Kitabı oxu: «Еще шесть месяцев июня», səhifə 3
– У тебя нет пары на выпускной? – спрашивает Оливер.
– А что, хочешь пригласить ее на дискотеку в девятый класс? – гадким голосом спрашивает Кэплан, что совсем на него не похоже.
– Конечно, у меня нет пары. Поэтому Кэплан знает, что может рассчитывать на меня.
– У тебя нет пары, – говорит Кэплан, размахивая передо мной кухонными щипцами, – потому что все знают, что ты не хочешь идти.
– Никогда я такого не говорила!
– Мина. – Куинн опускается передо мной на одно колено.
– Прекрати, – говорю я ему, вынимая из ящика столовые приборы, чтобы начать накрывать на стол.
Куинн забирает их у меня и снова встает на одно колено, протягивая букет из ножей и вилок.
– Мина Штерн, не окажете ли вы мне честь…
– Так, хватит. Ты прав, – поворачиваюсь к Кэплану. – Я не хочу идти. Теперь я в этом уверена.
– Хотя бы на одну гребаную секунду ты можешь посмотреть на меня, а не на Кэпа? – вмешивается Куинн. – Я серьезно.
– Я просто прикалывался, – говорит Кэплан. – Мина не умрет, если пойдет на выпускной…
– Мина, если ты правда хочешь, на дискотеке для девятого класса должны быть старшие… – вставляет Оливер.
– ВСЕ СЕЛИ И ЗАТКНУЛИСЬ! – кричит Куинн. – Кроме тебя, Мина.
Я остаюсь стоять и скрещиваю руки на груди.
– Куинн, поднимайся.
Куинн продолжает стоять на одном колене с букетом из столового серебра.
– Мина Штерн, – говорит он. – Ты не чей-то запасной вариант, и ты заслуживаешь пойти на выпускной. Пожалуйста, перестань выпендриваться…
– О боже мой…
– Ты классная, не пойми меня неправильно, но перестань выпендриваться, потому что ты наш друг, потому что выпускной – наш последний шанс сделать что-то вместе, это будет офигенная вечеринка, и ты просто обязана там быть! В качестве моей пары. Потому что когда-нибудь, когда ты закончишь универ из Лиги Плюща и утрешь мне нос работой с шестизначной зарплатой, я смогу похвастаться, что водил тебя на выпускной. Не лишай меня такого шанса.
Я поворачиваюсь к Кэплану. Он снимает нас на видео.
– Ты заплатил ему за это? – спрашиваю я у него.
– Нет!
– Ты сейчас серьезно? – спрашиваю я у Куинна.
– Да, черт побери! – отвечает он.
– Ладно, я пойду с тобой на выпускной, если Кэплан никуда не выложит это видео.
Кэплан и Оливер аплодируют, только Оливер немного вяло. Куинн с грохотом бросает столовые приборы и стискивает меня в таких крепких объятиях, что мои ноги отрываются от пола.
Забавно. Не помню, чтобы ко мне прикасался какой-нибудь парень, кроме Кэплана. И конечно, в разгар всего этого веселья я начинаю думать именно об этом. Сначала я боюсь, что разрыдаюсь, но Куинн продолжает прижимать меня к себе, и я пользуюсь моментом, чтобы немного прийти в себя, уткнувшись лицом в его плечо.
– И не вздумай надеть клоунский костюм! Знаю я твои шуточки, – говорю я ему, когда он отпускает меня.
– Клянусь! – Куинн, что странно, смущается, его глаза блестят. – Это будет совершенно серьезный, романтический, традиционный выпускной.
– Забудь, что я сказала. Надень клоунский костюм.
– Хорошо, может быть, только нос.
Тут входит Джулия, мама Кэплана и Оливера, с желтыми и синими воздушными шарами и тортом с бенгальскими огнями. Все вокруг плачут, кричат и обнимаются. У нас все подгорело, поэтому мы начинаем все заново и устраиваем соревнование, кто приготовит лучший сэндвич с жареным сыром, судья – Кэплан. Победил мой бутерброд с чеддером и острым соусом на хлебе из цельнозерновой муки. Вскоре раздается тихий стук в дверь, который почти теряется в радостном гвалте. Это моя мама, похожая на сонного ребенка, во вчерашней одежде, но она улыбается и в руках у нее бутылка шампанского. У Льюисов нет фужеров, поэтому мы разливаем шампанское по одноразовым стаканчикам, а Кэплан пьет прямо из бутылки. Я вижу, как Джулия приглаживает волосы моей матери и обнимает ее. Я никогда не понимала их дружбы. Моя мама такая холодная и отстраненная, а Джулия – ее полная противоположность, теплая и неизменная, эдакая стена любви. И тут я понимаю: они такие же, как мы с Кэпланом. Я удаляюсь в ванную на тот случай, если мне снова захочется поплакать, а остальные переходят в гостиную, чтобы поиграть на приставке в Just Dance, еще одну любимую игру Кэплана.
Когда я выхожу из ванной, он стоит в коридоре.
– Привет.
– Привет.
– Ты брызгала водой на лицо. И на запястья.
– Здесь жарко.
– Ты… ну понимаешь… немного распереживалась тогда?
– Когда?
– Когда Куинн обнял тебя.
– Ах, это. Наверное. Совсем чуть-чуть. Сейчас я в порядке.
– Хорошо. – Кэплан улыбается. – Ты сказала мне «не важно», кстати. В машине. Я не забыл.
– Правда? – Я вздыхаю. – Прости.
– Что случилось?
– Я почувствовала себя немного неловко, потому что ты подумал… ну когда я сказала, что мое место рядом с тобой…
– Понял. Это было глупо. Я повел себя глупо.
– Я хотела сказать… по жизни. Мы лучшие друзья и связаны друг с другом по жизни. Поверить не могу, что ты подумал… о чем-то другом… ну ты понял. Я бы хотела, чтобы все оставалось вот так.
– Как?
Я пожимаю плечами. Наши матери смеются, громко и беззаботно, когда Оливер и Куинн начинают свой новаторский танец под песню It’s Raining Man.
– Вот так, – отвечаю я, махнув рукой в сторону лестницы.
– Все так и останется. Я обещаю, – говорит Кэплан.
– Вот и хорошо.
– Ты тоже должна пообещать.
– Ты у нас оптимист.
– Мина, пообещай тоже.
– Обещаю, – говорю я, потирая пальцем бровь, – что если что-то и изменится, то только в лучшую сторону.
– Ладно, это меня тоже устраивает.
– Поздравляю, Кэплан.
– И я тебя! – Он ухмыляется и подмигивает мне.
– Ой, а меня-то с чем?
– Тебя пригласили на выпускной!
Я толкаю его, он толкает меня в ответ, и мы спускаемся вниз.
После Льюисов у нас дома, кажется, даже тише, чем обычно. Я спрашиваю маму, не хочет ли она выпить чаю, но она отвечает, что слишком устала. Я все равно решаю заварить ей чашку, принести ее маме в кровать и поговорить о Йеле.
Когда спустя пять минут я захожу в мамину комнату, она уже спит, лежа прямо в одежде на покрывале. В поисках одеяла, чтобы укрыть ее, я впервые за десять лет открываю ее шкаф.
Ее старые сарафаны разных цветов, словно конфеты на бусах, все еще висят там. Я, будто глядя в телескоп на другую вселенную, представляю маму, которая учит меня танцам со смешными названиями, а папа ставит старые пластинки. Она коллекционировала в старинных маленьких коробочках отжившие свой век библиотечные формуляры, он – пластинки. Сейчас я не могу представить его лицо, не посмотрев на фотографии, но помню его смех, раздававшийся сквозь музыку, когда мы с мамой танцевали. Не знаю почему, но из тех времен мама мне помнится лучше, чем папа. Может, потому что она все еще здесь, рядом, а я знаю, что случится со всеми этими деталями из прошлого.
Я помню, как все ждала и ждала, когда мама снова наденет один из своих сарафанов, пока она ходила, словно привидение, по нашему дому в ночнушке с синими цветами. Однажды вечером, уже после похорон, после того как суета стихла, когда мама уснула на диване все в той же ночнушке, я залезла в их шкаф, чтобы посмотреть на ее платья – мне хотелось убедиться, что они и в самом деле там, что это не плод моего воображения. Конечно же, они висели на вешалках, чистые и свежие, но печальные, рядом с папиной одеждой. Думаю, уже тогда я понимала, что придет кто-то из взрослых, чтобы разобрать его вещи, и их постигнет та же судьба, что и книги, если закроются библиотеки: их выбросят, и они будут позабыты, исчезнув в уголках вселенной, куда отправляется все подлежащее забвению. В тот раз я вытащила из родительского шкафа несколько папиных рубашек с накрахмаленными воротничками и аккуратными рядами маленьких твердых пуговиц и спрятала их в своем шкафу, чтобы об их существовании кто-то да помнил. Пусть даже этому кому-то восемь лет и подол рубашки достает ей до колен.
Затем, словно почувствовав, что какая-то незримая сила грозит ворваться в мою жизнь и уничтожить, по сути, бесполезные вещи, я собрала все старые библиотечные карточки, которые отдавала мне мама и которые гордо покоились в маленькой коробочке на моем столе, и спрятала их в складках папиных рубашек.
Я выхожу из оцепенения и понимаю, что слишком долго простояла перед маминым шкафом и чай уже давно остыл. Я выливаю его в раковину, забираю из гостиной покрывало, чтобы укрыть маму, и выключаю свет в ее комнате.
7
Кэплан
После торта я провожаю Мину и миссис Штерн домой, а потом мы с Куинном отправляемся на озеро Понд18, чтобы покурить.
Он мчится на скейте вперед, я не спеша иду за ним. Когда я добираюсь до озера, Куинн уже сидит на нашем обычном месте – в конце восточного пирса, где довольно темно и с берега ничего не увидишь.
Всем известно, что наш город называется в честь двух пирсов, но еще в четвертом классе я узнал, почему озеро называется Понд, и просветила меня, конечно, Мина. Это была первая годовщина смерти ее отца, и я помню, как сильно нервничал, догадываясь, что это очень важная для нее дата, но не знал, как ее поддержать, и боялся сделать или сказать что-то не так, тем самым расстроив ее еще сильнее. Я решил, что лучше будет оставить Мину в покое, но мама вернулась утром с ночной смены и принесла купленный в магазине черничный пирог. Она сказала, что собирается отнести его в дом через дорогу, Штернам. Помню, как спросил ее, откуда она знает, что пирог не напомнит им о плохом и не заставит их грустить еще больше. Мама ответила, что невозможно напомнить людям о том, о чем они никогда не забудут и всегда будут носить в себе. И что это нормально – бояться печали других и отстраниться от них из-за этого. Но даже если все это неидеально, странно и пирог может им не понравиться, все равно стоит попытаться. Стоит дать им понять, что они не одни.
И вот я перешел через дорогу вместе с мамой, стараясь вести себя так, как будто это обычная суббота. Мина была на кухне, ела тост. Помню, что это была корочка, тот самый дерьмовый кусок, который никто никогда не хочет есть. Она сказала, что ее мама еще не вставала, и тогда моя мама отрезала нам по куску пирога, положила на тарелки, а остальное понесла наверх, в комнату мамы Мины, захватив только две вилки.
Мы съели пирог и решили отправиться на прогулку, потому что наши мамы до сих пор не спустились. Это был первый холодный день после жары в том году, и я очень удивился, когда мы пошли к озеру. Мина дошла до конца западного пирса и села там. Может, она плакала, но я решил не мельтешить рядом и не пошел за ней, а обогнул озеро, шагая по холодному песку. Из трубы одного из больших домов на южной стороне озера поднимался дым. Помню, как подумал тогда, что лето ушло от нас слишком рано. Я подошел к восточному пирсу, тоже сел, прямо напротив Мины, и стал ждать. Не хотелось думать, что озеро, такое неспокойное и сверкающее, скоро замерзнет. Я вспомнил, что всего чуть больше года назад наблюдал, как Мина катается по нему на коньках вместе со своим отцом. Я надеялся, что в тот момент она думала не о том же самом. Вскоре Мина встала и тоже пошла вокруг озера. Сначала она казалась такой маленькой, пока шагала с другого берега, засунув руки в карманы куртки, но чем ближе подходила, тем больше становилась. Мина уселась рядом со мной. Я не мог придумать ничего успокаивающего, поэтому спросил первое, что пришло на ум:
– Как думаешь, почему озеро Понд так называется?
– Я не думаю. Я знаю. Я прочитала об этом в книге о Ту-Докс.
Она говорила чуть-чуть гнусаво, как при простуде, кончик ее носа покраснел – то ли от слез, то ли от холода. Я выжидающе смотрел на нее.
– Ладно. Итак, в восемнадцатом веке…
– И у кого может быть восемнадцать век?
– Век – это сто лет. А веко – это часть глаза.
– О, как ресницы и зрачок?
– Ты хочешь узнать про озеро Понд?
– Да, прости. – Я едва сдержал улыбку, потому что Мина становилась собой.
– Когда Ту-Докс стал городом…
– Как город может стать городом?
– Он уже город, но это должно быть прописано в специальном документе – уставе, – чтобы другие люди, не горожане, знали, что это по-настоящему.
– Но те, кто живет в городе, уже это знают?
– Более-менее. Я могу продолжать?
– Да.
– И вот, когда Ту-Докс стал городом, люди поняли, что озеру нужно дать название, потому что горожане называли его то прудом, то озером, но два картографа…
– Картографа?
– Это те, кто составляет карты.
– Это такая работа?
– Да.
– Ясно. Круто. Мне бы понравилась такая работа. Продолжай.
– Эти два картографа были закадычными друзьями, и они стали придумывать название для озера. Но тут между ними возник спор, озеро это все-таки или пруд. Они спорили до глубокой ночи…
– Это правда или ты выдумываешь? – спросил я. Мина вздохнула, но я знал, что она уже не думает о том, о чем думала, сидя на западном пирсе.
– Так говорится в книге. Это что-то типа легенды.
– Ладно.
– Итак, по легенде, они спорили до поздней ночи. А потом, прямо перед рассветом, отправились измерять озеро. Каждый пошел по берегу, начав с одного из пирсов, потому что раньше люди измеряли дистанцию при помощи шагов. Выяснилось, что оно чуть больше озера, но картографы не могли не принять во внимание, что под описание пруда оно тоже подходит.
– Ха! Значит, это и то и другое?
– Да. Два картографа спорили и спорили, а когда взошло солнце, они устали от споров. Им больше не хотелось ссориться, но они так ни к чему и не пришли и тогда решили: пусть озеро называется прудом. Озером Понд.
– Озеро Понд. Ясно. Это была хорошая история. Спасибо.
– По-моему, из тебя получился бы отличный картограф.
– С чего ты взяла?
– Ты всегда знаешь, куда идешь.
Обходя озеро, чтобы встретиться с Куинном на восточном пирсе, я прохожу мимо компании ребят возраста Олли, от которых разит травкой.
– Будьте осторожней! – говорю я им, пытаясь насмешить, но они лишь пялятся на меня.
– Это же Кэп Льюис! – говорит один из них.
Куинн уже на пирсе. Он снял обувь и носки, опустил ноги в воду и теперь скручивает косяк. Куинну в этом нет равных. И это удивительно, потому что у него огромные руки и странные, похожие на паучьи лапки, пальцы. Но он всегда был мастером в таких вещах. Когда мы были маленькими, Куинн был одержим оригами. Он отрывал кусочки от листов тетрадей и складывал их в крошечных зверушек, которых выстраивал в ряд на своей парте, при этом не отвлекаясь от урока, так что учителя не особо злились.
– Отвратительно, – говорю я, глядя на его ноги, бледными пятнами выделяющиеся в темной воде.
– Давай, золотой мальчик! Или боишься запачкать свои пальчики?
Я скидываю обувь и стягиваю носки, а потом сажусь рядом с Куинном и беру у него косяк.
– Видал тех желторотиков? – спрашивает он.
– Ага, они меня узнали.
– Охренеть можно.
– Ага, я проходил мимо, и они такие: «Это же Кэп Льюис!»
Куинн откидывается назад.
– Чувак, иногда ты ведешь себя как настоящий козел.
– Именно так я себя тогда и почувствовал.
– Да ладно тебе, наслаждайся. Это сейчас у тебя такая жизнь: ты все делаешь правильно, имеешь все, что захочешь, но в следующем году ты опять окажешься на самом дне.
– Не говори так, – отвечаю я, передавая ему косяк. – Мы не можем иметь все, что захотим.
– Эй, я могу тебя кое о чем спросить?
За все десять лет, что я знаю Куинна, он ни разу не хотел кое о чем меня спросить.
– Ты что, убил кого-то?
– Ха-ха. – Куинн пытается раскурить тлеющий косяк. Затем несколько раз щелкает зажигалкой, но та не загорается. Я протягиваю ему свою.
– Ну в чем дело?
Он смотрит, как сворачивается разгорающаяся бумага. Потом вздыхает и делает длинную затяжку.
– Вне школы Мина выглядит совсем по-другому.
– В смысле? – спрашиваю я. Не из-за любопытства. Я рассеянно наблюдаю, как вода двигается вокруг наших лодыжек. Куинн и Мина довольно редко виделись вне школьных стен, мимолетом, да и то благодаря мне.
– Она выглядит по-другому, когда ее волосы убраны.
– Убраны?
– Ну наверх. С лица. Когда его видно.
Я не знаю, что ему ответить, и поэтому затягиваюсь косяком.
– У нее милое личико, – продолжает Куинн, не глядя на меня.
– Никогда не замечал. Для меня она всегда выглядит одинаково.
Куинн кивает.
Мы снова сидим молча. Я думаю, что он закончил, но тут он добавляет:
– Как считаешь, она западет на меня?
Я вдыхаю слишком много дыма и начинаю кашлять.
– Западет на тебя? – едва удается выговорить мне.
– Она будет встречаться со мной?
– Кто?
– Мина.
– С тобой?
– Да, со мной.
– Ты и Мина?
– Да, что думаешь?
Горло саднит из-за дыма, на глаза наворачиваются слезы. Я отвечаю лишь через пару секунд:
– Честно, плохая мысль, как по мне. Ты же ее знаешь. Она… ну типа… закрытая.
– Да, но с нами, мне кажется, она совсем другая.
Меня вдруг раздражает, что он ставит нас в один ряд. Что он считает, будто мы с ним одинаковые.
– И по-моему, ты не в ее вкусе, – добавляю я.
– Что ты имеешь в виду?
– Что вы, ребята, очень разные. Не знаю. Да и она не в твоем вкусе.
– Она секси, а значит, вполне в моем вкусе, – отвечает Куинн, и мы оба начинаем смеяться. Сначала короткими смешками, но вскоре мы уже покатываемся со смеху, заваливаясь друг на друга и задыхаясь.
– Блин, Мина – самый дорогой мне человек, – говорю я, – но она не секси.
– Чувак, у тебя что-то со зрением!
– Она одевается как ученица католической школы!
– Кэплан, это же как в порно!
– Что за хрень? – Мы оба под кайфом и ржем как кони, и весь этот разговор кажется чушью. Как сказки доктора Сьюза19.
– Только не говори мне, что никогда не думал об этом, когда она появляется в своей школьной юбке!
– Господи, нет, – сквозь смех отвечаю я. – Она мне как сестра.
– А мне нет.
– Так, значит… она, типа, распустила волосы и стала вдруг тебе нравиться?
– Я же только что говорил тебе: мне нравится, когда она убирает волосы наверх!
– Ну и что дальше?
– А то… стоит мне рискнуть?
– Конечно, – отвечаю я. – Твое дело.
– Не будь мудаком. Я спрашиваю, не будешь ли ты против.
– Нет, конечно. Я тут ни при чем. Решение за Миной, не за мной. – Я прикусываю щеку изнутри при мысли об этом – просто сразу представляю выражение ее лица, когда он попытается наклониться к ней. Она будет смотреть на него как на спятившего. Но он, по ходу, и правда спятил.
– Знаю, но ты же понимаешь, что я имею в виду.
– Нет.
– Вы, ребята, как будто созданы друг для друга.
Я качаю головой и передаю ему косяк. Куинн берет его и, улыбаясь чему-то в воде, продолжает:
– Не в этом смысле. Но между вами есть какая-то непостижимая связь.
Звонит его телефон.
– Это Холлис, – объявляет Куинн, глядя на экран, потом отвечает на звонок: – Привет, Хол!
– Привет! Как дела?
– Я с Кэпом на озере.
Холлис молчит.
– А что? Что-то случилось? – спрашивает Куинн.
Она смеется в телефон.
– Я просто хотела спросить у тебя, в порядке ли он. Он сегодня так быстро сбежал из моей машины, как будто на пожар торопился, а потом не отвечал на мои сообщения.
– Ох, черт! – говорю я, открывая мессенджер на телефоне.
– Кэплан очень извиняется, что был таким идиотом, – говорит Куинн, – и прямо сейчас набирает тебе ответ.
– Спасибо, Куинн. А ты у меня под каблуком, да?
– Нет.
– Да, скажи это.
– Я у тебя под каблуком. – Он вешает трубку.
– Проклятье! – Я прямо-таки вижу, как Холлис сейчас смотрит на нашу переписку, как видит троеточие рядом с моим именем и смеется надо мной. Она и правда писала мне несколько раз. Один раз во время учебы что-то забавное про презервативы, потом спрашивала, в порядке ли я, а потом было еще одно сообщение, в котором она обозвала меня мудаком.
– Ты сомневаешься? – спрашивает Куинн.
– Нет, ничуть. Я отвлекся. Что мне ей сказать?
– Просто скажи, что ты забыл про нее.
– Да блин, я не могу сказать, что забыл про нее!
– Тогда поезжай к ней и начни кидать камешки в ее окно.
– Уже почти полночь.
– Ну и что?
– Завтра нам в школу.
– Ой, да ладно тебе! – Куинн встает и протягивает мне руку. – Мы в выпускном классе. На нас лавры победителей. Мы как в кино. Вот и веди себя как в кино!
Спустя десять минут я стою на лужайке перед домом Холлис и набираю ее номер. Она отвечает:
– Привет, Кэп.
– Куинн посоветовал бросать в твое окно камешки. Но я ссыкло.
Я вижу, как загорается свет в ее комнате. Она открывает окно.
– Ну и?
– Привет.
– Привет.
– Прости, что не отвечал на твои сообщения.
– Зачем тебе вообще телефон? По ходу, ты все равно им не пользуешься.
– Просто я предпочитаю личное общение, – отвечаю я. – Ох уж этот век цифровых технологий! Мы рабы экранов, не способные воспринимать реальный мир…
– Боже, заткнись!
– Ты встретишь меня?
– Иди к черному ходу.
Я иду по подъездной дорожке, стараясь держаться ближе к дому, чтобы не сработали датчики движения и не зажглось уличное освещение. Холлис открывает дверь подвала, москитная дверца с легким стуком ударяется о стену дома. Это напоминает мне о лете, о прогулах в средней школе, о нашем девятом классе, когда я, запинаясь, вот так же со стуком открыл эту дверь, чтобы проблеваться в саду. Я сбежал во время нашего первого минета, который случился сразу после того, как мы залпом выпили несколько банок пива. Странное дело, Холлис умеет пить пиво залпом прямо из банки.
– Привет, – снова говорю я.
Она шикает на меня и затаскивает внутрь.
– Ты под кайфом, что ли?
– Нет. Да. Немножко.
– Из-за тебя моя постель провоняет травкой.
– Мне не стоило приходить?
– Нет. – Она упирает руки в боки. – Нет. Я рада, что ты пришел. Ты сейчас такой милый.
– Милый?
– Забавный. Красивый.
– Ты тоже красивая, – отвечаю я. И это правда.
– Почему ты держишь в руках носки?
– Мы намочили ноги в озере.
– Гадость какая. Пойдем, потерянный мальчик.
– А что, ты не собираешься прыгать с пирса перед выпускным?
– Справедливо.
Холлис на цыпочках ведет меня по покрытым ковролином ступенькам подвала, а потом по ужасной деревянной лестнице в прихожей, которая вечно скрипит. Мы проходим мимо ее школьных фотографий в рамках, висящих вперемежку с фотографиями ее сестер на стене. Я останавливаюсь, чтобы сфотографировать, переборщив с зумом, одну из фоток – Холлис в балетной пачке и короне, с розами в руках и без передних зубов. Она тянет меня за руку.
Мы занимаемся сексом в душе, как и всегда, когда ее родители дома, а потом, мокрые, отправляемся сразу в постель. Обычно она этого терпеть не может, но сегодня ведет себя мило.
– Ты не будешь расчесывать волосы? – шепотом спрашиваю я. Она всегда расчесывается после душа. Я еще ни разу не видел ее волосы мокрыми и спутанными.
– М-м-м, очень спать хочется.
– Хочешь, я расчешу тебя?
Она открывает глаза.
– А ты умеешь?
– Я сто раз видел, как ты это делаешь. – Я беру расческу с тумбочки рядом с кроватью. – Давай, садись.
Холлис садится, согнув колени и положив на них подбородок, я устраиваюсь сзади, вытянув ноги по бокам от нее, и начинаю расчесывать волосы с кончиков, как обычно она это делает.
– Из тебя получится отличный отец, – вдруг ни с того ни с сего говорит Холлис.
Я рад, что она не видит моего лица.
– Сомневаюсь, особенно если унаследовал гены папаши.
– Не унаследовал, – отвечает она. – Надеюсь, у тебя будет дочка. Я уверена, что ты будешь хорошим папой.
Я продолжаю расчесывать ее волосы, хотя они и так уже гладкие. Оказывается, это прикольно – монотонные движения успокаивают. Холлис открывает мой телефон и смотрит на фотографию самой себя в детстве, которую я сделал, когда мы поднимались по лестнице.
– Хочешь, я поставлю ее на заставку? – спрашиваю я.
Она оборачивается ко мне.
– Что? Слишком слащаво?
– Да, – отвечает она, но ставит фото на заставку, прижимаясь губами к коленям. Свет от экрана подсвечивает ее лицо голубым.
Я остаюсь у нее до тех пор, пока она не засыпает.
8
Мина
В пятницу Кэплан пропускает биологию, чтобы посидеть со мной в библиотеке, пока у меня окно. По его словам, он хочет подготовиться к сегодняшнему экзамену по испанскому. Он не замечает иронии в том, что прогуливает урок, чтобы позаниматься.
– В биологии я хорошо разбираюсь, а вот английский, свой родной язык, едва ли сдам, так что хотя бы подготовлюсь к испанскому.
– И все равно тебе не стоит прогуливать. Ты не можешь позаниматься во время ланча?
– Нет, сегодня же у Холлис день рождения.
– Я думала, вечеринка будет после школы, нет?
– Да, но девчонки притащат в школу воздушные шарики и все такое. Будет скандал, если я не появлюсь.
– Ладно. Но я тебе не нужна. Я не говорю по-испански.
– Я лучше занимаюсь, когда ты рядом, – отвечает он. – Что? Я мешаю тебе в десятый раз читать «Гордость и предубеждение»?
Я не обращаю на него внимания. Но когда Кэплан начинает возиться с дидактическими карточками, я поднимаю глаза. Он смотрит на них так, словно пытается прожечь насквозь, даже язык высунул.
– Ты гримасничаешь.
Он издает стон, собирает карточки в кучу и толкает в мою сторону, а сам с удрученным видом падает на стол.
– Я не сдам.
– Сдашь.
– Ладно, сдам, но я на семьдесят девятом месте по баллам в классе, так что самая высокая оценка мне явно не светит.
– Вряд ли это имеет какое-то значение, – отвечаю я.
– Хочешь сказать, что не готовишься к итоговым экзаменам?
Я сердито смотрю на него, прищурившись.
Он снова начинает перебирать карточки, а я возвращаюсь к книге. Только это «Эмма», а не «Гордость и предубеждение», но читать уже расхотелось.
И тут я чувствую, что на нас кто-то смотрит.
– Та девчонка только что сфотографировала нас, – говорю я.
Кэплан поднимает голову и машет рукой девчонке, словно он, мать его, управляющий этой библиотекой.
– Это Руби, – говорит он. – Ты знаешь Руби. Наверное, она делает фотографии для школьного ежегодника.
Конечно, я знаю ее, она одна из подлиз Холлис, но они все время притворяются, что не помнят моего имени, так что… баш на баш. Если честно, я больше чем уверена, что фото было сделано для их общего чата, чтобы посплетничать обо мне. Я возвращаюсь к книге, но не перестаю думать о том, как ужасно все это может выглядеть с такого расстояния. Сейчас у телефонов отличный зум. А у меня прыщ на подбородке. Вернее, он уже превратился в болячку и выглядит намного хуже, чем просто прыщ.
– Хочешь, я проверю твой доклад для экзамена по истории? – спрашиваю я.
Кэплан поднимает на меня глаза. Он столько раз проводил пальцами по волосам, что сейчас они торчат в разные стороны.
– Это будет потрясающе! Тебе точно не в лом?
– Нет, мне просто скучно. Давай его сюда.
Он корчит гримасу.
– Что?
– По правде, я еще даже не начинал.
– Круто, сдать-то надо в понедельник.
– Я просто подумал, может, ты поможешь мне? Ну, типа, набросаешь что-нибудь?
– Нет. Я прочитаю доклад, когда ты его закончишь.
– Ми-и-ин…
– Например, в три часа ночи в воскресенье, да и то лишь потому, что готова пойти тебе навстречу.
– Бубонная чума… она просто убивает меня.
– По-моему, она многих убила, – отвечаю я.
– Просто подкинь мне хотя бы маленькую идейку. Ну же! Я знаю, у тебя их не меньше десяти.
– Нет! – говорю я. – Это ужасная тема. Но даже если бы у меня была хотя бы одна идея, я ни за что не стала бы ее тебе говорить, потому что не собираюсь делать за тебя домашку. Мы выше этого.
– Ты да. Я нет. – Он громко вздыхает, съезжая на стуле. – Просто направь меня в правильное русло.
– «Русло» – отличное слово.
– Это мое слово дня.
Я отрываюсь от книги:
– Твое слово дня?
– Да. Я установил себе приложение.
– Приложение, которое выдает слово дня?
– Да. Я скачал его, чтобы улучшить словарный запас и чтобы тебе не стало скучно со мной разговаривать.
– Ну что за бред?
– Помнится, к списыванию ты была не так строга. Помнишь, как ты продавала доклады о книгах в началке?
– Еще бы забыть такое! Мой самый большой успех на сегодняшний день. И это было не списывание.
– Было. – Кэплан упрямо качает головой. – И ты еще наварилась на этом. Пятьдесят центов за штуку!
– Нет, сначала я всегда убеждалась, что вы, ребята, прочли книгу. С меня была лишь письменная часть. Вы читали – я помогала.
– Нет уж, не оправдывайся. Так что свидимся в аду.
– Я буду рядом с закусками.
– А как ты узнавала, читали мы книги или нет? – спрашивает Кэплан, откинувшись на стуле, который теперь балансировал на двух ножках.
– Я задавала вам вопросы.
– Да, но тогда, значит, тебе пришлось прочитать все книги, что и нам. Жесть! Ты что, прочитала все книги в библиотеке начальной школы?
– Не совсем. Мне пришлось еще читать «Милых обманщиц» для Холлис.
Кэплан смеется, а стул с грохотом опускается на все четыре ножки.
– Я и забыл об этом!
– А я нет. Мне несколько недель снились кошмары. Эта слепая девушка меня очень пугала.
– Что за предубеждения к инвалидам?
– Она лишь притворялась слепой, так что… Ладно, забей. Не важно.
– Никаких «не важно»…
– Она меня пугала до усрачки. Вот и все.
– Но ты прочла книгу?
– Да, все двадцать три в серии, – отвечаю я. – Потому что Холлис пугала меня еще больше, даже тогда.
– Да, это я помню. – Он улыбается. – Господи, двадцать три! Ты была у нее под каблуком.
– Мы все под каблуком у Холлис.
– Можешь не продолжать. И раз уж мы заговорили о Холлис. Я должен попросить тебя кое о чем.
– Да?
– Об одном одолжении.
– Ладно.
– Знаю, ты говорила, что не собираешься сегодня на вечеринку к Холлис…
– Кэплан, она же не приглашала меня на самом деле.
– Нет, она тебя пригласила. И недавно снова говорила со мной об этом.
– То есть?
– Ну она, типа, очень надеется, что ты придешь. Так она сказала. А я ответил, что ты, вероятно, решила, что ее приглашение – просто шутка…
– Именно, потому что она…
– А потом она спросила, не думаешь ли ты, что она такая стерва, что…
– Ну и ну! – Я обхватываю голову руками.
– И потом спросила меня, не думаю ли я, что она стерва…
– Но ведь она та еще стерва!
– И в итоге, – на одном дыхании заканчивает Кэплан, – я сказал, что я, пожалуй, ошибся и что ты наверняка очень тронута ее приглашением и с радостью придешь.
– Ну ты даешь!
– Да. И она была очень довольна.
– Погоди, она что, собирается вылить на меня свиную кровь?
– Это отсылка на что-то? Не совсем понимаю.
– Это из «Кэрри» 20.
– Что еще за Кэрри?
– Не важно.
– Никаких…
– Кэп. Чего ты от меня хочешь?
– По-моему, она, типа, хочет, чтобы ты пришла. Она пытается быть милой. Ладно тебе, не надо вот так выгибать брови! И я… да, я тоже думаю, что будет здорово, если ты придешь.
– Кэплан, почему…
– Потому что вечеринки – это весело. Все любят повеселиться. Понять не могу, почему ты их так избегаешь.
– Тебе бы следовало посмотреть «Кэрри».
– Это из-за твоих проблем с запахами? Из-за алкоголя?
– Нет, – начиная раздражаться, отвечаю я. – Я уже это переросла. И ты сам видел, как я пью. Вчера вот, например, мы пили шампанское.
– Так приходи! – И Кэплан умоляюще смотрит на меня, на щеках проступают ямочки, он снова укладывается на стол и виснет на моих руках, которые я скрестила на груди. – Пожалуйста?
