Возвращение на Голгофу

Полноценным военно-историческим эпосом прозаический текст делает не объем. Точнее, не только он. Но и многослойность повествования на разных уровнях: государственное-народное, историческое-частное, конкретное-символическое и так далее. Великий же эпос (вроде "Войны и мира") выходит, когда все слои равномерны и одно не мыслится в отрыве от другого.

Есть, конечно, писательские задачи менее масштабные, но тоже достойные. Например, дать читателю исторический эпизод (подробно, правдиво и дотошно, но на ограниченном участке времени-места). Или приключение (усиливаем динамику, опускаем метафизику и излишний психологизм). Впрочем, бывают задачи и менее очевидные. Одной из них, думается, придерживался Борис Бартфельд в романе "Возвращение на Голгофу".

Итак, есть две параллельные сюжетные линии, объединенные общим местом (Восточная Пруссия), темой (русско-немецкая война) и героем. 1914 и 1944 годы. Что ещё общего, помимо вышеозначенного, между этими датами? Именно эту задачу и ставит перед собой автор – запараллелилить два события и две кампании как можно нагляднее.

Читателя ждёт, во-первых, кропотливо выписанная историческая фактура, пышущая достоверностью – номера дивизий, названия местечек, посёлков, ручьёв... Во-вторых, повествование густо пересыпано библейскими аллюзиями (например, возлюбленную главного героя зовут Вера, есть в книге и Иосиф, вешается мальчик по имени Христиан). Та же тема Голгофы тоже обыгрывается не раз и не пять. Будут и традиционные диалоги про то, "как Бог допускает такое зло". Наконец, есть в тексте и идейная концепция – историософская, вложенная автором в уста и мысли главного героя.

Героя, кстати, зовут Николай Орловцев – фамилия тоже говорящая. Орёл появится и в песне-рефрене, и в прологе. А еще он геральдический символ и Германии, и России – стран, сошедшихся в смертельной схватке дважды за какие-то тридцать лет. Итак, по Орловцеву, в 1914 году история могла пойти по-другому. Но пошла так, как пошла – и её пришлось доигрывать в 1944-м. Где начало трагедии, где первопричина? Можно ли было её избежать – или хотя бы обойтись, что называется, "малой кровью"?

Эти историософские мысли безраздельно владеют мыслями героя, который размышляет о "судьбах и путях истории". Его всю жизнь не оставляет ощущение не до конца выполненного долга. Что становится лейтмотивом его личной войны: религиозное чувство (а во многом это именно оно) сильнее всякой идеологии. Что психологически (да и не только) убедительно: половинчатый подвиг, крест, немного не донесенный до Голгофы – это натуральная трагедия.

Живая жизнь романа вне концептов и идей – пунктирна и не так убедительна. Возможно, так и задумано – пару раз автор будто сам себя останавливает, чтобы не продолжать ту или иную побочную линию. Судьбы Иосифа и Кольки, брата Юрия, поэта и завсегдатая "Бродячей собаки", а позже – добровольца, и даже история стареющего генерала Ренненкампфа — все это лишь эпизоды, контрапункты, детали. Не успеваешь до конца проникнуться, что ли. То же касается и любовной линии Орловцева и Веры – она идиллическая, бесплотная. Что уж говорить о совсем эпизодических героях – когда и смерть, и ад со всех сторон, удивительно ли, что чистые мальчики, молодые идеалисты и простые крестьянские парни, бесчисленные платоны каратаевы, гибнут прежде, чем мы успеваем к ним по-настоящему привязаться? Большая история захлестывает и смывает частное – в том числе и яркое. Быстро убили даже, натурально, Ваньку Жукова (повзрослевшего, естественно – и ставшего поваром).

Итак, если резюмировать, то в тексте есть

– тщательная подача исторического материала; – историософская концепция, вложенная автором в мысли и уста главного героя; – собственно, путь самого главного героя; – редкие, но яркие живые детали (про пузырик мёда в брюшке шмеля или мясную кашу, залитую человеческой кровью); – много-много рацио.

Это уже немало. И если вам близка подобная литература, то "Возвращение на Голгофу" вам понравится.