Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе

Это второй, после «Дороги», прочитанный мною роман Маккарти. И в очередной раз этот автор вызывает во мне противоречивые чувства.

С одной стороны его работы могут некоторых оттолкнуть и не столько даже из-за необычного синтаксиса, а котором так много говорят, сколько из-за своеобразной манеры повествования и построения сюжета.

Я же при чтении «Кровавого Меридиана» словно погружался в некое медитативное состояние. Ты словно вязнешь в этой истории, шагаешь с героем по его бесконечному пути и иногда вполне реалистичные события вдруг начинают казаться чем-то фантастичным.

Маккарти ясно и четко, без лишних слов создает невероятно глубокую атмосферу. И уже не столько хочется знать что же будет в конце пути, сколько хочется продолжать прибывать в этой атмосфере.

«Кровавый меридиан» Кормака Маккарти. Не оторваться, так завораживает его ёмкость и беспросветность. Роман настолько первородно жесток и безоценочно документален, что всё происходящее вокруг просто меркнет. Дочитав, я впал в некоторый культурный шок, будто во сне увидел краюшек кода к мирозданию, но ухватить так и не смог. Мне начало казаться, что судьи Холдена не существует, что он персонифицированное Зло, чистое его проявление. Танцующий бог войны.

Концовка же по злому иронична, там вообще много иронии, например, коптящиеся на костре апачей головы делаваров и американцев — никакой дискриминации, все мучаются одинаково. И финал, такой какой и должен быть, как сказал сам судья Холден, — прямой путь или извилистый — всё едино.

Очень сложно оценить то, чему нет подобия. Если вкратце, то эта книга о том, как человек приспосабливается ко всему, а в частности к невероятно жестоким условиям жизни. Как стирается грань между добром и злом. И как это все обыденно выглядит, по ту сторону пистолета, направленного тебе между глаз.

Вестерн номер один по версии некоторых рейтингов, Великий Американский Роман. Авторское отрицание пунктуационного выделения прямой речи поначалу воздвигает между читателем и текстом стеклянную стену. Возвращаешься к началу предложения, когда понимаешь, что сейчас была прямая речь. Кстати, в аудиоверсии таких проблем быть не должно, там актёры озвучки должны акцентировать прямую речь. Ну ладно, и не к такому привыкали, продеремся, хотя раздражало немного. С переводом имени главного героя не согласен: малец это совсем не то же, что Kid. Называя своего персонажа Кидом, автор протягивает параллели ко всем легендам вестерна с этим именем. Выстраивает коннотации и тут же рушит и высмеивает их. А малец... какие уж тут аллюзии. Читать жутковато. Как будто про мир убогих и душевнобольных читаешь, одержимых бродяжничеством. И, главное, это не малец малохольный, а, такое ощущение, вся Америка. Жестокая, глупая, оскотинившаяся. Неужели большая часть мира в середине девятнадцатого века такая была? А вся литература — это всего лишь лакировка неприглядной животной действительности, где человек от скота отличается только наличием сапог и револьвера. Кид родился, дожил до четырнадцати и пошёл бродить по свету, в основном в юго-западном направлении, в сторону Техаса и Мексики. Драки, грязь, поножовщина, нечистоты, шальная стрельба, сапожная вонь, отсутствие нравов. Место и время, где пытаются убить за то, что не уступил дорогу, где, поджигают двери, чтобы постоялец открыл гостям, где ради шутки на человека возводят напраслину, приводящую к гибели. Бесконечная череда унылых локаций и персонажей. И насилие, насилие, насилие. "Видать, не лучшие времена, сынок? У меня хороших и не было никогда." Спустя пять лет бродяжничества Кид прибивается к отряду капитана с говорящей фамилией Уайт. Уайт ненавидит мексов и продолжает свою собственную войну. Нападение команчей впечатлило насилием, выделяющимся даже на фоне всего остального. Передан весь извечный ужас европейца перед конной ордой дикарей — не зря индейцев сравнили с монголькой ордой. С этой сцены я стал признавать за романом некоторую художественную ценность. Чуть дальше наткнулся на совсем уже масодовскую сцену с мертвыми детьми, развешанными на дереве, и задумался — а оно мне надо? Это великий роман или торче-порно, смакующее ужасы? И это, внимание, только первая четверть нетолстого романа. Роман нетолстый, но текст очень плотный, слог местами нарочито шершавый, читается медненно. Уровень жестокости сравним со всем корпусом натуралистичных текстов про Гражданскую войну в России. "Конармия" и "Железный поток", только с мексиканцами и апачами. Ничья жизнь не стоит ничего. Жестокость, зачастую изощренная, обыденна. Проще встретить смерть, чем доброе слово. Не знаю, что хотел сказать автор, но если целью было деконструировать и деромантизировать жанр вестерна, ему это удалось на сто процентов. Во второй половине тома Маккарти излишне ударяется в пейзажистику. Десятки раз читать похожие описания суровой природы техасских пустынь достаточно утомительно.

Стоит отметить, что, как только автор забывает, что каждый абзац надо кого-то зверски умерщвлять, роман начинает сиять. Например, практически жюльверновская история про судью и порох прекрасна. Правда, и она заканчивается бойней индейцев. За весь роман наберется ещё с десяток крайне ярких и выразительных сцен. Есть завуалированные и прямые отсылки к христианской мифологии. Вот антагонист в начале последней главы: "В круглой шляпе с узкими полями он сидел за столом, и его окружали самые разные люди — пастух и погонщик, гуртовщик, фрахтовщик, рудокоп и охотник, солдат и торговец, жулик, бродяга, пьяница, вор." Внимание — перечислено ровно двенадцать людей. Что это, как не умеренно богохульная аллюзия на Тайную Вечерю, Христа и апостолов. Вообще, мне не очень ясны мотивы и истоки противостояния мальца и Судьи, этого маньяка-эрудита и проповедника войны, как высшего предназначения человека. Ближе к концу я просто заталкивал текст в себя. Роман несколько раз собирались экранизировать. Безуспешно. И это понятно. В лучшем случае получился бы трэш в духе творений Ходоровски, в худшем — очередной вестерн. А вот в формате артхаусного сериала я бы "Кровавый Меридиан" посмотрел. Чтобы нарочито затянутые панорамы пустынь, насилие без причины и конца. Получилось бы бессмысленно и беспощадно.

Важное наблюдение, упускаемое в том числе западными рецензентами: главного героя зовут Кид. Настоящая фамилия легенды Дикого Запада, Билли Кида — Маккарти! То есть можно предположить, что роман написан, в том числе, как некий странный оммаж знаменитому однофамильцу-соклановцу.

Немного забавных совпадений: I. Из текста романа впервые узнал о городке Накогдочес (старейший город Техаса, кстати). На следующий день услышал этот топоним в "Детстве Шелдона" II. У меня на очереди пара романов Переса-Реверте: "Тень орла и "Территория команчей". Оба этих выражения встречаются на страницах "Кровавого меридиана".

Веха в жанре. Кровь просто хлыщет со страниц этого знакового антивестерна. 9(ОТЛИЧНО)

Роман «Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе» относится к тому типу литературы, который я люблю и читаю с огромным удовольствием. Это и основанный на реальных событиях середины девятнадцатого века, достоверный до мельчайших деталей рассказ о знаменитом походе банды Глэнтона в мексиканскую пустыню за скальпами, и символическая поэма в прозе — о тьме, беззаконии и человеческих пороках, — полная любопытных отсылок, интересных концепций, оставляющая место для размышлений и интерпретаций… Наконец, это та образцовая проза, что своей особой мелодикой (во всяком случае, в оригинале), своими метафорами и неожиданными сравнениями способна, что называется, выжать слезу восхищения у самого искушённого читателя. И в то же время я прекрасно понимаю, почему эта книга «не для всех».

В первую очередь нужно отметить, что всё повествование буквально пропитано всевозможным насилием: расправами, истязаниями, болью и страданием — недаром в название вынесено словосочетание «кровавый меридиан», т. е. «кровавый зенит», «апогей», «апофеоз».

Смерть не делает различий между двуногими и четвероногими созданиями, мексиканцами и апачами, стариками и младенцами, головорезами и скваттерами: скальпы снимают даже с беспомощных старух, кишки выпускают и лошадям, и всадникам, тела американцев и делаваров догорают рядом, в одном костре, а маленьких щеночков не просто бросают в бурный поток, но после ещё и расстреливают, как мишени в тире. Одним словом, перефразируя название другого известного произведения Маккарти, «нежным ромашкам» тут не место.

Но лично я полностью согласна с Маккарти в том, что именно трагедия лежала и лежит в основе самых значительных, самых сильных по воздействию на читателя художественных произведений (вспомните, например, «Саламбо» Флобера). К тому же, из песни, как говорится, слов не выкинешь, и если Сэмюэль Чемберлен, участник банды, в своих мемуарах описывал подобные эпизоды, почему же Маккарти должен от них отказаться? Можно, конечно, закрывать глаза на правду, но факты есть факты, как бы писатель и читатель к ним ни относились. С другой стороны, малец, глазами которого мы большую часть времени смотрим на события, сам практически не испытывает никаких эмоций, бесстрастно фиксируя происходящее (даже в те моменты, когда стрела пронзает его бедро или отмерзают пальцы в сапогах), — и это значительно облегчает восприятие текста читателем. (Кстати, не думаю, что это сделано исключительно в угоду авторской концепции и герой «недостаточно прописан», наоборот, таких людей — бесстрастных и выражающих своё отношение по большей части через поступки, но не слова, — довольно много, особенно среди мужчин; подобные герои — или антигерои, не имеет значения — Маккарти напоминают мне героев Ондатже, и порой я, как читатель бесконечно рефлексирующий, нахожу это отсутствие рефлексии у персонажей даже приятным).

Впрочем, интереснее, мне кажется, обсудить не буквальное или историческое, но символическое значение сюжета и персонажей, особенно фигуры судьи. При беглом прочтении легко заметить в его образе черты, традиционно приписываемые Сатане (так, делается акцент на том, что он использует серу и в противоположность Иисусу, «умножающему хлеба», замешивает «вонючее чёрное тесто, по запаху — дьявольское месиво» из гуано, древесного угля, селитры, серы и мочевины, при этом «каждый в отряде божится, что где-то уже встречал этого негодяя с чёрной душонкой»). Даже сама местность: «выбеленные солнцем места, где они пытаются укрыться от Бога» или «дымящийся шлак terra damnata» (лат. Проклятая земля) — как бы свидетельствует о том, что герои проходят круги ада, постепенно забираясь всё глубже «в жуткий мрак мирового нутра».

Сдаётся мне, это прямая дорога в преисподнюю, сказал кто-то из солдат.

.

…мне ясно представилось, как давным-давно маленькие дьяволята со своими вилами прошли по этому огненному месиву, чтобы вернуть назад души, которые по недоразумению оказались извергнуты во внешние пределы мироздания из мест, где им назначено было пребывать.

Но такая трактовка судьи была бы слишком поверхностной. Видно, что поначалу ему верит и даже благодарен «бывший священник» Тобин (явная отсылка к ветхозаветному слепому Товиту — см. «Книга Товита»). К тому же, в последних главах романа главный герой узнаёт наконец, «чего же судья на самом деле судья», увидев его во сне об руку с кузнецом-фальшивомонетчиком. И становится очевидно, что перед нами Ветхозаветный Бог-Демиург в гностическом понимании: кровожадный и циничный самозванец, подменивший изначальную «искру высшего света» «материальным началом», стремящийся «переписать» все первоначальные сущности, заменив их ничтожными копиями-подделками, прививший людям «вкус к бессмысленному насилию» и заставляющий их кружиться в бесконечном танце войны. Любопытно, что именно такую трактовку Демиурга (в т.ч. демиурга-писателя) выбрал и Джо Аберкромби, переосмысливший «Кровавый меридиан» в своём фэнтезийном вестерне «Красная страна».

Показательно, что в финале романа судья-Демиург расправляется с главным героем способом столь запредельно ужасным, что несмотря на всё детально описанное в книге насилие именно этот финальный акт так и остаётся «за кадром».

Самым загадочным с точки зрения интерпретаций можно считать эпилог, состоящий всего из нескольких предложений. Отбойным молотком из кремниевой породы высекается искра, но совершенно неважно, предназначены ли отверстия в земле для установки телеграфных столбов или колючей проволоки (как ограждения территории выпаса), очевидно одно: это конец эпохи Дикого Запада. С другой стороны, за первым человеком идут т. н. «искатели костей», а «костями динозавров», как известно, называли нефть. Так на смену одной жестокой эпохе приходит другая. И вложенное в человека зло никогда не закончится, никогда не умрёт.

Как я уже отмечала, книга написана мощным, необычайно образным языком, особенно хороши пейзажи: корка луны или немигающие, точно глаза без ресниц, звёзды, фарфоровая голубизна неба или холмы цвета розового перца — всё это мало кого оставит равнодушным.

В то же время, когда дело касается сравнений, автор не брезгует использовать явные анахронизмы. Мы знаем, что главный герой родился в 1833 году (когда в небе наблюдались Леониды — метеоритный дождь в созвездии Льва), а закончил свои дни в 1878, в возрасте 45 лет. Но основное повествование касается событий, происходивших в 1849 — 1850 годах, когда мальцу было 16 — 17 лет, и именно этим временем, т. е. серединой девятнадцатого века, и должны, по идее, быть ограничены используемые понятия. Однако в тексте находим следующее:

Они двигались дальше, и от пемзы железо на колёсах повозок заблестело, как хромированное.

— но хромирование получило широкое применение только в двадцатых годах двадцатого века!

Кожа на лице и шее была потемнее, и поэтому казалось, что на огромный купол голого черепа натянута блестящая шапочка для купания.

— но самые ранние резиновые шапочки для купания появились только в начале 1900-х годов!

…кости умерших животных в беспорядке валялись на песке, напоминая странную свалку скрученной арматуры

— но арматура (в современном понимании) была запатентована только в 1867 году!

Не так важно, смотрим ли мы на мир глазами героя или всевидящего рассказчика, подобные анахронизмы — если только они не являются частью авторской концепции — порой мешают полностью погрузиться в мир истории.

Как всегда, внёс свою лепту и переводчик. Я уже свыклась с пресловутыми «антилопами», которые в Новом Свете не обитают в принципе, а описываемые животные (лат. Antilocapra americana mexicana, англ. pronghorn) — это мексиканские вилороги (антилопам они примерно такие же «родственники», как бизоны или дикие свинки пекари).

Но встречаются и такие забавные ляпы:

бойцы с оружием наготове лежали под кустами креозота

Кустами… чего?! Креозота?! Не понимаю, как редактор мог пропустить этот нонсенс из серии «дерево метилфенола» или «цветок дёгтя», ведь сам по себе креозот — это вонючая маслянистая жидкость, которой пропитывают деревянные шпалы. Маккарти же писал про creosote bush — произрастающую в пустынях Мохаве, Сонора и Чиуауа ларрею трёхзубчатую (лат. Larrea tridentata), которую за едкий запах ещё называют «креозотовым кустом». Есть же разница: «куст креозота» и «креозотовый куст»?! Совсем недавно я разбирала т. н. «перевод» одного из романов Май Цзя, где вместо китайского «финикового дерева» зизифус (порядка розоцветные) было написано «финиковая пальма» — пальма, Карл! Но в данном-то случае редактору вообще никаких фоновых знаний не требовалось, чтобы заметить явно неудачное — как с точки зрения языка, так и с точки зрения здравого смысла — словосочетание.

Или взять вот этот отрывок:

Зазубренные вершины под лучами зари отливали чистой голубизной, вокруг щебетали птицы, солнце застало на западе луну, и они расположились друг против друга над землёй, — раскалённое добела солнце и луна, его бледная копия, — словно края одного отверстия, за пределами которого пылали невообразимые миры.

Что такое «края одного отверстия» (даже безотносительно контекста)? Как это вообще понять? Явно же имелось в виду, что небосвод будто бы свёрнут в трубочку, а небесные тела представляют собой круглые просветы на её концах. И действительно, в оригинале читаем:

The jagged mountains were pure blue in the dawn and everywhere birds twittered and the sun when it rose caught the moon in the west so that they lay opposed to each other across the earth, the sun white hot and the moon a pale replica, as if they were the ends of a common bore beyond whose terminals burned worlds past all reckoning

В принципе, слово bore вполне можно было перевести как скважина («словно концы одной скважины»), однако мы всё же имеем дело с вестерном, и неплохо бы вспомнить, что в английском языке для обозначения калибра стрелкового оружия используются два слова: gauge для охотничьих ружей и дробовиков, когда измеряется количество свинцовых шариков (например: 32 gauge gun), и bore, когда измеряется внутренний диаметр ствола (например: .410 bore shotgun). Проще говоря, bore — это канал ствола (или ствольная коробка), где сгорает порох. Тогда становится понятна вся метафора: небесное тело символизирует дуло ружейного ствола, и там, куда оно направлено, «без счёта сгорают миры».

Таким образом, я всё же отнесла бы «Кровавый меридиан» к тем книгам, которые стоит читать и перечитывать именно в оригинале.