Kitabı oxu: «Хозяйка Красного кладбища»
Пролог
…Он спал уже не один десяток лет. Засыпал на отходном земляном столе, просыпался от толчков силы, видел сияющие алым – по-прежнему, как в самом начале ритуала, знаки, – снова засыпал, снова просыпался. Снова, снова, снова… Цеплялся за осколки памяти – имя, лица родных, работа, сила – и вспоминал себя. Удерживался от падения в бездну. Уговаривал себя потерпеть ещё чуть-чуть – вот завтра, вот послезавтра, он наверняка умрёт. Отчалит в долгожданное Небытие.
Верить – удивительным образом получалось. Умереть – тоже удивительным образом пока нет. Когда же сила-то в нём наконец кончится?.. Он же нарочно последние лет двадцать жил на материке, подальше от питающих силой островов, и очень – очень! – много работал…
Когда из-за резкой вспышки силы, случившейся сотни лет назад, Северный материк раскололся на четыре крупных части, вокруг них возникло то, что после люди назвали Чудесными островами. Вокруг каждой новой земли – несколько цепочек островов, полных силы. Мощной. Чудесной. На материках люди остались без неё – почти, а вот на островах купались в силе. Пили её, как воду. И пропитывались так, что после смерти не могли умереть. Сила не отпускала. Привязывала душу к мёртвому телу. Держала. Мучила.
Умирать тем, кто много работал с силой, получалось лишь на Сонных островах – и то не сразу. Десятки – или уже сотни? – лет прошли, а знаки всё вытягивали из него остаточную силу, вытягивали, вытягивали… И по-прежнему были яркими, тёплыми. Как всегда, когда усердно работали. Как всегда, когда им предстояло выпить очень много силы.
Он сел и огляделся. Тёмный склеп, мерцающий красными знаками круглый отходной стол, багряные факелы и нити корней на стенах. А его зовут… А как его зовут? Это обязательно надо вспомнить. Нельзя забывать. Нельзя превращаться в безумное чудовище без памяти. Нельзя…
Вещен.
Да, так он звался живым. В деда пошёл – как в деда и назвали: Вещен Сух. И всю жизнь он прожил и проработал на Ремесленных островах – в единственном месте, где создавали амулеты, которые работали на материках. Все чудеса островов принадлежали лишь им – увези на материк живую книгу с Грифельных островов или убивающую землю с Сонных, или камни силы с Горных, и на материке обнаружишь, что привёз просто книгу. Просто землю. Или просто камень. Без чудес. А они, ремесленники, научились вшивать в амулеты капли силы. И люди, их принявшие, становились чудесниками. Которые творили чудеса небольшие, зато везде. Да, островные были сильнее, но могли творить лишь у себя дома, лишь питаясь от родной земли.
Нельзя это забывать, строго напомнил он себе, укладываясь на отходной стол. Историю. Себя. Родных – дедов, родителей, жену, дочь. И если ему опять не повезёт, то он, Вещен, хотя бы не проснётся чудовищем.
Хотя бы.
Глава 1
Тиха кладбищенская ночь, но посох может пригодиться…
Я набросила на плечи длинную тёмную куртку, собрала волосы в куцый хвостик и взялась за родовой посох – древний-древний, созданный из праха предков-смотрителей и ужасающе уродливый: длинный, толстый, красно-серый, пористый, напоминающий свечной огарок. И столь же, правда, ужасающе сильный. Я до сих пор изучала все скрытые в нём чудеса и очень надеялась, что мне они не пригодятся. И вообще обо всех я никогда не узнаю.
На крыльце я нарочно громко и предупреждающе хлопнула дверью – и сразу же услышала ответные суматошные хлопки. Конечно, как же с соседями по склепам языки-то не почесать на сон грядущий… Плохо им, моим отходящим подопечным, при мне спится. Дед-то посильнее был – на годы даже самых беспокойных и шебутных укладывал. Мне пока ни опыта не достаёт, ни силы: в лучшем случае на месяц спокойные засыпают. А беспокойных нет-нет да приходится посохом гонять. Дед, отходя в Небытие, наказал держать всех в кулаке – даже тех, кто в три-четыре раза меня старше. Ибо.
Старший смотритель на кладбище может быть только один. И он по должности старше всех, даже если ему, то есть ей (мне), слегка за тридцать.
На дереве вопросительно засвиристел Алояр, или, как мы его называли, Ярь – мой неизменный помощник, мелкая красно-рыжая птичка со смешным хохолком и хвостом из длинных вьющихся перьев.
– Давай, разгоняй последних, – кивнула я, закидывая на плечо посох. И с иронией добавила: – Не то, скажи, я приду.
Ярь предсказуемо захихикал. Я – не дед, меня здесь не боялись. Но, хвала праху, делали вид, что уважали – должность. А может, всё-таки и меня немного.
Птица вспорхнула с ветки, засияла и увеличилась до размеров крупного хищника. Хлопнула мощными крыльями, предупредительно свистнула и рванула на облёт. А вот Яря и уважали, и побаивались. Дед говорил, это осколки душ наших предков – первых смотрителей – остались в столь безобидном обличье. Помогать да приглядывать.
Я украдкой подтянула штаны, поправила тяжёлый посох и зорко осмотрела свои владения. От крыльца убегала старая каменная тропа, вдоль которой шумели на солёном морском ветру неряшливые багряные кусты. Шагов через двадцать тропа разветвлялась и ныряла под сень старых деревьев – к многочисленным склепам, похожим на половинки ракушек-жемчужниц. Видимая часть склепа – увитый плющом навес со скамейкой и дверью. Невидимая – подземные комнатки с отходными столами, связанные сетью древних коридоров.
– Что там, Ярь? – негромко спросила я, услышав далёкий свист помощника. – Все на месте? А наши беспокойники? Тоже? Все трое? Тогда иду обновлять сонные знаки. А ты покружи вдоль границ. Сам знаешь, ближе к ночи к нам любят сползаться беспризорные покойники.
Ярь пронзительно свистнул. Я спустилась по ступенькам и неспешно побрела к святилищу Небытия.
Пятое кладбище, иначе называемое Красным, зрелой осенью и на закате выглядело совсем уж неприлично красным. К красновато-серой земле и пористым багровым камням, которыми мостили тропы, добавлялись багряно-красно-рыже-жёлтые осенние листья, поздние пунцовые и тёмно-рыжие цветы, поблёкшая коричневая трава и вездесущий издевательски красный плющ. Вечером это великолепие дополняли низкое небо в багрово-рыжих облаках (или, как сейчас, полосах), красноватая туманная дымка и пятна закатного солнца.
Словно в крови всё, думалось мне порой. Хотя со времён Разлома, в котором винили людскую жадность и желание забрать из земли побольше силы, крови на этом кладбище не было уже лет пятнадцать. То есть с тех пор, как я выросла и перестала по нему носиться, разбивая нос о склепы и обдирая коленки с локтями о дорожки.
Мы, кстати, потомственные смотрители, тоже вписывались в обстановку родного острова: исстари, из поколения в поколение, дети в моей семье рождались с красными волосами – от багряного до тёмно-рыжего. Я пошла в прабабку – красно-рыжая, с красными искрами в ореховых глазах и веснушчатая.
А прабабка доросла силой не только до смотрителя – до целой хозяйки кладбища. Как объяснял дед, сначала ты младший – и едва поднимаешь родовой посох, потом средний – и уже можешь его с полдня потаскать, потом старший – и посох становится почти лёгким. А хозяин его веса вообще не ощущает. Я успела дорасти до среднего и получить соответствующий силе посох, когда дед внезапно решил отчалить в Небытие, передав мне как единственной наследнице родовой.
Врал дед про полдня. Нагло. Меня едва хватало на пару часов непрерывной работы. А к вечеру посох, эта жуткая тварь, после простейшей уборки становился совершенно неподъёмным. К сожалению. Осенью дел через край. А старым я пользоваться уже не могла – к смотрителю можно привязать лишь один посох. И родовой без присмотра и подпитки оставлять нельзя. Но ему моей силы не хватало, и когда она кончалась, мы с посохом «расходились» отдыхать друг от друга: он – в угол коридора, я – работать с землёй, чтобы снова наполниться.
Хорошо, до святилища рукой подать – смотрители всегда жили в центре острова и кладбища.
Под ногами шуршали палые листья. Тропа виляла вдоль деревьев – у покрытых багровым мхом корней уже заклубилась вечерняя дымка. Вдали журчали фонтаны и глухо шелестело море. В ветвях шебуршали, попискивая, мелкие пичуги. Между деревьями мелькали ракушки-склепы, и сразу над двумя я заметила искристый дымок. Отошли в Небытие подопечные. Надобно прах собрать, склепы почистить и опустить на глубину, дела закрыть, в Управу и родным написать…
Завтра. Сегодня – сонные знаки. Больно много дверей нынче хлопало.
Святилище – круглая, как отходной стол, поляна, испещрённая десятками знаков, и почти все сияли ярко, ало, свежо. И все искрили, направляя сонную силу земли в занятые склепы. А посреди поляны возвышался опутанный плющом огрызок древней стены – прах знает чего. Даже дед не понял. Остаток доразломной постройки, именуемый «гнездом», поднимался выше кладбищенской стены, и с него весь остров виден как на ладони. Поэтому его и сохранили.
Первым делом я забралась в «гнездо». Прочертила на земле длинную широкую полосу, шепча наговор «моста», и когда из полосы забил красный свет, шагнула в него, чтобы выйти уже наверху – на широком, бугристом и поросшем травой каменном карнизе. И, присев, придирчиво изучить знаки.
Ничего не понимаю…
– Ярь, ты скольких по склепам разогнал? – спросила я у посоха.
Далёкий свист сообщил: «Пятнадцать. И ещё с десяток тихих упокойных точно не спит, но по своей привычке не высовывается».
– А знаки полны силы, – я нахмурилась. – Всего пять нужно пополнить, и то лишь на треть. Я как услышала, сколько народу разбегается, подумала, знаков десять точно погасло. А они все рабочие. И тот месяц, на который меня обычно хватает, ещё не кончился. Прошли седмицы две.
«Многовато неспящих, – согласился Ярь, и в закатном небе над тёмным морем мелькнула алая вспышка. – Но так бывает, когда несколько беспокойников не могут уснуть, а надо. В них слишком много силы, слишком много сопротивления смерти и сну. И на упокой одного, сама знаешь, силы уходит больше, чем на десяток обычных покойников. Если они очень хотят уснуть, то вбирают сонной силы больше нужного, отнимая её у других. И лишая их сна».
– Но тогда и знаки должны пустеть, – заметила я и выпрямилась.
«Должны», – признал Ярь.
– А вспышек силы на днях не случалось? – я задумчиво оперлась о посох.
Острова ею полнились. Сила могла в любой момент забить из-под земли фонтаном, застывая мелкими полезными огоньками, впитываясь в растения или предметы. И заодно уничтожая наши защитные и сонные наговоры.
«Я не почувствовал, – отозвался помощник. – Но проверю».
Я прежним путём спустилась вниз и попросила:
– А перечисли-ка мне неспящих. Загляну завтра в их склепы – может, были мелкие вспышки, без выброса на поверхность, и знаки на отходных столах стёрлись. Покойники-то на них жаловаться не будут – им в радость погулять и поболтать.
Ярь быстро перечислил и улыбчиво добавил:
«Со знаками быстрее кончай. Тут тебя дело ждёт».
– Какое? – насторожилась я. – А ну-ка покажи.
На навершии посоха засиял алый шар. Мигнул, стал прозрачным – и показал. На одном из мелких островков между моим Пятым и Шестым (Чёрным) кладбищем, на узкой и пологой его маковке, прыгал лохматый темноволосый парень и во всю глотку орал:
– Рдяна! Рдянка! Я здесь! Забери меня отсюда! Рдянка!
«Почитай, с полчаса верещит, – весело свистнул Ярь. – Спасём?»
– Рдянка! – надрывался парень.
Печально знакомый. За два с лишним года я сняла это стихийное бедствие, именуемое Саженом, со всех окрестных развален, деревьев и островков. Почти со всех. Их же тут, вокруг Западных островов, сотни. Одному определённому ищейцу есть где разгуляться.
Как ищеец Сажен мог, взяв след, пролезть куда угодно, даже в тайник смотрителей Чёрного кладбища однажды просочился. А мы с Мстишкой, дочерью тамошнего старшего смотрителя силда Дивнара, едва подоспели на помощь и спасли Сажена от очень страшной смерти. Силд Дивнар имел полное право прикончить нарушителя на месте, и Мстишке даже пришлось врать, что они с ищейцем встречаются, и это ради неё он пролез в дом, да ошибся дверью. За что Сажен потом отдельно получил – по наглой морде своим букетом и посохом младшего смотрителя по хребту. Хотя нет, от посоха он увернулся, зараза.
– Конечно, – я снова вспорола посохом землю. – Не то докричится до того, что силд Дивнар его всё-таки покалечит. Прикончить ищейца на задании вроде бы нельзя, но вот покалечить… Или сам допрыгается. Знаки отменяются. Я быстро. Ты пока присмотри за ним.
И место-то какое выбрал – скала десять на десять шагов плюс древнее дерево… А дальше – короткое, но незабываемое падение со скалы. Прямо на Клыки. И вот после этого он уже сам ко мне приползёт – и точно беспокойником будет, с его-то непоседливой натурой и развитой ищейской силой. Нет, не надо мне такого счастья.
«Смотрю», – сообщил Ярь.
Так, я наверняка докричусь до Сажена с южной стены кладбища – там и метка моя есть… Пока вне кладбища я умела протягивать «мосты» с места на место лишь так – по своим меткам. Но я расту и учусь. И научусь. И когда-нибудь найду время доотметить неучтённое. На всякий случай. Но кто бы знал, куда этот неуёмный ещё полезет – и куда же тебя завтра занесёт, ищейка ты… чрезмерная.
На кладбищенской стене, высокой и широкой, я первым делом застегнулась и накинула на голову капюшон – здесь солёный осенний ветер пробирал до костей. Но, к счастью, дул в нужном направлении. До Сажена – триста шагов. Тех самых, с Клыками – узкими острыми скалами, о которые зло бились, вскипая грязной пеной, тёмные волны.
– Саж! – рявкнула я.
Он обернулся и засиял неуместной улыбкой, замахал руками. Ярь мелькнул в небе короткой вспышкой и завис над Клыками – на всякий случай. Вдруг не справлюсь.
– Метку лови! – крикнула я. – И меня потом! Убьюсь о дерево или в море соскользну – прикопаю, понял?!
Сажен покладисто закивал. Естественно, быть прикопанным он не боялся, а вот застрять на скале, да ещё и без куртки, в одних штанах и рубахе, – наверняка. У ищейцев есть какой-то «возвратный путь», но не у всех на него хватало сил. А если и хватало, то только на него, а после их ожидало несколько скучнейших дней в лекарской.
Я пошевелила пальцами, вытягивая из трещин крупицы земли. Слепила из них ком, прошептала наговор «из ладони в ладонь» и метнула к острову. Ярь проводил метку прищуренным взглядом и одобрительно свистнул, а Сажен подпрыгнул и ловко поймал ком. Огляделся и размазал метку по дереву.
– Готово!
Ну, с прахом…
Я провела потяжелевшим посохом по стене, шагнула на «мост» и спустя миг едва не встретилась с деревом. Крепкая рука вовремя ухватила меня за шиворот, удерживая от неприятного «знакомства». Ярь снова засвистел и, развернувшись, полетел на следующий круг. А я дёрнула плечом, сбрасывая руку Сажена, и проворчала:
– Клянусь, в следующий раз я сделаю вид, что тебя нет. И помогать тебе не надо.
– Не сделаешь, – весело отозвался Сажен. – Тебя потом совесть с потрохами сожрёт.
– А может, не меня, а саму себя? – с надеждой предположила я.
– Рискнёшь проверить? – ухмыльнулся он.
– Да ну тебя… – я отвернулась.
Вот бы посохом засранца приложить по-дедовски – до него не дойдёт, так я душу отведу… Да Саж, хоть и высокий и крупный (как и все урождённые материковые ребята), быстрый и ловкий – увернётся. И посох дико потяжелел – пора закругляться.
– Рдянка, я же всё отработаю, – задушевно пообещал Сажен. – Как обычно. Ну, не злись.
– У меня к вечеру двое прахом пошли, – я с трудом прочертила на земле линию. – И что-то со знаками святилища непонятное, и целых двадцать пять – представляешь? – внезапно пробудившихся. А я уже ничего не смогу сегодня сделать – ни знаки обновить, ни праховых собрать. Повезёт, если хватит сил дотащить посох до дома. А ещё ночь впереди. Так что нет, я не злюсь. Просто занудствую, как обычно.
– Рдян, ну извини, – попросил он. – Ну получилось… так.
Синие глаза – виноватые-виноватые, как и вся его загорелая остроносая физиономия. Наверное, даже прощу. Если ночь пройдёт тихо.
– Хорошо хоть, не обещаешь, что больше не будешь, – заметила я устало. – За меня держись. Не на кладбище же – раскидать может.
– Я вообще никогда не даю напрасных обещаний, – Сажен снова взял меня за шиворот. – А то же выполнять придётся, а оно мне надо?
Мы вынырнули у северных ворот кладбища – кованых, мощных, массивных и давно закрытых. Я указала на увитую плющом калитку слева:
– Всё, Саж, дальше сам. Лесом до Злого моста – и прямиком на Старый остров и в Нижгород. Или тебе не в Управу надо?
– В Управу, – кивнул он. – Дело сдавать и отчёт писать. Я же по работе, а не просто тебя позлить. Рдян, ну извини!
– Завтра расскажешь, – хмуро ответила я. – На отработке. Не замёрзнешь?
– Кстати, да, – Сажен зашарил по многочисленным накладным карманам, нашитым и на рубахе, и на широких штанах. – Спасибо, что напомнила, – на мосту же ветра… И за помощь спасибо, – добавил снова виновато.
– Перебор, – я поморщилась. – Одевайся и уматывай.
Он вытянул из кармана что-то похожее на носовой платок, потряс, пошептал, ругнулся, сердито тряхнул – и в его руках повис тёмно-серый ищейский плащ с высоким воротником, капюшоном и чёрными символьными нашивками.
– Завтра с утра я на защите своего подопечного, – предупредил Сажен, – который ещё час назад был обвиняемым, но теперь я его отмажу как невиновного. Как закончу – так и приду. Что с собой взять?
– Острое желание вымести всё кладбище – от тропинок и фонтанов до старых могил, – я, поднатужившись, забросила на плечо тяжеленный посох. – На совесть. Поздновато она у тебя просыпается, но лучше же поздно. И морковных пирогов.
И что такого он нашёл на этом островке, что аж от тюрьмы бедолагу спас?.. Нет там ничего особенного!
– Понял, – Сажен влез в рукава плаща, – до завтра, – и размытая серая тень туманом ускользнула с кладбища, даже калитка, открываясь-закрываясь, не скрипнула, даже листик плюща не шелохнулся.
Я удобнее перехватила посох и поплелась домой – час пыхтения, всего-то. Бывало и хуже. Однажды мои силы кончились сразу после первого «моста» на необитаемый островок. Ночью. Тогда от жестокой расправы Сажена спасли Ярь, лето и десятки интереснейших историй из ищейской жизни, которыми меня задабривали, пока помощник не привёл подмогу с соседнего Чёрного кладбища. Мстишка мне потом долго этот случай поминала – и назидательно, и насмешливо.
Да, в крайнем случае соседи, и с Четвёртого (Жёлтого) кладбища, и с Шестого, – мои дальние родичи и большие друзья. Выручат.
Пока я шла (ползла то есть) домой, стемнело, и кладбище зажгло свои чудесные красные огни. Засветился вездесущий плющ. Замерцала поднявшаяся до колен дымка. Загорелись факелы на склепах и скамейках вдоль широких главных троп. Замелькали подвижные огоньки силы в переплетении ветвей. Засиял закатным солнышком Ярь. И сразу изменился запах – уже не солёная горечь осени, а свежая сырость летнего леса.
– Порядок? – я подняла голову.
Помощник довольно свистнул.
– Может, и обойдётся… – я снова выдохнула. Посох норовил уронить меня на тропу и придавить мешком картошки.
Ярь сочувственно засвиристел. Помощник владел бездной наговоров, но почти все они касались родовой силы смотрителя и работали через посох, утяжеляя его ещё больше. В общем-то, как и мои наговоры. Без посоха я умела унизительно мало, а без родной островной земли – вообще почти ничего. Вдали от кладбищ – меньше, на кладбищах – больше, а дома – всё. Пока посох не взбрыкивал, чуя не того смотрителя. Что меня совершенно не устраивало.
Как и большинство смотрителей, дед и сам с землёй плохо работал, и меня не учил – под его-то рукой всегда находился нужный, соответствующий силе посох. И дед прошёл нормальный путь – от помощника до старшего смотрителя. Мне же его внезапный уход сломал всю подготовку. Скомкал весь путь. И с той же землёй я училась работать самостоятельно.
А родители от посоха дружно отказались. Они оба (причём мама с детства) терпеть не могли Красное и смотрительскую работу, даже жили в Нижгороде. В отличие от меня. С семи лет я всё чаще ночевала у деда, пока не перебралась на кладбище навсегда. А родители, в один ужасный момент окончательно рассорившись с дедом, сдали посохи и спрятались от него в городе. Куда я часто наведывалась, пока дед не ушёл. Мне стало вообще не до гостей, а родителям – не до меня, двое других детей подрастали.
Хотя совсем семья меня не бросала, нет. На кладбище они не появлялись, но часто писали, присылали одежду, обувь и прочие подарки. Откупались, в общем. Извинялись. Пять лет родителей не видела… и даже не знаю, хочу ли увидеть. Одно дело, когда дед был жив – они ругались с ним каждую минуту, он обоих строил и душил обязанностями, и их побег объясним. А теперь-то, когда его давным-давно нет, что мешает заглянуть в гости? Ко мне?
Ладно, и так вечер не шибко весёлый.
Ярь нежно засвиристел и невесомо опустился на моё свободное плечо. И сразу стало легче – и даже посох словно бы полегчал.
– Ничего, – я улыбнулась. – Зато у нас прорыв – даже беспокойники спят месяц. Уже не надо за каждым бегать и каждого отдельно спать укладывать. И справочников по чудотворчеству – три комнаты плюс старая библиотека, и дневников предков – сорок шкафов и пятьдесят сундуков. А метки получаются всё лучше и ложатся всё точнее. С остальным тоже справимся.
Ярь одобрительно присвистнул и осторожно клюнул меня в щёку.
Впереди показался дом – громоздкое трёхэтажное строение с остроконечной крышей, от крыльца до вертуна оплетённое плющом и сияющее огромным светляком. Семьи смотрителей всегда были большими, и дома строились соответствующие. Но в нашей семье что-то прошло не так, и я обитала в этой громадине одна. И очень дом не любила. Древний, сырой… пустой. Я старалась поддерживать в нём порядок, но чаще всего не успевала.
Ладно, чаще всего я это не любила. Хозяйка из меня… так себе. Что для дома, что для кладбища, что для собственной жизни.
Ярь недовольно свистнул.
– Это просто осень, друг, – я наконец-то добралась до крыльца и с трудом поднялась по ступенькам. – Она на всех людей так странно влияет. Ты вроде бы летишь, но сейчас кажется, что ввысь поднимаешься, а через минуту – что в пропасть камнем падаешь. И настроение поэтому тоже то ввысь, то в пропасть… Но мы с тобой всё-таки летим, и это главное. На остальное не обращай внимания.
Ярь сорвался с моего плеча, махнул крыльями, сверкнул, и тяжёлая дверь скрипуче распахнулась. Я перевалилась через порог и с удовольствием скинула посох в привычный угол. Выпрямилась, потёрла поясницу и выдохнула, ощущая, как от лёгкости за спиной трепещут невидимые крылья.
Ходики в прихожей заискрили красным и пробили девять вечера.
– Поднимай защиту и закрывай кладбище, – я передёрнула плечами и сняла куртку. – Всё на сегодня. Заварю чай, поработаем часик с землёй, да спать. С утра гора работы. К пробудившимся тоже загляни. Завтра надо с ними поговорить, но вдруг за ночь кто-нибудь успеет уснуть. Чудеса у нас случаются. Как бы не разбудить.
Ярь согласно свистнул и выпорхнул в мерцающую осеннюю предночь. Я убрала куртку в шкаф, разулась, влезла в тапки и отправилась по длинному коридору на кухню, оставив входную дверь приоткрытой. Некому в дом вламываться – чужакам сюда хода нет, старая семейная защита. Кому разрешу – тот войдёт, а разрешено только Ярю и друзьям-соседям. Остальные, если нужда в смотрителе настигнет, обычно орут или у ворот, или под окнами. Хотя для них повсюду разбросаны громкозвучные колокольчики – всё равно орут.
Под потолком сновали десятки мелких огоньков силы. В стенах коридора темнели высокие арочные проёмы – четыре штуки: кухня, столовая (раньше; теперь – кладовая), гостиная (раньше; теперь – библиотека и мой кабинет) и снова библиотека. И пятый проём напротив входной двери – ведущий в поперечный коридор с ещё десятью дверьми: слева и справа они закрывали лестницы в подвал и на второй этаж, а остальное – пять маленьких спален, кладовки и ванная. Я пользовалась лишь парой спален, ванной и изредка кладовками, а остальное было давно и наглухо закрыто.
И сурово пропылилось – по дверям видно. Убраться бы – весь первый этаж вычистить хотя бы… Уж паутину, грязь и пыль собрать, умея работать с землёй, много ума не надо. Только силы – главным образом силы воли. Которой у меня в избытке, когда надо посреди ночи соскочить с постели и отловить шумных беспокойников, но почему-то всегда не хватает на уборку.
Стыдно… но ладно. Гостей не вожу, а Мстишка привыкла.
На огромной кухне – все комнаты дома неприлично большие, с высокими потолками, – в двух угловых очагах, между шкафами и столами, шуршало красное чудотворное пламя. Ещё в двух углах, между подвесными шкафами, сундуками и бочками, шелестели фонтанчики с высокими чашами. Я подошла к ближнему, с тёплой водой, глянула на груду немытой посуды и сполоснула руки. Снова посмотрела на посуду, взяла пробку и заткнула отверстие в чаше.
Хватит откладывать. Да, не позанимаюсь. Но завтра свободного времени может не быть вообще.
Когда Ярь вернулся с облёта, я уже перемыла всю посуду, переоделась в домашнее платье, в одном очаге варила мясо для супа, а во втором – кашу на утро. И убиралась на кухне – опершись на метлу, шептала наговор «земля к земле», и пыль с землёй выкатывались из-под шкафов снежком, сползали с потолка, стен, сундуков и даже с ножек столов, собирая попутную паутину, мелкую, мерцающую пунцовым плесень и не успевших удрать букашек. Мне оставалось лишь смести крупные комки в совок.
«Мы всё-таки кого-то ждём?» – весело свистнул Ярь.
– Нет, у нас сегодня практика, – мрачно ответила я, опорожняя совок в мусорную бочку. – Повторение и закрепление пройденного.
Ярь издал свистящий смешок и вылетел в коридор. Убираться. Без меня он или не мог, или тоже не хотел возиться с хозяйством. И пока я проверяла готовность мяса и снимала с огня кашу, он успел вычистить коридор, прихожую и кладовую. И вовсю свистел в кабинете.
– С бумагами осторожнее! – крикнула я, доставая из сундука картошку. – Ничего не перемешай, там же дедовы дневники!
…которые он из-за вечной нехватки времени вёл как попало. Делал записи на обычных листах и складывал стопками в сундуки, не датируя и не нумеруя. Один шаловливый сквозняк – и полдня лишней работы по восстановлению порядка обеспечено.
Ярь так разошёлся, что даже ванную от пунцовой плесени вычистил (конечно, через пару дней она опять выползет и расплодится, но всё равно приятно). И приволок на кухню ведро, швабру и пару тряпок – убирать, дескать, так убирать. Я ссыпала нарезанные овощи в суп, подвесила над огнём чайник, налила в ведро воду и хмуро взялась за швабру.
Нет, мы никого не ждём.
Слышишь, Красное? Никого!
Да, кладбище живое. В нём обитала душа – то ли сама по себе зародившаяся, то ли из душ прежних смотрителей свитая. Ярь – точно свитый из осколков душ, как и посох из праха. А вот что такое душа Красного, даже дед не знал. И в хрониках наших предков тоже об этом не говорилось. Ни слова. Оно просто было живым. Так просто – и так сложно.
Закончив с готовкой и мытьём полов первого этажа, я сходила в ванную, натаскала воды из тёплого фонтанчика и заодно (да, убирать – так убирать) перестирала с заклятьями и наговорами всё накопившееся добро. Помылась, переоделась, развесила постиранное в гостевой спальне, куда Ярь нагнал с улицы тёплых огоньков. И уже за полночь вышла с чашкой чая на крыльцо.
Случайные слова помощника не отпускали. «Мы – всё-таки – кого-то ждём?» – это же подсказка. Поставив чашку на нижнюю ступеньку, я села на колени, прижала ладони к земле и прислушалась. И услышала – тихий, беспокойный гул. Почувствовала легчайшую дрожь земли. И слабое шевеление. Земля рябила как море – от порывов ветра или движения лодки.
Красное волновалось. Оно так же дрожало, когда уехали, сдав посохи, родители и ушёл дед – печалясь, прощаясь. И так же дрожало, когда я взяла в руки свой первый посох – поздравляя меня с посвящением, знакомясь со мной заново как с будущим смотрителем.
Кладбище кого-то ждало. Предчувствовало. Или призывало.
Я села на ступеньку и медленно выпила чай, прислушиваясь к сонной тишине. Смотрителем или помощником мог стать любой, лишь бы Красное его приняло. Лишь бы с добрыми намерениями существо пришло, лишь бы действительно хотело работать – на кладбище. И именно на этом кладбище. И если я права… Вот бы понять, в ком Красное так нуждается…
А главное – зачем. Пять лет ему вполне хватало нас с Ярем. И не это ли ожидание пробудило от спячки сразу двадцать пять человек? Ладно, минус троица беспокойников – двадцать два. Из которых десять – это упокойники, которых крайне сложно разбудить.
Так зачем?
И что всё-таки разбудило моих подопечных – зов? Или нечто иное?
