Ради этого серого Неба

Когда я подошел совсем близко, мое предположение подтвердилось: на высоком стуле сидел Гермес, он негромко разговаривал с барменом, парень за стойкой смотрел на него заинтересованно. Как только я подошел так близко, чтобы расслышать разговор, он прекратился.

– О! Данила-мастер! Здорово! Я смотрю, хорошо время проводишь? – Гера привстал со стула и пожал мне руку. – Давай выпьем за Новый год, а старый пусть ебется в рот! – он залился смехом и залпом выпил рюмку водки.

Перед парнем стоял бокал пива и закуска, точно такая же, как у меня. Ничего удивительного, селедочка под водочку – это же классика! Правда, у Геры еще лежал маринованный чеснок и перья зеленого лука.

– Не без дела я сюда приехал, хотя, конечно, и отпраздновать надо, но я все-таки больше с тобой потрындеть хотел, уж больно мне понравилось, как ты про картины чешешь у себя там, в музее, – он с аппетитом положил жирный кусок седелки в рот. – И к тому же видно, что ты свой парень, с окраины. Прав я? Или не прав? – Я молча наблюдал за ним. – Да знаю я уже все, ребята с Мурино про тебя немножко рассказали. Слышал, что ты в юности приторговывал. Еще говорят, батя твой мент! Правда? – он внимательно смотрел на меня.

– Да, так и есть, – я был абсолютно спокоен и не боялся Геры, он ничего не мог мне сделать. Махаться он не станет, резона нет, а если травить задумает, так у меня братвы не меньше. Но мне всегда хотелось другой жизни. – Так о чем ты хотел поговорить?

– Видишь, тут дело какое – проект один у меня в голове крутится, для него картины нужны, хорошие копии, – он замолчал, чтобы выпить и закусить. – Эх, хорошо! Селедка у них знатная, да?

– Угу.

– Так вот, о чем это я? Картины мне нужны, но не абы какие. Понимаешь, супер-пупер художника мне не потянуть, много денег и лишних вопросов, короче, старики за такой проект не будут браться, да и не надо оно мне. А молодежь, как мы с тобой, – он сделал характерный жест, показывая жирным от селедки пальцем попеременно на себя и на меня, – в самый раз будет, но толковых художников, сам понимаешь, раз-два да и обчелся. А с родных окраин вообще, считай, ты один. Повезло мне с тобой, братан, – он заходил издалека, я ждал. – Так вот, нужны мне копии, по цене договоримся.

– Сколько копий?

– Штук пять за полгода.

– Гера, это много. На копию, а тем более хорошую, нужно время. Пять за полгода… Возможно, конечно, но я не уверен.

– Гера? – он улыбнулся. – Да, я понимаю, сам когда-то пробовал, но вовремя понял, что я продавец, не художник.

– А что ты с ними делать будешь? Копии – копиями, а проект-то в чем?

– Я за границу их отправлять буду, понимаешь, есть у меня люди – покупатели за бугром, это наши, русские, только переехавшие туда. Много народа…

– И им нужны картины?

– А что ты насторожился? У людей дома большие, перед другими красоваться, понятное дело, хочется. Короче, да, им нужны картины, и я могу им с этим помочь по привлекательной цене, а ты мой дорогой друг – в первых рядах приглашенных на эту вечеринку!

– Это, конечно, хорошо, но пять штук за полгода…

– Да, я тут кумекал. Ты ведь сам знаешь, заказчики – в основном народ тупой, хе-хе. Я думаю, цветную печать на холсте делать, а сверху уже маслом мазать, так и работа быстрее пойдет, и они не заметят разницу. – Я молчал. – Что у тебя рожа в гусиный зад превратилась? Боишься?

– А чего мне бояться? Дело-то поганое выходит.

– Я все понимаю, что тебе как художнику морально может не зайти такой бизнес, – он говорил искренне, или мне так показалось. – Но подумай, никто не узнает, что это твоих рук дело, сечешь? А деньги будут стабильные и немаленькие, если прокатит, то вообще можно лихо подняться! Ты хоть понимаешь, какая это возможность? – его глаза блестели, он верил в то, что говорил. – Я тебя ни к чему не принуждаю, подумай спокойно, прикинь хер к носу. Дам тебе неделю, чтоб и праздники спокойно провести, и предложение обдумать, хорошо? – он похлопал меня по плечу, улыбнулся, продолжая жевать. – Ладно, дуй к своей телочке, а то она красивая, уведут еще, ха-ха-ха. Давай, будем на связи.

Я с облегчением кивнул, пожал ему руку и отправился за свой столик. В душе я ему уже ответил «нет», а в голове понимал, что это хоть и паршивые, но легкие деньги, и, возможно, мне стоит попробовать.

– Ой, наконец-то! Я уже волноваться начала, куда пропал? – Лиля явно нервничала.

– Прости. Встретился с одним чуваком, поболтали немного.

– Это тот новый знакомый?

– Ага.

– И о чем говорили? – мне показалось, она сразу почувствовала неладное.

– Да так, по работе, предлагает мне копии писать на продажу за границу.

– Так это же здорово!

– Ну да, ну да.

– Что-то не так?

– Сам не знаю. Скользкий он какой-то.

– Как и большинство людей. А деньги хорошие?

– Похоже на то.

– Я так понимаю, ты подумаешь, прежде чем ему ответить?

– Угу, он дал неделю.

– Вот и прекрасно! Может, поедем домой? Я нагулялась.

Я обрадовался ее предложению, мне хотелось поехать домой, в свою коммуналку, и лечь в постель. Через пятнадцать минут нас ожидала машина, мы собрались, и я спросил у официантки счет.

– У вас все включено, не переживайте. С Новым годом!

Я хотел переспросить, но она уже ускакала в другую сторону.

– Видимо, деньги у него и вправду имеются. – Лиля внимательно посмотрела в сторону бара, я тоже перевел взгляд туда, но барный стул был пуст. Видимо, Гера поехал дальше по делам. А может, ушел в толчок. Недопитый бокал пива стоял на барной стойке.

– Ладно, пойдем отсюда, – я прижал Лилю к себе поближе.

– Угу.

В обнимку мы покинули модный клуб «Грибоедов».

Глава 7

Мы вернулись в середине ночи. В квартире пахло бенгальскими огнями и едой, было на удивление тихо, а потом я вспомнил, что рассадником кутежа была как раз моя комната. Остальные соседи всегда были молчаливыми, сами не устраивали вечеринки и только заходили посмотреть, из-за чего шум да гам. В квартире мы жили вчетвером: я, Боря, Влад и Рома – все молодые студенты, всегда все мирно. Возможно, на Новый год кто-то поехал к родственникам или в гости, короче говоря, мы с Лилей остались одни, и это радовало.

Я направился в душ, задернул штору, стоял и глубоко дышал. Минут через пять дверь отворилась, и вошла Лиля, я замер и просто смотрел на нее, у меня не было сил возражать или задавать вопросы. Она тоже не сказала ни слова, скинула полотенце на пол и шагнула под горячие струи воды, мы уместились в небольшом пространстве. Лиля не закрыла дверь, клубы пара свободно выходили наружу. Так, стоя под душем, мы наконец остались вдвоем в огромной коммуналке.

Уже под утро мы уснули в нашей постели.

Потянулись праздничные дни. Мы гуляли, слушали пластинки, ели разную еду, созванивались с родственниками и друзьями. Правда, чаще говорила по телефону Лиля, она принимала поздравления, а я перекинулся парой слов с самыми близкими и больше уже не реагировал на отметки и пересланные картинки. Мама позвонила третьего числа, мы разговаривали по видеосвязи, в основном ни о чем. Я перечислил свои события, спросил как у нее дела.

– Все отлично, сынок! Мне здесь хорошо, мои работы покупают, пусть не в том объеме, в котором хочется, но все же. Что-то вид у тебя какой-то странный. Тебя что-то беспокоит? – Я молчал. – Да ладно, говори.

– Видишь ли, мне тут работу вроде как предложили, – я знал, что могу поделиться с ней.

– Помимо той, что в музее?

– Да. И эта работа – не то чтобы благородная.

– Собак стрелять?

– Что? Нет, ты что, это по живописи, картины.

– А, тогда в чем проблема?

– Парень, который этим занимается, он хочет сначала сделать цветную печать на холсте, а потом уже сверху маслом прописать.

– Как интересно.

– Ну да. Вроде так быстрее будет.

– Он прав.

– Но это же стремно. Я не хочу людей обманывать.

– Милый, быть честным и добрым ты должен только для своей девушки. Посмотри хотя бы на своего отца, он верой и правдой служил всю жизнь, свято верил в свою работу, и куда его это привело? Черт с ней, с бабой с этой, ты помнишь его состояние.

– Угу.

– Так вот, малыш, если деньги хорошие, то я думаю, стоит попробовать. Тот парень, может, и прав, никто не заметит, а картина будет человека радовать, а у тебя денежки заведутся!

– Но я-то буду знать!

– Да, будешь, но с другой стороны, тебе еще нужно состояться как художнику, сколько времени уйдет на то, чтобы вырасти в профессии и начать брать достойную плату за свое искусство? Но и тебя можно понять. Да, дилемма.

– Вот и я сам пока думаю.

– Ладно, сынок, ты, главное, не расстраивайся. И подумай хорошенько, деньги-то, как говорят, не пахнут.

– Ага. Давай, хороших праздников.

– С Новым годом, сынок! И знаешь, посмотри вокруг себя! Вселенная обычно посылает всякие знаки!

– С Новым годом! Хорошо.

После разговора я понял, что так и остался с нерешенным вопросом. Я был уверен, что мама постарается меня отговорить, тем самым облегчит мои муки совести, и я спокойно откажусь. Но вышло иначе. Оставалось ждать знаков.

Так прошло еще несколько дней, приближалось рождество. Я совсем разленился, целые сутки просто валялся в постели. Лиля ходила к подружкам и выкладывала сторис с тортиками и подарками.

И в самый канун Рождества меня ждал сюрприз, знак и подарок в одной новости.

Она вела себя как обычно, вышла из комнаты и вернулась через пятнадцать минут, пряча руки за спиной, но выглядела нездоровой и напуганной. Как только я ее увидел, сразу подскочил с кровати.

– Что случилось? Ты в порядке?

Она ничего не ответила, смотрела перед собой.

– Лиля? В чем дело? – я слегка прикрикнул на нее, чтобы она пришла в себя, это сработало. Она подняла глаза и отдала мне в руки тест на беременность, там было две полоски.

– Ебаный… – у меня вырвалось само собой.

– Я сделала несколько тестов, везде одно и то же. Мне очень страшно, я не хочу, – ее голос дрожал. Я обнял ее и стал перебирать в голове ситуации, когда я мог так облажаться. Увы, вариантов была масса, мы перестали предохраняться месяца три назад.

– Спокойно, мы все можем решить, тут два пути: либо ты хочешь ребенка, либо нет. Дыши, мы все переживем, это не конец света, – я старался ее успокоить, но сам не знал, как именно реагировать.

– А ты? Ты хочешь ребенка?

– Я не знаю. Не уверен. А какой срок?

– Вот и я тоже не хочу. Три недели, я не хотела говорить, надеялась, что пронесет.

– Но мы можем подумать, время есть. Главное – не психовать и все взвесить.

– Хорошо. Да, я подумаю.

– Хорошо.

На следующее утро Лиля записалась на аборт. Она не стала обсуждать это со мной, но поставила в известность. Я съездил с ней, все прошло быстро, но я никогда не видел ее такой. Ее вывезли в кресле-каталке, маленькое личико было бледным, она перестала смотреть мне в глаза. Сейчас я думаю, что поступил неправильно, мне стоило больше говорить с ней об этом или хотя бы всерьез задуматься о том, что происходит. Но я обрадовался, что она все решает сама, взял и отошел в сторону и совсем забыл, что Лиля, по сути, еще ребенок. Когда мы вернулись, она сказала, что хочет домой, в свою квартиру. Я не стал уговаривать, проводил ее до самой двери, и она просто закрыла ее перед моим носом, не поднимая глаз.

В тот же день мне позвонил Гермес. Я уже дошел до дома и открыл бутылку пива, как затрещал телефон.

– Ну что, парень? Надумал?

– Здорово, – мне некуда было деться. Честно сказать, предложи он мне слетать на луну без скафандра, я бы согласился.

– И что? Подумал? Мне нужен твой ответ, чтобы понимать, что дальше.

Я помолчал, мысли в голове кружились роем мух. В тот момент я ненавидел себя, и мне нужно было куда-то деться, поэтому я ответил:

– Да. Хер с ним, я сделаю то, что ты просишь.

– О! Красава, вот и отлично! Я тебе на ватсап скину картинки, что нужно сделать, ты посмотри. И я еще наберу попозже.

– Да, я понял, скидывай.

Гера был доволен, а я про себя так сказать не мог, но отвлечься было необходимо. Спустя минуту на ватсап прилетело три изображения одной и той же работы. Это была картина Саврасова «Грачи прилетели» – один из самых известных пейзажей в истории искусства.

Снова поступил звонок от Геры.

– Ну что, получил?

– Ага.

– Знаешь, как делать?

– Угу.

– Тебе через час привезут распечатку, ты работу начинай, а я займусь переговорами, понял? Сколько тебе нужно будет времени, чтобы конфету слепить?

– Э-э-э, – я задумался.

– Короче, недели три, ладно? Ты не торопись, но и не затягивай! У тебя там все есть? Краски, кисти, растворитель? Я, если что, без базара могу дать деньги на материалы.

Мне хотелось, чтобы он замолчал.

– Нет, все нормально. У меня все есть, не парься, я разберусь.

– А, все тогда. Адрес мне напиши, чтобы тебе доставили распечатку. Если что, я на связи.

– Добро.

Я скинул адрес ему в ватсап и стал ждать. Ходил туда-сюда по комнате, заглядывал в телефон, потом смотрел в окно, спустя сорок минут позвонил Лиле, но она не взяла трубку. Я подумал, что нужно к ней сходить, посмотреть, как она. Тут зазвонил мобильник, я надеялся, что это Лиля, но нет.

– Принимай, тачка сейчас приедет, все оплачено. Просто забери подрамник.

– Я понял, а что за машина?

– Я другана попросил, у него небольшая белая газелька, не спутаешь.

– Понял.

– Ага, давай.

Я спустился и стал ждать у парадной, закурив сигарету и пялясь в телефон. Белая «газель» подъехала спустя семь минут, из нее выпрыгнул невысокий парнишка, чем-то похожий на Геру, махнул мне рукой и направился обходить машину.

– Ты Даня, да?

– Да, привет, – мы пожали руки.

– Гермес говорил, что ты шпала. – Комплимент я пропустил мимо ушей. – Давай-ка ее достанем.

Как только я увидел холст, то понял, что он значительно больше оригинала. В реальности картина размером 62 на 48,5 сантиметров, но лишь взглянув на посылку, я увидел, что одна сторона никак не меньше 80 сантиметров.

– Вот так, держи.

– Держу, все нормально.

– Ну все, тогда бывай.

– Ага, спасибо.

– Да не за что, все оплачено, – парень улыбнулся и махнул рукой, а я поспешил занести холст в парадную. Начинался снегопад.

Сама по себе оригинальная картина не большая, но и не маленькая, на ней изображен серый пейзаж с раздолбанной церковью. Если не знать историю ее создания, можно подумать: «А что в ней такого?» Я уверен, большинство людей так и думают, глядя на мировые шедевры. Да, красиво, да прикольно, но с чего усираться-то так?

Но в любой картине старого мастера вы найдете гораздо больше, чем вам кажется, стоит лишь поинтересоваться.

Я поставил на свой мольберт холст размером 100 на 80 сантиметров. Какое-то время ходил вокруг него, потом полез в книги и нашел журнал с биографией художника.

«Природа вечно дышит. Всегда поет, и песнь ее торжественна. Земля ведь рай – и жизнь тайна, прекрасная тайна», – так говорил Саврасов. Я смотрел на распечатанную картину: нужно отдать должное – печать была хороша, передавала тон, сохраняла линии, но она оставалась абсолютно мертвой, не дышала, не светилась, не дрожала, не звучала. Просто штамп, и все.

Судьба Саврасова, как и многих художников, тонко чувствующих действительность, – печальна. Он много пил, но много писал, потерял работу, детей и жену, скитался по квартирам и улицам. Он был совершенно непрактичным человеком, денег не накопил, все, что заработал, спускал на алкоголь, отдавал за бутылку. Многие пытались ему помочь, одевали, поили, когда он был с лютого похмелья, но он не хотел лечиться. К старости Саврасов справился с алкоголизмом, но здоровье уже было подорвано, он ослеп, а руки тряслись так, что он не мог держать кисть. Умер художник в полной нищете.

Я смотрел на распечатанную копию и даже по ней понимал, насколько художник был нежным и душевным человеком. Через такую глушь, тоску и обреченность он смог передать красоту зарождающейся весны. Картина звучит прилетевшими грачами, только прислушайся! Полотно затягивало, я представлял, что прогуливаюсь там, у покосившейся церкви, тающий снег скрепит у меня под ногами, я глубоко вдыхаю ароматы мокрой древесины, чувствую, как меняется ветер. Посреди этой разрухи я понимаю, насколько прекрасна жизнь, она печальна, но так душевна. Нигде и никто не сможет прочувствовать эту особенную красоту. Лишь тонкой души художник может сочетать столько тоски и радости в одной работе.

Какое-то время я просто сидел. В голове мелькал образ моей свалки весной, она была чем-то похожа и не похожа совсем на картину Саврасова. Там не было церкви, деревьев, да и грачей тоже, но по духу, по цвету я ощущал что-то общее. И я помнил тот запах – ранней весны.

Мне до одури захотелось написать свалку, но вместо этого я нырнул в свой чемодан с красками и стал дотошно подбирать палитру. Белила титановые, сиена жженая, умбра, да, конечно, куда без нее, индиго. Пейзаж очень сдержанный, главное, попасть по тону и перекрыть эту распечатку. Не могу ее видеть, но Гера прав, так работа, наверно, пойдет быстрее. Я так еще не делал, но надо попробовать.

Я начал работать над полотном вечером того же дня, и картина завладела мной. Куда бы я ни шел и что бы ни делал, мне хотелось вернуться домой и писать этот шедевр. Лиля не появлялась в академии, я звонил ей, заходил домой, но дверь была закрыта, а телефон молчал.

Я положил несколько букетов под дверью, их участь осталась для меня загадкой. В такой ситуации я сделал то, что умел лучше всего: сосредоточился на живописи. Периодически плакал в душе. Иногда панические атаки случались ночью, когда я понимал, что нахожусь совсем один в темноте. Если не мог уснуть, возвращался к картине, пару раз крепко напился и остался дома, но отметил, что от алкоголя нет никакого толка. Лилю я забыть не мог, но понимал, что ей нужно время и что, возможно, она никогда не захочет меня видеть. Это было нормальной реакцией. Поэтому я продолжал работать. Странно, но предложение Геры оказалось как нельзя кстати. Я просто ушел в картину, спрятался и потерялся.

Пока я ее писал, от Геры не было ни одного звонка, вообще за это время я лишь один раз поговорил с Леонидовичем, и все. Либо телефон молчал, либо я не брал трубку.

Спустя три недели, как и говорил Гера, мне показалось, что я приблизился к относительной схожести. Его звонок не заставил ждать.

– Здорово.

– Привет.

– Как там наша картина?

– Вроде что-то как-то получается.

– Ты чего мнешься, как булка в жопе?

– Да я не знаю.

– Короче, я сейчас приду сам, посмотрю, хорошо?

– Да, хорошо.

Гера явился в мой дом через полчаса, оказалось, он был неподалеку, на Васильевском рынке.

– Я там к одной грузиночке забегаю, мне сначала ее шашлыки страсть как понравились, а потом ее увидал. Ох, ебаный в рот, – он уставился на работу. – Ты ж хуев гений, вообще не отличить! Чувак, мы далеко пойдем с тобой!

– Ты думаешь, нормально? Похоже?

– Да я, знаешь, сколько копий видел? Эта самая лучшая.

– Строго говоря, это не копия, ближе к реплике.

– Слышишь, ты свою строгость поубавь, все чики-брики будет. Не, во дает! Хоть в музей тащи. Сейчас я сфотографирую.

Он сделал несколько фотографий.

– Сколько тебе еще времени нужно перед тем, как я смогу ее отправить?

– По-хорошему недели две, чтобы просохла, и лаком покрыть.

– Да, логично. Ладно, давай доделывай, а я с заказчиком потрещу, тогда через две недели отправляем, а там и денежка! Молодец, Даня! Уважаю!

Я смотрел на Геру и понимал, что он и вправду считает работу отличной, он так перевозбудился, что чуть не плясал. А я только и думал: какое здесь может быть уважение ко мне? Тупой ты барыга.

Гера удалился, а я снова сел за холост. С одной стороны, я был рад, с другой, раздавлен. А потом появился страх: картина уедет, и что я буду делать? Нет картины – нет меня. Я пропаду без работы, даже такая псевдоживопись лучше, чем ничего. Меня снова скрутило, но я старался дышать. Вдох – выдох… Я возьмусь за новую картину, Гера говорил, работы много. Спокойно, живопись от меня никогда не уйдет, я не останусь один.

***

Дверь в камеру открылась.

– Эй, Даниил Алексеевич, пошли на выход. Давай, шевели жопой.

Невысокий пухлый полицейский повел меня обратно в камеру допросов.

– Что ты надумал? После сегодняшнего дня станет понятно, что они с тобой делать будут. Эх, Даня, я честно скажу, что пизда тебе может прийти. Мы-то знаем, что ты даже не виноват толком, но эти люди очень влиятельные. Дань, понимаешь, ты им, сука, на мозоль наступил. И они настаивают, чтобы ты сел и не пиздел. За них за всех срок чалить будешь, баран. Батя твой…

Я ничего не ответил, просто шагал дальше.

– Есть у вас сигарета?

– У меня-то есть, Дань, но тебе, милый мой, только хуйца соснуть могу предложить.

Я снова оказался на стуле, на лице была замученная улыбка. Молодой невысокий полицейский закрыл за собой дверь.

***

Я оставил картину сохнуть на неделю, чтобы потом покрыть ее лаком. Хоть я подсушивал слои краски – сначала тонко писал жидким маслом, а уже потом пастозно¹⁵ наносил некоторые детали, все же холст необходимо хорошенько просушить.

Я попросил Геру выслать мне следующую работу, чтобы не терять времени, на что он ответил, что сделает это только через неделю. Я не мог сидеть сложа руки, тревога и тоска подбирались все ближе, и я решил написать две работы: «Свалка» и «Люси» (та самая блондинка в розовом платье). Пока я рылся в холстах, подбирая нужные размеры, наткнулся на «Утро с Лилей». Поставил холст на пол, сел напротив и разрыдался, как маленький ребенок, вытирая сопли кулаком. Я очень скучал по ней.

Спустя пару часов все-таки принялся за разработку эскизов. Сначала набросал «Свалку», она удачно вышла со второй попытки, я точно помнил местность и знал, что именно хотел изобразить. И не хотел упускать момент, пока во мне оставались совсем свежими впечатления от «Грачей».

А с «Люси» мне пришлось поработать дольше. Мне хотелось передать свечение, показать девушку, как свет в темноте, я подбирал палитру, то ставил ее на ноги, то усаживал на стул. В эскиз вошла и барная стойка, и тот парень-бармен. Я как наблюдатель стоял поодаль и смотрел на сцену из центра толпы: сквозь темные очертания тел просматривалась нежная фигурка в розовом платье, она казалась светлячком в полутьме.

Пока я возился с эскизами, настала глубокая ночь, и я, отложив кисти, постарался уснуть. Но думал о Лиле.

Академия без Лили казалась пустой. Со мной первый раз было такое, что я больше хотел находиться дома, чем в учебной студии, люди стали еще более серыми, постановки не вызывали никаких чувств. Я писал механически и старался как можно быстрее закончить и отправиться домой. Самое невыносимое, что ребята спрашивали о ней, а я не знал, что ответить, говорил, что она приболела. И всячески старался избегать общения. Про то, что мы расстались, я ничего не говорил, ведь я и сам не знал, так ли это. После того как она ушла, мы не разговаривали.

Все ее вещи остались на месте, я ничего не убирал и не передвигал, только закинул одежду из корзины для грязного белья в стирку, а когда майки и белье высохли, аккуратно сложил их в шкаф. Иногда, часто, каждый день я нюхал ее флакон духов и шел работать, так мне было легче. Еще я спал с большим белым зайцем, одетым в ее майку, который раньше сидел в углу. По субботам и воскресеньям я продолжал ходить на работу, но сократил часы до минимума, сославшись на семейные обстоятельства. Мне не поверили, но благо эти часы взяла новая девочка, которую можно было назвать «отличницей». Она ходила в ладных костюмчиках и гордо задирала нос, не смотря себе под ноги. Заносчивая, жадная до внимания, думаю, ей было двадцать с небольшим, но вела она себя, как вредная престарелая бабка.

«Свалку» и «Люси» я писал по очереди, мне нравилось переключаться. В первой работе было много тоски, но при этом я старался передать свежесть утреннего ветра, свет восходящего солнца, прохладу талого снега. Во второй работе, напротив, несмотря на общую атмосферу веселья, я хотел показать духоту переполненного помещения и полное одиночество главной героини.

В один из моих слипшихся в одну кучу дней позвонил Гермес.

– Привет! Все чики-пуки, я договорился, суши весла! В смысле, картину будем отправлять! – он жевал жвачку и причмокивал, голос был довольным.

– Без проблем, а насчет следующей работы что-то известно?

– Погоди ты, сначала пусть эту получат, а там, если прокатит, не одну, а три закажут, усек?

– Да, ладно.

– Вот и отлично, давай не кисни. У тебя голос какой-то потухший, может, тебе развеяться? Давай в клуб сгоняем, я тебя угощу, потрындим. А?

– Нет, спасибо. Я, наверное, пас.

– Ладно, смотри. Набирай, если что!

– Окей.

– Ну, бывай.

Картину Гера забрал через четыре дня после того, как я убедился, что лак более-менее просох.

– Рано отправляем, Гера.

– Нормально, нет времени ждать, не течет же с нее. А мы упакуем будь здоров, и морем она поплывет в контейнере, ничего ей не будет, а там сразу свои встретят. Андерстенд?

– Ладно.

– Да не хмурься ты, как отправлю, я сразу тебя наберу, фотки вышлю. Давай сегодня в бар все-таки поедем? А то ты на себя посмотри – как говно в проруби.

– Да, ты прав. Давай, только фотки мне реально пришли.

– Да, блять, понятно, ты же не отстанешь. Я все понимаю, творец ты наш, не ссы, обо всем батя позаботится, – он подхватил холст и вышел из комнаты. А я остался ждать новостей.

Я подумал, что он прав, и надо отметить это дело. На всякий случай набрал номер Лили, ответа не было. Я смотрел на экран, с пониманием кивнул, взял флакон с ее духами, жадно затянулся, лег на кровать, накрылся одеялом. Подрочил, представляя, что Лиля сверху, что я облизываю ее грудь, дотрагиваюсь до волос. Затем пошел в душ, жизнь показалась не такой дерьмовой.

От Геры до самого вечера не было вестей. Я уже насторожился, хотел сам набрать его, но как раз в этот момент на ватсап пришли фотографии с подписью: «В добрый путь! Не ссы! Я все сделал, приеду через час, и мы нажремся в баре!»

На фотографиях был запечатлено, как картину обмотали пленкой с пупырышками, которые мы все любим лопать, запаковали в картонные листы и крафтовую бумагу, затем положили в деревянный ящик. Упаковка мне показалась надежной, единственное, что меня насторожило – я увидел, что холст сзади картины был натянут отдельно. Это выглядело странно, словно еще один слой холста.

Но я решил, что мне показалось, и стал собираться. Мне захотелось выйти, развеяться, отвлечься.

Гера приехал через час, и мы выдвинулись в бар.

– Ты не против, если в «Грибоедов» заскочим?

– Не-а, поехали туда. Мне все равно.

Так и решили. Странно, но в какой бы вечер я туда ни приезжал, народу в модном клубе всегда было одинаковое количество. Нас встретил парень и проводил за тот же столик, что и в Новый год. Мы начали с пива, потом пошла водка.

– Понимаешь, Даня, твои картины – это прямо возможность для нас. Я знаю, кому и куда продать, а ты знаешь, как нарисовать, это же песня! О, спасибо, – ему принесли жаренный на гриле стейк и салат, я заказал то же самое, только еще картошку фри добавил. – Вкусно! Даня, если все правильно сложится, будем мы с тобой золотые стейки жрать!

– Звучит неплохо.

– Да! Еще как!

– Только я не хочу заниматься этим долго. Все-таки это подделки, и, если бы было больше времени, я бы мог писать нормальные, чистые копии.

– Я все прекрасно понимаю, Даня, но погоди. Надо сначала примазаться, а потом уже условия ставить, конкуренция большая, понимаешь, мужик?

Я знал, что что-то не так, но придержал язык.

– Ладно, без проблем.

– Не ссы, Даник, будешь ты этим… Левитаном, мать твою, только давай деньжат сначала срубим, а потом уже искусствами займемся! – он говорил искренне, и я поверил. Мне хотелось верить.

В тот вечер мы напились знатно. Я помню, что танцевал с какой-то девочкой, похожей на Лилю, сжимал ее зад в руках, думал отвести домой. Мне показалось, что она и есть Лиля, я видел только ее, а не ту девчонку. Но Гера оттащил меня в сторону и что-то говорил, не помню что. Очнулся я уже в своей кровати, обнял зайца и снова уснул.

Через несколько дней поступил звонок от Геры.

– Ну все, мужик, прокатило! Берем следующий заказ. Ты готов?

Я без сомнений ответил:

– Да.

– Отлично! Тебе сейчас привезут картину и еще кое-что – сверток, про него не забудь, понял?

– Ладно.

К моей парадной подъехала та же белая газелька, в ней был тот же парень. Разговаривать не стали, он открыл двери, помог извлечь картину и передал в руки сверток, о котором говорил Гермес. Напоследок он кинул «бывай!» и свалил. Я, сгорая от любопытства, направился к себе.

На этот раз передо мной была картина Архипа Куинджи «Березовая роща», 100 на 180 сантиметров. Она тоже отличалась от оригинала по размерам, но, видимо, так было проще. Художник создал ее в 1879 году, сейчас она хранилась в Третьяковской галерее. Изумительный русский пейзаж, написанный знаменитым мастером света. Я обрадовался именно такой работе, пусть я и не мог заняться ей полноценно. Оставался еще сверток белой ткани. Я с интересом развернул его и обнаружил там деньги – восемьдесят тысяч рублей, некоторые купюры по тысяче, другие по пять тысяч. За такую «копию» – это вполне хорошо. Я положил деньги на полку, где стояли духи Лили, а сам принялся рассматривать распечатанную картину. Пришло сообщение от Геры: «Нормально?»

Я подумал, он спрашивал про деньги, но мне было все равно. Я просто ответил: «Нормально», и продолжил смотреть на картину.

Архип Иванович Куинджи родился 27 января (точный год рождения установить не удалось, то ли 1840, то ли 1843) в Мариуполе, в семье сапожника. Мальчик рано лишился родителей, его воспитанием занялись дядя и тетя по линии отца. Его товарищи говорили, что учился парень плохо, но всегда любил рисовать, делал это где угодно и на чем придется. Семья была бедной, и будущий художник много работал с самого детства: пас гусей и подрабатывал в пекарне. Именно торговец хлебом посоветовал мальчику поехать в Крым и поступить в ученики к Ивану Айвазовскому. Юноша отреагировал немедленно, он дошел до Феодосии пешком и пробыл там все лето. Но учитель не оценил его таланты и позволял работать только подмастерьем, например, красить забор.

Но парень был настойчив. Он отправился в Санкт-Петербург и попробовал стать вольнослушателем в академии художеств, что удалось ему только с третьей попытки. Затем были передвижники, первое признание и получение звания классного художника первой степени. Свадьба, много работы, творческие эксперименты со светом.

Потом наступило время той работы, после которой Куинджи на пике славы станет затворником. «Лунная ночь на Днепре» подогрела интерес публики к художнику, он устроил выставку одной картины, задернул шторы и подсветил ее электрическим светом, чтобы создать особую атмосферу. Люди выстраивались в очередь, чтобы увидеть это чудо. Было еще несколько выставок, а потом он закрылся в мастерской и не показывал свои творения никому в течение двадцати лет. Лишь однажды он устроил последнюю публичную выставку, а после нее никто уже не видел новые работы до самой смерти художника.