С тех пор я видел его на улицах и всегда узнавал. Он подрабатывал, сдавал бутылки, никогда не побирался. Шрамы алкоголизма на его лице с каждой нашей встречей были всё глубже и тяжелее. И этот взгляд, проклятый взгляд, неподъёмный от боли. Отчаяния, какого не спрятать. Взгляд…

Взгляд был добрый. Я не понимаю, как можно его не превозносить! А я, чёрт возьми, ценю доброту глаз. Среди стильно одетых, обладавших исключительным чувством юмора комедиантов я почти не встречаю такого взгляда. Они не сопьются! Их не вышвырнут на улицу! Их не стыдятся, да и они не умеют стыдиться.

При мне он терял жизнь, а я проходил мимо…

Тщеславная помощь людей! Ему торжественно кидали гроши! Как же тошно быть великодушным на глазах восхищённых свидетелей! Но в тихой жажде разделить, отнять боль другого человека нет ничего сладкого и торжественного. Горько это.

Пять лет назад я зашёл на ланч в один приемлемо паршивый ресторанчик. Я отобедал своё и вдруг увидел.

Он робко стоял у входа, не решаясь войти. Боялся! Будто бы замарать собой общество обычных людей. Но так хотел просто посмотреть, как они живут, едят, смеются, разговаривают – притронуться к миру, которого он был недостоин. Как слепой щенок с обрубленным носом, не решался прижаться к миру. Спустя минуту он осторожно сел за крайний столик, робел и опасался, что его вдруг прогонят. Но сильнее – что помешает собой кому-то. Неутраченная интеллигентность.

Я просто купил ему поесть. Я старался подойти незаметно, дабы не смущать его на глазах у всех – не делать унизительной подачки. Я вручил ему пирог со стаканом чая, уронив лишь «Держите», – и вышел. Ты бы видела, Роз, тот взгляд, что он на меня поднял! Слепящей надежды и благодарности! И это его дрожащее и сотрясающее мир вокруг «Спасибо…». Я такого больше не слышал, Роз, никогда! Это самое дорогое «Спасибо…» в моей жизни.

Почему они испытывают такую боль, какую большинство не смогут и вообразить? Я, чёрт возьми, не знаю, Роз! Наверное, у них слишком нежные лёгкие, которых ранит этот воздух, что мы выдыхаем с нашими ядами. Наверное, потому что они сильнее нас умеют любить!

Я шёл по улице и не мог забыться, как ни пытался! Мне, против моей воли, до потери ума хотелось, чтоб от моей ничтожной помощи ему стало легче! Я никогда ничего так страстно не желал, как в тот миг хоть немного утолить его боль! Я сам сходил с ума от боли. И от собственной ничтожности помочь ему! Ему – и тысячам таких же растоптанных душ!

Мне скажут, что я спятил. Влюбился в бомжа! А я отвечу, что это засохшее дерьмо в ваших веках не даёт вам увидеть алмаз в помойке мира! С большим сердцем тяжело жить, его тяжело носить. Его все задевают – столь оно велико.

Он просто умрёт однажды. В одиночестве. Его порежут в один вечер – и никто не вспомнит!

Тщеславная помощь людей!

Да, я выбежал из дверей, потому что не хотел унизить его своей подачкой! Я видел, как они мокнут под дождём. Они не становятся великими! Они не умеют писать, считать или петь. Они просто видят и чувствуют глубже, чем я, Роз. И за это лишь платятся. Они страдают по миру тоньше и острее! И за это не имеют моих богатств. Они тихо умирают одни в своих квартирах – и никто никогда не узнает. А я трус. Я их бросил, испугавшись таракана – испугавшись общества.

Мне снятся кошмары. Внутри меня маленькая девочка. Такая же кудрявая, как ты. Она видит, как ночью его зарезали хулиганы. Его жизнь багровым окрашивает землю, а меня страшит не его смерть! А то, что он умирает, а ночь вокруг холодна, тиха и непоколебима! Будто в этот момент мир не изменился! И я маленькими ладошками бью по воздуху, пытаясь встряхнуть его в ярости! Но стекло воздуха оказывается слишком толстым. Этот огромный стеклянный купол, которым я накрыл Лашвилль. Вокруг него гуляют молнии – и совсем не замечают меня! Потом я понимаю, что этот город и этот купол – на дне моего бессознательного, в глубине моих кишок. Откуда мне не достучаться даже до собственного черепа…

Я их всех похоронил там заживо.

Роз на грохочущих крыльях вылетела из залы. Её щёки беззвучно заструились.