Наконец- то книга появилась здесь! Я так долго ее ждала. Я купида ее в бумаге, 3 года назад и все это время она стоит недочитанная, т.к ее невозможно никуда взять с собой.. там тяжелый кирпич. О самой книги, это психодел, ты как будто идешь по чертогам разума автора. С этой книгой нужно работать, в ней 100500 отсылок, очень мощная работа. Я буду читать заново ее и перечитывать
Дебютный роман уважаемого сценариста Чарли Кауфмана во многом напомнил "Американского психопата" Эллиса, но только вместо сатиры на "нового человека" восьмидесятых, Кауфман препарирует его "пробужденную" версию из 2020-ого, у которого главный ориентир - "жадность" сменился на "политкорректность", а пустота и отчуждение так никуда и не делись. Надо заметить, что автор совершил типичную для новичка ошибку, стараясь показать, что он - гусар не только в кино, но и в литературе, и отчаянно пытаясь понравится, вывалил на бедного читателя все свои идеи и концепты, которых тут набралось на средний руки Великий Американский Роман - аж 750 страниц. У "Энткайнда" есть прекрасные куски, интересные идеи, юмор и очень грамотный троллинг (в том числе и самого себя), и то, что пишет человек талантливый нет сомнений. Но вот чего у него нет - это цельной истории, которая вместо того чтобы в нужный момент начать закручиваться в плотную спираль безумия ( как это было у Эллиса) наоборот начинает бесцельно дрифтовать в сторону финишной линии, от чего чтение второй половины местами превращается в муку. Уверен, будь книга тоньше, эффект бы она производила значительно сильнее
Книга масштабная, эдакий талмуд, но стоит внимания, времени и прочтения. В ней прекрасно все: от дизайна обложки и иронично игривого названия до идеи и содержания.
Закончила я давеча слушать «Муравечество» Чарли Кауфмана и поняла, что постмодернизм — не моё.
Постмодернизм — это явление литературы второй половины XX века, для которой характерно использование метапрозы, ненадежного повествования, самореференции, интертекста.
Даже определение из Википедии ломает мой мозг. Я сопротивляюсь понимать нереальное.
В двух словах расскажу, о чем «Муравечество».
Один кинокритик хочет познакомить человечество с фильмом, который девяносто лет снимал другой занятный персонаж. Хронометраж фильма — три месяца. Но так как главный герой одурманен «половыми чарами» девки из заправочной станции, то он не успевает спасти фильм — шедевр горит. В итоге, бедолага оказывается в больнице и забывает сюжет фильма. И все семьсот четыре страницы он пытается его вспомнить
Написано, наверное, хорошо, сюжет, скорее всего, есть, ворох злободневных проблем упомянут. Но за нагромождением списков названий фильмов, книг, людей, событий — смысл ускользал.
Ещё отвлекали моменты спаривания робота-клона с прототипом (хотя это было забавно), описания запахов, исходящих из пакета с грязным бельем, негативные выпады Чарли Кауфмана на Чарли Кауфмана и бесконееееечные рассуждения непонятно о чём. И в итоге мне было душно. А отказаться от прочтения я не могла, потому что книга была загадана в рамках нашего безумного марафона с девочками.
Я не рекомендую, если вы — это я.
Главный герой нелепый, жалкий и одинокий мужчина в кризисе среднего возраста, нееврей, сексист, расист, писатель, который ведёт постоянный диалог с самим собой и читатель как бы оказывается внутри Джона Малковича без Джона Малковича, ощущения деда на семейном празднике, пытающегося общаться современным сленгом и как-то вписаться в стремительно меняющийся мир, внутренне оставаясь неизменным. Этот конфликт обогащает текст особым юмором.
Книга раскрывает трогательную любовь автора к человеку, особенно к «маленькому» человеку. Здесь есть и про выработанную нечувствительность к насилию, когда за обычным ужином персонажи свободно обсуждают геноцид, в самом начале главный герой говорит про насекомых, которые размазываются по лобовому стеклу, используя их как метафору человечества, даже название книги нам намекает на это сравнение. Никого уже не волнует массовые смерти, они стали чем-то обыденным, люди прячутся за бесконечным стремлением эго к достижениям и где-то потеряли по пути сочувствие и любовь, отношения стали суррогатом, люди в них как куклы, и совершенно неважно, если вместо одного партнера придёт кто-то третий.
В тексте много отсылок на информационную культуру, здесь есть и ответы критикам на фильмы автора и отсылки к Платону и Бодрийяру. Можно даже поиграть в игру, кто найдёт наибольшее количество отсылок на фильмы. Наверно даже есть списки в интернете, если вы о них знаете, пожалуйста, поделитесь в комментариях.
Книгу портит графомания. Главный герой немного разваливается, но, наверно, это нюансы перевода или задумка автора, показывающая, что обычно скрывается за цинизмом, так как персонаж как масло и вода в начале и в конце книги, без плавного перехода.
Отмечу линию с психотерапией, то, как выглядит изнутри исцеление души, показано точно и красиво.
Чарли Кауфман — знаковая фигура в современном искусстве, прежде всего, как сценарист и режиссер, чье имя стало синонимом необычного, сюрреалистичного и глубоко личного взгляда на мир. Его работы в кино, такие как «Быть Джоном Малковичем», где границы между личностями стираются; «Адаптация», играющая с самим процессом творчества; или «Вечное сияние чистого разума», исследующее хрупкость памяти, — проложили путь для особого стиля, балансирующего на грани абсурда, экзистенциальной драмы и утонченного юмора. Свой дебютный роман «Муравечество» Кауфман представляет как логичное продолжение своих кинематографических экспериментов, перенося на литературную почву ту же виртуозную игру с формой, реальностью и сознанием. Рассматриваемое произведение погружает читателя в исследование тем, которые давно волнуют автора: постмодернистские поиски смысла в постмодернистском хаосе, природа постмодернистского искусства и критики, постмодернистская ненадежность памяти и самовосприятия. Чем больше постмодернизма, тем лучше.
Предмет романа разворачивается вокруг идеи поиска, доведенной до гротескных пределов. Главный герой, Б. Розенбергер Розенберг, — персонаж трагикомический: стареющий кинокритик, чья карьера давно миновала пик, а жизнь полна разочарований и забытья; его можно описать поговоркой «семь раз отмерь, один раз отрежь». Рутинное существование внезапно переворачивается после встречи со стариком, который утверждает, что снял трехмесячный немой стоп-моушн фильм, созданный... муравьями. Этот фильм, предположительно величайшее произведение искусства всех времен, герой видит лишь однажды, после чего запись уничтожается, а память о фильме начинает ускользать. Кауфман так описывал этот фильм:
Это комедия о том, что юмор — это кошмар… это критика комедии, если хочешь. Он постулирует грядущий конец комедии, необходимость ее отмены, необходимость научиться сочувствию, никогда не смеяться над людьми. Никогда больше не смеяться. Это фильм о расизме, созданный афроамериканцем, — я об этом упоминал? — в котором нет ни одного афроамериканца. И ты подожди, когда узнаешь почему! Это фильм о времени, и о направлении времени, и в то же время о бумеранге времени. Он об искусственности, вымысле и недостатке правды в нашей культуре. Он о подлости, Арвид. Он о теории растущего блока вселенной. Он о будущем и о прошлом, об истории и о будущем кинематографа. Он о тебе, Дэвис. Он обо мне. И я имею в виду в самом буквальном смысле. Он обо мне и о тебе.
Одержимость вернуть это утраченное видение толкает Б. в головокружительное, абсурдное путешествие, где логика и хронология рушатся, а его собственная биография переплетается с альтернативными реальностями. Герой борется не столько с внешними обстоятельствами, сколько с самим собой: с собственным старением, угасающим разумом, который стирает воспоминания, с экзистенциальной тревогой и страхом небытия. Это метафизическая схватка за сохранение собственной личности и осмысленности существования в мире, который кажется все более бессмысленным.
Послание, заложенное автором, многогранно и ускользающе, как и сам роман. «Муравечество» выступает не столько с готовым ответом, сколько с множеством едких вопросов, обращенных к читателю и к современному обществу. Кауфман исследует хрупкость нашего восприятия, показывая, как легко искажается память, как мы конструируем собственные версии прошлого и настоящего, чтобы выжить или оправдать себя. Роман — это горькая сатира на мир искусства, его иерархии, критиков, которые часто важнее самого произведения, и бесконечную погоню за хайпом или фальшивой глубиной, на немного политику. Через абсурдные ситуации и внутренних демонов героя автор говорит о всеобщем одиночестве, даже в эпоху тотальной связанности, и о тщетности попыток оставить хоть какой-то значимый след в истории. Это размышление о старении, угасании и неизбежности конца, облаченное в форму безумного карнавала. Автор не утешает и не дает простых решений, он лишь показывает мир в кривом зеркале сознания героя, заставляя нас увидеть в нем отражение собственных страхов и несовершенств.
Обратимся к названию романа, «Муравечество» (Antkind). Это слово само по себе несет несколько смысловых слоев, играя с английским оригиналом: «ant» – муравей, символ крошечного, незаметного существа, винтика в огромной системе, «kind» может означать «род», «вид», а также «добрый». Таким образом, «Муравечество» может быть воспринято как «род муравьев», «вид муравьев» или даже «добрый муравей» (что в контексте романа звучит иронично). Название напрямую отсылает к центральной загадке, фильму, якобы созданному муравьями, представляющему собой искусство совершенно иного масштаба и природы, выходящее за рамки человеческого понимания. Но оно также может символизировать само человечество, как бессмысленно суетливую, коллективную массу, чьи индивидуальные устремления теряются в масштабах вселенной.
Атмосфера произведения — это плотное, сюрреалистическое полотно, тканное из паранойи, меланхолии, абсурда и вспышек черного юмора. Она гнетущая и притягательная одновременно, напоминая кошмарный сон, откуда невозможно выбраться. Этот эффект достигается, прежде всего, через погружение в поток сознания Б. Розенбергера Розенберга. Его внутренняя речь хаотична, полна отступлений, противоречий и навязчивых мыслей. Отдельным, весьма своеобразным приемом служат бесчисленные сноски, которые порой занимают большую часть страницы и уводят повествование в совершенно неожиданные, зачастую не связанные с основной линией дебри, словно читаешь «1001 ночь». Эти сноски имитируют работу разума героя, который не способен удерживать внимание на одном предмете и постоянно сбивается с мысли. Автор активно использует прием гиперболы, доводя до абсурда черты персонажей, особенно представителей мира искусства, и ситуации, высмеивая их претенциозность и оторванность от реальности. Юмор в романе мрачный, циничный, часто основанный на уничижительной самоиронии героя и его неспособности понять происходящее. Книга, подобно лабиринту, предлагает погрузиться в мир, где привычные ориентиры отсутствуют, а реальность оказывается зыбкой и субъективной.
«Муравечество» Чарли Кауфмана — это колоссальное, амбициозное и совершенно неординарное произведение. Это вызов читателю, приглашение в головокружительное путешествие по самым темным и причудливым уголкам человеческого сознания. Роман демонстрирует безупречное владение словом, уникальный авторский стиль и смелость в исследовании сложных тем, балансируя на грани между гениальностью и безумием. Произведение успешно передает ощущение хаоса, тревоги и сюрреалистичности, характерные для лучших работ Кауфмана. Вместе с тем, следует отметить, что плотность текста, бесконечные отступления и порой избыточные сноски делают чтение утомительным. Роман временами кажется самоповтором, а его гигантский объем при некоторой фрагментарности повествования может вызвать ощущение потери нити или даже фрустрации. «Муравечество» — книга не для всех. Она адресована читателю, готовому к ментальным экспериментам, не боящемуся заблудиться в лабиринтах чужого сознания и не ищущему простых ответов. Это произведение, которое оставляет после себя множество вопросов и заставляет долго размышлять о прочитанном, даже если сам процесс погружения в этот муравьиный мир был не всегда комфортным или легким.
Долгая и нудная книга, я её с перерывами с трудом мучительно дочитывал. Ожидал что меня ждёт объяснение происходящего хотя бы в конце, но его нет. 700 страниц рефлексии стареющего занудного кинокритика и киноведа которого никто не любит и который толком тоже ничего не любит и не понимает в этой жизни.
Вот об этот кирпич я свои книжные зубки и надломала.
Когда мне на глаза попалась эта книга, все свои планы подвинула, ведь это Чарли Кауфман – сценарист «Вечного сияния чистого разума», наверное все знают, что я всей душой и сердцем люблю этот фильм.
Так вот, зная это я и предполагала, что чтение будет не из лёгких и возможно наслоение будущего на прошлое, но… тут этот приём доведен до совершенства. Кроме прошлого и будущего тут ещё и сон с разными временными отрезками
В меня вселился говорящий осёл: не смогла выбрать заголовок, все такие вкусные - не в кулинарном смысле, и каждый — снайперское попадание в белый свет как в копеечку. Списочек остался позиций на пятнадцать, могу одолжить, если кто-нибудь ещё не знает или думает как закончить критиковать Кауфмана, используя за основу вокабулярия пижонские пародии на названия его же фильмов, например. А ведь мне же ещё же, неукоснительно следуя компульсивно избранной стилистической парадигме, нужно обязательно в эпиграф с корнями выдранную из контекста, истекающую смыслом цитату вставить, в противном случае истинно вам говорю: 4 мая 1925 года земля налетит на небесную ось — как вариант. Поэтому, пометавшись с душераздирающим «Иаа!» между «Читаю на ходу. Пусть обыденные обыватели сами следят за тем, чтобы не врезаться в меня», «Мазлтов, жидовская ты морда, мазлтов» и «Ты же не зараженная сифилисом мышь, ты человек, да? - Да, - говорю я. - Если выбирать из двух», выбираю четвертую из соответствующего списочка (осталось штук.. эммм... полтыщи еще, точнее не совру), помня кауфанский же завет про конец, вмонтированный в начало. Да будет эта:
«А ну, бл*дь, испытали сдвиг парадигмы, сволочи!»
Можно начинать. Камера. Мотор. Стоп. Есть ещё список загадочных и внезапных слов навроде «солипсизм», «Исидор Изу» или «культурный приапизм», которые нужно непременно и непринужденно вставить в текст, о чём бы ни была книга, хушь о хищных грибах, друзьях человека, — но это я зря проговорилась, его не одалживаю, нет его, забыли. Теперь точно всё — то есть начало.
Изнурительным знойным днем завязнув-пропав всей птичкой-кукушкой в «Бесконечной шутке» Фостера нашего Уоллеса — примерно на фразе «из-за недостаточно высокого рейтинга Пемулис не заслужил бесплатных предложений от производителей одежды, а потому играет в футболках с надписями типа «ПАУКИ-ВОЛКИ ОЛСТОНСКАЯ ШК.», «ЗАБОТЛИВЫЕ МАМЫ ВЫБИРАЮТ», «ДЬЯВОЛЫ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ОБЛИЧЬЕ ТУР ГВБВД» etc. - я встала (передо мной встал) спасительным выбором: бросить всё и набравшись «концептуальной отваги» читать литературную сингулярность, двусмысленно одобренную Уильямом Гибсоном? Или бросить всё и пусть, наконец, повылезают шестипалые из-под земли и сами будут виноваты в бесконечных самоповторах Пиньоля? Или… Стоп. Тут ритуальное убийство говорящего осла бобром - осёл, естественно, пострадал, но слабонервные, уверена, сюда не добрались, детям до 16, а старикам не место... Или вспомнить всё - вот оно самое - «Муравечество», которое упорный, полезный и трудолюбивый Поляринов, способный поднимать предметы в 50 раз тяжелее его самого (два с половиной килограмма примерно) тоже рекомендует «дешифровать по модели Т. Пинчона или Д. Ф. Уоллеса» - семь бед, один ответ - или покориться квантованной реальности. Вариант по мне! Но, послушно покорившись и дочитав до фразы: «Я не думаю: «То, что на тебе футболка с «Рамонс», ещё не делает тебя Рамоном, и, более того, сами «Рамонс» не носили футболки с «Рамонс» я не думаю далее по тексту: « я не думаю: «На самом деле это не женщина», а думаю, что не человек для субботы, а суббота для человека, и сейчас как раз суббота, бросаю всё и иду гулять изнурительным знойным днем. Догуливаю до блошиного рынка — удивительное место вне пространства-времени, кабы быстро не находилось у метро «Удельная» в субботу — где человек, изображённый на футболке, продаёт мне футболку, на которой он изображён в футболке, на которой он изображён в футболке, на которой… в субботу 
И поверьте, эта картинка - лучшая из существующих в обитаемых вселенных рецензия на Кауфмана, по какой модели ее не дешифруй. Но вы же не поверите. Поэтому что там по списку цитат: «Я стал другим и больше не могу жить, осуждая чужое творчество..Я больше не могу писать критику»? хм.. нет, вот эта: «Я едва сдерживаю восторг. Уже хочется начать заново. Нужно начать заново». Что ж, сами виноваты.
Розенбергер Розенберг - едкий и въедливый нью-йоркский кинокритик, предпочитающий подписываться гендерно-нейтральным инициалом Б. во избежание. Но у него радикально-гетеросексуальная борода, афроамериканская подружка - вы наверняка её видели, если в 90-е смотрели американское ТВ изнурительным знойным днем, и Ричард Докинз в друзьях по фейсбуку. Он эпатажно считает гением Апатоу и «талантливым антисемитом» Жан-Люка Годара. Он не еврей. Он самовлюбленный мегаломан и тревожный невротик, пафосный интеллектуал, еще в детстве зачитавший до дыр «Теодицию» Лейбница, на короткой ноге с комическим дуэтом Гегель-Шлегель, для него не существует авторитетов, правда — его господин, он грозный составитель маскулинных рейтингов и рабочих списков, где есть слова «эндемия», «Ги Дебор» и «общественный цугцванг»: даже бытовые мысли сами собой облекаются в его голове пуленепробиваемой оболочкой отточенной иронии — фабрика мечты! - хоть без редактуры в «Искусство кино»: «Старбакс — это умный кофе для глупых людей. Это Кристофер Нолан от мира кофе». Но это есть профанный путь, и Б. Розенбергер Розенберг пишет рецензии, только когда и если посмотрит фильм семь раз: сначала правым полушарием, потом..— впрочем, не стану пересказывать, наверняка, все права и способы защищены, включая «опыт безымянной обезьяны» - пишет так, словно танцует в темноте, пишет так, словно никто не читает, так, словно словом останавливает энтропию — на плёнке и во вселенной. Он сразу здесь, если он нужен. И если не нужен. Он невысокий, невзрачный, нелепый и жалкий. И борода у него серая. Он постоянно боится быть неправильно понятым и не понравится девушке, продающей умный кофе. Как же зовут его афроамериканскую девушку? — ну вы ведь наверняка её видели, странно, что нет. Да, он не еврей. Он читает лекции на втором этаже Макдональдса и показывает в назидание смотрителям зоопарков фильмы с нулевой развлекательной и художественной ценностью — конечно же «Синекдоха, Нью-Йорк» Кауфмана, тот головоломный бардак, который Кауфман называет кино, ту безнадежную тягомотину, что Кауфман выдумывает тяп-ляп на ходу, очередные инфантильные сырые идеи Кауфмана, окутанные идиотской секретностью во избежание. И после каждой критической запятой Розенбергер наш Б.Розенберг (не еврей) проваливается в люк. Канализационный. А потом с облегчением в Годара. И опять в люк. «Сценарист Чарли Кауфман пишет очередную псевдоинтеллектуальную мульку, а один из его друзей-режиссеров снимает ее на пленку». Снова в люк? Не, это Андрей Плахов сказал, он, наверное, не проваливается. И сколь бы лестным не представлялось кинокритикам представлять «Муравечество» долгожданным и симметричным ответом на годы каторжного труда по добыче редкоземельных смыслов и оттачиванию некулинарных вкусов, мне вот всё ж мерещиться, что главный герой, которому суждено Кауфманом найти, потерять, искать по всем обитаемым вселенным, в пространстве и времени (а на Удельной смотрел?), в прошлом и будущем, в постели с незнакомками, и в кабинетах психоаналитиков, в ящике для носков, в платоновской пещере, полной Дональдов Транков с лазерным зрением, в голове Джона Малковича, в брюхе кита вместе с библейским Джоной Хиллом, в курсивах, в сносках, в цитатах и самоповторах, в стране Незримого,в вечном сиянии разума, в романе Пелевина и дефиците маргарина на Песах в 2008 году, в гипносне, в пророчествах говорящего осла (ныне убиенного), в последнем и статичном уцелевшем кадре, в киноэнтропии неснятого и невиданного, снятого и забытого в муравейнике через миллион лет после того, как вымер последний критик и Сэм Беккет с ним— самый лучший фильм, финальный фильм про всё и всех-всех-всех, фильм, который «показывает не только, кто мы, но и чем можем стать, а также кем были и кем могли бы стать, а также кем не являемся и кем не станем», главное открытие и окончательное закрытие кинематографа (и еврейского вопроса), шедевр, то и дело сгорающий на фирменном кауфманском огне и возрождающийся со скоростью 24 раза в секунду… это очень длинное предложение, подумываю, вот, как закончить, но.. найти и снова потерять и опять искать, меняя лица, плодя и уничтожая за необходимостью доппельгангеров, избыточные сущности, пошедшие неправильным путем, неправильно понявшие путь, сбривающие и отращивающие бороду; искать, как муравей, захваченный грибком-паразитом, безоговорочно подчиняясь навязчивой и абсурдной идее достижимости совершенства (оно ж может быть или не быть, там или здесь, реальности для него то недостаточно, то слишком много — всей птичке пропасть, в субботу рано, а в среду поздно) снова и снова проваливаясь в люки квантованной вселенной (Some people have eczema; I fall into holes), за дело то и дело поругивая Чарли Кауфмана — что мне там начало мерещиться-то? - да, что это больше похоже на иронично-сюрный автопортрет, ловкий шарж с бесконечной бородой, чем на злободневную сатиру, что одержимый киноман Б. в большей степени Кауфман, чем мы — то морское чудовище, загадочный левиафан-недорыбина с четырьмя руками, которого море выплюнуло на берег на первой же странице книги, в самом начале, примерно в той же степени, в какой море - «это как бы, ну, знаешь, метафора человеческого разума во всей его непознаваемости», в той степени, в которой эта книга гораздо более шутка, чем «Бесконечная шутка».
"Позже наступит или не наступит момент, когда память вернется или не вернется". А пока давайте признаем: «Отдельный муравей — дебил», и ещё это:«Ты был бы больше похож на Рамона, если бы надел футболку морпехов Соединенных Штатов»
Как давний и большой фанат творчества Чарли Кауфмана я просто не мог пройти мимо этой книги. Семьсот страниц чистого и не разбавленного кауфмина, звучит как лучшее предложение сезона, а может и года. Я даже не буду держать интригу и сразу скажу это было просто великолепно и неподражаемо как может только Кауфман и одновременно с этим это было отвратительно плохо как может только Чарли Кауфман.
Од(и)на блогер_ка сравнил(а) этот божественный роман с Б-гомерзким сериалом Рик и Морти, что на мой взгляд является форменным оскорблением этого несравненного шедевра Чарли Кауфмана, его вообще не хочется ни с чем сравнивать и уж тем более критиковать и анализировать. Муравечество словно литературный аналог кордицепса однобокого, захватывает твоё сознание полностью подчиняя волю и уподобляя тебя зомбированному муравью на всех углах трубящего, а гениальности Чарли Кауфмана.
Должен сопротивляться
Если искать ближайшие аналоги Муравечества, то больше всего этот роман напоминает чудаковатого брата близнеца художественного фильма Синекдоха, Нью-Йорк. А теперь перечитайте если не поняли с первого раза. Чудаковатей Синекдоха, Нью-Йорк такого чуда просто не могло существовать в нашей вселенной, тем не менее это факт.
А какое в книге гениальное вступление лучшее что я читал в жизни!
Сопротивляйся!
Итак, дано кинокритик Розенберг Б(не Еврей это важно(наверное), а вот что важно так это то что ему на начало романа пятьдесят с хвостиком лет и он бородат ) свято чтящий заветы нового времени с расово гендер френдли повесткой и имеющий(во всех воображаемых вами смыслах) афроамериканскую гирфренд вечно предлагающего чекнуть свои привилегии. Однажды Б Розенберг встретит затворника Инго что покажет ему свой фильм хронометражом в три месяца тут то все и закрутиться и понесется женский половой орган по кочкам.
Это похоже на один страшный и не прекращающийся липкий кошмар в летнюю ночь и возможно я до сих пор не проснулся.
Хвали!
Это настоящий триумф.
Сопротивляйся!
Триумф девиантного искусства напоминающий читателю бессмертную классику в традиции Генри Дарджера(Нет, серьзно зуб даю так и задумывалось)
Хвалитивляся!
Великая пародия на Великий Американский роман !
Гениальная графомания!
Лучший представитель жанра Меташметапосткосткопостмодерн!
Проблемы с четвертыми стенами? Чарликауфманкорпорейтед поможет вам. Только сегодня закажи слом одной стены и получи разрушенный к чертям собачим весь город совершенно бесплатно. Как же не хватает Чарли Кауфману своего карманного Виктора Януковича со встроенной сигнализацией, требующей остановиться! Но Чарли на своей муравьиной фабрике не просто забыл, а просто аннигилировал из вселенной слово тормоза. Классическая ситуация вот уже позади добрая половина книги и время плавно переходить к развязке, хе-хе наивный, это была только завязка(Если вообще можно помыслить Муравечество в этих категориях ) И вот из таких фокусов и состоит весь роман. Непрекращающийся карнавал обманутых ожиданий(в том числе и от того что никто их и не обманывает)
Пришло время поговорить о самой странной вещи на земле. Оставлю за скобками то что в первой половине Муравечество сильно напоминает извращенную прозу раннего Паланика, ничего страшного, как говориться все мы немножко Тайлеры, каждый из нас по своему дерден. Но вот то как Чарли Кауфман умудрился смастерить протухшею копию Пелевинского айфака пополам с тайными видами на гору Фудзи просто за гранью фантастики(Что интересно в романе есть упоминание некого гениального писателя на букву П и это совсем не тот П на которого вы могли подумать)
Да и кстати вы знали что Муравечество совсем не от слова муравей, а от слова Мура(Смех в зале)
Шутка сильно затянулась, а мы даже еще и не начинали
Вот посмотри какой у меня есть робот Дональд Трамп умеет стрелять лазерами из глаз и вступать в гомосексуальные отношения .
(Леди из рекламы иностранных языков в Балашихе ваша реплика)
Гениальный уродец демонстрирующий снимок коллективного бессознательного американского общества образца девятнадцатого года.
Роман целиком построенный на череде психоделических образов вызывающих целю гамму эмоций.
Так, а про что кино то было?
А оно тебе надо?
Ну ладно если надо, тады записывай.
Заповедь первая: Не критикуй и не кретин будешь!
Заповедь вторая: Че хочу то и ворочу, а ты потом думая что я хотел сказать
Золотая заповедь на все случаи жизни: Не вы*бывайся на Чарли Кауфман
Заповедь гендерфлюидная В современной постмодернистской парадигме интерпретатор являться активным участником творческого процесса
Заповедь печальная: Автор умер, критик умер, зритель умер, умерь свой энтузиазм
Заповедь последняя Ничто не истина и всё муравей
Ну это все? Чувствую себя как тот парень из кубриковской долгой одиссеи получивший в финале вместо вселенского откровения два наряда вне очереди на уборку кубрика. Брат муравей ну а серьезно какого откровения ты ожидал от этой современной литературы для мазохистов, ползи по раскаленной лаве, ешь битое стекло, втирай в глаза жгучий перец все ради парочки банальных истин но зато какое это было путешествие врагу, а тем более другу не пожелаешь. Мое только мое!
Хвали, ругай и помни у муравья нет цели только путь!
«Муравечество» kitabının rəyləri, 21 rəylər