались тщетны, пришлось смириться. Слушай, Аркадий, думаю, ты уже понял, что я очень высокого мнения о твоих писательских и умственных способностях. Хочу предложить тебе следующее: ты переезжаешь в мой дом, чтобы написать историю моей жизни. Мы будем гулять по окрестностям и вести беседы, пока книга не будет написана. Надеюсь, ты справишься раньше, чем болезнь начнёт забирать мою память. Не хочу, чтобы все эти прекрасные существа видели, как угасает их отец. Когда мы приблизимся к завершению, ты, я, мои ученики соберёмся в мастерской, где идёт работа над нашей картиной. Тут будет самый неприятный момент: тебе придётся выстрелить мне в сердце у них на глазах. Насчёт юридической стороны можешь не беспокоиться, все бумаги на эвтаназию готовы. Часть моих денег уйдёт на благотворительность, остальное – городу «Плутон». Человеческой семьи у меня нет, так что как-то так. Но я не зря спрашивал тебя о деньгах, ибо они придут: продажи книги принесут тебе столько, что придётся придумать собственный план, как сохранить душу. Скоро ты увидишь картину, которую мы рисуем, она рассказывает о моей жизни от начала сознательного возраста, а последнюю сцену напишут мои ученики. Они расскажут о моей смерти. Сначала картина появится в инфополе в цифровом виде, прогремит на весь мир, но мы не скажем, кто рисовал финальную часть, и никто не будет знать о моей реальной смерти. А после выйдет твоя книга, которая непременно станет бестселлером. Я позабочусь об этом заранее. И когда люди узнают правду, ты откроешь для них двери моего дома, чтобы они увидели нашу «Общую картину» – такое название я выбрал. Но ты не должен позволить ушлым воротилам бизнеса сюда влезть. Может, я прошу о многом, но мне нужно, чтобы ты после моей смерти защищал этот город столько, сколько сможешь, а когда устанешь, я хочу, чтобы ты нашёл преемника.

– Я знаю, всё может пойти не по плану, но таков мой выбор. Что скажешь, принимаешь его?– Я… я… я не знаю, что сказать, – у меня было ощущение, схожее с падением на спину, когда сбивается дыхание. – Мне нужно признаться, Аркадий. Я долго следил за тобой, изучая твои человеческие качества. Извини, пожалуйста. – Да ничего страшного, – а что ещё я мог сказать, покуда параллельно пытался осознать, что на мою долю выпал шанс попытаться изменить мир?

И я принял свою роль в игре гениального художника. Целый год у нас ушёл на прогулки и беседы. Я расспрашивал Жана о его жизни, о том, как роботы взрослеют и что они при этом осознают. Мы сдружились с Жаном и с жителями города «Плутон». Я почувствовал родственную связь с ними. А время шло, и здоровье уже начинало подводить старого художника. Как же так? Люди научились видеть сквозь бесконечную толщу космоса, но не достигли возможности излечить старость. Мне кажется, природа никогда этого не позволит.

Настал день, когда я закончил книгу.

Мы собрались в его просторной мастерской. В ней было много света, исходящего из больших окон. Я не буду описывать картину, потому что её нужно видеть. Моя ладонь сжимала пистолет, он казался тяжёлым, даже тяжелее, чем большие деньги. Сбоку от меня стояли Арно, Стас и Леонела – те роботы, с которыми я познакомился, когда впервые посетил этот дом. Они должны прочувствовать смерть своего отца и после трансформировать эти чувства в искусство.

Жан Льюпье стоял напротив и улыбался. Я направил на него пистолет и взвёл курок…