Kitabı oxu: «Еще шесть месяцев июня»

Daisy Garrison

Six More Months of June

Copyright © 2024 by Daisy Garrison

This edition is published by arrangement with Sterling Lord Literistic, Inc. and The Van Lear Agency LLC

Иллюстрация на переплете DAFNA

В оформлении авантитула использована иллюстрация:© Olisia / Shutterstock.com / FOTODОМИспользуется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

В дизайне внутреннего блока использован элемент оформления: © TarnishArt / Shutterstock.com / FOTODOM

Используется по лицензии от Shutterstock.com / FOTODOM

© Е. Прокопьева, перевод на русский язык, 2025 ©  Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Свежий, волшебный взгляд на классическую янг-эдалт историю любви, которая одновременно заставляет задуматься и доставляет удовольствие, умудряется быть романтичной и в то же время очень реальной».

Кэти Котуньо, автор бестселлера «99 дней»

* * *

Классу-2016,

который выпустился в 2020 году

* * *

Из всех чудесных островов Нигдешний самый уютный и удобный: все в нем рядом, прямо рукой подать, и приключений хоть отбавляй.

Джеймс М. Барри. Питер Пэн и Венди¹

Еще бы шесть месяцев

Этого чувства…

Но даже их будет мало.

Ханна Лачау. Еще шесть месяцев июня

Мина

– И… записываем!

– Итак, Кэплан Льюис. –  Я мысленно представляю его. Думаю, что бы он хотел, чтобы я сказала, и только потом понимаю, что молчу слишком долго. –  Сорри, может, начнем сначала?

– Нет, это было очень мило. Просто продолжай.

– Ладно. Значит, Кэплан Льюис… Он, ну… Глупо его описывать, потому что все знают Кэплана.

Девушка, ответственная за съемку, машет руками и кивает в сторону парня с камерой. Наверное, она хочет, чтобы я смотрела прямо в объектив, но мой взгляд направлен чуть-чуть влево, на плечо оператора, а потом я и вовсе опускаю глаза вниз.

– А что тут еще можно добавить? Кэплана знают все. Так было всегда. –  Я смеюсь. –  Вряд ли найдется хотя бы один ученик или учитель, да хоть кто-нибудь в этой школе, на этой планете, кто не знает и не любит Кэплана Льюиса. Все просто обожают его.

Кэплан

– Пишем?

– Да.

– Мина Штерн –  мой лучший друг.

Они ждут, когда я добавлю еще что-нибудь.

– Вот и все, пожалуй. Но это очень много значит. Она самый дорогой для меня человек.

1

Кэплан

Где-то в марте, прямо посреди урока, Мину вызывают к директору по громкой связи, что очень забавно –  это ведь Мина.

– Тебя собираются исключить из школы, –  говорю я.

Раздается смех, но это не Мина. Я не знаю никого, кому бы так же здорово удавалось сохранять невозмутимое выражение лица, как ей, особенно если на нее смотрят. Иногда, задним числом, она рассказывает мне, что изо всех сил старалась не рассмеяться, или не расплакаться, или не закатить глаза, но, по-моему, она врет, потому что ее лицо всегда остается бледным и серьезным.

Тут я вспоминаю, что однажды ее уже вызывали вот так в кабинет директора посреди урока, чтобы сообщить об отце, и чувствую себя последним козлом.

Она все не возвращается даже к тому времени, когда я сам отправляюсь в канцелярию, чтобы сделать утренние объявления. Когда я вхожу в кабинет, она стоит перед столом, скрестив руки на груди, а директор и его заместитель выжидательно смотрят на нее. На секунду меня охватывает беспокойство, что случилось что-то ужасное.

Она поворачивается и видит меня.

– Это должен сделать Кэплан.

Я встаю рядом с ней.

– Но это традиция, –  отвечает директор. –  Чтобы…

– Но я не могу этого сделать, а Кэплан будет только рад!

– Конечно! –  говорю я. –  Только о чем речь?

Директор объясняет:

– Это традиция –  на выпускном прощальную речь должен произносить лучший ученик.

Я поворачиваюсь к Мине, но она не смотрит на меня, а твердит что-то о демократии и голосе народа.

Директор вздыхает.

– То есть ты предлагаешь голосованием выбрать того, кто будет произносить речь на выпускном?

– Я предлагаю того, кто уже у нас есть. Кэплан –  президент класса. Ему и нужно произносить речь.

То, что я стал президентом класса, –  результат моего пари с Куинном. Думаю, это известно всем. Я всего лишь делаю утренние объявления и несу какую-нибудь мотивационную галиматью.

– Выступать на выпускном –  это большая честь, и речь… –  Директор смотрит на нас обоих: сначала на Мину в вязаной безрукавке, прижимающей к груди учебники, потом на меня в ветровке с логотипом футбольной команды нашей школы и отсутствующим выражением на лице. Я осознаю, что жую жвачку, и быстро проглатываю ее. –  …в идеале должна соответствовать духу мероприятия.

Мина ждет, пока я закончу с объявлениями. Мы идем на уроки, и она говорит мне:

– Ты поднял вверх кулак. Когда объявлял о победе нашего шахматного клуба.

– И что?

– А то, что тебя никто не видел. Тебя только слышали. –  Она едва заметно улыбается. –  Я и не думала, что ты такой фанат шахмат.

Я толкаю ее плечом.

– Я и сам не заметил, как сделал это.

Она по-прежнему улыбается сама себе.

– Перестань следить за мной, –  говорю я.

– Ладно, –  отвечает Мина и поворачивает за угол, к классу углубленного математического анализа, не попрощавшись.

– Я тоже не хочу выступать с речью! –  кричу я ей вслед.

– «Не знает сна лишь государь один»! ² –  отзывается она.

Мы еще несколько недель собачились из-за речи на выпускном. Я сказал Мине, что соглашусь, только если она напишет текст, а она ответила, что ей нечего сказать ни о старшей школе, ни об учениках, ни об учителях. Я заявил, что это довольно грубо и высокомерно, но она лишь прищурилась и спросила, о ком я мог бы сказать что-нибудь хорошее.

Я сел и постарался написать хотя бы одну хорошую вещь про каждого одноклассника. После пятидесяти я уже устал. Мне казалось, что получилось вполне себе здорово, но Мина только посмеялась. Она сказала, что нельзя подняться на трибуну на выпускном и объявить, что Джейми Гэррити однажды придержал дверь, когда ты опаздывал на занятия. Я возразил, что мог бы написать целую хвалебную речь о ней, или о Куинне, или даже о Холлис и что вся эта штука с выступлением на выпускном –  полная тупость, и вообще, лучше всего будет, если каждый из нас скажет что-нибудь хорошее о тех, кого знает, и так мы обойдемся без всяких там речей. Мине это понравилось. Она сказала, что это как просунуть ногу в дверь, но я не понял, и ей пришлось объяснить:

– Ну когда дверь закрывается, а тебе нужно еще что-то сказать, и это твой последний шанс.

Вот так мы и пришли к этой идее. По-моему, директор уже настолько устал от наших споров про речь на выпускном, что сразу согласился.

Я снимаю свою часть видео в первый день июня –  погода для шортов и свитшотов, небо ярко-голубое.

Сняв ролик, я иду в столовую и петляю между рядами столиков на улице. Все заняли свои обычные места, а Мина сидит в сторонке на лавочке с книжкой.

– КЭП-ОУ! –  кричит мне Куинн, и я поднимаю руку в знак приветствия, как раз проходя мимо лавочки Мины.

– Ты снаружи.

– Хорошая погода, –  отвечает она, не отрываясь от книги.

– Пойдем! –  Я забираю у нее книгу, прекрасно понимая, как сильно она разозлится. Как-то раз, когда мы были маленькими, я бросил ее книгу на песок у озера, так она потом несколько дней со мной не разговаривала.

– Отдай.

– Отдам, конечно. Читать-то я все равно не умею.

– Ха-ха.

– Давай, пообедай с нами!

Мина скрещивает руки, потом ноги.

– Ничего, не умрешь. Обеденный перерыв, прекрасный день. Ты выползла из библиотеки на свет божий. Хоть с людьми пообщаешься. –  Я делаю шаг в сторону приятелей, не выпуская ее книгу из рук.

– КЭП! –  снова кричит Куинн. –  Хватит там флиртовать!

Мина почти улыбается, но сжимает губы.

– Как ты собираешься заводить друзей в Йеле, если не начнешь практиковаться сейчас? –  спрашиваю я.

На лице Мины мелькает такое выражение, как будто она вот-вот заорет, но вместо этого она спокойно говорит:

– Тебе не кажется, что уже поздно для этого?

– Мина, он тебя достает? Хочешь, я ему наваляю? –  кричит Куинн.

Мина тут же смеется и выглядывает из-за моего плеча, ища глазами Холлис, которая, как пить дать, восседает на одном из столов, как королева на троне. Точно не могу сказать. Мы расстались, так что пока я стараюсь не смотреть на нее прямо, только краем глаза. Это не так уж и трудно –  из-за ее очень длинных рыжих волос, которые всегда распущены.

Мина видит ее –  или еще что-нибудь, не предвещающее ничего хорошего, –  и качает головой.

Я протягиваю ей книгу, но как только она забирает ее, хватаю лямку ее рюкзака и направляюсь к приятелям, вынуждая Мину пятиться вслед за мной.

2

Мина

Кэплан вечно куда-то меня тащит. И так с самого детства: в воду, когда мы отдыхали в дюнах; на снег, когда отменяли школьные занятия; на фильмы ужасов, хотя нам еще не исполнилось семнадцать; на середину зала на школьных танцах. Похоже, это уже вошло у него в привычку. А так как Кэплан вырос в талантливого спортсмена, обладающего недюжинной физической силой, мне пришлось ходить и на футбольные матчи. Я всегда сижу с его мамой и младшим братом, на трибуне над секцией для учеников, и нас разделяет яркое бушующее море его фанатов: девчонок с его номером на щеках и парней, скандирующих: «О, Кэплан! Мой капитан! »³ –  пьяных, счастливых и увлеченных игрой. Меня же футбол никогда не интересовал, но тем не менее я была на каждом матче, а это что-то да значит. Он как магнит. Или как солнце. Но, слава богу, не только я вращаюсь на его орбите. Ведь солнце яркое и теплое и все такое.

Иногда я чувствую себя благодарной ему, но чаще всего он выводит меня из себя. В первый по-настоящему теплый день нашего последнего года в школе, когда мы снимали все эти унылые видео, он заставил меня обедать со своими друзьями, забрав книгу. Я знала, что это из-за Холлис, с которой он в очередной раз расстался. Мне не нравится, когда он вот так меня использует. Тем более из этого никогда ничего не выходит, потому что не существует вселенной, где я могла бы представлять угрозу для чьих-либо романтических отношений. Дурацкая шутка, как и то, что мне придется сидеть за одним столом с людьми типа Куинна Эмика и Холлис Каннингем.

Я крепко держу книгу, чтобы чем-то занять руки, когда мы подходим к столу. Никто уже не ест. Холлис сосет фруктовый лед на палочке, от которого у нее весь рот красный. Я мысленно заключаю пари сама с собой, что к концу недели они снова будут вместе. На ней бейсболка Куинна с вышитым крошечным деревцем, которую он всегда носит. Ах, любовь и война! Кэплан садится и придвигает к себе наполовину съеденный сэндвич одного из парней.

– Где ты был? –  спрашивает кто-то.

– Снимал видео, –  с полным ртом отвечает Кэплан.

– Поверить не могу, что он выбрал Мину! –  говорит Куинн. –  И кто теперь скажет что-то хорошее обо мне?

Я смотрю на Кэплана, а он смотрит на Холлис. Та невозмутимо встречается с ним взглядом, поднося ко рту фруктовый лед. Наверное, мне стоит уточнить: Холлис вселяет страх одним своим видом.

– Я скажу, –  говорит она, повернувшись к Куинну.

– Ох, Холли, правда?

Холлис доедает мороженое и кидает в него палочку, в то время как одна из ее подружек смотрит на нее с отчаянием в глазах. Видимо, Холлис уже пообещала записать видео о ней.

– А что такого? Подумаешь. –  Она на секунду задерживает взгляд на Кэплане, а потом переводит его на меня.

Я предпочитаю наблюдать за другими со стороны, тихо-мирно и оставаясь незамеченной, поэтому когда кто-то вдруг решает посмотреть на меня, это всегда неприятный сюрприз. Вот почему актеры никогда не смотрят прямо в камеру, если того не требуют обстоятельства.

– Мина, –  говорит Холлис таким тоном, будто только что меня заметила. –  В пятницу у меня день рождения.

– Ой! С днем рождения! –  отвечаю я.

– Нет! –  Она смеется. –  Ты такая забавная. Я хотела сказать, что устраиваю вечеринку по случаю своего дня рождения. Мама заставила –  так, ничего особенного, просто потусим у меня дома. Ты придешь?

Я пялюсь на нее во все глаза.

– Э-э-э, да, конечно.

– Нет уж, мне не нужны одолжения! –  говорит Холлис.

– Что ты! Я с удовольствием приду! Спасибо за приглашение.

Звенит звонок, и Кэплан встает, чтобы подобрать с земли палочку от фруктового льда. Затем он направляется к мусоркам, Холлис вздыхает, тоже встает и идет вслед за ним.

– Они все скучнее и скучнее, –  говорит Куинн, ни к кому конкретно не обращаясь, когда их компания, увлекая за собой и меня, возвращается в школу. Все вроде как соглашаются, продолжая наблюдать за парочкой у мусорных контейнеров –  солнечный свет ярко освещает их, а ветер раздувает волосы, рыжие и золотистые. Красиво.

Пока мы толпимся у дверей столовой, пытаясь протиснуться внутрь, я случайно сталкиваюсь с одной из подружек Холлис, Беккой, –  той самой, которой Холлис пообещала записать видео для выпускного. Она бросает на меня откровенно злобный взгляд. Я прибавляю шагу. В коридоре я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки, и тогда она толкает меня сзади, а потом, обходя и красуясь перед друзьями, говорит: «Лежать, собачонка!» Я падаю на четвереньки, но встаю через секунду, убедившись, что мое лицо ничего не выражает, и направляюсь на урок физики.

В средней школе, когда я проходила мимо, они все время кричали: «Гав-гав!» Я решила, что это что-то типа «неудачницы» или «уродины», и старалась не обращать внимания. И начала носить наушники. Это вполне соответствовало моему недавно данному самой себе обещанию ни на кого не смотреть и ни с кем не разговаривать без крайней необходимости. Они годами мучили меня за то, что я всегда была готова ответить на уроке, что была для них слишком умной, но когда я попыталась стать тихой и невидимой, они возненавидели меня еще больше. Это было даже смешно, если бы я была в состоянии смеяться.

Но я поняла смысл этого «гав-гав!» в свой адрес только в восьмом классе, в женском туалете, спустя несколько месяцев своего молчания, когда услышала фразу: «Мина Штерн бегает за Кэпланом Льюисом, как щенок».

Когда шаги сплетниц стихли, я вышла из кабинки одновременно с Лоррейн Дэниелс. В детстве мы часто играли вместе, потому что наши мамы хорошо общались и она жила рядом. Но потом мой папа умер, мама стала немного странной, и я, наверное, тоже. К тому же Лоррейн переехала. Но иногда мы все же сидели вместе на каких-нибудь уроках. Она носила очки с толстыми линзами в красной оправе, из-за которых над ней постоянно глумились, но Лоррейн не собиралась менять их или переходить на линзы. Я завидовала ее уверенности в себе. Лоррейн была тихой и умной, и порой я задавалась вопросом, смогли бы мы стать настоящими подругами, но ей, похоже, было совершенно комфортно в обществе самой себя. Думаю, я произвожу то же впечатление.

– Они просто завидуют, –  сказала Лоррейн, мо`я руки и не глядя на меня, за что я была ей благодарна –  в тот момент я плакала. –  Что? Так и есть. Он нравится той Шарлотте Земляничке⁴. Она сама так сказала до того, как ты вошла.

Прозвище так себе, потому что Холлис не похожа на куколку и рост у нее под метр восемьдесят.

– И раз уж на то пошло, это он все время за тобой бегает.

Знаю, говорят, время лечит, но это воспоминание с годами лишь обострилось, раздражало все больше, а все потому, что в тот раз я впервые осознала всю правду. То, что я почти все время проводила с Кэпланом, не делало меня ярче и лучше. Наоборот, я блекла рядом с ним. И к тому же не мне одной казалось чудом, что он хотел дружить со мной.

Тот факт, что мы провели блаженное детство, словно сиамские близнецы, –  это целиком его заслуга. Он никогда, даже на переменах в средней школе, не переставал обмениваться со мной замысловатыми рукопожатиями в коридоре и не пытался держать нашу дружбу в тайне. Мы взрослели, но Кэплану и в голову не приходило, что ему стало бы легче, что его мир обрел бы больше смысла, если бы он перестал дружить со мной или исключил меня хотя бы из некоторых сфер своей жизни. Ничего такого не было. Кэплан делает все, что захочет, и очень редко задумывается о том, что подумают люди. Когда мы учились в десятом классе⁵, он получил какую-то небольшую травму и не мог бегать. От скуки, любопытства и, будем честными, из-за тяги все время находиться в центре внимания он прошел прослушивание на роль в пьесе «Ромео и Джульетта». И, конечно, у него все отлично получилось, конечно, он зажег на сцене, конечно, спектакль вышел крутым.

На прослушивании он разложил смятую распечатку текста на полу у ног на случай, если забудет реплики. Режиссер обратил внимание на его манеру чтения –  этот способ я придумала, чтобы помочь ему сориентироваться в ритме. Он спросил Кэплана, где тот узнал о пятистопном ямбе, но Кэплан ответил, что понятия не имеет, что это такое, а заучить текст ему помогала подруга. После того как он получил роль, они спросили меня, не хочу ли я тоже поучаствовать в постановке в качестве драматурга. Мне пришлось посмотреть обязанности, и я отказалась, потому что, по-видимому, мне бы пришлось слишком много общаться с другими людьми, но я согласилась напечатать брошюры о метрике стиха и Вероне в Италии, чтобы раздать их в первый день репетиций.

Той весной мы с Кэпланом часами разучивали его реплики. Стоять на сцене и выглядеть как кинозвезда было для него естественно, но сами слова, их значения и запоминание –  тут ему нужна была я. Пожалуй, единственное, в чем Кэплан сомневается, так это в своих умственных способностях. Возможно, это потому, что миллион лет назад ему потребовалось немного больше времени, чем остальным, чтобы научиться читать. Помню, как я наблюдала за его напряженной и упрямой работой, как он стремился понять смысл и сказать все правильно и как сильно все это поразило меня.

«Как же такое возможно, –  думала я, –  что в тебе уживаются все эти многочисленные версии? Как ты можешь быть капитаном команды по футболу, королем на школьном балу, президентом какого-нибудь братства в недалеком будущем и в то же время быть этим парнем, который учит Шекспира в моей спальне, лежит, уткнувшись лицом в ковер, и спрашивает меня о том, что это еще за “неведомое что-то, что спрятано пока еще во тьме”»? ⁶

3

Кэплан

Я знал, что Холлис пойдет за мной к мусорным бакам. Вот что значит долго с кем-то встречаться –  ты можешь наперед предсказать каждый его следующий шаг.

Когда я разворачиваюсь, она стоит и просто смотрит на меня. Молчит. Я жду. Но Холлис словно играет в игру «Кто первый струсит».

– Не стоило мусорить, –  говорю я ей.

– Ты записал видео с Миной?

– А тебе-то что?

– Как будто вы вместе? Пара? С чертовыми брачными клятвами?

– Ты бросила меня.

– О! Так ты заметил?

– Холлис. –  Я сжимаю пальцами переносицу.

– Что? Что ты хочешь, Кэплан?

– Я хочу, чтобы ты сняла эту чертову бейсболку Куинна, –  говорю я, делая вид, что пристально изучаю свою руку.

Холлис снимает бейсболку и бросает ее мне. Ее глаза гневно блестят, но при этом на губах едва заметна улыбка.

– Не надо было так с Миной. Тем более при всех.

Она перестает улыбаться.

– Если ты хотела, чтобы я пришел на вечеринку, могла бы просто позвать меня, –  говорю я.

– А может, ты тут и ни при чем? Может, я иногда бываю милой без всяких причин?

Я фыркаю от смеха.

– А ты бы пришел на мой день рождения, если бы я позвала?

– Ну да. Мы же всегда будем… друзьями.

Я мну в руках бейсболку Куинна и заставляю себя посмотреть на Холлис. У нее такой вид, будто она вот-вот заплачет, но ни тени смущения. Какое-то время мы оба стоим молча. Звенит звонок.

– И я не бросала тебя, лишь сказала, что нам нужно немного отдохнуть друг от друга. Чтобы подумать.

– Ну и? –  спрашиваю я. –  Ты как? Подумала?

Она смеется:

– Это не мне нужно было подумать.

– Значит, ты это сделала, чтобы посмотреть, что буду делать я.

– Ага.

– Чтобы добиться от меня реакции.

– Угу.

– Это как-то по-детски, тебе не кажется?

– Боже мой! –  Холлис вскидывает руки. –  Кэплан, конечно, мне так кажется! Разве тебе никогда не нравился человек, который был к тебе совершенно равнодушен?

Она ждет, что я отвечу. Ненавижу, когда она все вот так подстраивает и вынуждает меня сказать что-то определенное.

– Все, ладно! Поздравляю! Ты очень взрослый, не способный к ревности и вообще бездушный! Рада за тебя.

Холлис поворачивается, чтобы уйти.

Во двор столовой маленькими компаниями стекаются девятиклассники, и многие поглядывают в нашу сторону.

– Может, поговорим где-нибудь в другом месте? –  спрашиваю я, раскачиваясь на пятках. –  Ты сегодня на машине?

– Я не собираюсь пропускать урок, чтобы сидеть в машине и слушать, как ты называешь меня ребенком.

– Я не называл тебя ребенком, я сказал, что ты повела себя по-детски.

Холлис пристально смотрит на меня, потом качает головой и поворачивается.

– Это не так, –  говорю я намного громче, чем мне бы хотелось, –  я не равнодушен. К тебе.

– Спасибо. Спасибо большое! Это прекрасно.

Теперь целый столик девятиклассников пялится на нас уже в открытую.

– Правда, тебе стоит записать это. Да что там! Тебе стоит написать книгу! Тебе стоит…

– Какой у тебя сейчас урок? –  спрашиваю я.

– Самоподготовка.

– Господи, Холлис! Ты можешь просто… Я хочу поговорить, я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой. Мы можем…

– Что? Еще раз поссориться? Зачем?

– Затем, что ссориться с тобой весело и интересно.

– И? –  Она корчит рожицу, ожидая продолжения.

– И я скучаю по этому.

Она гневно смотрит на меня. Этот фирменный взгляд Холлис чертовски красив –  глаза так и сверкают от ярости.

– И я лучше буду ссориться с тобой, чем не говорить совсем.

Она снова сверлит меня взглядом. Но потом вздыхает и проходит мимо. Уже почти на парковке она разворачивается ко мне.

– Ну что, ты идешь?

Вот как мы с Миной подружились. Она была маленьким гением, а я –  маленьким злым придурком. Мы встретились во втором классе. Через год после того, как мой отец ушел от нас и мы переехали из Индианы в Ту-Докс⁷, штат Мичиган, в маленький квадратный белый домик на Кори-стрит, стоявший прямо напротив замка из красного кирпича с голубой парадной дверью и огромным латунным дверным кольцом. Для меня это было как раз вовремя.

Никто никогда не учил Мину читать. Она была легендой школьного родительского комитета. Однажды, когда ей было года три, а я, наверное, все еще учился говорить, она сидела в машине со своими мамой и папой. Родители о чем-то спорили и пропустили нужный поворот. Мина со своего места крикнула им, что Элпайн-стрит осталась позади. Когда они спросили, как она об этом узнала, Мина ответила, что увидела знак. Остаток дня родители возили ее по городку и показывали на знаки, а она просто называла их –  Уиллоу, Гейтс, Брайтон (как будто «р» произносить так легко), Хьюрон, Манси, Бьюфорт –  чертов Бьюфорт!

Помню, когда я впервые услышал эту историю, мне захотелось швырнуть свои наггетсы в лицо женщине, которая ее рассказывала. Я не понимал, зачем она дразнит маму рассказами об этом чудном даровании, которое жило прямо через дорогу от нас, об этом Моцарте книг, учитывая, что мне было семь с половиной лет, а я, хоть убей, не мог различить «б» и «п»? После того вечера мама строила планы так, чтобы наши семьи собирались вместе, и все время предлагала поиграть с Миной. Тогда я думал, что она считала, будто общение с этой девочкой положительно скажется на мне и сделает умнее. Сейчас же мне кажется, что ей было просто одиноко без папы и хотелось завести друзей, пусть тогда она еще не знала, что маме Мины вскоре тоже придется растить ребенка одной. Не знаю.

Тем временем на уроках мы погрузились в адское чтение вслух. На тот момент я уже довольно хорошо играл в футбол и командовал остальными на поле, так что другим детям, пожалуй, было весело каждый день наблюдать мои стыд и унижение, когда учительница называла нас, пассажиров трясущегося Поезда Судьбы, по очереди. Я всегда читал максимум слова четыре. Потом все начинали смеяться, и учительница называла следующего. Той осенью нас с Миной посадили рядом. После того как я заикался, словно пещерный человек, по жестокой, но очевидной иронии судьбы настала очередь Мины. У нее был очень приятный чистый голос, она не читала слишком быстро, чтобы произвести впечатление, но и не бубнила монотонно или забывала, как дышать. В ее голосе звучали мудрость и умиротворенность, словно ей была известна тайна, спрятанная за всеми этими словами, которой она, возможно, решит когда-нибудь с нами поделиться. Она не была особо популярной, но всем нравилось слушать, как читает Мина.

Тогда я ненавидел ее всем сердцем. Мне, восьмилетнему, одержимому лишь собой и собственным местом в этом мире, казалось, что Мина делала все это специально, что она существовала лишь для того, чтобы выставить меня в плохом свете, чтобы внести разлад в естественные правила и порядок мира, в котором я был королем. Она читала даже на переменах. И именно это бесило меня больше всего. Перемены были для того, чтобы кричать, бегать и пинать мячи –  для всего того, в чем мне не было равных. И тогда я выплеснул на нее всю свою ярость –  начал издеваться над ней. Я был трусом и уже тогда не умел выяснять отношения, поэтому никогда ничего не говорил открыто. Но при всех, кто готов был слушать, я обзывал ее «зубрилой», «чудилой» и «неудачницей». Довольно примитивно, но удивительно: остальные это подхватили. Я называл ее «очкариком» и «пучеглазой». Я говорил, что ее веснушки –  заразная болезнь всех зубрил. Что у нее длинные и темные волосы, потому что она ведьма. Моя война была подпольной, но на следующий день другие дети повторяли все это ей в лицо. Мина была другой, особенной. Я указал остальным на это, и мы все отвернулись от нее.

Но она сносила это все с высоко поднятой головой, и я бесился еще больше. Мина никак не реагировала, она не плакала, никому ничего не говорила. Словно она вообще нас не слышала, а если и слышала, то ей было плевать. Мина была выше всего этого. А потом, на Хеллоуин, когда мы все пришли в школу в костюмах, она явилась в огромных игрушечных очках, которые увеличивали ее глаза, раскрасила веснушки зеленым и черным и, конечно, надела ведьмовскую шляпу. Это было круто, что уж говорить.

Спустя неделю мисс Леви решила утереть мне нос и этим, похоже, изменила ход моей жизни. Однажды она задержала нас после урока и объявила, что с этого дня у нас будет читательский клуб, в который будем входить лишь мы двое. Мы с Миной должны были стать партнерами по чтению. Хоть я был самой бестолочью в классе, но даже мне хватило мозгов, чтобы понять –  мне, тупице, нужна помощь гениальной Мины. Я выбежал из класса, но Мина бросилась вслед за мной:

– Постой! Куда ты?

– На перемену, к друзьям. Отстань от меня!

– Погоди минуту. –  Она тяжело дышала от быстрого бега. –  Что тебя огорчезлило?

– Огорчезлило?

– Ты огорчен и злишься.

– Нет такого слова. И почему ты такая странная? –  Но ей удалось так сильно обескуражить меня, что я остановился. Я хотел понять и не чувствовать себя глупым. –  А что не так со старым добрым «злишься»?

– Я бы не стала разговаривать с тобой, если бы ты просто злился. У меня нет времени.

Я посмотрел на нее и ощутил укол совести. Это было новое, но не очень приятное чувство.

– Прости, что назвал тебя «странной».

– Все нормально. Меня так все называют.

– И за это тоже прости.

– Что за глупости? Это не твоя вина.

Я стоял и молчал.

– Меня называли странной еще до того, как ты сюда переехал.

Эти слова должны были принести облегчение, но я почувствовал себя еще хуже.

– И мне жаль, что так случилось с твоим папой.

– О! –  ответила она. –  Спасибо.

Я переминался с ноги на ногу. Мина пристально смотрела на меня, и это заставляло меня нервничать.

– Я встречался с ним однажды. Он делал мне укол.

– Ну это была его работа.

– Да, только в тот раз мне было совсем не больно.

Мина недоверчиво уставилась на меня:

– Уколы –  это всегда больно.

– А тогда мне было не больно. Из-за того, как его сделал твой папа.

– И как он его сделал?

– Я ни капельки не боялся, –  ответил я, уже жалея, что вообще заговорил с ней.

– Что ж, я всегда считала его хорошим доктором. Здорово, что кто-то еще считает так же.

– Конечно.

– Ладно, а почему ты огорчен?

Я вздохнул.

– Потому что для меня чтение –  это что-то невозможное. Пусть мне лучше поставят десять уколов, чем я прочту хотя бы страницу.

– Ты серьезно?

– Да, наверное.

– Ну ты ошибаешься. Сам увидишь.

Сказав это, она пошла вперед по коридору, и я последовал за ней.

Нам дали особое домашнее задание: мы с Миной должны были читать по полчаса каждый вечер. В тот раз Мина перешла через дорогу, постучалась в мою дверь, и мама впустила ее. Она, чувствуя себя как дома, прошагала в мою комнату с первой частью «Гарри Поттера» под мышкой.

– Ты издеваешься? Тут же миллиард страниц!

– Это отличная история, так что ты будешь только рад, когда прочитаешь ее.

В течение следующих тридцати минут, отсчитываемых моими новыми водонепроницаемыми электронными часами, мы читали друг другу вслух. Мина читала пять страниц, я две –  медленно, с запинками, но все же читал. Она оказалась права, это была классная история, и тридцать минут быстро пролетели. Тем вечером, поужинав, я слонялся по дому, гадая, что будет дальше с мальчиком, который жил в чулане под лестницей.

– Пойду прогуляюсь, –  объявил я.

Мама появилась из ниоткуда, перекрыв входную дверь рукой. На ней была медицинская форма, потому что она так и не переоделась после смены.

– Уже почти восемь, Кэплан. Ты никуда не пойдешь.

Я вздохнул.

– Я собираюсь к Мине Штерн. Через дорогу. Мне нужна помощь с чтением.

Эти слова оказались волшебными. Мама улыбнулась противной взрослой улыбочкой и дала мне пройти. Я перешел дорогу в темноте, затаив дыхание из-за позднего времени и странности своего успешного побега. Я немного задержался у входной двери, чувствуя себя неловко. Затем обошел дом сбоку, пока не увидел приоткрытое окно наверху. Белые занавески с маленькими серебряными звездочками развевались на ветру. Крыша, которая выступала над боковым крыльцом прямо под окном, была всего в каком-то футе⁸ от игрового комплекса, поэтому я взобрался на него и позвал, обращаясь к звездам. Занавеску отдернули в сторону, и появилась Мина в фиолетовой ночной рубашке с узором из планет и ракет. Меня тут же поразила голубизна ее глаз без очков, а затем она приоткрыла окно пошире и спросила меня, что, черт возьми, я здесь делаю, и не собираюсь ли я упасть и сломать себе шею.