Kitabı oxu: «Шуты Господа. История Франциска Ассизского и его товарищей»

Şrift:

* * *

Шуты Господа

Мир не замечал их, и они не замечали мира.
Анаклето Яковелли «Жизнеописание святого Франциска Ассизского»

Введение

В 1000 году после Рождества Христова в Европе ждали конец света, поскольку в священных книгах было сказано, что земной мир прекратит свое существование именно через тысячу лет после рождения Христа, когда состоится его второе пришествие, и навеки воссияет «небесный град Иерусалим».

Ничего этого, однако, не произошло, что нанесло сильный удар по христианскому мировоззрению. В чем причина, почему не было второго пришествия Христа, чем люди прогневали Бога? Одной из причин этого стали считать отход Церкви вообще и монашества, в частности, от норм жизни, заповедованных Христом. В самом деле, Церковь, которая должна была быть «не от мира сего», сделалась пышной и богатой, а монашество, хотя и возлагало в своем отречении от мира на отдельного монаха обет бедности, но это не помешало монастырям сделаться крупными собственниками, а аббатам – соперничать в богатстве и роскоши с земными правителями.

Таким образом, сам дух времени способствовал возникновению мыслей о добровольной бедности «по Евангелию»: еще до Франциска Ассизского богатство клира вызывало протест как со стороны блюстителей аскетического идеала (Бернард Клервоский), так и со стороны противников клира (Арнольд Брешианский).

Франциск углубил идею бедности: из отрицательного признака отречения от мира он возвел ее в положительный, жизненный идеал, который вытекал из идеи следования примеру бедного Христа. Вместе с этим Франциск преобразил и само назначение монашества, заменив монаха-отшельника апостолом-миссионером, который, отрекшись внутренне от мира, остается в мире, чтобы среди него призывать людей к добру, согласию и покаянию.

* * *

Биография Франциска Ассизского (1182–1226) сама по себе удивительна. Его отец Пьетро де Бернардоне торговал шелком и сукном – дорогими международными товарами. Торговые обороты побуждали Пьетро совершать частые поездки во Францию, в память которой он и назвал своего сына Франциском.

Родители ни в чем не отказывали Франциску. Юношей он вел разгульную жизнь с молодежью своего города, которая выбирала его «королем» пирушек. Отец не мешал сыну, гордясь его знакомством с дворянской молодежью; Пьетро не скрывал, что ожидает для сына славного будущего. Сам Франциск в это время тоже не был лишен тщеславия: источники говорят, что он не хотел, чтобы «кто-либо его превосходил».

Он принял участие в войне между Ассизи и Перуджей, был взят в плен, но не утратил уверенности в своем великом будущем. Вернувшись из плена, он стал вести прежний образ жизни, а вскоре вместе со своими молодыми друзьями присоединился к отряду одного из кондотьеров, надеясь заслужить рыцарское звание. Но ужасы войны, гибель и разорение мирных жителей отвратили его от честолюбивых намерений, и Франциск возвратился в Ассизи.

Событием, ускорившим перелом в его жизни, было столкновение с отцом. Франциск испытывал к ветхим и заброшенным церквям жалость, как к одушевленным существам. Желая восстановить полуразвалившуюся церковь св. Дамиана, он принес часть совместно с отцом нажитых денег священнику, а когда тот, боясь гнева отца Франциска, отказался принять их, Франциск бросил свой кошелек за окно и остался при церкви.

Когда Франциск вернулся домой, отец избил его и запер; но в отсутствие отца мать отпустила сына, и он навсегда ушел из родительского дома. Пьетро обратился к властям с требованием возвратить ему сына, однако на суде Франциск объявил, что впредь будет считать отцом своим не Пьетро Бернардоне, а Небесного Отца. В знак полного отречения от мира Франциск здесь же снял с себя полученную от отца одежду.

Два года провел Франциск в окрестностях Ассизи, занимаясь починкой церкви, живя подаяниями или работая на крестьян. Многие стали считать его помешанным, над ним жестоко издевались, но вскоре к его бедному житью начали присоединяться и другие люди. В одежде странников они ходили по соседним городам и деревням, призывая к миру и покаянию. На вопрос, кто они такие, они называли себя «ликующими в Господе» или «шутами Господа».

* * *

Число последователей Франциска увеличивалось, и он отправился в Рим просить у папы, которым был тогда Иннокентий III, официального разрешения на свою деятельность. Знаменательный момент в истории представляет собой встреча этих двух людей: с одной стороны, наместник Христа, ставший владыкой мира, раздававший царские короны, представитель авторитета и власти, – а перед ним последователь Христа, босоногий нищий, в одежде пастуха, проповедник любви и смирения. О самой встрече не сохранилось точных известий, но она сильно занимала воображение современников и породила много характерных рассказов.

Не подлежит сомнению, что Иннокентий III, как опытный политик, оценил силу аскетического идеала для возрождения авторитета Церкви: папа признал за Франциском и его товарищами право проповеди бедного житья. С этого времени число францисканцев быстро растет, и они начинают свои проповеди во многих европейских странах. Но как далеко ни уходили францисканцы, в Троицын день они возвращались к хижине Франциска близ Ассизи; так возникли сборы всех членов общины.

К Франциску приходили за помощью и многие миряне. Так, однажды к нему явилась восемнадцатилетняя Клара из Ассизи; существует легенда, что она безнадежно любила Франциска, но ее хотели выдать замуж за другого. Сбежав из дома, она приняла с помощью Франциска постриг, а потом к ней присоединилась, несмотря на угрозы и побои родни, ее младшая сестра Агнесса. Франциск отдал в их распоряжение церковь св. Дамиана, где возникла женская община, из которой развился женский орден клариссин.

Вместе с тем, францисканский орден становился все известнее, ему поступали значительные пожертвования; это шло вразрез с призывами Франциска почитать «госпожу Бедность». Существует документ, неопровержимо доказывающий, что Франциск осуждал направление, принятое орденом. Это завещание Франциска; оно состоит из увещаний и наставлений и представляет сплошной протест против превращения нищего смиренного братства Христова в могущественный монашеский орден.

В последние годы жизни Франциск передал заботу об ордене «генеральному министру», а сам отправился на высокую вершину горы Ла Верна, где проводил время поодаль от братьев. Там он и умер, перенеся перед смертью мучительную операцию из-за болезни глаз, а уже два года спустя был канонизован папой Григорием IX, бывшим кардиналом Уголино.

* * *

В повести, которую вам предстоит прочесть, отражены эти события. Как в любом художественном произведении автор допускает некоторые вольности в использовании исторического материала, но в целом жизнь Франциска Ассизского и общая обстановка его эпохи показаны достаточно верно.

Хорошо быть богатым

Дом купца Пьетро Бернардоне был одним из лучших в городе Ассизи. Свинцовая крыша и слюдяные окна в свинцовых же рамах ослепительно блестели на солнце, свидетельствуя о высоком достатке хозяина; крыльцо было сделано на манер римского портика, но не из песчаника и туфа, а из настоящего мрамора; на стене над крыльцом был изображен Иисус, благословляющий апостолов, и такая яркой и живой была эта картина, что люди почтительно осеняли себя крестным знамением, подходя к дому. Остальная часть стены была расписана цветами и райскими птицами, – Пьетро Бернардоне возводил глаза к небу и многозначительно вздыхал, когда его спрашивали, сколько он заплатил живописцу за всю эту работу.

Внутри дом был не менее роскошен, чем снаружи. В отличие от других богатых жителей Ассизи, которые любили пускать пыль в глаза и, выставляя напоказ лучшее, экономили на том, что не было видно посторонним, Пьетро Бернардоне не жалел денег и на внутреннее убранство своего дома. Даже комнаты прислуги, даже чуланы, где хранилось всякое ненужное барахло, были покрыты свежей штукатуркой и выбелены. А что уж говорить о парадных комнатах, – они не уступали приемному залу в замке императорского наместника. Да что там наместник! Парадные комнаты в доме Пьетро Бернардоне были ничуть не хуже, чем во дворце французского короля, – Пьетро мог за это поручиться, ибо часто бывал во Франции, торгуя шёлком и сукном. Он был и в Париже, где на острове Ситэ видел королевский дворец, который с каждым годом становился все больше и красивее, на зависть французским синьорам, которые – прости Господи их прегрешения! – еще осмеливались выступать против короля и состязаться с ним.

Сообщая это любопытным горожанам, Пьетро, однако, предпочитал держать язык за зубами относительно цены всех тех гобеленов, панелей, филенок, мозаики и прочего, что украшало стены и полы его дома, – также как относительно цены кресел, лавок, сундуков, кроватей и другой мебели, дорогой и красивой. Зачем было возбуждать излишнюю зависть в людских сердцах? – она легко могла перерасти в злобу. Но и без того горожанам было ясно, что Пьетро Бернардоне потратил на свой дом целое состояние, и денег у него куры не клюют. Нехорошо так выделяться, надо быть скромнее, – таково было общее мнение.

Пьетро отвечая на подобные упреки, говорил, что нажил богатство собственным горбом, рискуя не только своими деньгами, но и жизнью в далеких торговых путешествиях. А ночью в постели он шептал жене, что те, кто его хулят, сами не способны заработать ни гроша; они бездельники, лентяи и прощелыги, которые так и норовят пожить за чужой счет. Всемилостивый Господь, шептал Пьетро, оделяет талантами всех людей, но одни пускают свои таланты в дело, а другие без толку держат их при себе или растрачивают впустую. Господь награждает тех, кто пустил свои таланты в дело, а кто втоптал в грязь, – достойны наказания. Вот и пусть живут в бедности и лопаются от зависти к тем, кто за свои труды удостоился награды от Господа.

Жена слушала эти речи с испугом: Пьетро впал в гордыню, думала она, но перечить ему не смела, ибо признавала его усилия по обустройству семейного очага и чувствовала свою слабость перед мужем во всех практических вопросах.

* * *

Не слыша от жены возражений, но и не добившись одобрения, Пьетро отворачивался от нее и засыпал. Что поделаешь, его жена не отличалась умом, но, с другой стороны, разве от супруги требуется ум? Женский ум мелок и тесен, – горе тому, кто измеряет им жизнь… Да, Джованна глупа, – ну и слава Богу! Она именно такая жена, которая нужна: Пьетро взял ее с хорошим приданым, у нее влиятельные родственники, большие связи; она отличается богобоязненностью и целомудрием, – такая жена, между прочим, не наставит своему мужу рога, пока он ездит по свету и зарабатывает деньги.

Правда, она долго не могла забеременеть и родить для Пьетро наследника и продолжателя его дела, – однако, в конце концов, она одарила мужа сыновьями. Пьетро всегда с гордостью и удовольствием вспоминал о том, что, – не считая его усилий в постели! – стало причиной этого. Вначале он обратился к врачам: Пьетро вызвал одного за другим семь известнейших по всей Умбрии лекарей и отдал им бешеные деньги за то, чтобы услышать пустые советы, не принесшие никакой пользы. Первый врач сказал, что нужно лечить Джованну «священной травой» – шалфеем. Мол, еще Гиппократ считал его особенно полезным при женском бесплодии. А если к настою семян шалфея добавить липу и лимон, то женщина не только сможет зачать ребенка в самое короткое время, но и бурными ласками докажет мужу свою любовь. Пьетро немедленно заставил жену пить такой настой, и она пила его полгода, но ребенка не зачала, да и в постели была не слишком отзывчивой.

Второй врач сказал, что шалфей – это чепуха, надо пить заваренные семена подорожника, однако результат этого лечения был не лучше предыдущего. Третий врач советовал перед обедом жевать лук-порей и поджаренные с солью семена конопли, а также пить свежий сок зерен пшеницы молочно-восковой спелости. Ничего не помогло! Четвертый прописал Джованне «с чистым сердцем» пить сок айвы и вдыхать дым от сожженного зверобоя – и это не помогло. Пятый лекарь велел употреблять в пищу члены тела наиболее плодовитых животных или птиц, у которых преобладает влечение к любви. Не подействовало! Шестой сказал, что Джованна должна носить на шее шарик из порошка оленьего рога, смешанного с коровьим навозом, а в доме повесить пучок вербы, – также не подействовало.

Наконец, седьмой врач посоветовал поставить в доме фиговое дерево, за которым следовало ухаживать с такой же нежностью и любовью, с какой женщина ухаживает за своим дитем. Врач заверял, что если это будет соблюдено, то не пройдет и года, как в доме раздастся плач новорожденного.

Дерево было поставлено, и Джованна принялась ухаживать за ним со вниманием и лаской. Недели шли за неделями, но зачатия не происходило, однако через какое-то время Пьетро стал замечать за женой странности: она часами сидела под фиговым деревом, рассказывала ему всякие истории, смеялась, будто услышав ответный смех, и часто ласкала и гладила фиговые листочки. Пьетро не на шутку испугался и, когда жена ушла в церковь, приказал слугам отвезти фиговое дерево за город и там выбросить.

Горю Джованны не было предела, когда вернувшись из церкви, она не нашла своего любимого дерева; она даже осмелилась впервые упрекнуть мужа и повысила на него голос. Пьетро, впрочем, быстро унял ее, отчаянно ругая про себя всех докторов на свете…

Начиная уже терять надежду обзавестись наследником, Пьетро решил испробовать последнее средство: совершить с женой паломничество по святым местам и помолиться о даровании сына. Известно, что чем выше святость места, тем больше возможность того, что молитвы будут услышаны, поэтому Пьетро Бернардоне повез жену не куда-нибудь, а в Святую землю. Это было безумно дорого, так как помимо расходов на дорогу, надо было нанять надежную охрану, ибо такое путешествие было опасным, а еще нужно было взять с собой изрядные деньги на питание, проживание и на прочее, что понадобится в пути (правда, во время этого путешествия Пьетро надеялся провернуть кое-какие торговые сделки, что сулило немалые барыши: не упускать же такую возможность, коли он все равно едет туда!).

Его усилия увенчались успехом во всех отношениях: когда они с женой достигли Палестины, Пьетро занялся своими делами и нажил изрядную прибыль, а Джованна молилась у Гроба Господня и в Вифлееме, где родился Христос. В результате Пьетро вернулся домой, преумножив свои богатства, а Джованна почувствовала, как у нее под сердцем бьется дитя.

Когда ей пришло время родить, Пьеро не было дома, ибо он снова был в отъезде. Увы, женщину нельзя оставлять одну в такие ответственные моменты: кто бы мог подумать, что Джованне придет в голову блажь рожать по образу и подобию Божьей матери! Она приказала служанкам постлать ей ложе в нижней части дома, где Пьетро обыкновенно ставил лошадей, и попросила, чтобы туда привели вола и ослика, – там она и разрешилась от бремени.

В городе это происшествие вызвало немалый шум, прихоть Джованны обсуждалась на всех углах. Мало того, Джованна и сама рассказывала каждому встречному и поперечному, как она рожала, и настолько надоела своей болтовней горожанам, что они прозвали ее «сорокой». Это прозвище накрепко прилипло к ней, отныне никто в Ассизи иначе как «Сорокой» ее не звал, а Пьетро стали звать «мужем Сороки». Это было обидно, потому что он привык гордиться своим именем, и называться просто «мужем Сороки» ему вовсе не хотелось.

Но и это было еще не все: крестив ребенка, Джованна дала ему имя Джованни – в честь своего верховного покровителя Иоанна Крестителя (а также и в честь себя, как втайне думал Пьетро). В Умбрии, да и во всей Италии, были тысячи и тысячи мальчиков, мужчин и стариков с именем Джованни, – спрашивается, мог ли Иоанн Креститель быть покровителем каждого из них? Мог ли он заботиться о каждом Джованни, когда их было больше, чем мух знойным летом? Имей жена хоть чуточку мозгов, она должна была бы выбрать для сына другое имя, с которым он мог бы рассчитывать на помощь иного святого покровителя, не столь обремененного заботами о своих земных тезках.

Вернувшись домой, Пьетро решил исправить ошибку жены: он назвал своего сына Франческо. В Умбрии именем Франческо, то есть буквально «французом», звали Мартина Турского, одного из столпов христианской веры, сильного и могущественного святого. Мартин Турский проповедовал не только во Франции, но и в Италии, и пользовался большим уважением здесь. Однако кроме Мартина Турского был еще другой святой Мартин, римский папа, – вот поэтому Мартина Турского и называли «Франческо», дабы отличить от Мартина Римского. Таким образом, имя «Франческо» обеспечивало мальчику покровительство святого Мартина Турского, ведь этот святой отлично понимал, конечно же, в честь кого был назван ребенок.

Было еще одно обстоятельство, которое имело значение при выборе имени для мальчика: Пьетро, торговавший во Франции и восхищавшийся этой страной, надеялся, что его сын со временем откроет собственную контору в Париже, где было куда больше возможностей для сметливого и предприимчивого человека, чем в Ассизи, а имя «Франческо» (на французский лад «Франциск») было понятно французам, – оно звучало для них привычнее, чем Джованни.

Портрет купца. Художник Ганс Гольбейн-Младший

К сожалению, перекрестить ребенка было нельзя (Пьетро предлагал священнику хорошие деньги за это, но тот уперся, как осел), однако в кругу семьи, а затем и в городе мальчика стали звать Франческо, а об имени «Джованни» забыли. Труднее всего было справиться с Джованной, – она нипочем не хотела называть малыша по-новому и приводила кучу возражений на сей счет (вот уж, поистине, сорока!), – но потом и она привыкла, ласково зовя сына «Франчо». Зато когда родился второй ребенок, Джованна проявила больше изобретательности и выбрала для него имя Анджело, обеспечив ему, тем самым, покровительство всех ангелов Господних.

Пьетро не возражал: ангелов у Господа было столько, что с лихвой хватило бы для покровительства всем Анджело на свете. К тому же, Франческо делал столь удивительные успехи, что Пьетро считал его своим главным наследником, а младший сын и по рождению и по способностям занимал лишь второе место.

* * *

В своем новом доме – в том самом, который вызывал такую зависть ассизских жителей, – Пьетро отвел для Франческо три большие комнаты на первом этаже. Франческо уже исполнилось двадцать лет, и он был лучшим из блистательных молодых людей города. Редкая пирушка обходилась без него; он был весел, умен, в меру развязан, прекрасно пел и танцевал. Друзья боготворили Франческо, а девушки сходили от него с ума, да и он отдавал девушкам должное. Пьетро снисходительно относился к этим забавам, ибо Франческо никогда не забывал за весельем о делах и был отличным помощником отцу.

– Ты должен наставить его на путь истинный, – как-то чудесным летним утром говорила Джованна мужу. – Наш Франчо просто от рук отбился, – смотри, чтобы нам не пришлось после плакать! Где он теперь, ты можешь мне сказать? Я зашла в его комнаты, они пусты. То ли он еще не вернулся со вчерашнего вечера, то ли спозаранку опять ушел к друзьям.

– Вернется, – коротко отвечал Пьетро, с удовольствием умываясь холодной водой и растирая губкой свое еще крепкое тело. – Он молод: когда же и погулять, как не в молодости? А голова у парня на месте; он не свихнется и не пропадет, можешь быть спокойна.

Джованна уселась на постели, запахнувшись одеялом.

– Я верю, что он, несмотря ни на что, станет сыном Божиим, – сказала она с вызовом, заранее зная, что эти слова вызовут недовольство мужа.

– Он и так сын Божий, – буркнул Пьетро. – Все мы Божьи дети.

– Я не об этом. Я верю, что наш Франчо станет Божьим слугой, свободным от мирских помыслов, – упрямо продолжала Джованна.

– Вот еще! – пробурчал Пьетро, одеваясь; он всегда одевался сам, без помощи слуг.

– Служба Господу – это так хорошо, это так благостно, – голос Джованны задрожал. – Посмотри на священников и на монахов: как они счастливы в своем рвении к Богу. Как они забывают обо всем ради служения Ему!

– Чего мне смотреть? Нагляделся достаточно, – грубовато ответил Пьетро. – Забывают обо всем? Ха-ха! Да они купаются в богатстве и утопают в роскоши, хотя ни черта не делают и ничего не умеют, как только бормотать свои молитвы.

– Господи помилуй! – испуганно перекрестилась Джованна. – Покайся, покайся немедленно! Большой грех так говорить!

– Покаюсь, – кивнул Пьетро, натягивая сапоги. – Вот пойду в воскресенье в церковь, и покаюсь.

– Кто мы по сравнению со слугами Божьими? – со слезами спросила Джованна. – Мы ничто, мы пыль и грязь под их ногами. Мы, грешные и слабые, не стоим мизинца этих святых людей.

– Ну, Пьетро Бернардоне, положим, кое-чего стоит на этом свете, – возразил Пьетро. Он подпоясался, затем прикрепил к ремню кошелек и кинжал, который всегда носил с собой.

– Ах, нет, нет! Мы – ничто. Мы пропадем без святых отцов, без их молитв, без их заботы о наших душах. Без них Бог отвернется от нас, и мы погибнем. Они просят Его за нас; они – наша защита и наше спасение; они, не помня себя, заботятся о нас. Господи, я так их люблю и мне их так жалко! – Джованна заплакала.

– Началось, – проворчал Пьетро и направился к двери.

– Выслушай меня хотя бы раз! – воскликнула Джованна. – Ты не можешь меня упрекнуть, что я тебе плохая жена.

– А разве я – плохой муж? Погляди, как мы живем. Редкий синьор живет в таком достатке, – Пьетро повел рукой, указывая на обстановку комнаты.

– Я все отдала тебе, я…

– Да, – сказал Пьетро, открывая дверь. – Я выслушаю тебя, но не сейчас. У меня дела.

– Вечно дела, всегда дела, а на меня нет времени! – плакала и причитала Джованна.

– Мы еще поговорим, – Пьетро вышел из комнаты и плотно затворил дверь. – Сорока, – пробурчал он себе под нос.

* * *

Пьетро не стал седлать коня и в сопровождении слуги пошел к своей конторе. Пройдя две улицы, Пьетро остановился и прислушался к громким голосам, доносившимся из открытого окна на втором этаже увитого виноградом дома. Это был дом молодой богатой вдовы Лии, у которой собиралось веселое общество, и которую за это осуждал священник приходской церкви. Он приводил в пример святую Лию Римскую, но в отличие от нее, ассизская Лия не собиралась отказываться от земной жизни и, несмотря на то, что уже дважды несла епитимью, продолжала жить вольно и беспечно, наслаждаясь тем вниманием, которое уделяли ей юноши Ассизи.

Среди прочих голосов Пьетро узнал голос Франческо:

– Мадонна, не нарушайте наш договор! Если до восхода солнца никто не заснет и не отпросится домой, вы обещали сыграть с нами в «угадай, кто это?». Солнце взошло, и мы все здесь, до единого человека. Выполните же свое обещание, прекрасная мадонна.

– Но вы тоже кое-что обещали, – раздался в ответ кокетливый женский голос. – Вы обещали, что на рассвете споете песню о Солнце – песню, посвященную мне. И где она, месссир Франческо? Где эта песня, я вас спрашиваю?

– Ах, да! Я позабыл. Но прошу не судить строго, если бессонная ночь и выпитое вино заставят меня хрипеть и подпускать петуха.

– Да ладно, Франческо, не ломайся! Мы знаем, каково твое пение, не набивай себе цену! Спой, чего там, мадонна Лия тебя просит, – послышались юношеские голоса.

– Что же, я предупредил. Пеняйте на себя, коли вам не понравится.

Зазвенели струны лютни, и Франческо запел:

Тому, кто видит солнце в первый раз,
И невдомек, что жжется это диво.
Ведь поглядеть – одна услада глаз:
Играет да резвится шаловливо.

Но только тронь – и все поймешь тотчас:
Рука болит, ожог – аж до нарыва!
Вот так бы ты однажды обожглась!
Проникшись этой болью живо.

Ну, обожгись, любимая моя!
Тогда, глядишь, и ты бы подобрела,
Уберегла б меня от новых бед…
Увы, любовь – особая статья!
Ты в прятки с ней играть понаторела,
Я ей служу – и мне пощады нет!

– Великолепно! Восхитительно! – закричали в комнате. – Такого пения не услышишь даже в раю!

– Тише, синьоры, у меня и без того хватает неприятностей. Или вы хотите, чтобы меня отправили в какой-нибудь дальний монастырь на вечное покаяние, на хлеб и воду? – жеманясь, сказала Лия.

– О, нет, это было бы слишком жестоко! Такую красотку – в монастырь?! Заживо похоронить в каменной могиле? Никогда! Только шепните, и мы грудью встанем на вашу защиту! – закричали молодые люди.

– Тише, тише! – уже с непритворным испугом остановила их Лия. – Вы выпили лишнего, синьоры, и несете невесть что. Разве можно так отзываться о монастыре? Это не каменная могила, а святая обитель, где живут божьи люди…

– Иди один, – шепнул Пьетро слуге. – Я подойду позже.

Слуга кивнул и зашагал по улице. Пьетро продолжал слушать.

– Однако пока вы не в монастыре, исполните свое обещание, – со смехом проговорил Франческо. – За вами игра «угадай, кто это?».

– Ах, синьоры, вы заставляете меня грешить! – в голосе Лии снова прозвучало кокетство.

– Нельзя отступать. Вы обещали, – настаивал Франческо.

– Хорошо, если вы настаиваете, – как бы нехотя согласилась она. – Кто завяжет мне глаза?

– Франческо. Он заслужил эту честь.

– Прошу вас, мессир, – сказала Лия.

Пьетро усмехнулся: он знал, что у молодой вдовы было свежее личико и пленительная шея. Напрасно церковники требовали, чтобы женщины носили глухие платья и высокие воротники до ушей: это было против женского естества – прятать свою красоту. В результате бесформенные широкие платья становились изящными, облегающими фигуру, а воротники, напротив, сделались широкими, и шили их из легкой прозрачной ткани, так что они не только не прятали, но подчеркивали красоту шеи.

Бороться с этими веяниями было бессмысленно: если мужчина мог нарушить принятую манеру одеваться, то женщина – никогда. Выглядеть белой вороной и отличаться в худшую сторону от остальных – такого не может позволить себе ни одна женщина, пока она остается женщиной. Даже Джованна, с ее слепым поклонением перед церковными правилами, не могла устоять перед соблазном одеваться так, как одевались другие женщины, и ее платья нельзя было назвать чересчур скромными. А уж если вспомнить красавиц, которые не считают за большой грех те удовольствия, которые дарит нам плоть, – о, на них можно было увидеть очень смелые наряды!

Сказать по правде, святые отцы не все такие постники, как наш приходской священник, усмехнулся Пьетро, многие из них неравнодушны к женской красоте и не мешают показывать ее людям. Вот, в Венеции, например, женщины одеваются куда свободнее, чем у нас, да и ведут себя раскованно. Там живет прелестная синьора Лоренция, – как она хороша! Какие плечи, какая грудь!..

«Грехи мои тяжкие! – Пьетро вздрогнул и оглянулся. – Лишь бы жена не узнала…».

– Готово, – послышался голос Франческо. – Что же, бросим жребий?

– Жребий! – закричали его товарищи. – Но не говорите вслух, кому какая очередь выпадет. Мадонна не должна этого слышать, а то играть неинтересно.

– Я не собираюсь подслушивать. Пожалуйста, я заткну уши, – сказала Лия.

В комнате все стихло на минуту, а потом раздались приглушенные восклицания и смех: «А, проклятье, так я и знал! Везет же некоторым… Тише, синьоры!».

– Что же вы? – спросила Лия. – Я не могу целый день стоять с завязанными глазами и заткнутыми ушами.

– Начинаем! Можете опустить руки, мадонна, но повязку на глазах не трогайте. Итак, первый поцелуй…

Как догадался Пьетро, один из молодых людей подошел и поцеловал Лию.

– Браво! – закричали остальные. – Вот это так! Это почти искусство!

– Второй поцелуй, – объявил ведущий, и комната опять огласилась криками: – Браво! Недурно!

– Третий поцелуй, – сказал ведущий, и в третий раз раздались крики одобрения: – Отлично! Да уж, со знанием дела…

– Хватит, синьоры, – решительно произнесла Лия. – Я снимаю повязку.

– Нет, нет, нет, как же это? У нас очередь, – возмутились молодые люди.

– Трех раз достаточно, – я и так уже перешла границы приличия… Не спорьте со мною; все, я сняла повязку! – возразила Лия.

– Ну, хорошо. Теперь отгадайте, кто был первым, кто вторым, а кто – третьим? За каждый правильный ответ будет исполнено ваше желание – тем из нас, чей поцелуй вы угадали. В случае неправильного ответа вас вновь поцелует тот, чей поцелуй вы угадать не смогли.

– Я знаю правила… Начну с третьего поцелуя. Его подарил мне Клементино.

– Браво, в самую точку! Ну же, Клементино, выходи! Тебе не удалось обмануть мадонну. Требуйте теперь от него все что хотите, мадонна Лия.

– Сейчас я подумаю… Пусть Клементино сбегает на базар и купит мне корзину персиков. Я люблю персики.

– О, я принесу их вам с превеликим удовольствием, мадонна! Вы не успеете глазом моргнуть, как я вернусь.

– Давай, Клементино, беги, не мешай нам играть дальше, – сказали в комнате.

– Лечу, лечу!

Пьетро отступил за угол дома, и в тот же миг из дверей выскочил молодой человек и, как оглашенный, понесся по улице.

– А второй поцелуй, мадонна? – спросили наверху.

– Второй поцелуй? – переспросила она. – Мне кажется, что второй поцелуй принадлежит Джеронимо.

– Ай да мадонна! Опять угадала! Выйди вперед, Джеронимо, и приготовься исполнить желание мадонны.

– Что же мне потребовать?.. Ага, придумала! Пусть Джеронимо изобразит нам ослика.

– Но, мадонна… – хотел возразить Джеронимо, однако его перебили: – Давай, Джеронимо, изобрази осла! Если мадонна захочет, ты должен будешь изобразить даже свинью, таковы правила игры.

– Не издевайтесь над ним, синьоры, – укоризненно проговорила Лия. – Я не хочу обидеть Джеронимо. Просто мне нравятся ослики: они такие милые, добродушные и почему-то всегда грустные. Джеронимо тоже очень милый и добрый, поэтому он мне и напомнил ослика. Но если синьору Джеронимо неприятна моя просьба, я отказываюсь от нее.

– Нет, мадонна, я исполню ваше желание! – пылко воскликнул Джеронимо. – Простите меня за то, что я воспротивился… Вот, пожалуйста, – перед вами ослик.

Джеронимо встал, по-видимому, на четвереньки и сделал еще что-то очень смешное, потому что в комнате раздался громкий хохот.

– Я угодил вам, мадонна? – спросил Джеронимо.

– Милый, милый Джеронимо! Дайте-ка я поцелую вас в лобик, – какой вы хороший, – ответила Лия.

– О, за такие знаки внимания я готов навечно превратиться в ослика! Лишь бы находиться при вас и видеть вашу ласку, лишь бы…

– А первый поцелуй, мадонна? – прервал ведущий излияния Джеронимо. – Кому принадлежит он?

– Первый поцелуй? Я, право, затрудняюсь… Впрочем, это, наверно, был Августино.

– О-о-о! Не угадали! Штраф с вас, мадонна! Первым вас поцеловал Франческо; выходи, Франческо, мадонна должна тебе поцелуй!