Kitabı oxu: «Капитали$т. Часть 1. 1987»

Глава 1

Первое, что я увидел – белый, в трещинах потолок. Увидел, и тут же зажмурился, смотреть на него было больно. И вообще, голова болела адски, до дрожи и скрежета зубовного, до слёз. Я попытался пошевелить ею, но не преуспел в этом от слова совсем, такое ощущение, что она теперь весит не меньше центнера. Это неосторожное усилие стоило мне дорого – в затылке как будто взорвалось что-то острое и горячее. К подобным испытаниям я определенно готов не был и заорал, что есть силы. Вернее, подумал, что заорал, по факту изданный мною звук был чем-то средним между стоном и хрипом. После этой дьявольской вспышки боли сознание заволокло туманом. Сейчас отрублюсь, подумал я. Отрубаться почему-то не хотелось.

– Захарыч, слышь! Захарыч! – услышал я откуда-то из глубины тумана энергичный и удивленный мужской голос. – Да Захарыч же!

– Чего? – раздалось в ответ недовольное.

– Да кажись новенький простонал чего-то! Надо сестру позвать.

– Приснилось тебе, – буркнул Захарыч, который явно не был настроен совершать лишние телодвижения для того, чтобы помочь ближнему. Экая скотина, подумал я. И снова застонал, пытаясь вложить в этот стон всё негодование в адрес невидимого мне Захарыча. Видел я всё ещё только один лишь потолок, да и то не очень резко, будто туманом его заволокло.

– Кажись, действительно стонет, – с явным интересом в голосе сказал третий участник обсуждения.

– А я чего говорю! – обрадовался первый. – Слышь, Захарыч! Вот и Александр Иванович говорит – стонет! Бери ноги в руки и дуй в ординаторскую!

Кажется, коллективное обращение возымело действие. Послышался скрип пружин, негромкое ворчание Захарыча, который сетовал, что нет ему, больному человеку, покоя даже в сончас, что сведут его в могилу, ироды, не больница, а кабак какой-то и все гоняют его, Захарыча, нашли молодого, черти… Ворчание сопровождалось шарканьем и вскоре затихло. Очевидно, что Захарыч ушёл. Про себя я порадовался – во-первых, тому, что очень хорошо всё слышу и понимаю, а во-вторых, помощи, которая сейчас уже подойдёт. Единственное, чего я не смог сообразить – как я попал в это место с белым потолком. Как только я пытался чего-то вспомнить, головная боль начинала нарастать, словно блокируя доступ к воспоминаниям. Потом вспомню, решил я. Главное – сейчас здесь не склеить ласты, дождаться квалифицированной медицинской помощи. Придёт человек в белом халате, избавит меня от головной боли и расскажет обо всём, что со мною произошло. Я в больнице, а значит – в безопасности. Голоса вокруг меня переговаривались, но я не особо прислушивался – разглядывал трещины на потолке (ремонта здесь определенно не было давненько) и пытался не отрубиться. Последнее давалось не без труда – мой несчастный организм, кажется, был совсем не против отключить все системы и лечь на дно. Однако я дождался.

– Та-а-ак! – по-хозяйски произнёс басок откуда-то из тумана. – Стонем, значит? В сознание пришёл? Эт хорошо!

В моей несчастной голове почему-то всплыл старинный анекдот о больном, который перед смертью потел. Только было почему-то не смешно. Я попытался поддержать диалог и снова ни черта не преуспел. Мой очередной жалобный полухрип-полустон врачом был проигнорирван, он, кажется, измерял мне давление.

Мне, конечно, хотелось рассказать о многом. О том, что у меня дьявольски болит башка. О том, что пить хочется до безумия. О том, что я не помню – как сюда попал. И вообще… На этом интересном месте белый потолок посерел и расплылся. Я почувствовал, что сейчас отъеду.

– Сию минуту кольнём, как раз шприцы только прокипятили! – Это было последнее, что я услышал в тот день. Теряя сознание, я успел слегка удивиться тому, что шприцы, оказывается, прокипятили. Хотя, может здесь так и нужно…

Когда я пришёл в себя во второй раз, голова уже не болела. Я открыл глаза. Белый потолок. Но без трещин – хороший потолок, штукатурили недавно и на совесть. Значит, подумал я, есть два варианта. Либо они штукатурили пока я валялся в отключке. Что было бы странно. Или второй вариант – меня перевели в другую палату. Что скорее всего и произошло. Решив эту непростую интеллектуальную задачу, я обрадовался. Голова работает! И не болит. Только пить хочется дико – горло и язык совершенно пересохли, и слабость такая, что головой пошевелить невозможно. Ну и ладно. Не получается пошевелить головой – буду шевелить мозгами. Вспоминать. Значит, что…

Звать меня Антон Ерофеев.

Мне тридцать четыре года.

Работаю я сисадмином в строительной фирме.

Директор – Степан Степаныч.

(В этом месте голова заболела, похоже, что воспоминание о работе на пользу моему организму не шло.)

Живу я с мамой на Тракторном.

Дом шестнадцать, квартира тридцать два.

Отец ушёл из семьи в незапамятные времена.

Столица России – Москва. Город-герой.

Семью восемь – пятьдесят шесть.

Корень квадратный из ноля – ноль.

Волга впадает в Каспийское море.

Вконтакте у меня сто двенадцать друзей.

И трое на Одноклассниках.

Семьи нет.

Очень неплохо, похвалил я себя мысленно. Захотелось срочно позвать кого-то, чтобы поделиться открывшимися воспоминаниями. Я повернул голову на левый бок, стараясь делать это как можно аккуратнее. Стенка! Обои в пошловатый цветочек. Я чертыхнулся и принял исходное положение, передохнул немного, а затем повернул голову направо.

Тумбочка.

Окно, деревянное, с открытой форточкой.

На подоконнике цветы в горшках.

Какой-то плакатик или календарь на стене.

Койка. На ней человек в полосатой пижаме. Мужчина, лет сорок-сорок пять, с усами и пышной шевелюрой. Человек читает книгу. Нужно позвать его!

– Послушайте! Где я вообще и как сюда попал? – Мне хотелось, чтобы голос звучал уверенно и твердо, но по факту голос дрожал и срывался. Однако человек в пижаме меня услышал и встрепенулся.

– Проснулся! – радостно заявил он. – А мне сказали, чтобы как проснешься – я сразу докторов звал! Пойду, позову!

Так, подумал я. Сейчас они меня опять уколют какой-то дрянью, и я опять отрублюсь. И всё повторится сначала. Так дело не пойдёт. Нужно с кем-то пообщаться. Тем более, что разговаривать я могу. Мне хотя бы узнать – что со мной произошло и почему я здесь. На большее пока не претендую.

Вернулся мой сосед в полосатой пижаме в компании медика – шумного усатого мужчины.

– Ого-го! – радостно вскричал медик, увидев меня. – Проснулись наконец-то, молодой человек! А я говорил вашей матушке, что ничего страшного! Сознание-с! Дело тонкое! Нужно ему выключиться – оно и выключилось на время. А теперь вот включилось! И не нужно профессоров-знаменитостей беспокоить, у нас здесь прекрасная клиника, лучшая в городе. И всё в порядке, нормалёк! Голова-то болит?

– Почти не болит, – сказал я правду. – Пить только хочется.

– И попьешь, и покушаешь! – пообещал доктор. – Тебе сейчас сил набираться нужно. Как сюда попал – помнишь?

– Не помню, – сказал я с сожалением. – Но было бы интересно узнать.

– Бывает-бывает. Под машину вы, молодой человек, угодили! Автомобиль «Москвич». Стукнул он вас порядочно, но не сломал ничего, все кости целы, повезло. И отрубились вы сразу после удара. Водитель перепугался до полусмерти, думал, что вы, молодой человек, того… Переобулись! Вызвал «неотложку», она вас в дежурную больницу и привезла. А уж потом, когда ваши родители (а особенно – матушка ваша!) переполох подняли, так вас сюда перевезли – на «Льва Толстого». А вы, молодой человек, то в себя приходите, то снова в отключку. Но теперь, похоже, что вы в себя пришли окончательно. Спать не хочется?

– Нет, – сказал я.

– А мы вас тут исследовали всяко. И рентген, и анализы… Всё целенькое-новехонькое, никаких гематом, ни переломов, боже сохрани! Я вашей матушке толкую – молодой здоровый парень, ничего с ним не случится, не нужно беспокоиться! Валерьянкой отпаивали, – врач вздохнул.

Что-то было в этом всём странное. И не просто странное, а жутковатое. Что-то… неправильное, как-то не так рассказывал врач, не так, как полагается… И не только врач с его рассказом – вообще всё неправильное, не такое… Очень странно.

– Мне бы позвонить… – сказал я, удивляясь тому, как странно звучит мой голос (вернее – не мой голос, совсем не мой! Впрочем, может быть это травма виновата, черепно-мозговая, не шутка в деле!)

– Никак невозможно! – сочувственно отозвался врач. – Телефон у нас в ординаторской, а вставать вам строго-настрого запрещается. Мы позвоним вашим родителям, не беспокойтесь! Кстати, если по нужде пожелаете, то сестра принесёт судно, а самому вставать – ни-ни! – врач шутливо погрозил пальцем. – Полный покой, молодой человек!

Что за хрень? Телефон в ординаторской?! А мобильник мой где, спрашивается?

«Лаванда-а! Горная лаванда-а-а! Наших встреч с тобой синие цветы-ы», – доносилось из стоящего на тумбочке приемника.

– Телефон мой, – сказал я, – разве его не нашли, когда меня машина сбила?..

– Телефон? – удивился врач. – Вы молодой человек, с телефонным аппаратом шли куда-то? Странно! Матушка ваша ничего не говорила.

– Мобильник, – уточнил я. Зря уточнил.

– Импортный, наверное? – заинтересовался врач. – Не слыхал о такой фирме. «Мобильник»!

«Лето нам тепло дарило. Чайка над волной парила, только нам луна светила, нам двоим на земле», – пела из старинного радиоприемника певица… как её? Да София Ротару же!

– София Ротару, – сказал я ни к кому не обращаясь.

– Совершенно верно, молодой человек! – подтвердил врач. – Заболтались мы с вами совсем! А между тем, вам показан полный покой. Сейчас я пришлю сестрицу, она всё сделает!

Я хотел ещё раз спросить о телефоне, но не решился. Какой-то он странный, этот врач… Лучше не приставать к нему с лишними вопросами.

Пришла медсестра. Принесла судно, градусник и прибор для измерения давления. Я попросил воды, но медсестра категорически заявила, что нужно потерпеть, ибо я будущий солдат. И спросила – собираюсь ли я после школы сразу в армию, или же поступлю в вуз, а затем уже – в армию. Я очень возмутился и еле сдержался, чтобы возмущение не высказать! Она издевается, эта тетка! Какая школа?! Какая армия?!! У кого из нас здесь черепно-мозговая травма, спрашивается?!

Однако же, я сдержался. Мне, как тому капитану Смоллету из мультика «Остров сокровищ», не нравилась эта больница, эта палата, эти врачи… вообще ничего не нравилось!

Нужно признать, что своё дело медсестра делала довольно ловко. Давление у меня оказалось чуть ниже нормы (но ничего страшного, по словам медсестры), температура – в норме, судном я воспользовался по назначению, переборов естественный стыд. В конце концов я получил полкружечки воды и тарелку куриного бульона. Воду я выпил с наслаждением. Хорошо, но мало! Попросил ещё, но сестра сослалась на распоряжение врача – нельзя мне с такой травмой много пить на первых порах и вообще – я будущий солдат (дался ей этот будущий солдат, черт побери!)

Подкрепивши слабые свои силы, я почувствовал себя определенно лучше. Теперь я уже мог не только с хрипом и стоном выдавливать из себя отдельные слова и не слишком членораздельные фразы. Теперь я уже почти нормально разговаривал. Так, например, я поинтересовался у сестры, пустят ли ко мне посетителей. И сестра сказала, что пустят обязательно, сразу после обхода. Отлично. Меня это устраивало.

А потом я попросил у медсестры зеркало. Почему-то захотелось посмотреть, как я выгляжу. Она фыркнула – ну и больные пошли, то вот лежал и помирал, а теперь прихорашиваться собрался. Но принесла всё же, простенькое круглое зеркальце – любуйся, больной!

В общем… зеркало я выронил. Хорошо, что хоть не разбил – примета, всё же. Но удержать не смог, потому что… Я увидел, как в зеркале отражается не моё лицо. На меня смотрел бледный и перепуганный паренек, лет шестнадцати-семнадцати. Голубые глаза. Пышная черная шевелюра. Резко очерченные скулы. Небольшой шрам над правой бровью. Пожалуй, его можно было назвать привлекательным, но в тот момент мне было не до этого.

Был шок. Полное непонимание происходящего. Полная дезориентация. Сон, думал я. Это сон, и я проснусь, и всё будет как раньше. Не мой голос. Не моё лицо. Не моё тело. Странная больница. Приёмник с ретро-музыкой. Нужно просыпаться. Нужно срочно просыпаться, не может быть, что это не сон, невозможно, немыслимо…

«Мы выполним заявки тех, кто любит эстрадную музыку и песни. Вы услышите записи Марка Бернеса, Анны Герман, Игоря Николаева, группы „Интеграл“, а также встретитесь с лауреатом конкурса молодых эстрадных исполнителей Натальей Островой», – сказал радиоприемник.

Для сна слишком много подробностей. Во сне так не бывает. Так только в дурацких фильмах бывает, а ещё в жизни. Я вот, например, не знаю, кто, нахрен, такая Наталья Островая! И что за группа «Интеграл»!

Я лежал. Собирался с мыслями. Вернее, пытался как-то упорядочить хаотично и бессмысленно скачущие мысли. Нужно как-то разобраться… Как-то разобраться – где я, кто я и что вообще, мать его, происходит?!

– Послушайте, – обратился я к соседу по палате, который завалился на койку с книжкой. – Подскажите, пожалуйста, какое сегодня число?

– Девятнадцатое апреля, – охотно отозвался сосед. – Девятнадцатое апреля, года одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого, – торжественно уточнил он.

Восемьдесят седьмого? Интересно, у кого здесь проблемы с головой? У меня или у этого мужика?

Я хотел было возмутиться, попенять на дурацкую шутку и сказать, что с больным человеком шутить некрасиво. Но… почему-то не стал возмущаться. А тут ещё…

«Песня, которой мы открываем передачу, была написана давно. Тридцать лет назад. Впервые она зазвучала на международном фестивале молодежи и студентов в Москве…» – сказал женский голос из радиоприемника.

Я навострил уши. Вот сейчас может быть… Тридцать лет назад – это девяносто второй год. Тальков. Аллегрова. Миша Шуфутинский. «Ласковый май» и всякая мальчуково-девочковая хреновина. Вот, «Мираж» ещё! Или он чуть раньше?.. Я не большой специалист по музыке начала девяностых и вообще – к меломанам себя причислить не могу, но… Что «но» я додумать не успел, потому что из радиоприемника раздалось вот это:

«Если бы парни всей земли

Вместе собраться однажды могли,

Вот было б весело в компании такой

И до грядущего подать рукой»

Ага. Вот в девяносто втором как раз пели про парней всей земли в одной веселой компании! Я шепотом выругался, бессильно откинулся на постели и закрыл глаза. Похоже, я действительно в чужом времени. В чужом теле. Я понятия не имею – как меня зовут и вообще – кто я. Я не знаю, кто мои родители. Я не знаю своих друзей. Я не знаю ничего. Кроме того, что на дворе тысяча девятьсот восемьдесят седьмой.

«Почему я, Господи?!» – взмолился я мысленно.

«Парни, парни, это в наших силах

Землю от пожара уберечь.

Мы за мир, за дружбу,

За улыбки милых,

За сердечность встреч» – пел из приемника Марк Бернес. Я вздрогнул. Мир уберечь от пожара? Мне? Простому сисадмину? Господи Боже мой! Я не спецназовец-агент всесильной разведки. Не ученый. Не профессор. Не супермен. Кого и как я могу спасти?!! Я разозлился. Хотелось орать, ругаться и требовать, чтобы вернули всё как было.

Стоп, стоп, сказал я себе. Стадию отрицания я уже проскочил. Ну, почти… На самом деле, я всё ещё не на сто процентов уверен, что происходящее со мною происходит на самом деле. В стадии гнева я нахожусь прямо сейчас. Толку никакого, только сердце колотится как сумасшедшее, да голова начинает болеть. Какая там следующая стадия? Торг? Ну хорошо, пусть будет торг.

Я сюда попал каким-то совершенно непостижимым образом. Значит, есть возможность и вернуться обратно. Должна быть. Как в фильмах о «петле времени». Нужно сделать чего-то. Пройти какие-то миссии. И тогда вернешься обратно. Только один вопрос. Чего делать-то? Меня инструкцией никто не снабдил. Меня снабдили черепно-мозговой травмой. Хвала всем богам, что, судя по всему, не слишком серьезной…

В общем, мои мысли опять начали путаться, перескакивать с пятого на десятое, и я почувствовал непреодолимое желание спать. Вот и прекрасно, подумал я перед тем, как отключиться. Может быть, проснусь, и всё вернётся на свои места. Всё же, надежда умирает последней! На этой оптимистической ноте меня сморило окончательно.

Глава 2

Проснулся я все там же, на больничной койке. Вернее, меня нагло разбудили. Обход. Пресвятая медицинская троица – уже знакомый мне усатый врач, женщина средних лет и средней же комплекции и сухонький щуплый очень пожилой мужчина восточной внешности. Пожилой мужчина оказался заведующим неврологического отделения, он-то всей музыкой и заправлял.

Меня осмотрели, проверили реакции на раздражители и опросили самым подробным образом. Я честно рассказывал о своём самочувствии, которое было, нужно сказать, вполне приличным. Если не считать слабости и сонливости. Впрочем, слабость и сонливость я приписывал не сколько травме, сколько стрессу, связанному с моим перемещением в это место и время.

– Мама ваша звонила, Алексей – вкрадчиво сказал заведующий. – Скоро приедет, вместе с вашим отцом. Очень беспокоилась. Хотела дежурить у вашей кровати, когда вы без сознания были, но мы отговорили.

Я развел руками – вот такие они, эти мамы, беспокойный народ!

– Ну, выздоравливайте, Алексей, – чинно попрощался заведующий и перешёл к моему соседу по палате.

Очень хорошо. По крайней мере, две новости. Первая – я узнал, как меня зовут. Алексей. Ну, хотя бы что-то. Будем надеяться, что фамилия и отчество приложится позже. И второе – визит родителей. Всё же хорошо, что я головой стукнулся, а не чем-нибудь другим. Как вести себя с родителями, которых я в глаза никогда не видел – я не имел ни малейшего представления. В случае чего, все странности можно будет списать на травму. С травмированного подростка что возьмёшь? С травмированного спрос маленький! И вообще, у меня переходный возраст, гормональная перестройка организма, эмоциональные качели и всё такое. Так что, подростку полагается быть странным. Это его нормальное состояние. Решив для себя этот вопрос, я слегка приободрился.

А теперь… а теперь нужно подумать о времени, в которое я попал.

Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Я не очень хорошо знал историю этого периода. Но и не скажу, что не знал вовсе. Кое-чего знал. Значит…

Горбачев и Раиса Максимовна. Перестройка. Сухой закон (восемьдесят седьмой, кажется уже пошел на спад). Очереди и дефицит. Но холодильники у всех полные! Чернобыль уже бахнул. Чикатило ещё не поймали. Первые кооперативы – совсем скоро, и первые «бригады». Ах, да… молодежные банды устраивают побоища «делят асфальт», я про это смотрел кино, как раз про это время… для меня в этом возрасте – важный вопрос, нужно будет всё хорошо разузнать. Чего там ещё? Мы в Афгане, но скоро уйдём. И из Германии тоже. И вообще – отовсюду, но это позже… Ещё… В моде всё паранормальное и эзотерическое. Кашпировский, Чумак, Глобы – это чуть позже, но уже вот-вот. Ещё Юрий Лонго, НЛО и полтергейст. Барабашки, да. Ещё огромный спрос на импорт. Кино, жратва, шмотки, музыка. «Модерн толкинг». Братец Луи. Абба. Майкл Джексон.

Как странно, подумал я. Весь народ прется от импортного и потустороннего. И похоже, что эти понятия в сознании народа перемешались. Импортное народ воспринимает как потустороннее? Или потустороннее как импортное? Нужно будет подумать на досуге.

Ага… Значит, ещё… Сахаров. Собчак. Ельцин, конечно же. Сейчас он в свердловском обкоме, кажется? Или депутат? Черт, нужно было историей больше интересоваться!

Ещё скоро будут съезды, вся страна прильнёт к телевизорам в ожидании исторических решений. И она их получит. Ещё – межнациональные конфликты. Нагорный Карабах, да. Вот уже совсем скоро. Армяне против азербайджанцев. Ещё Средняя Азия – Фергана, Ош… но это позже. Землетрясение в Армении это же восемьдесят восьмой? Или восемьдесят девятый? Плохо быть двоечником…

А что у нас за рубежом?.. Так… «Звездные войны» уже сняты. «Скорпионс» уже поёт и «Айрон Мэйден» тоже. В США Рейган. Ещё? СОИ, которая вроде бы фейк. Холодная война практически закончилась. Тэтчер в Англии. В Германии… А хрен его знает, кто там сейчас в Германии, вообще – их в настоящее время две штуки, этих Германий. Эрих Хонеккер! Черт его знает, откуда всплыло это имя, но кажется он был правителем ФРГ. А в ГДР? Не помню! Устал и вообще – у меня травма черепно-мозговая. И сильный психологический стресс, развившийся в последствии моего сюда попадания! Разберусь. Схожу в библиотеку, почитаю подшивку газеты «Труд» и местную прессу почитаю обязательно. Нужно узнать, чем народ дышит.

Но вообще – положение мое незавидное. Я знаю о многих будущих катастрофах и кризисах. И чего мне делать теперь с этим знанием? Писать докладную записку в кровавый КейДжиБи? Так и так, товарищ майор, довожу до вашего сведения, в следующем году в Армении землетрясение будет серьезное, с жертвами и разрушениями. Но это не точно, может оно через год, может я перепутал. А потом начнутся волнения в республиках, а в 91-м, товарищ майор, всё нае… в смысле – накроется медным тазом. Аккурат в августе месяце, в двадцатых числах! В лучшем случае, эту херню никто не прочитает. В худшем – прочитают, обратят внимание и отправят подлечить травмированную голову.

Во время обхода меня, к слову, посетила безумная мысль – открыться врачам, рассказать им о том, что я прямиком из будущего прибыл, делайте со мной что хотите! Но хватило ума сдержаться. Мысленно я похвалил себя за сдержанность. Вот врачи бы меня услышали и отнеслись бы со всей серьезностью – уехал бы на дурку, только в путь!

Ладно, решил я. Не буду заморачиваться сильно. Буду решать проблемы по мере их поступления.

А пока я разговорился с соседом по палате. Оказалось, что зовут его Николай Петрович («Можно просто дядя Коля»), занимает он ответственную должность в облисполкоме, а сюда попал по причине сотрясения мозга, которое благополучно вылечили («Врачи здесь отменные и кормят на убой!») и теперь Николай Петрович собирается на выписку («Летом в санаторий поеду. В Сочи!»)

Николай Петрович, оказывается, неплохо знает моего отца, который – о чудо! – занимает довольно влиятельный пост второго секретаря горкома партии.

– Деловой человек! – сказал он, внушительно подняв указательный палец. – Светлая голова! Партиец высшей пробы, настоящий! Кристалл! Сейчас таких мало!

– Давно знакомы? – спросил я, пытаясь выведать об отце хоть что-нибудь.

– Ну как знакомы… – замялся Николай Петрович, – по делу пересекались… А насчёт личного знакомства – так где я, а где второй секретарь горкома…

Йес! Значит моего отца зовут Владимир Иванович. А я, соответственно, Алексей Владимирович. Отлично. Ещё бы фамилию как-то выудить.

– А дома-то, – Николай Петрович заговорщицки понизил голос, – дома-то отец, наверное, суров? Строжит?

– Строг, но справедлив, – устало ответил я.

– Он со всеми так! – торжественно объявил Николай Петрович. – Товарищ Петров – он такой, его народ знает! Если с критикой, то всегда по делу! Нет такого, чтобы загнобить человека или там из личных антипатий…

Вот и фамилия, отметил я.

Значит, зовут меня Петров Алексей Владимирович. Главное не забыть! Тут мне почему-то вспомнилась книга Марка Твена о похождениях Гекльберри Финна. Прохиндей Гек Финн часто назывался чужим именем, попадая порой из-за этого в смешные ситуации. Теперь это для меня вполне актуально.

Ситуация потихоньку проясняется. Кто я – более-менее понятно. Когда я – тоже понятно, хоть и поверить в это… сложновато, скажем так. Остается открытым вопрос – где я? Предположим, что меня не занесло на другой конец страны и я всё также нахожусь в родном городе. По крайней мере, у нас (в моём времени и городе) тоже существует улица Льва Толстого и больница на ней…

Мои стройные рассуждения были нагло прерваны. Дверь распахнулась и в палату вошла (впрочем, скорее вбежала) женщина – раскрасневшаяся и запыхавшаяся.

– Алёшенька! – вскричала женщина и на всех парах полетела ко мне.

Я, конечно, напрягся. Судя по всему, родительница очень рада была меня видеть. Что неудивительно. Единственный сын (чёрт, я не в курсе дела – единственный ли я…) попал в такой серьёзный переплёт. Новоиспеченной маменьке моей было хорошо за сорок (скорее даже около пятидесяти), была она женщиной весьма крупной, но в то же время – подвижной, косметикой пользовалась неумеренно, а что касается прически, то определенно маменька имела склонность к химическим завивкам. Одета маменька была в строгий деловой костюм, на лацкане которого вызывающе красовалась – черт знает зачем! – какая-то совершенно безумная брошь, увидев которую Сваровски наверняка помер бы, но не от восторга, а от ужаса.

Была моя маменька женщиной шумной, несколько взбалмошной, любила на ровном месте закатить сцену, но при этом отходчивой и, не побоюсь этого слова, доброй. Все эти обстоятельства я выяснил, конечно, спустя некоторое время.

А сейчас родительница обнимала и ощупывала меня.

– Ох, сынок! Мы чуть с ума не сошли! У меня давление скачет, у отца язва обострилась! Что же ты с нами делаешь, сынок!

– Всё в порядке, – я попытался успокоить разгулявшееся материнское чувство. Но тщетно. Было много слёз, объятий и упреков. В общем-то, нормальная мама, подумал я. Но мама оказалась передовым отрядом, основные силы, в лице папеньки и уже знакомого мне заведующего отделением, подтянулись чуть позже.

– Вот, Владимир Иванович, – презентовал меня собственному отцу заведующий отделением, – извольте видеть! Молодой человек вполне неплохо себя чувствует, проснулся, покушал, прошёл необходимые процедуры и… Антонина Степановна! Я вас прошу! Молодому человеку строго воспрещается любое волнение и беспокойство. А вы плачете! Может быть, накапать вам волокордину?

Я обрадовался. Спасибо тебе, добрый человек, заведующий отделением! Одним махом избавил меня от объятий, упреков и слез, а кроме того – назвал имя этой шумной женщины с химической завивкой. Мне, как сыну, знать имя-отчество собственной матери просто жизненно необходимо! Значит, маменька моя – Антонина Степановна, а папенька – Владимир Иванович. Как же замечательно! Мир начинает проясняться и играть новыми красками! Теперь – главное не забыть эту жизненно важную информацию!

– Не нужно волокордину, – объявила маменька голосом человека, который долго, много и незаслуженно страдал и готов страдать ещё. – Мы с супругом очень вам благодарны, Борис Михайлович! Если бы не вы… – маменька всхлипнула, а Борис Михайлович – заведующий отделением – склонил голову в знак глубочайшей признательности.

– Да, товарищ Лейнер, – сказал отец голосом официального докладчика. – Я присоединяюсь к словам жены. За сына вам благодарность. И вообще, – отец сделал неопределенный жест рукой, – отделение у вас, я вижу, в полном порядке. Об-раз-цо-во-е! – Отец назидательно поднял палец. – Спасибо вам, товарищ Лейнер.

Во время этой хвалебной речи, товарищ Лейнер с самым кротким видом кивал, полностью соглашаясь с оратором, мол, что есть, то есть, всё полностью заслужено.

– Можно сказать, отделался легким испугом, – сказал врач с некоторым удивлением. – Мы тут совещались… Даже сотрясения мозга диагностировать не можем. Можем диагностировать аномально долгую потерю сознания, по всей видимости – результат шока. Но ни сотрясения, ни ушиба головного мозга не установлено. Несколько синяков, ссадин – пустяки, до свадьбы заживет. В целом – повезло. Мы, конечно, проколем витамины и все, что полагается, понаблюдаем еще, но мое мнение – все с парнем хорошо.

Родители сосредоточенно слушали.

– Ты-то, Алексей, как себя чувствуешь? – обратился наконец папенька и ко мне. Лучше поздно, чем никогда, обиженно подумал я. Но вслух сказал:

– Всё нормально. Ничего не болит, спать только хочется. И слабость, ещё…

– Слабость, – повернулся папенька к Борису Михайловичу. – Слыхали, товарищ Лейнер? Эх, молодежь, молодежь… перебегают улицу где попало, попадают под автомобили, всё торопятся, спешат. Стукнул-то его пенсионер, инвалид войны, диабетик. Сейчас тоже в больнице с обострением. Я уж сказал т а м, чтобы с него не слишком спрашивали. Сам виноват, оболтус! Ты куда спешил-то, Алексей?

Вот. Начинается. Откуда ж я знаю, добрый папенька, куда я спешил?! Тут нужно осторожнее…

– Не помню, – сказал я. – Что перед этим было – все как в тумане…

Папенька вздохнул и посмотрел на меня с печалью.

– Вот она, молодежь наша, товарищ Лейнер! В тумане! Сплошной туман в голове, – с грустью в голосе сказал мой папенька, неодобрительно покачивая головой. – А вот у нас в их годы – полная ясность была! И понимание текущих задач! – Маменька тяжело вздохнула и всхлипнула.

Не очень-то приятно, признаюсь, получать выговоры и нравоучения от людей, которых первый раз в жизни видишь.

– Ну что вы, Владимир Иванович, – примирительно сказал заведующий, – молодо-зелено, как говорится. А парень держится молодцом! Да уже и на поправку идёт… Анализы новые мы взяли, послезавтра будут готовы, но я уверен, что всё у него в порядке.

– Ладно, – сменил папенька гнев на милость, – ты, Алексей, поправляйся, мы тебя ждём. Да и в школу пора, нечего по больницам валяться, выпускные экзамены на носу!

– Постараюсь! – заявил я со всей возможной ответственностью в голосе.

– Стараться не нужно, нужно брать и делать, – поправил меня папенька. – До свидания, Алексей! Всего доброго, товарищ Лейнер. Всего доброго, товарищ, – Последнее было в адрес моего соседа по палате, который вскочил с койки с проворством вполне здорового человека и почтительно откланялся моему родителю.

– Мы, кажется, встречались? – узнал моего соседа папенька. – Вы, товарищ, где работаете?

– Облисполком, – пискнул мой сосед.

– Угу, – сказал папенька, царственно кивнул головой и удалился вместе с заведующим.

Маменька же задержалась ненадолго для того, чтобы одарить меня прощальной дозой объятий. Впрочем, не объятиями едиными, кроме прочего маменька вручила мне тяжеленный, пахнувший цитрусовыми полиэтиленовый пакет и пообещала прийти завтра.

Некоторое время понадобилось мне на то, чтобы перевести дух. Не каждый день знакомишься с собственными родителями. Впечатление они на меня произвели скорее хорошее. Отец – классический «большой начальник» – серый костюм, дымчатые очки, строгий галстук. Возраста он был неопределяемого, как это часто с «большими начальниками» случается – ему можно было дать и сорок пять, и пятьдесят, и даже больше. В общении отец показался мне человеком суховатым и слегка занудным. Впрочем, это тоже можно списать на профессиональные деформации. А в целом – люди как люди эти мои новоявленные «мама с папой».

Когда родители ушли, я, немного оправившись от визита, исследовал содержимое оставленного маменькой пакета. В нём оказались яблоки, апельсины, плитка шоколада и завернутые в бумагу бутерброды с копченой колбасой. Очень приятно, но аппетита особого не было. Из духовной пищи имелась книга Александра Дюма «Три мушкетера». Прекрасно. Терпеть не могу Дюма. И копченую колбасу тоже. Разложив родительские дары по ящикам тумбочки, я задумался.