Kitabı oxu: «Сегодня не умрёт никогда»

Şrift:

Предисловие

Знать своё прошлое – священный долг каждого человека. Память – наша история. Но со временем память слабеет, забываются многие факты и обстоятельства, всё меньше остаётся в живых участников Великой Отечественной войны. И всё больше появляется тех, кто хочет забыть, очернить или переписать героическую историю нашего народа в Великой Отечественной войне.

В Европе скоро вообще перестанут праздновать победу над Гитлером, которого того и гляди назовут мучеником в борьбе против звероподобных русских. Сотнями сносятся памятники советским воинам-освободителям, безжалостно оскверняются наши военные захоронения, печатаются лживые учебники и статьи, искажающие историческую правду о войне. В них настоящие герои объявляются фанатиками, а предатели – борцами с тоталитарным режимом.

Так враги пытаются вытравить из памяти современных поколений историю борьбы советского народа с нацизмом, сломать коллективную ментальность и русский дух народа, навязать нам ложные ценности, подчинить своей злой воле, разрушить наше общество и государство.

Константин Симонов писал: «О минувшей войне необходимо знать всё. Надо знать, и чем она была… и каким безмерным счастьем была для нас Победа. Надо знать и о том, каких жертв нам стоила война, какие разрушения она принесла, оставив раны и в душах людей, и на теле земли».

Книга Сергея Шпитонкова «Сегодня не умрёт никогда» помогает узнать больше о войне, сохранить и передать новым поколениям память о её героях: командарме 33-й армии генерале Ефремове и его отважных бойцах. Эта история о тех, кто совершил подвиг задолго до освобождения Красной армией всей Европы и победного взятия Берлина. Кто в самый тяжёлый час испытаний навеки, часто безымянным, остался на полях сражений в вяземских лесах. И кто своей самоотверженностью и мужеством поднял человеческий дух и верность солдатскому долгу на максимальную высоту. Они своим примером показали, что значит советский солдат, перед которым были вынуждены преклониться даже лютые враги.

В вяземских болотах навсегда остался и мой родной дядька, Фёдор Тимофеевич Кондрашов. Недавно я разыскал его документы, где о его отбытии на фронт с места работы сказано: «временно командирован». В 1941 году они ещё верили, что это ненадолго, а растянулось на долгие четыре года!

Книга Сергея Шпитонкова – это правдивый рассказ о жизни и смерти, любви и ненависти, горе и радости, словом, о том, какой была эта война на самом деле, без прикрас.

В этой книге строка за строкой читателя будут сопровождать генералы и солдаты, разведчики и партизаны, старики, женщины и мальчишки. Все, кто встал на борьбу с врагом и прошёл этот великий путь к Победе. Некоторые герои повести имеют реальных прототипов, с их трудной, порой трагической судьбой.

Читая эту повесть, вы не только почувствуете трагедию и ужас войны, узнаете о страшных бедствиях, которые она принесла на нашу землю. Вы будете с напряжением следить за поступками героев, переживать и сочувствовать, негодовать и радоваться. И вместе с автором находить ответ на вопрос, почему же наш народ, вопреки всему, стал победителем в той Великой Отечественной войне.

Мы не можем сегодня отблагодарить тех, кто отдал свою жизнь за спасение нашей Родины. Но мы можем и должны хранить память о них, быть достойными наших героев в своих делах и поступках, в заботе о своей Отчизне.

А ещё – писать книги о героях Великой Отечественной войны и читать их, помня о том, что за свободу и независимость родной страны нужно бороться, не жалея сил и жизни.

Книга Сергея Шпитонкова с таким ярким и глубоким названием «Сегодня не умрёт никогда» – прекрасный подарок всем нам к 80-летнему юбилею Великой Победы.

Александр Сегень, писатель, сценарист, педагог

Стоит ли былое вспоминать,
Брать его в дорогу, в дальний путь?
Всё равно – упавших не поднять,
Всё равно – ушедших не вернуть,
И сказала память: «Я могу
Всё забыть, но нищим станешь ты,
Я твои богатства стерегу,
Я тебя храню от слепоты».

Вадим Шефнер

Глава 1

Весна пришла рано. Таял снег, разлились реки. Но эта ночь выдалась сырой и холодной. Дул свежий ветер. Мутная луна бросала тусклый свет на землю. Где-то впереди небольшая река, в которой остатки льда бугрятся и трещат под напором течения. И до места переправы надо добраться. Пройти через речную пойму с разбросанными комками подтаявшего снега, жёстким, схваченным лохматой изморозью бурьяном, колючим кустарником. Здесь, как на пустой тарелке, спрятаться негде. Нет ни ям, ни канав. Ничего, чтобы укрыться от вражеских пуль и осколков.

Неожиданный выстрел разорвал тишину, и с другого берега реки в чёрное небо, шипя и разбрасывая искры огней, взлетела осветительная ракета. На несколько секунд всё вокруг озарилось сине-белым светом. Тёмная вода отразила световые всполохи.

Уставшие солдаты с опухшими от голода, заросшими щетиной лицами затаились в лесу, вжали головы в плечи, пряча лихорадочно блестевшие глаза. Если их заметят немцы, то накроют миномётным огнём, подтянут танки, артиллерию. Ударят так, что головы не поднимешь. И тогда к реке не подойти, из немецкого капкана не выбраться. До своих не добраться.

С другого берега раздалось змеиное шипение громкоговорителя, послышался голос с акцентом:

– Рус, сдавайся! Спасай свою жизнь!

«Инь-инь-инь…» – эхо пронеслось по воде, гулко отозвалось на берегу, пробежало по поляне, перекинулось на деревья в лесу.

Ракета упала, свет погас, всё вокруг опять погрузилось в темноту.

Пожилой старшина с широким, побитым рябью лицом прошептал:

– Вот гады, всю ночь одну и ту же шарманку заводят. Дать бы им по зубам…

– Не спеши, Пантелеев, – прошептал простуженным голосом политрук Володин, долговязый, давно не бритый, с чёрными живыми глазами. – Они пока не знают, что мы здесь. Пусть болтают.

– Сил нет это слушать, товарищ политрук, – мотнул головой старшина, придерживая рукой каракулевую кубанку с чёрным верхом и двумя пересекающимися светлыми галунами, подаренную ему за храбрость командиром полка ещё осенью.

– На слабость давят, – глухо отозвался Володин. – Ничего. Мы привыкшие.

Он вспомнил, как пару месяцев назад, при наступлении на Наро-Фоминск в армии генерала Ефремова, он и младший лейтенант Новиков, молоденький, шустрый комсорг полка, сидели в окопе в ста метрах от немцев и кричали в жестяной рупор, чтобы те сдавались. Они по очереди брали матюгальник, прижимались губами к узкому, холодному горлу, выкрикивали написанные на бумажке немецкие слова. Немцы слушали несколько минут, а потом строчили из пулемёта. Пули свистели над головой, поднимали брызги снега. Пригнувшись, Володин стряхивал попавшую на шинель промёрзшую земляную крошку, довольно улыбался. Хорошо было наступать. Даже под пулями.

– Эх, нам бы пару пушек, – тяжело вдохнул Пантелеев. – Мы бы под их прикрытием мигом через эту речку перемахнули.

Политрук кашлянул и просипел:

– Не сыпь соль на рану, старшина. Сейчас и пулемёт был бы подарком.

– Это точно. А как думаете, товарищ политрук, миномёты у фрицев есть на том берегу?

– Не знаю, – Володин, поёживаясь от холодного озноба, засунул руки в карманы ватных штанов.

– Уж лучше снаряды, – шумно вздохнул Пантелеев, – от них осколки летят вверх. Уберечься, если повезёт, можно. А вот от мины никакого спасения нет. Эта чума даже траву напрочь выкашивает.

Помолчали. Потом Пантелеев смущённо кашлянул в кулак:

– Всё никак не пойму, товарищ политрук….

– Чего не поймёшь? – насторожился Володин, поправляя рукой воротничок кителя с одной шпалой в петлице.

– Вот вы с образованием, историческую науку изучали в университете…

– На заочном…

– Ну и пусть, – закряхтел старшина, – всё равно грамотнее нас всех будете. Вот объясните мне, как же так получилось. Всыпали мы немцам под Москвой. От них только перья полетели. Так?

– Ну…

– Потом дальше пошли, на Вязьму. Да не тут-то было! Прижали нас немцы, обложили, как волков, со всех сторон. Бьют, гады, и днём и ночью. А мы бегаем от них, по лесам бродим, как призраки, таимся, как мыши, никак к своим не можем выйти…

Володин работал до войны председателем месткома на машиностроительном заводе в Ленинграде и учился на историческом факультете университета. Он допоздна засиживался в библиотеках, ездил в архивы, изучал прошлое, наполненное именами и событиями, цифрами и фактами.

Он и сейчас таскал в вещмешке потрёпанный учебник истории. В редкие минуты затишья он читал, как несколько столетий назад в этих самых местах, на реке Угре, встретила русская дружина Орду во главе с ханом Ахматом. Тогда хан прислал к князю Ивану III Васильевичу, прозванному в народе Великим, своих людей и велел явиться с поклоном и дорогими подарками. Дань готовить, которую Русь уже семь лет Орде не платила. Хотел хан переправиться на другой берег реки, идти на Москву, но русские обрушили на вражеское войско град стрел и ядер из пищалей и пушек. Многих воинов татары на реке потеряли. Да так и не смогли её перейти. А тут доложили разведчики князю, что Ахмат не оставил войска для защиты своей столицы, Нового Сарая. И тогда послал русский князь воеводу Василия Звенигородского с дружиной по Оке и Волге до самого низовья. Тот и разгромил столицу Орды. Военная хитрость сработала. Через Угру врага не пропустили. Ушёл тогда хан обратно, так ничего и не добившись. А Русь скоро от ига освободилась, свободной стала…

И всё в этой истории было для Володина понятным, прямым и ясным, как вот эта сосна перед ним, уходящая макушкой в тёмное небо, прямая, как рельса, без грубых сучков и гнилых желваков. На этом берегу – свои, а на том – враг, и его надо одолеть. А сейчас всё перевернулось вверх тормашками. Где свои, где немцы, не поймёшь. В какую сторону пробиваться из окружения, неизвестно.

«Эх, – в который раз думал Володин, – но страна же готовилась к войне! Да ещё на чужой территории!»

Сам Володин, выступая на собраниях, много раз говорил об этом рабочим, обсуждал с активом на планёрках да на партийных конференциях. А с какой гордостью он ходил на первомайские праздники, высоко над собой держа красный флаг! Он смотрел, как на парадах браво маршируют стройные шеренги солдат с начищенными винтовками, ползут грохочущие танки, катятся грозные пушки! А ещё все почему-то думали, что если случится война, то немецкий рабочий не будет воевать с русским. Его же погонят насильно, и простые немецкие труженики повернут оружие против своих же хозяев. А Красная армия обойдётся малой кровью.

Он не понимал, как так получилось, что Советская армия понесла тяжёлые потери, осталась без танков и самолётов, фашистам сдали Украину и Белоруссию. Враг оказался под Москвой.

Щемящая тоска заполнила сердце, разлилась по всему телу, отозвалась болью где-то под рёбрами.

Но сколько бы политрук ни терзал себя этими мыслями, ответа он не находил. А как он мог что-то объяснить Пантелееву, если сам перестал понимать, что происходит?

– Мы не бродим, – раздражённо бросил Володин, не зная, что ответить старшине, – а сражаемся…

– Да, – задумчиво протянул тот, смахивая с рукава шинели сосновые иголки, – только что-то никак мы врага не одолеем.

Политрук вспыхнул было, но тут же погас, как будто в лампочке оборвалась вольфрамовая нитка.

– Старшина, ты бы меньше языком болтал!

– Трепаться, товарищ политрук, и правда не положено, – с обидой проговорил Пантелеев, отшвыривая от себя кусок мёрзлой земли, – но своим умом жить не запретишь. Да и у кого мне спросить, как не у вас?

– Не наше это дело, старшина, разбираться сейчас в том, «что» и «почему», – Володин закашлялся, задрожал от ломоты в больном теле, пошевелил потрескавшимися губами. – Наше дело воевать. Бить фашистов, пока силы есть. Везде, где увидишь, там и лупить его!

– Так нечем же! – раздражённо произнёс Пантелеев, – патронов и гранат по пальцам пересчитать!

– Нечем? – зло прошептал Володин, запахивая на груди иссечённую осколками старенькую шинель. – А ты руками души его, зубами грызи. Немец ещё силен. Вот и прёт. Только ты, старшина, смотри шире. Если гадов здесь держим, на себя отвлекаем, в землю их кладём, значит, они вперёд не могут пойти. Сил у них нет.

– Это да, – согласился Пантелеев, сдвигая кубанку и потирая пальцами морщинистый лоб. – Вот и я думаю, не просто же так в сорок первом парад на Красной площади сделали.

– Конечно! – отозвался политрук. – Всему миру показали…

Володин понимал, что история состоит из разных больших и маленьких событий. Какие-то из них важные, всем известные. О них не только страна, весь мир знает. Другие могут быть мелкие и на первый взгляд незначительные. Но без них в большой войне не обойтись. История тогда будет неполной и не до конца рассказанной. Даже если им не придётся дожить до победы, может быть, после неё кто-нибудь из оставшихся в живых напишет и про них.

Володин не боялся смерти. Он с первых дней знал, что в вермахте есть приказ о расстреле без суда попавших в плен советских командиров и комиссаров. Политрук привык к тому, что он всегда рисковал больше, чем другие, не раз ставил свою жизнь на кон.

Володин много раз смотрел смерти в лицо. Костлявая каждый раз издевательски смеялась, смрадно дышала в лицо, хватала его за руки, тянула к себе. Он понимал, что страх – большая сила: одних он ломал, прибивал к земле, не давал поднять голову. Других, поборовших его, поднимал на ноги, бросал под вражеские пули. Никогда заранее не скажешь, трус человек или герой. Только бой покажет, кто чего стоит.

Володин на своём опыте вник, что без страха командиру невозможно управлять бойцами. Но надо ощущать кожей, нутром, что можно, а чего нельзя требовать от солдат. Военачальник должен понимать, какое место страх занимает в его приказе. Преувеличивая значение страха, можешь не потребовать от подчинённого того, что должен. А преуменьшая, будешь понуждать к лишнему, бесполезному, дров наломаешь, людей зря погубишь.

Володин в свои сорок три года хорошо знал, что человек может быть горьким пьяницей и даже преступником. И в то же время в деле проявить себя бесстрашным героем. Всё это вместе в человеке как-то непонятно умещалось, было неразрывно слито, спаяно. И никому не известно, как и когда могли проявиться в человеческом существе такие разные качества. Круто изменить его судьбу.

В начале войны было особенно тяжело. Солдаты не выдерживали, некоторые стрелялись. С самострелами приходилось разбираться, виновных отдавать под трибунал. Кого-то расстреливали, другие попадали в штрафбат.

Не забыл Володин молоденького лейтенанта, только прибывшего на фронт с ускоренных трёхмесячных командирских курсов. На пятый день на передовой, насмотревшись на смерть и надышавшись пороховой гари, перепачканный чужой кровью и грязью, оглохший от взрывов, этот совсем ещё мальчишка, которому не исполнилось и двадцати лет, в горячке боя не выдержал: прострелил себе руку. Он надеялся вырваться из этого ада, оказаться в медсанбате. При осмотре раненого лейтенанта батальонный врач сразу обнаружил пороховой ожог кожи вокруг раны от выстрела в упор и доложил об этом Володину. Политрук допросил лейтенанта. Тот не отпирался, только нервно передёргивал узкими плечами. Краснея, как ребёнок, от волнения и то и дело заикаясь, он тонким голосом во всём признался.

Володин, оставшись с ним вдвоём, протянул лейтенанту отобранный пистолет ТТ и сказал, что через полчаса будет атака. Приказано выбить немцев с высоты. Если он хочет подохнуть как трус, то его завтра расстреляют как дезертира. Если хочет умереть с честью, то сейчас поведёт свой взвод в атаку. Лейтенант поправил забинтованную руку на повязке, встал, одёрнул гимнастёрку, отдал честь и молча вышел. В этой атаке он повёл солдат за собой, первым ворвался на высоту. И уже там, во вражеских окопах, погиб в рукопашной схватке. Лейтенант с полудетским лицом оказался совсем не трусом. После боя его похоронили как героя и посмертно представили к ордену.

В этот миг Володин чувствовал, что смертельно уставшие, голодные люди устали бояться. Но он не мог им позволить опустить руки. Политрук всё так же призывал их к стойкости в смертельной схватке. Он делал всё, чтобы вырвать их из ловушки равнодушия, заставить драться, не потерять надежду. И тогда у голодного появятся силы, а у труса – смелость.

Политрук приподнял руку, посмотрел на светящиеся стрелки трофейных часов:

– Так что, старшина, мы часик подождём, а перед самым рассветом рванём к реке. И никаких «ура»! Силы надо беречь, а глотку потом будем рвать.

– Понял.

– Про шинели и валенки всем сказал?

Старшина неуверенно кивнул:

– Сказать-то сказал. Только замёрзший и голодный солдат с ними не расстанется.

– Ну и дураки! – политрук ударил кулаком по земле. – Как в воду войдут, так и отправятся на дно раков кормить. Глазом не успеют моргнуть! Я же говорил, тяжёлую одежду снять, сложить на плоту, переправить на другой берег. А на ноги намотать портянки, тряпки. Всё, что есть под рукой…

Пантелеев хрустнул пальцами.

– Нам бы с бродом не промахнуться, товарищ политрук. Река здесь в ширину всего-то ничего. Да вода больно холодная.

– Не должны, – Володин приподнялся. – Лёшка сказал, здесь самое узкое место. Глубина небольшая. Кстати, где он? Ты, старшина, его береги. Он парень бедовый. Пропадёт не за понюшку табака…

Политрук хотел что-то ещё сказать, но в его груди что-то вдруг заклокотало, он, широко раскрывая рот, порывисто закашлялся, его плечи задрожали. Он сорвал с головы шапку, уткнул в неё лицо, заглушая кашель.

Глава 2

Лёшка прибился к отряду в конце зимы. Тогда окружённые части генерала Ефремова скрывались в Шпыревском лесу. Даже днём там было темно, как в печи. Высокие деревья смыкались вверху так плотно, что закрывали небо.

Бойцы набрели на сожжённую карателями деревню. От мрачного пепелища несло горечью и смрадом. Из сугробов торчали останки печных труб, обгоревшие и обуглившиеся брёвна. В овраге валялась убитая лошадь, её чёрно-коричневые внутренности вылезли наружу и застыли студнем. Ветер доносил смрад разлагающейся плоти. Голодные люди, схватив ножи, накинулись на тушу, срезали гниль, смахивая белых извивающихся червей, нарезали мясо на куски, развели костёр, поставили на огонь чугунки, забитые снегом.

В это время на краю оврага, за кустарником, кто-то заметил мальчишку с торчащими во все стороны волосами, точно у осеннего репейника, с поседевшими висками. На его узких плечах висел обтрёпанный мужской пиджак, под ним – рваные штаны с видневшимися синими коленками, в грубых, разбитых ботинках на босу ногу. Одичавший, он дрожал от холода и настороженно смотрел исподлобья большими широко расставленными глазами. Это был Лёшка.

Его позвали, одели, накормили, поручили заботам пожилого, сутулого завхоза отряда дяди Васи, мастера на все руки. Он мог починить сапоги, исправить лошадиный хомут, сшить штаны и смонтировать деревянную подставку для пулемёта.

Дядя Вася, пошевеливая пушистыми усами, нагрел воды в котле, в палатке вымыл мальчишку в большом ведре. Качая головой, вылил под дерево грязную воду, пахнущую чем-то кислым. Укрыв своей шинелью, уложил подростка спать, вложив в его ладошку замызганную, каким-то чудом сохранившуюся карамельку.

Позже в отряде узнали, что в начале зимы каратели сожгли Лёшкин дом в деревне Богородицкое вместе с матерью и двумя младшими братишками. А он спасся. С хромым отцом, у которого был белый билет и освобождение от военной службы по инвалидности, они в тот день, услышав, что должны прийти немцы, ушли за тридцать километров в соседнюю деревню Староселье. Отец боялся, что немцы их угонят на работы в Германию.

– Так чего вы в деревню подались? – недовольно пробурчал дядя Вася. – Здесь же в каждой деревне немец сидит! В лес надо было уходить!

– Так отец так решил, – пожал плечами Воробушек, грызя ногти. – А в Староселье немцы пришли. Кто-то им донёс, что в деревне партизаны прячутся. Так они из пулемётов… Прямо по людям…

Он замолчал, передёрнул плечами:

– Я спрятался за колодец, а отец не успел. В брюхо ему попало…

– Ох, скверно! – покачал головой дядя Вася.

Лёшка наклонил голову. Перед его глазами мелькнуло искажённое лицо отца, его руки, схватившиеся за живот. Батя дико кричал, пытаясь удержать вываливающиеся наружу кишки. Потом скорчился, прижал коленки к груди, затих. Пацан оцепенело сидел на корточках, глядя на растекающуюся под отцом кровавую лужу, его сжатые искусанные губы.

Отец был похож на истерзанного воздушного змея, которого они вместе запускали в начале лета. Тогда до позднего вечера они строгали планки, резали бумагу, клеили листы, рисовали карандашом человеческое лицо с носом, глазами и улыбающимся ртом.

Утром, едва взошло солнце, вышли на луг. Лёшка побежал по росе, разматывая бечёвку, а отец, хромая, засеменил следом, держа змея в руке и подбрасывая его вверх. Резкий порыв ветра сначала поднял воздушного змея на высоту, а потом бросил вниз. Лёшка не смог его удержать. Змей упал на краю деревни на частокол, за который загоняли скотину. Когда он подбежал, перед ним лежала измазанная навозом бумажная голова, на месте глаз – рваная прореха, а вместо смеющегося рта – чёрная дыра.

Очнулся Лёшка, когда увидел, что снежинки, падающие на лицо отца, не тают, а глаза его остекленели. Он испугался, отпрянул. Так и не смог дотронуться до отца, опустить ему застывшие веки. На следующий день он вернулся в родную деревню, от которой осталось одно пепелище. Выжил только дед Матвей, спрятавшись в силосной яме.

Дядя Вася к Лёшке относился как к родному. Это он первым в отряде назвал пацана Воробушком.

– Какой я Воробушек?! – услышав это прозвище, возмутился Лёшка. – Мне уже скоро четырнадцать!

– Ха! – усмехнулся дядя Вася, проводя тяжёлой рукой по непослушным, торчащим в разные стороны жёстким волосам мальчишки. – А кто же ты? Посмотри-ка на себя: от горшка два вершка, тощий, как былинка засохшая. Да ещё взъерошенный, как воробей. На-ка, возьми, – он вытащил из кармана засаленной телогрейки и протянул Воробушку складной перочинный ножик, – подарочек. Мои-то пацаны любили ножички во дворе покидать. Эх, как там они? – выдавил он с тоской. – Уже полгода от них ни слуху ни духу…

– А сколько их у вас?

Воробушек с интересом разглядывал ножик, выбитый на металлической накладке кораблик, плывущий по волнам с надутым ветром парусом. Над ним, широко расставив крылья, парила чайка. У Лёшки никогда не было такого ножа. В деревне складень был только у Мишки. Вот бы ему показать! Сразу перестал бы задаваться!

Дядя Вася погладил паренька по голове:

– Таких, как ты, у меня двое – Вовка и Валька. Они погодки. Старший мой Александр – на фронте. Год себе прибавил и в начале войны на фронт добровольцем убежал. И ещё две девчонки есть: Любка и Людка. Они помладше. Одной десять, другой скоро восемь будет. Мы с матерью старались называть детей именами на одну букву.

– Зачем? – Лёшка вытащил тонкое лезвие, осторожно провёл по нему пальцем.

– Старики говорили, – задумчиво сказал дядя Вася, – что имя – это первое, что слышит ребёнок при рождении. Он ещё не понимает, что означает это слово. Но если имена детей похожи, хотя бы на одну букву, ребятёнок начинает себя связывать со своим братом. Или сестрой. Это потом в жизни им помогает держаться друг за друга.

Воробушек вдруг захлюпал носом. Только сейчас он отчётливо понял, что уже никогда не скажет Мишке о ножике. Что уже нет мамки, отца, братишек Сашки и Ваньки. И нет такой силы, которая бы могла их вернуть. Острая боль резанула по сердцу. Он замер, затих.

– Думали, много у нас будет детей, – продолжал дядя Вася, не замечая, что Лёшка, зажав ножик в кулаке, втянул голову в плечи, затаил дыхание, – как у моих отца и матери. Я был пятый в семье. А всего девять детей нас народили. Да не вышло. Да… Вот так… Ну а тебя, как выйдем из окружения, в тыл отправим. Учиться тебе надо…

– В тыл? – насторожился Воробушек.

– Война – это для взрослых…

– Мне нельзя в тыл!

Дядя Вася улыбнулся в густые пшеничные усы:

– Это почему же?

Голос у Воробушка дрогнул, тонкие губы искривились:

– Я этим гадам… Только бы найти… За всех!

В его глазах обжигающим пламенем вспыхнула ненависть. Он отвернулся, согнул ноги, обхватил руками колени.

В отряде помнили, как однажды бойцы привели пленного немецкого солдата. Володин хотел его допросить, узнать, где немцы устроили засады и расставили минные поля. Но как только оставили связанного немца на минуту одного, никто не успел и глазом моргнуть, как к нему подскочил Лёшка. Он в яростном мороке, со звериным воем, схватил топор из стоявших саней и, размахнувшись, ударил пленного по голове. Во все стороны брызнула кровь, немец захрипел, закатил глаза, свалился на снег. Лёшку затошнило, вырвало.

Володин подлетел к пацану, выхватил у него топор, отбросил в сторону. Молча прижал дрожащего как в лихорадке парня к себе…

– Э, да что же я, дурень старый! – спохватился дядя Вася. – Давай-ка делом займёмся! Надо же скоро бойцов кормить!

Он встал, начал рубить ольховые жерди и подтаскивать их к кухне.

– Огонь надо развести. А ты пока за водой на ручей сбегай.

Воробушек, вставая, спросил:

– Дядя Вась, а где сейчас ваши-то?

– В Ростове. Под немцем.

– А вы не боитесь?

– Как не боюсь? Ещё как боюсь! У немца нет сердца. Вместо него – камень. Никого не щадит. Ни старого, ни малого. Да не мне тебе рассказывать…

Завхоз отложил топор, откинул плащ-палатку у входа в шалаш, вошёл. Через минуту вышел, держа в руке фляжку. Сел у сбитого из грубых досок стола под навесом, сделал глоток. Шумно выдохнул, разгладил усы:

– Хорошее лекарство! Выпьешь – и сразу легче. Тебе не предлагаю. Мал ещё.

Лёшка понимающе кивнул.

Дядя Вася достал из кармана сухарь, потёр его о рукав телогрейки, протянул Лёшке:

– На вот, возьми, погрызи.

Дядя Вася держал Воробушка всё время при себе. Ночью укрывал его тёплой шинелью, на привалах подсовывал лишний кусок, а во время боя старался спрятать в безопасном месте.

Недели через две немцы обнаружили отряд и начали обстрел из артиллерии. Сначала снаряды рвались в стороне, но потом стали лететь всё ближе и ближе. Бойцы разбегались, прятались за деревьями, падали в снег. Лошади вырывались из оглобель, храпели, ломали дышла, вставали на дыбы, опрокидывали сани. Дядя Вася сгрёб Лёшку в охапку, отбежал подальше, упал за деревом, закрыв мальчишку собой. Когда обстрел закончился, солдат остался лежать на кроваво-красном снегу. Осколок попал ему прямо в затылок.

Вечером Василия Прокофьевича и ещё шестерых бойцов похоронили на поляне в братской могиле. На могильный холмик установили фанерные таблички, на них чёрным химическим карандашом написали имена. Воробушек положил сверху срезанную осколком зелёную еловую ветку и перочинный ножик с корабликом и чайкой.

На следующий день Володин позвал Лёшку к себе, налил горячего чая.

– Пей, Воробушек, грейся. Жаль дядю Васю. Хороший был солдат. Теперь будешь с нами, – Володин кивнул на Пантелеева, сидевшего недалеко. – Мы теперь твои командиры.

– А чего делать надо? – Воробушек нетерпеливо поднял голову.

Политрук хлопнул мальчишку по плечу:

– Помогать нам! Как тимуровец!

– А кто это?

– Ты что, не знаешь, кто такие тимуровцы? Они помогают людям. Борются за справедливость. Командир у них – Тимур. Ты читал книгу Гайдара «Тимур и его команда»?

– Не-а, – шмыгнул носом Воробушек.

– Ну, брат, – развёл руками Володин, – эту книгу тебе обязательно нужно прочесть! А пока нам всем победу добывать надо. Так, чтобы фашистов уничтожить. Ты готов?

– Угу! – кивнул Воробушек.

– Есть для тебя задание, – Володин стал говорить тише. – Понимаешь, разведчиков у нас не осталось. Позавчера последний не вернулся с задания. А ты же здешний, знаешь, что здесь и где. Деревни какие, дороги, болота, реки. Нам данные нужны о немцах. Сможешь?

Воробушек, отпивая горячий чай, кивнул.

– Вот и хорошо! – довольно потёр большие костистые ладони политрук. – Будешь помогать отряду. А это, – он протянул Лёшке пистолет, – тебе. Трофейный. Ты теперь настоящий боец нашего отряда.

Воробушек недоверчиво взял в руки тяжёлую кобуру, открыл, вытащил чёрный пистолет. Его глаза заблестели, он облизал пересохшие губы.

– Это парабеллум, – проговорил политрук, – калибр 7,65 миллиметра. Бьёт на сто метров. А с десяти может немецкую каску пробить.

– Проверено, – довольный прогудел старшина. – В деле опробован.

– А вот здесь, – политрук показал пальцем, – защёлка. Нажимаешь, вытаскиваешь магазин. Если пустой – заряжаешь патронами. И обратно вставляешь. Смотри.

Володин взял пистолет, вытащил магазин, повертел в руке, вставил обратно, защёлкнул.

– Здесь восемь патронов. Чтобы стрелять, нужно снять с предохранителя. Вот, – он повернул пистолет к Лёшке левой стороной, – маленький флажок. Его нужно опустить вниз. Передёргиваешь сзади затвор на себя, нажимаешь спусковой крючок, стреляешь. Понял?

– Ага…

– Старшина, – Володин повернулся к Пантелееву, – как будет случай, потренируйся с Воробушком, постреляйте в дерево.

– Сделаем, – ответил тот.

– Кстати, – политрук покачал оружие на ладони, – называется пистолет «парабеллум». От латинской пословицы «Si vis pacem, para bellum», что значит «Хочешь мира, готовься к войне». Только, – он горько ухмыльнулся уголками губ, – в названии они оставили только конец фразы. Про войну. Ну, что ж… Хотите – получите…

С этого дня Воробушек стал ходить в разведку. Он переодевался в бродягу, перекидывал нищенскую котомку через плечо. В мешок ему клали несколько варёных картофелин, пару кусков засохшего хлеба, тонкое жилистое сало. Деревенское, не армейское.

Перед выходом на первое задание Володин увидел, как пацан прячет пистолет за пазуху. Политрук взял мальчишку за руку, отвёл в сторону.

– Лёшка, ты теперь разведчик, понимаешь? Всё время будешь среди немцев. А если тебя обыщут? Нельзя тебе оружие брать с собой!

Воробушек с вызывающим видом молчал и только сердито сопел.

– Пойми ты, – горячился политрук, – если немцы пистолет найдут, расстреляют на месте. А ты должен добывать информацию и приносить её в отряд. Это будет твоё самое важное сражение. Ну, понял?

Лёшка, нахмурившись, достал пистолет, молча протянул Володину.

В деревнях он ходил от дома к дому, просил еды. При этом смотрел по сторонам, считал, сколько гитлеровцев, танков и пушек, где выставлено охранение. Доставал кое-какие медикаменты для раненых…

Володин наконец-то откашлялся, отдышался. Подумал о раненых в отряде. Уголки его губ дёрнулись вниз, он поморщился, как от зубной боли. Раненых было много. Их разместили в глубине леса. Нарубили еловых веток, сложили черенками к стволам деревьев, обложили по кругу, сверху кинули оставшиеся одеяла, плащ-палатки. Он вернул легкораненых в строй, а тяжёлых решил переправлять через реку на плотах.