Kitabı oxu: «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы», səhifə 11

Тритемий

Имя этого выдающегося человека высоко котируется в анналах алхимии, хотя он сделал очень немногое, чтобы удостоиться столь сомнительной чести. Родился он в 1462 году в селении Триттгейм в курфюршестве Трир. Его отцом был зажиточный винодел Иоганн Гейденберг, который, умерев, когда сыну было всего семь лет, оставил его на попечение матери. Последняя очень скоро вновь вышла замуж и перестала заботиться о бедном мальчике, отпрыске от первого брака. В пятнадцать лет он все еще не знал грамоты, вел полуголодное существование и подвергался дурному обращению со стороны отчима, но в сердце несчастного юноши жила любовь к познанию, и он учился читать в доме соседа. Отчим поручил ему работу на виноградниках, занимавшую все светлое время суток; но по ночам он был свободен. Пока все домашние крепко спали, он часто незаметно ускользал из дому, уходил в поле и занимался при свете луны. Так он самостоятельно выучил латынь и основы греческого. Домочадцам его тяга к знаниям была не по душе, и они обращались с ним так скверно, что подросток решил уйти из дома. Вытребовав наследство, оставленное ему отцом, он отправился в Трир, где, приняв образованное от названия родного селения имя Тритемий, прожил несколько месяцев, обучаясь у видных преподавателей, которые подготовили его к поступлению в университет. В возрасте двадцати лет он решил, что ему следует повидать мать, и с этой целью отправился из отдаленного университета пешком в родные края. Когда однажды на исходе пасмурного зимнего дня он уже был близко от Шпангейма, пошел такой сильный снег, что он не смог продолжать путь до этого городка и остановился на ночь в одном из близлежащих монастырей. Однако снежная буря длилась несколько дней, дороги стали непроходимыми, и гостеприимные монахи не желали даже слышать об его уходе. Ему так полюбились они и их образ жизни, что он неожиданно для себя решил поселиться среди них и отказаться от мирских забот. Им он понравился не меньше, и они с радостью приняли его как брата. По прошествии двух лет они, невзирая на его юный возраст, единодушно избрали его своим аббатом. Финансовые дела монастыря находились в крайнем запустении, стены построек обветшали донельзя, повсюду царил беспорядок. Тритемий проявил себя как талантливый руководитель и последовательный организатор, реформировав все статьи расходов обители. Монастырь был отремонтирован, и ежегодная прибыль вместо убытков вознаградила Тритемия за труды. Ему не нравилось праздное существование монахов, занятых исключительно обязательными молитвами да игрой в шахматы в часы отдыха. Поэтому он поручил им перепись сочинений знаменитых авторов. Они трудились настолько усердно, что в течение нескольких лет их библиотека, прежде состоявшая из примерно сорока томов, пополнилась несколькими сотнями ценных манускриптов, охватывающих труды авторов, писавших на классической латыни, сочинения их предков и ведущих историков и философов более позднего периода. Тритемий удерживал сан аббата Шпангеймского двадцать один год, после чего монахи, уставшие от насаждаемой им жесткой дисциплины, восстали против него и выбрали другого аббата. Позднее Тритемий был избран аббатом монастыря св. Иакова в Вюрцбурге, где и скончался в 1516 году.

В часы досуга в Шпангеймском монастыре этот ученый муж написал несколько трудов по оккультным наукам, из которых следует выделить следующие сочинения: первое – о геомантии, или гадании по линиям и кругам на земле, второе – о колдовстве, третье – об алхимии и четвертое, в 1647 году переведенное на английский и изданное знаменитым Уильямом Лилли, – о том, что миром правят ангелы.

Апологеты превращения металлов утверждают, что Шпангеймское аббатство под управлением Тритемия было обязано своим процветанием скорее философскому камню, нежели благоразумной экономии. Тритемия вкупе со многими другими учеными мужами обвиняют в занятии магией. Рассказывают удивительную историю о том, как он вызвал из могилы призрак Марии Бургундской по просьбе императора Священной Римской империи Максимилиана, ее мужа-вдовца. О его труде о стеганографии, или кабалистических письменах, пфальцграфу Фридриху II донесли как о сочинении магическом и дьявольском, после чего тот снял оное с полки своей библиотеки и бросил в огонь. Тритемия считают первым автором, упомянувшим об удивительной истории дьявола и доктора Фауста, в правдивости которой он нисколько не сомневался. Кроме того, он подробно описывает капризы привидения по имени Худекин, кое по временам ему досаждало¹³⁶.

Маршал де Ре

Одним из наиболее страстно увлеченных сторонников алхимии в XV столетии был Жиль де Лаваль, барон де Ре и маршал Франции. Его деяния на государственном поприще малоизвестны, но в анналах преступлений и безумств вряд ли можно найти персону более выдающуюся и одиозную. Никакой художественный вымысел не изобрел ничего более дикого и ужасного, чем жизненный путь этого реально существовавшего человека. Для описания его жизни более чем достаточно фактов, неоспоримость которых в полной мере подтверждают юридические и другие документы, – фактов, которые любитель романтической литературы легко счел бы призванным пощекотать ему нервы плодом богатого воображения, а не достоянием истории.

Жиль де Лаваль родился около 1420 года в одном из самых благородных семейств Бретани. Когда ему исполнилось одиннадцать лет, его отец умер, и он в столь раннем возрасте вступил в бесконтрольное владение богатством, которому могли позавидовать короли Франции. Он был близким родственником семей Монморанси, Ронси и Краон, владел пятнадцатью роскошными имениями и имел годовой доход примерно триста тысяч ливров. Кроме того, он был красив, образован и храбр. Он сильно отличился в войнах Карла VII, и этот монарх пожаловал ему звание маршала Франции. Но он вел расточительную и беспутную жизнь, сызмальства привыкнув к удовлетворению всех своих желаний и страстей, и это в итоге вело его от порока к пороку и от преступления к преступлению, пока его имя не стало абсолютной персонификацией всех человеческих зол.

В своем замке Шамптосэ он жил с роскошью восточного халифа. У него был отряд из двухсот всадников, сопровождавших его повсюду; его поездки на охоту с соколами и гончими изумляли всю округу роскошью убранства коней и одежд его вассалов и слуг. Круглый год, днем и ночью, его замок был открыт для гостей любого звания. Он взял за правило угощать гипокрасом¹³⁷ даже самого последнего нищего. Каждый день на его просторных кухнях зажаривали целого быка, а также овец, свиней и домашних птиц в количестве, достаточном, чтобы накормить пятьсот человек. Он был столь же помпезен в своей набожности. Его капелла в Шамптосэ была самой красивой во Франции, намного красивее капелл Собора Парижской богоматери и соборов Амьена, Бове и Руана. Она была украшена золотой парчой и дорогим бархатом. Все люстры были из чистого золота с затейливой инкрустацией серебром. Огромное распятие над алтарем было сделано из чистого серебра, а потиры и кадила – из чистого золота. Помимо этого, у него был внушительных размеров орган, который по его приказу переносился из одного замка в другой на плечах шести человек всякий раз, когда он менял резиденцию. Он держал хор из двадцати пяти малолетних детей обоего пола, которых учили пению лучшие капельмейстеры того времени. Главного священника своей капеллы он величал епископом. Епископу подчинялись деканы, архидиаконы и викарии; все они получали огромное жалованье: епископ – четыреста крон в год, остальные – пропорционально сану.

Он также держал целую актерскую труппу, включавшую десять танцовщиц, столько же менестрелей, а также исполнителей костюмированных танцев, жонглеров и шутов всех мастей. Театр, на подмостках которого они играли, был отделан без оглядки на затраты, и актеры каждый вечер разыгрывали мистерии или исполняли костюмированные танцы, развлекая хозяина дворца, дворцовую челядь и пришлых людей, пользовавшихся гостеприимством и щедростью барона.

В двадцать три года он женился на Катрин, богатой наследнице из рода Туаров, ради которой заново обставил замок мебелью стоимостью сто тысяч крон. Его брак послужил поводом для новой расточительности, и он сорил деньгами пуще прежнего, выписывая лучших певцов и знаменитых танцоров из-за границы, дабы позабавить себя и супругу, и устраивая почти каждую неделю на своем огромном внутреннем дворе турниры для всех рыцарей и дворян провинции Бретань. Двор герцога Бретонского не обладал и половиной роскоши двора маршала де Ре. Полное равнодушие последнего к своему богатству было настолько хорошо известно, что цены на все, что он покупал, завышались продавцами втрое. Его замок кишел нищенствующими тунеядцами и угодниками, получавшими от него щедрое вознаграждение. Но в конце концов обычный набор утех опостылел ему; он стал заметно воздержаннее в еде и игнорировал прелестных танцовщиц, коим ранее уделял немало внимания. Порой он бывал мрачен и замкнут, а его взгляд был неестественно дик, что свидетельствовало о зарождающемся безумии. Вместе с тем его рассуждения оставались здравыми, его любезность по отношению к гостям, стекавшимся в Шамптосэ отовсюду, не уменьшалась, а ученые священники, разговаривая с ним, приходили к выводу, что во Франции найдется мало дворян, столь же образованных, как Жиль де Лаваль. Но по округе поползли зловещие слухи; намекали на убийства и, возможно, еще более зверские деяния; было замечено внезапное и бесследное исчезновение множества маленьких детей обоего пола. Видели, как один или два ребенка вошли в замок Шамптосэ, но никто не видел, чтобы они оттуда выходили. Однако никто не осмеливался открыто обвинять в их пропаже столь могущественную персону, как маршал де Ре. Всякий раз, когда в его присутствии упоминали о пропавших детях, он выражал величайшее удивление их таинственной судьбой и негодование в отношении возможных похитителей. Но обмануть людей было не так-то просто, и дети стали бояться его, словно прожорливого великана-людоеда из сказок; их учили никогда не проходить под башенками замка Шамптосэ, а обходить его за милю.

За несколько лет безрассудного мотовства маршал лишился всех своих денег и был вынужден выставить некоторые свои поместья на продажу. Герцог Бретонский заключил с ним договор о вступлении во владение богатым имением в Инграде, но наследники Жиля умоляли Карла VII вмешаться и приостановить продажу. Карл незамедлительно издал эдикт, ратифицированный парламентом провинции Бретань и запрещавший барону отчуждать свои родовые поместья. Жилю оставалось лишь подчиниться. На поддержание его расточительства у него не осталось ничего, кроме дохода от звания маршала Франции, не покрывавшего и десятой части его расходов. Человек с его привычками и характером не мог урезать свои неэкономные траты и жить по средствам; ему претила сама мысль о том, чтобы избавиться от всадников, шутов, танцоров, хористов и нищих угодников или оказывать гостеприимство лишь тем, кто в нем действительно нуждался. Несмотря на истощившиеся ресурсы, он решил вести прежнюю жизнь и стать алхимиком, с тем чтобы делать золото из железа и по-прежнему оставаться самым богатым и величественным среди дворян Бретани.

Во исполнение этого решения он послал в Париж, Италию, Германию и Испанию своих людей с поручением пригласить всех адептов алхимии нанести ему визит в Шамптосэ. Для этой миссии он отрядил двоих своих самых нуждающихся и беспринципных подданных – Жиля де Силье и Роже де Бриквиля. Последнему, подобострастному пособнику его наиболее тайным и отвратительным усладам, он доверил воспитание его лишенной матери дочери, ребенка всего пяти лет от роду, разрешив ему выдать ее в надлежащее время замуж за любого человека, которого он выберет, или жениться на ней самому, если он того пожелает. Этот человек воспринял новые планы своего хозяина с большим энтузиазмом и познакомил его с неким Прелати, алхимиком из Падуи, и с врачом из провинции Пуату, имевшим то же пристрастие.

Маршал велел оборудовать роскошную лабораторию, и троица приступила к поискам философского камня. Вскоре к ним присоединился еще один мнимый философ по имени Антонио Палермо, помогавший им в их изысканиях более года. Все они жили в роскоши за счет маршала, тратя его деньги и изо дня в день внушая ему надежду на конечный успех их поисков. Время от времени в его замок прибывали новые честолюбцы, и у него месяцами трудились свыше двадцати алхимиков, пытавшихся превратить медь в золото и растрачивавших все еще имевшееся у него золото на снадобья и эликсиры.

Однако барон де Ре был не тем человеком, чтобы сколь угодно долго дожидаться завершения их затянувшихся экспериментов. Довольные своим комфортабельным существованием, они продолжали работать день за днем и, получи они на то разрешение, делали бы это годами. Но он неожиданно прогнал их всех, за исключением итальянца Прелати и доктора из Пуату. Этих двоих он оставил, дабы они помогли ему открыть тайну философского камня более дерзновенным методом. Доктор убедил его, что хранителем означенной и всех прочих тайн является дьявол и что он (доктор) вызовет его перед Жилем, который в свою очередь сможет заключить с ним любую сделку. Жиль выразил готовность пойти на это и пообещал отдать дьяволу все что угодно, кроме своей души, или совершить любое деяние, какое бы заклятый враг рода человеческого ему ни поручил. Сопровождаемый только врачом, он в полночь отправился в укромное место в близлежащем лесу, где его спутник начертил на траве вокруг них двоих магический круг и полчаса бормотал заклинание, приказывая злому духу восстать из ада и открыть секреты алхимии. Жиль наблюдал за происходящим с живым интересом, ожидая, что земля вот-вот разверзнется и явит его взору князя тьмы. Наконец доктор уставился в одну точку, волосы у него встали дыбом, и он заговорил так, словно обращался к дьяволу. Но Жиль не видел никого, кроме своего компаньона. В конце концов доктор упал на траву, будто потеряв сознание. Через несколько минут он встал и спросил барона, видел ли тот, каким разгневанным выглядел дьявол. Жиль ответил, что ничего не видел, после чего его компаньон сообщил, что Вельзевул явился в обличье свирепо рычащего дикого леопарда и не произнес ни слова, а маршал не видел и не слышал его потому, что мысленно не решался полностью посвятить себя служению Зверю. Де Ре признал, что его действительно терзали дурные предчувствия, и спросил, что нужно сделать, чтобы заставить дьявола заговорить и открыть его секрет. Врач ответил, что кто-нибудь должен посетить Испанию и Африку, дабы собрать определенные, произрастающие только там травы, и вызвался сделать это сам, если де Ре обеспечит его необходимыми денежными средствами. Де Ре тут же согласился, и на следующий день врач отправился в путь, забрав все золото, какое жертва его обмана смогла ему уделить. Больше маршал его никогда не видел.

Но нетерпеливый барон из Шамптосэ не ведал покоя. Для его утех требовалось золото, добыть которое он мог лишь заручившись поддержкой сверхъестественных сил. Доктор едва ли преодолел двадцать лье пути, когда Жиль решил еще раз попытаться принудить дьявола разгласить тайну златоделания. Для этого он один ушел из замка в лес, но его заклинания не возымели эффекта. Вельзевул был упрям и никак не хотел появляться. Решив во что бы то ни стало подавить его сопротивление, маршал открыл душу итальянскому алхимику Прелати. Последний предложил свои услуги при условии, что де Ре не будет вмешиваться в заклинания и согласится снабдить его всеми амулетами и талисманами, какие могут потребоваться. Далее он должен был вскрыть вену на руке и подписать кровью договор, гласивший, что он «будет выполнять волю дьявола во всем», а затем принести оному в жертву сердце, легкие, кисти рук, глаза и кровь малолетнего ребенка. Жадный маньяк не колебался ни секунды и сразу же согласился на предложенные отвратительные условия. Следующей ночью Прелати покинул замок один и через три-четыре часа вернулся к Жилю, ждавшему его с нетерпением. Прелати сообщил, что он видел дьявола в обличье прекрасного двадцатилетнего юноши. Он добавил, что дьявол потребовал, чтобы во всех последующих заклинаниях его называли Баррон, и показал ему большое число слитков чистого золота, зарытых под большим дубом в ближайшем лесу. Все эти слитки, сказал дьявол, плюс столько, сколько будет угодно, станут собственностью маршала де Ре, если тот будет твердо следовать условиям договора. Затем Прелати показал ему маленький ларец, наполненный черной пылью, которая должна была превратить железо в золото, и сказал, что, поскольку процесс превращения очень труден, он советует довольствоваться слитками, которые они найдут под дубом и которых будет более чем достаточно для удовлетворения любых желаний, вплоть до самых экстравагантных. Однако, добавил он, они не должны пытаться искать золото, пока не пройдут семью семь недель, иначе они не найдут за свои труды ничего, кроме грифельных досок и камней. Жиль выразил крайнюю досаду и разочарование и сразу сказал, что не может так долго ждать, а если дьявол не может действовать побыстрее, то пусть Прелати скажет ему, что с маршалом де Ре шутки плохи, и откажется от дальнейших контактов. В итоге Прелати убедил его подождать семью семь дней. По прошествии этого времени они, захватив кирки и лопаты, в полночь вышли из замка, чтобы выкопать слитки из-под дуба, но нашли лишь множество грифельных досок с непонятными знаками. На сей раз разгневался Прелати, который громко обругал дьявола, назвав его лжецом и плутом. Маршал искренне разделял это мнение, но хитрый итальянец легко убедил его предпринять еще одну попытку. Одновременно он пообещал попытаться следующей ночью выяснить, почему дьявол не сдержал слово. Сутки спустя он один ушел в лес, а по возвращении сообщил своему патрону, что видел Баррона, который был крайне рассержен тем, что они не выждали должное время, прежде чем искать слитки. Баррон также сказал, что маршал де Ре вряд ли может рассчитывать на какие-либо услуги с его стороны, одновременно собираясь совершить паломничество в Святую землю во искупление грехов. Итальянец, без сомнения, предположил это, исходя из прошлых неосторожных высказываний своего покровителя, когда де Ре искренне признавался, что порой, устав от мирской роскоши и суеты, подумывает о том, чтобы посвятить себя служению Богу.

Так итальянец месяцами искушал своего доверчивого и преступного патрона, вытягивая из него золото и драгоценности в ожидании благоприятной возможности скрыться со своей добычей. Но обоих ждало скорое возмездие. Маленькие девочки и мальчики продолжали исчезать самым таинственным образом, и дурная молва о владельце замка Шамптосэ стала столь громкой и недвусмысленной, что церковь была вынуждена вмешаться. Епископ Нантский сделал представление герцогу Бретонскому, в котором указал, что, если не будут расследованы обвинения против маршала де Ре, разразится публичный скандал. После этого маршала арестовали в собственном замке вместе с его сообщником Прелати и бросили в темницу в Нанте дожидаться суда.

Судьями по делу маршала были назначены епископ Нантский (по совместительству канцлер Бретонский), вице-инквизитор Франции и знаменитый Пьер л’Опиталь, президент парламента провинции. Он обвинялся в колдовстве, содомии и убийствах. В первый день процесса Жиль вел себя исключительно нагло. Он оскорблял судей, обзывая их симониаками¹³⁸ и нечестивцами, и сказал, что предпочел бы быть повешенным, как собака, без суда, нежели признать или не признать себя виновным перед такими презренными негодяями. Но по мере продолжения разбирательства самонадеянность покидала его, и на основании неопровержимых улик он был признан виновным по всем пунктам. Было доказано, что он испытывал болезненное удовольствие, закалывая жертв своей похоти и наблюдая за их предсмертными конвульсиями и за тем, как их глаза становятся безжизненными. Об этом ужасающем безумии судьи впервые узнали из признания Прелати, а сам Жиль перед смертью подтвердил, что это правда. За три года вблизи двух его замков Шамптосэ и Машесу пропало примерно сто крестьянских детей, бóльшая часть которых, если не все, были принесены в жертву вожделению и алчности этого чудовища. Он воображал, что таким образом делает дьявола своим другом, а вознаграждением ему будет секрет философского камня.

И Жиля, и Прелати приговорили к сожжению заживо. На месте казни они изображали раскаяние и набожность. Жиль нежно обнял Прелати со словами: «Прощай, друг Франческо! В этом мире мы больше не встретимся, так давай же вверим наши души Всевышнему и увидимся в раю». Вследствие высокого звания и родовитости маршала ему смягчили наказание и не стали сжигать живым, как Прелати. Он был сначала удавлен, а затем брошен в огонь. Его полусожженный труп передали родственникам для погребения, а итальянца сожгли дотла и развеяли пепел по ветру¹³⁹.