Kitabı oxu: «Фонарщица»
Copyright © 2024 Crystal J. Bell Original English language edition published by North Star Editions 2297 Waters Drive, Mendota Heights Minnesota 55120, USA.
Глава 1
Па нашли висящим в петле на северо-западном фонаре, стремянка валялась в грязи.
Неважно, сколько времени прошло. Всякий раз, как я приближаюсь к этому фонарю, будь то днем или ночью, я чувствую, как эта сцена давит на меня. И сегодняшний вечер не исключение. Чугунный столб местами проржавел, но надежно стоит в ожидании, когда я зажгу фитиль в стеклянном коробе. Его вид пригвождает меня к земле, заставляя вспомнить то ужасное утро: тело Па покачивается на ветру, скрип веревки, шепот, громкий, как пчелиный рой, и назойливый туман, словно подглядывающий за мной.
Чей-то смех дальше по улице, глубокий утробный звук выводит меня из оцепенения. Мимо проходят двое мужчин, приподнимая шляпы в знак приветствия, и я моргаю. Ответив им кивком, я снова перевожу взгляд на фонарь. Ничего необычного: фонарь как фонарь. До меня доносится скрип, словно затихающее эхо воспоминания, но это просто корабли на реке. Па тут нет. Он умер четыре года назад. Я прокашливаюсь, и ко мне возвращается чувство реальности, утверждая меня в настоящем. Я стискиваю ручной фонарь и подтягиваю наплечную сумку, не обращая внимания на боль, мою вечную спутницу.
Наконец я миную злополучный фонарный столб, и сердце уже не так колотится. Вдалеке, вздымаясь выше крон деревьев, покачиваются мачты. Ропщут на свои оковы китобойные суда, пока их не убаюкает мягкий плеск воды в гавани. Скоро из леса выползет туман, живой и дышащий, и разольется по улицам в меркнущем свете закатного солнца, он опустится на пристань и полностью поглотит уорблерский порт. Здания и суда растворятся. А люди? Обратятся в призраков, вечно блуждающих во мраке. Но не в мою смену.
Впрочем, первым делом колокол. Он висит посреди двора, перед зданием ратуши. Поддерживающая его деревянная арка – спроектировал ее Гидеон, до неприличия известный в Уорблере корабельный резчик, – сделана из черной акации. На твердом дереве протравлена погоня китобойного судна за китом по бурным, пенным волнам. В детстве мы с Джози гладили пальцами кита на удачу.
Мои пальцы нащупывают привычный путь по древесине, касаясь краев, сглаженных годами этой традиции. Я снова обратилась к ней примерно полгода назад. Джози засмеял бы меня, если бы увидел. И все равно я снова поглаживаю кита, прежде чем позвонить в колокол. Перед самым заходом солнца я бью в набат, и начинается моя смена. Чистый звук бодро разносится по Уорблеру в зябком воздухе. Трижды колокол звучит у меня за спиной, его песня заставляет веревку вибрировать и по ней переходит мне в руку. Передав этот удалой сигнал – констебли будут знать, что не нужно посылать Генри выполнять мою работу, – я отпираю дверь в сарай возле ратуши. Там беру стремянку и мешок с тряпкой для протирки, запасными фитилями, ножницами Па, скребком для стекла и кое-какой мелочевкой, на всякий пожарный. Лучше быть готовой ко всему.
До первого фонарного столба от уорблерского колокола рукой подать; его огненный цветок послужит для местных ориентиром вблизи ратуши, школы или церкви. До фонарного столба три здания. Я прислоняю стремянку к фонарю, взбираюсь, открываю стеклянную створку, счищаю и стираю весь нагар со стекол и жестяных отражателей, подрезаю и зажигаю фитиль. Затем спускаюсь и иду дальше, к следующему фонарю. И к следующему. После каждого зажженного фонаря я отмечаю позади вздохи облегчения, а с ними и улыбки редких прохожих. Свет – залог удобства. Надежности. Надежды. Привычный уклад и рутина вселяют спокойствие в жителей Уорблера, штат Коннектикут. Сознавая, что это моя заслуга, я иду по безлюдным улицам с гордо поднятой головой.
Совсем скоро я подхожу к Зеленому парку. В центре стоят скамейки, окруженные растительностью. Некогда яркие цвета поблекли, листва шелестит на осеннем воздухе. Мало кто бывает в парке после наступления темноты, не считая Бенджамина, местного пьянчужки. Он уже занял свое привычное место на одной из скамеек поближе к фонарю в круглом дворике. От его, к счастью, спящей фигуры разит навозом и потом. Я буду избавлена от его пьяного бормотания и мерзкого звука, с каким он облизывает растрескавшиеся губы, глядя на меня за работой.
Туман приходит тихо, как мертвые. Он стелется из-за редких деревьев к северо-западу от Зеленого, затем поднимается над ручьем и растекается между сухими цветочными стеблями по дворику. Я хмурюсь. Туман раньше обычного. Если проснется Бенджамин, он может решить, что все еще дремлет и парит на облаке.
Хотя туман приходит каждый вечер примерно в одно и то же время, Уорблер не в состоянии подстроить под него свои часы. Отсюда важность колокола. Когда тот начинает петь, лучше поспешить домой, но, если туман наползет раньше ожидаемого, Уорблер знает, что я где-то рядом. Освещаю всем путь.
Я улавливаю какое-то движение. Две молодые женщины идут к Зеленому по каменному мосту, приближаясь ко мне, словно привидения. Туман скрывает вместе с их синими юбками и ноги. Едва я слезаю со стремянки, они тут как тут. Та, что повыше, Молли, несет плетеную корзину с разноцветными тканями и кружевами. Она, как всегда, приветливо мне улыбается:
– Привет, Темперанс1.
Я киваю:
– Привет, Молли, Сюзанна.
Им обеим лет по шестнадцать, они ровесницы Пру, хотя мне не верится, чтобы Пру водила с ними компанию. Эти две особы обеспечены получше, чем наша семья. Отец Молли – известный в Уорблере аптекарь, а отец Сюзанны – самый преуспевающий торговец в нашем порту.
Сюзанна резко кивает мне в ответ и косится, наморщив нос, на Бенджамина. Его масленый взгляд все так же затуманен сном. Я снимаю кепку и заново закалываю медную косу. Она распустилась, пока я соскребала особенно стойкий нагар с задней створки. Корзинка Молли снова притягивает мое внимание. Голубая шелковая лента поблескивает на свету. Мои пальцы так и чешутся прикоснуться к гладкой ткани. Я снова надеваю кепку и вытираю перепачканные сажей руки о грубые штаны.
– С визитом к швее, как погляжу. Особый повод?
– О да. – Молли рассеянно теребит полоску белого кружева. – Это для Собрания в пятницу. Ты придешь?
В последние две недели все только и говорят о Собрании. Даже Пру в восторге от возможности наконец-то встретиться с таинственным кавалером, который начал писать ей в начале лета. Если бы я получала по шиллингу за каждый раз, когда она вспоминала его, мы втроем с мамой могли бы безбедно прожить остаток наших дней. Должна признаться, мне тоже не терпится выяснить, кто он такой. Романтические письма могут вскружить голову моей сестре, но я тверже стою на ногах. Как подсказывает опыт, если к тебе обращается мужчина, у него обычно корыстные мотивы. А зачем бы еще он скрывал свою личность?
– Темперанс вряд ли сможет прийти, Молли.
Надменный тон Сюзанны вырывает меня из тревожных мыслей и возвращает обратно в парк. Она приподнимает темную бровь и окидывает меня взглядом от стоптанных ботинок и залатанных грязных брюк до поношенной куртки и кепки:
– В конце концов, нельзя являться в чем попало.
У меня вспыхивают щеки.
– Мне есть что надеть.
– Все приходят в чем попало. – Локоть Молли касается бока Сюзанны. – Ты просто не хочешь, чтобы другие отвлекали на себя внимание и получали любезности, которые иначе перепали бы тебе.
Сюзанна издает неподобающее леди фырканье, чего ни за что бы не сделала на глазах у ватаги ухажеров:
– Да уж как же…
Я покряхтываю. Приоритеты Сюзанны имеют мало общего с моими. Ее мир вращается вокруг поисков подходящей партии, чтобы завести семью. С чего она увидела во мне соперницу, мне неведомо. Я понимаю, что свои притязания надо отстаивать, но не обязательно поступаться приличиями и этикетом.
Так или иначе, у меня нет времени на пререкания. Пока мы говорили, туман подобрался к нашим коленям. Очередные фонари на моем маршруте – в деловом районе. Туман, вне всяких сомнений, уже добрался до пристани. Я нетерпеливо притоптываю под влажной пеленой.
– Это неважно. Я подойду, когда смогу, но зажигать фонари – дело первостепенное, в отличие от танцев и светских бесед. – Я сверлю взглядом Сюзанну, но ей хоть бы хны.
– О, да ведь не всю ночь напролет ты будешь их зажигать. – Молли надувает губы, и я отвлекаюсь от Сюзанны, закатившей глаза. – У тебя должно быть время на празднество вместе со всеми.
Конечно, зажечь фонари – дело не на всю ночь, на все про все уходит часа два. Но этим девушкам невдомек, им не приходится работать, чтобы содержать безучастную мать и заботиться, чтобы сестра ни в чем не нуждалась. Что с них взять? Они вольны думать только о себе. Мне же непозволительно тешить себя такими мыслями. Непозволительно мечтать о другой жизни. Может быть, когда-нибудь. Будем надеяться.
– И потом, – продолжает Молли, не подозревая, как у меня защемило сердце, – разве «Мириам» не возвращается на днях? Уверена, Джози будет рад отпраздновать с тобой.
Сюзанна бросает на нее злобный взгляд. Эта девушка могла бы вести уроки чванства во всех мыслимых видах. Но даже ее недоброжелательность не останавливает прилив чувств, захлестнувших меня. При одном упоминании о Джози мои губы растягиваются в улыбке, а в животе теплеет от светлячков.
– Да, «Мириам» пора бы вернуться, но посмотрим. Вы знаете не хуже меня, какой темпераментной бывает Атлантика.
Я не могу совладать с дрожью в голосе. Весной, перед отплытием, нашей китобойной шхуне требовался бондарь, и Джози не замедлил воспользоваться шансом. Одна мысль о том, что его судно не вернется в намеченный срок, грозит напрочь лишить меня самообладания. Прятать подальше все мысли о Джози до его возвращения – вот мой единственный способ сохранить рассудок. Но это не всегда легко.
Я нарочно хватаюсь за стремянку:
– Я извиняюсь, но мне на самом деле уже пора.
Сюзанна уходит, задевая меня юбкой и не сказав ни слова. Молли только вздыхает и ласково мне улыбается. Русый локон выбивается у нее из-под шляпки, добавляя лицу мягкости.
– Что ж, я надеюсь, ты передумаешь и придешь. Передавай Пруденс2 привет от меня.
Когда они скрываются за деревьями, в парк возвращается тишина. Ну, почти. Спорадический храп Бенджамина продолжает сотрясать воздух, а над головой у меня шелестят деревья.
Солнце зашло, и сумерки вступили в свои права, но скоро опустится тьма. Я перехватываю поудобней стремянку под мышкой. С фонариком в руке иду быстрым шагом из Зеленого к витринам магазинов. Как я и ожидала, туман уже добрался до делового района и медленно поглощает фасады бондарной мастерской, кузницы и скобяной лавки с ненасытным аппетитом. Тени оживают, и я почти готова поверить, что рядом со мной кто-то есть.
Суеверные слухи облепили наш порт, как насекомые – труп. Они исходят не только от старожилов. Здесь так много людей со всех уголков мира, что до меня доходит молва о речных келпи, африканских водяных, которые увязываются за кораблями в порт, и о вилах3, заманивающих и топящих мужчин. Духи китобоев, пропавших в море, приходят, чтобы лишить жизни тех, кто вернулся из плавания. Один из местных утверждает, что единственный оберег от беды – это жемчужина, найденная в наших речных устрицах. Все суеверия друг друга стоят.
Впрочем, не стану отрицать, что туман любит подшутить. Он по пятам преследует меня. Побуждая ступать куда не следует. Но я могла бы обойти эту деревню с завязанными глазами и не сбиться с пути. Вообще-то я так уже делала. Мы с Джози играли в такую игру еще до того, как он стал подмастерьем бондаря. Он брал ленту и завязывал мне глаза, кружил меня и говорил, куда идти. Я ни разу не ошиблась.
«Как тебе это удается, Темп? Ты колдуешь или что?» – спрашивал он с трепетом в голосе. «Нет, конечно. Это все выдумки. – Даже сейчас я помню, как у меня потеплели щеки от удовольствия. – Да и какая польза в таком навыке?» – «Польза есть, и ты это знаешь».
Джози был прав. Когда приходит ночь, а с ней и неизбежный туман, только фонари не дают редким прохожим заблудиться – подобие надежности в таком месте, где люди то и дело пропадают без вести. Если найдется тело, у нас будут ответы, и мы сможем что-то решить. Но в нашем морском порту такие подачки – редкость, черная метка, от которой нам никогда не избавиться. Туман наползает из леса к северу от городка, накрывая Уорблер волной безвестности, и, если не держаться фонарных столбов, сгинешь навеки. Но я всегда найду дорогу. Па об этом позаботился.
Даже если бы я не знала, где нахожусь, лихой смех и крики, доносившиеся из таверны, подсказали бы мне. Британские, голландские и испанские диалекты вперемешку с другими, неизвестными мне. Фонарь перед входом, как безмолвный свидетель, наблюдает за группкой мужчин: те стакиваются4 о чем-то, бьют по рукам и запрокидывают головы для выпивки. Новые бражники – черные, мулаты, белые – выкатываются из таверны на улицу, словно цветные шарики. Некоторые смутно мне знакомы, успели примелькаться.
Китобойное судно этой команды прибыло на неделе из Нью-Бедфорда, не слишком далеко к северу от нас. Расползся слух, что за несколько недель до того, как они должны были выйти в плавание, носовая фигура, венчавшая их корабль, треснула. Плохой знак. Поскольку они люди суеверные и предпочитают не рисковать, бороздя моря вопреки предзнаменованиям, они отправили в Уорблер гонца и поручили нашему корабельному резчику изготовить новую фигуру. Когда корабль вышел в море, капитан направил его сюда, чтобы принять фигуру, прежде чем снова выйти на промысел.
Уорблерский порт славится, помимо прочего, счастливыми носовыми фигурами.
И пока Гидеон заканчивает новую фигуру, наша таверна развлекает китобойную команду. Кроме того, корабли, которые строят или чинят на нашей верфи, – это захожие китобойные суда, приносящие немалую выручку деревне. Обычно мы миримся с пьяной удалью их моряков, пусть и неохотно. Я иду по краю дорожки, чтобы не обращать на себя лишнего внимания.
Остановившись под фонарем, я замечаю Дэвида, рыбака из местных. Он стоит привалившись к стене, с курительной трубкой в скрюченной руке. Он склоняет голову, его лицо – твердая, задубелая кожа и мягкая нечесаная борода.
– Добрый, Темперанс.
– Дэвид, – киваю я.
Один из китобоев поворачивается ко мне, отводя кружку ото рта. Настоящий верзила, нависает над всеми. Спорить готова, что он мог бы без труда обхватить четверых своих спутников. И поднять, наверное. От его взгляда у меня сводит желудок. Когда на тебя так пристально смотрят, быть центром внимания очень неуютно. Я натягиваю кепку до предела, прежде чем приставить к фонарю стремянку и взобраться на нее.
– Темперанс? Мужик с девичьим именем?
Его голос оправдывает мои опасения: низкий, сардонический и хищный. Ответное фырканье разносится над таверной, подобно клекоту стервятников.
– Это не мужик, Леонард, – смеется кто-то еще.
Я бросаю взгляд через плечо на Дэвида, пока китобои судят о моей половой принадлежности. Без этого никак, стоит мне показаться на людях в брюках, но я привыкла к такой реакции незнакомцев. Дэвид потягивает трубку и закатывает глаза. Я улыбаюсь и снова перевожу внимание на стекло.
Чья-то рука сжимает мою ягодицу. Я дергаюсь вперед, налетаю на столб, ахая в негодовании. Стремянка дрожит под ногами.
– Ёксель-моксель! Либо у этого малого самая нежная попка в Новой Англии, либо это баба!
Я слышу, как изо рта брызжет слюна, перемешанная с выпивкой, кто-то кашляет, хохочет. У меня горит кожа от гнева. «Всегда хорошенько подумай, прежде чем отвечать, Темп». Голос Па у меня в голове такой мягкий, интонация вселяет спокойствие, но моим телом сейчас управляет кто-то другой. Я хватаюсь за фонарный столб и пинаюсь наугад. Почти надеясь, что промахнусь.
Но зря. Мой башмак попадает во что-то твердое, прежде чем отскочить. Вероятно, в плечо китобоя Леонарда. На секунду повисает тишина, и мне кажется, что все застыли, затаив дыхание. У меня самой сердце захолонуло от такой дерзости.
Тишина сменяется ревом Леонарда:
– Ах ты тварь!
Я соскакиваю со стремянки. Земля бьет меня по ногам, и сумка дергает за плечо. Туман отхлынул. Я успеваю пройти несколько шагов и чувствую, как чьи-то пальцы скребут мне спину. Поднимается гомон. Воздух пахнет кислым перегаром и виски.
Леонард хватает меня за куртку и разворачивает к себе. Мы смотрим глаза в глаза – его карие, налитые кровью, и мои голубые, – и он замахивается своим кулачищем. Звучит пронзительный свист, и кто-то спешит к нам по улице. Китобой застывает на месте, его грудь вздымается в такт дыханию. У меня в ушах отдается пульс, сливаясь с ритмичным стуком ботинок подбегающего констебля.
– Отцепитесь друг от друга немедленно, – командует Генри.
Он поднимает руку, давая знак пьяным китобоям расступиться. Как ни странно, они подчиняются. Глаза Леонарда злобно сверкают, а на румяной щеке дергается мышца. Его гнев неоправдан и только распаляет мою собственную ярость. Генри подходит к нам, зажимая шляпу под мышкой и поигрывая дубинкой:
– Что тут творится?
– Она лягнула меня! – Леонард брызжет слюной.
Его дружки у входа в таверну согласно гомонят.
– А он меня лапал, – говорю я сквозь стиснутые зубы.
Они начинают болеть от давления, но только так я и могу дать выход гневу: он поступил нехорошо. И тем не менее мне приходится сжать всю мою волю в кулак, чтобы не извиниться.
– Это правда, Дэвид? – Генри переводит взгляд на Дэвида, курящего трубку.
Тот кивает. Леонард смотрит волком на меня, презрительно кривя губы.
– Я тя бил? Нет. И чо это ты вырядилась мальчишкой, а?
Пьяная орава у него за спиной гомонит в знак согласия, слов не разобрать, они тонут в смехе. Генри только вздыхает, и я слышу, как в этом вздохе растворяются возможные последствия для Леонарда. Я чувствую себя беспомощной, когда Генри, пожав плечами, выпускает из рук дубинку.
– Он нездешний, Темперанс. Что с него взять?
Я прикусываю себе щеку, и привкус меди так же неприятен, как и этот китобой.
– Темперанс – фонарщица. – Генри поворачивается к Леонарду. – Не знаю насчет вас, но, сдается мне, лазать вверх-вниз по стремянке в платье трудновато.
– Ну, это непорядок. Это мужская работа.
Привкус меди усиливается.
– Что здесь важно, так это чтобы вы все оставались на пристани. – Похоже, Генри не считает нужным осадить Леонарда, поскольку обращается ко всей группе. – Перемещаться в тумане опасно, особенно если вы не знакомы с нашим городком и фонари еще не горят.
Один неверный шаг в пустоту в пьяном угаре может легко привести к тому, что кто-нибудь свалится в ручей или реку. Одни тонут, другие сворачивают себе шею, третьи раскраивают голову, оставляя багровые брызги на камнях. Такое случалось не раз и, вероятно, не раз еще случится. Мне никогда не забыть те несколько случаев, когда я выходила гасить фонари и натыкалась на чьи-то тела.
К счастью, люди тянутся на свет, как ночные бабочки, и, покуда я зажигаю фонари, несчастных случаев почти не бывает.
– Ожидается, что вы будете уважать правила нашего порта. В том числе не мешать работать фонарщице. – Генри бросает взгляд на Леонарда и снова смотрит на меня. – Почему бы вам двоим не разойтись восвояси? И будем квиты.
Он улыбается мне, словно сделал одолжение, а Леонарду невдомек, как хорошо мы понимаем друг друга. Я стискиваю челюсти, чтобы не вырвались слова, которых я не смогу взять назад.
– Помните, вы все не должны покидать причал… – Генри поворачивается к пьянчуге, направляя того к дружкам, и его голос затихает, переходя в глухое ворчание.
Я дышу через нос, кулаки сжаты до дрожи. Закрываю глаза и считаю до трех, прежде чем открыть их снова. Мир все тот же. Ничего не изменилось. Что с него взять? Готова спорить на месячную зарплату, что, будь я мужчиной, Леонард не встретил бы такого снисхождения.
Как только я зажигаю фитиль в фонаре, фасад таверны подергивается болезненной дымкой в густеющем тумане. Я беру стремянку и ручной фонарь и спешу дальше, не придавая значения мурашкам, бегущим по спине. Я чувствую на себе взгляды китобоев, и на миг мне хочется, чтобы поднялся ветер и задул свет, окутав меня пеленой эфира. Но нет. Мне некуда бежать. Негде прятаться. Я не должна показывать страх.
Я иду вверх по улице и без происшествий прохожу мимо типографии, универмага и швейной мастерской. Ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Только проходя мимо гостиницы, я оглядываюсь через плечо. Китобои снова сгрудились перед таверной, забывшись в пьяном веселье. Их хриплый смех сопровождают звуки скрипки, доносящиеся изнутри. Только один, великан, стоит поодаль от остальных. Он смотрит мне вслед, пока дружки тщетно зовут его. Его кулаки сжимаются и разжимаются.
Я сглатываю напряжение, поворачивая за угол, и Леонард исчезает.
* * *
Молочная дымка заволокла звезды. За верфью и причалом все звуки растворились. Воздух неподвижен, туман до того густой, что не видно даже ветвей редких деревьев, растущих вдоль улицы. Здесь не на что смотреть. Никаких ориентиров. Никакого движения. Только мутная пустота. Возможно, я буду вечно блуждать в этой мгле без начала и конца, пока однажды мое сердце, наконец, не сдастся и все вокруг не погрузится во тьму.
Я насвистываю одну из любимых мелодий Пру, чтобы разогнать эту мглу. Пусть все, кто еще не дома, знают, что я здесь, что со мной свет. Нельзя давать власть неизвестности. Мой невеселый свист, вместо того чтобы скрасить чувство одиночества, эхом возвращается ко мне, подтверждая, что я совершенно одна. Я останавливаюсь и оглядываюсь, пытаясь расслышать чьи-нибудь шаги. Глаза высматривают темный силуэт.
Убедившись в безопасности, я продолжаю путь. Хотя свет от моего фонаря служит ориентиром для всякого, кто окажется на улице в этот час, он все равно недостаточно силен, чтобы разогнать мрак или обозначить мою тень. Я могу сгинуть, и никто не почешется. Ну, не считая Пру. Но сколько времени пройдет, прежде чем она поймет, что что-то не так? Не опоздает ли? Как мы опоздали с Па.
В животе урчит, и это отвлекает меня от мрачных мыслей. Я ускоряю шаг, зная, что дома меня ждет Пру и тарелка горячего супа из моллюсков. Зима уже начала прощупывать осеннюю воду, и к тому времени, как я выйду завтра на рассвете, чтобы погасить свет и залить ворвань5, под ногами будет хрустеть иней.
Думая о сладком луке, жирном молоке и моллюсках, я иду дальше и дохожу до двух зданий, разделяющих деловой и жилой районы: до дома и мастерской известного на весь Уорблер корабельного резчика Гидеона. Я делаю глубокий вдох, насыщая легкие воздухом, чтобы успокоить взвинченные нервы. Представляю, как плыву по воде, мерно покачиваясь. Туман слишком густой, чтобы разглядеть здания, но я знаю, где они. Еще через несколько шагов передо мной возникает железная ограда, но больше ничего. В темноте не горит свет. Окна Гидеона либо закрыты ставнями на ночь, либо, что даже лучше, он не дома.
Долгожданная передышка. Фонарь стоит у входа в его мастерскую. Пока я вожусь, соскребая нагар и оттирая стекла, мышцы моих рук горят, а мысли блуждают где-то далеко. Хотя я рада, что избежала пронзительного взгляда и недоброго внимания Гидеона, я надеюсь, что он закончит с этим новым заказом на сирену как можно скорее. Я бы предпочла не сталкиваться лишний раз с пьяными воинственными китобоями вроде Леонарда.
В мастерской Гидеона уйма носовых фигур. Ангелы, русалки, рыцари, животные. Но всем известно, что за сирену он накидывает цену, если капитану это по карману. Его сирены славятся тем, что приносят удачу, потому-то к нам и стекается столько китобойных судов. Когда же Гидеон не занят носовыми фигурами, его можно увидеть за вырезанием вывесок, бортовых табличек и поручней для кораблей, которые строятся на верфи. Или за выполнением небольших заказов в морском порту, вроде колокольной арки. Гидеон – настоящий художник.
Я бросаю взгляд через плечо на мастерскую, по коже бегут мурашки, но я одна, и только слова Па напутствуют меня: «Держись подальше от Гидеона». Вскоре я заканчиваю протирать стекло и отражатели, зажигаю фитиль и спускаюсь на землю. Я убираю тряпку в сумку, беру стремянку и ручной фонарь и спешу дальше. Остались только фонари в жилом районе.
Вот из тумана возникает первый, черной прорезью в размытом мире. Я ставлю стремянку, поднимаюсь, открываю, вычищаю, подрезаю, зажигаю. Светящиеся окна следят за мной, когда я прохожу под ними, словно кумушки, любопытные до уличной жизни. К счастью, почти все расходятся по домам, едва заслышав колокол, на случай если туман наползет раньше, чем я зажгу большую часть фонарей. Впрочем, кому-то ранний туман только на руку.
Жизнь на борту китобойного судна нелегка, и уже прошел слух о том, что наш порт затянут туманом сверх меры. Оставить вахту на корабле – проступок известный, и часто капитан обнаруживает, что нерадивый моряк не появляется наутро, когда пора отплывать. Уорблер печально известен тем, что здесь исчезают китобои, ведь туман им в этом помогает. Если бы не наши носовые фигуры и не верфь, я думаю, что немногие капитаны рискнули бы бросить здесь якорь. Другое дело, когда в Уорблере пропадает кто-нибудь из местных – тут уж нам не до шуток, хотя такое бывает редко.
Я уже протерла и зажгла все фонари в округе, кроме одного. Грудь сдавливает напряжение. На небе меркнет последний свет, и ночь накидывает пелену тумана. Еще десять ярдов по улице, и я доберусь до северо-западного фонаря. Шаги даются с трудом, как будто к каждой ноге привязано по кирпичу. Не меньше. Я шарю рукой в пустоте, замедляя шаг.
Пальцы касаются холодного железа. Я вздрагиваю. Узнает ли оно отпечатки на кончиках моих пальцев? Чувствует ли, как кровь бежит по моим венам, тепло моей кожи? Знает ли оно, что я пришла к нему от Па? Суеверия и байки никогда не сравнятся с ужасом, испытанным по-настоящему.
Я перевожу дыхание, предчувствуя самое худшее. Поднимаю глаза и вздрагиваю. Отводя взгляд, я моргаю увлажнившимися глазами. Я все еще вижу его. Складки на его шее. Веревка глубоко врезалась в кожу. Помню, я подумала, как непристойно он высунул язык. А затем ужаснулась, что это первое, что я подумала.
Я качаю головой и прочищаю горло, а фонарный столб одиноко стоит в ожидании, когда я поделюсь с ним жарким светом. Через несколько минут теплое сияние разливается в воздухе, и я слышу, как Па говорит мне, крепко держа стремянку: «Молодец, девочка. Нести свет во тьму – это честь. У тебя призвание, Темп». – «Спасибо, Па, – отвечаю я, смеясь. – Но это нетрудно». – «О, ты бы удивилась, милая. Удивилась бы».
Я так и не поняла, когда он начал сдавать. Я понятия не имела, что он потерялся во тьме. Он даже виду не подавал. Единственное, что мне приходит на ум, – это что он не хотел нас тревожить. Почему он не сказал нам? Не знаю, смогла бы я помочь. Но он оставил меня в неведении, и маму, и Пру… это шло вразрез со всем, чем он был. Со всем, что он ценил. После этого я уже ни в чем не могла быть уверена.
Кто-то кричит. Крик вонзается невидимым крючком мне в пупок, и я вздрагиваю. Стремянка шатается под ногами, и я спрыгиваю, пока она не упала. Сердце норовит выскочить из груди. Я, спотыкаясь, иду на этот крик, шаркая ботинками по булыжной мостовой.
– Эй?
Крик донесся с востока. Я бегу к ближайшему фонарю и к следующему.
– Есть тут кто?
Я закрываю глаза и вслушиваюсь, пытаясь уловить любой звук, который подскажет мне, куда идти. Слышно только мое тихое горячее дыхание и запах влажной земли. Неужели крик мне померещился? Он прозвучал так отчетливо. Я открываю глаза и вижу неясный свет фонарей на улице и в окнах ближайших домов. Никто не выглянул, чтобы посмотреть, в чем дело. Мир замер, ничто не шелохнется. Я жду с минуту, прежде чем вернуться к своим инструментам. Иду я медленно, навострив уши, затем останавливаюсь и еще раз оглядываюсь через плечо.
Ничего. Никаких призраков в тумане. Только я, фонарный столб и образ Па, висевшего там, пока все лупили на него глаза. Сердце у меня тогда захолонуло, и всякая надежда разбилась вдребезги. Осколки вонзились мне в легкие, и меня пропитало горе. Когда констебли бросились вперед, оттаскивая меня от тела Па, я закричала, как кричат дети, внезапно вырванные из детства. Генри напустился на Мэтью: «Ты должен был срезать его!»
Крик, что я услышала, должно быть, прозвучал у меня в голове. Воспоминание все время витает где-то рядом. Я делаю глубокий вдох, отгоняя подозрения и страх. С моих губ срывается мрачный смешок.
Пру всегда увещевает меня, когда я выхожу на работу. «Смотри там, Темп. Даже фонарщики могут дать маху в тумане». Как будто я не знаю. Но она права, хоть я ей никогда и не сознаюсь. Окидываю взглядом улицу напоследок, а сама думаю, правда ли человек может сгинуть в тумане. С концами. Может, так оно и бывает, если теряешь бдительность: туман тебя истачивает. Постепенно. День за днем. Год за годом. Не это ли с тобой случилось, Па?
Я прикладываю руку к фонарному столбу и легонько сжимаю пальцы. Урчание в животе побуждает меня идти, к дому и ужину, приготовленному Пру. Всю дорогу до дома тишина, крик – просто еще одно воспоминание, которое растворится в тумане. И все же не получается совсем не замечать занозу сомнения, засевшую у меня под кожей. Я оглядываюсь через плечо. Со временем эта заноза, без сомнения, выйдет сама собой. Ну еще бы.
