Kitabı oxu: «Ария длиною в жизнь»
Этот материал должен был быть издан отдельной книгой.
Однако, в связи с пандемией и возникшим в связи с этим экономическим кризисом, издание книги отложено на неопределенный срок.
Поэтому мы решили «издать» эту книгу в Интернете.
«В нашей пишущей стране
пишут даже на стене.
Вот и мне пришла охота
быть со всеми наравне!»
(Л. Филатов «Сказ про Федота-стрельца…»)
В жизни мне очень везло. На моем жизненном пути встречалось много прекрасных, умных, талантливых, знающих людей. Каждая такая встреча обогащала мою жизнь и душу. Конечно, я, как и многие другие, пережил в жизни много негативных и даже ужасных событий! Однако, вспоминать мне об этом здесь не хотелось бы. И я буду стараться или обходить негатив или смягчать его. То же касается и людей. Я с удовольствием буду вспоминать хороших людей, добрых, честных, талантливых, и постараюсь не упоминать не очень хороших. В театре такие тоже были. Многих из них уже нет на этом свете, а, как известно, о мертвых или ничего, или только хорошее. Да и как можно критиковать людей, которые уже тебе не смогут возразить… Поэтому, если мне придется их каснуться, я буду просто писать «певец NN». Ведь у всех есть родственники, дети, которым будет неприятно читать, что их близкий упоминается, как не очень хороший человек.
Мне довелось читать книги с воспоминаниями певцов. И всегда было как-то неуютно от их официоза, будто находишься в отделе кадров и читаешь автобиографию. Очень часто они разбирают недостатки других певцов, притом уже тех, кого больше с нами нет. Я же не буду касаться ошибок певцов и их недостатков, так как не считаю себя вправе это делать, да и не вижу в этом целесообразности. Одно дело подойти к человеку, если ты ему действительно хочешь помочь, (и если этот человек сам хочет, чтобы ты ему помог) и доброжелательно указать ему на его недоработки. А критика за спиной похожа на злопыхательство. В конце концов, у любого, даже у самого известного, великого певца, недостатки можно найти всегда.
Очень не хочется, чтобы мои воспоминания состояли из одних только дат тех или иных событий в моей жизни. Хотя без этого тоже трудно обойтись. Надеюсь, что читатель ощутит и саму атмосферу того времени, в которой мы находились, и представит себе события, встречи, эмоции, жизненные явления, которые воздействовали на нас, на нашу психику, на наше мировоззрение. Поэтому я постараюсь вспоминать все важные вехи, интересные встречи, жизненные уроки и Учителей, оставивших в моей душе глубокий след. И все с легкой улыбкой.
Для начала еще раз скажу, что я очень счастливый человек. В жизни мне очень везло на хороших, добрых, умных, талантливых людей, которые способствовали моему развитию, обогащали меня. Самые важные из них:
Это мой педагог по вокалу, профессор Московской консерватории Гуго Ионатанович Тиц.
Это режиссер Большого театра профессор Борис Александрович Покровский.
Это моя жена Тамара Завеновна Мосесова.
Но, о них я напишу позже.
* * *
По отцовской линии я никогда не знал своих родственников. Не знаю почему, но отец с ними не общался. Возможно, у него для этого были веские причины. Но об этом я никогда его не спрашивал.
Зато по линии мамы я знал всех.
У меня были замечательные дедушка и бабушка: Иван Яковлевич Соколов и Елена Васильевна Соколова (в девичестве Салтыкова). Они были удивительные люди.
Дед родился и половину жизни прожил до революции. Поэтому он сохранил в себе то, что потом называли «старый интеллигент». Всем своим обликом он демонстрировал это. Дед был очень умный, знающий, образованный, дружелюбный и неординарный человек. Работал он инженером-гидростроителем, строил различные гидросооружения. До революции профессия инженера была очень уважаемая. В частности дед, кроме прочих строений, строил в Кронштадте причальные стенки для военных кораблей. Они сохранились до наших дней.
Мой дед (фото 40-х годов)
Позднее, уже в Советское время, дед работал одним из инженеров на строительстве Днепрогэса. Конечно, у кого-то может возникнуть вопрос: а в чем же его неординарность? Ну, инженер и инженер. Дело в том, что во всех документах в графе «специальность» у него было написано ИНЖЕНЕР-ПРАКТИК. Т. е. он на практике познал все тонкости инженерной профессии и, не имея официального высшего образования, был признан инженерным сообществом, как профессиональный инженер. Понимаю, что у некоторых скептиков может возникнуть вопрос, каким же профессионалом он был на самом деле? Мало ли самоучек? Ну, чтобы избежать подобного скептицизма, я сообщу следующее: после войны мой дедушка получил удостоверение, которое называется «Патент на изобретение» или «Авторское свидетельство». Он мне показывал это удостоверение и чертежи его работы. Это были какие-то новые приемы отсыпки грунтов при гидростроительстве. А вы много ли видели дипломированных инженеров, имеющих «Патент на изобретение»? Это Удостоверение позволило деду получить Персональную пенсию Союзного значения, что очень облегчило послевоенную жизнь семьи Соколовых. В то время это была высшая пенсия, которая была в стране.
Моя бабушка, Елена Васильевна, тоже родилась до революции. Она тоже была неординарный человек. Ее можно назвать ясновидящей. Однако, своим даром она никогда не пользовалась публично, никогда не зарабатывала на этом деньги. Об этом ее качестве вообще никому не говорили, особенно после революции. Это было небезопасно. Дед мне рассказывал, как однажды в Кронштадте незадолго перед революцией они с бабушкой пошли в театр. А народонаселение в Кронштадте состояло, в основном, из морских офицеров и матросов. Так вот, когда перед началом спектакля бабушка и дедушка вошли в зал, то вдруг бабушка, оглядев зал, схватила деда за руку и сказала: «Ваня, идем скорее отсюда. Здесь сидят одни трупы».
Мой дедушка и бабушка (стоит) на руках моя мама фото 1906 года
Дед попытался ее урезонить, мол, что ты говоришь, какие трупы. Но бабушка настаивала на своем. Они ушли из театра. Через некоторое время в Кронштадте произошло восстание матросов, и многие офицеры были расстреляны. Для близких, бабушка могла определить – хороший перед ней человек или плохой. Стоит выходить за того или иного человека замуж или нет. Бабушка никогда не работала. Ее главная «работа» было в том, чтобы в доме всегда был уют и тепло. Кроме того, на ее руках было четверо детей: три дочери и сын. Старшая дочь – Валентина Ивановна – это моя мама. Кроме нее по старшинству была Клавдия Ивановна, Анастасия Ивановна и сын Владимир Иванович. Конечно, вырастить и воспитать целый отряд детей – это не просто. Но бабушка прекрасно справлялась с этой задачей. Все дети выросли, получили высшее образование и прекрасное воспитание. Дядя Володя, как и его отец, стал инженером, работал в научном институте. Он очень был похож на своего отца и внешне, и в поведении, и в манере говорить. Это был образованный, знающий, очень мягкий и воспитанный человек. В нем не было ни капельки грубости, вульгарности. С ним всегда было очень приятно беседовать. Мой дядя очень любил музыку, и мы с ним часто вели беседы на музыкальные темы. Дядю Володю тоже можно причислить к «старым интеллигентам». Он часто бывал на моих концертах. У него был сын Роберт, мой двоюродный брат, мой одногодок, тоже ставший инженером, и в детстве переживший со всей семьей ленинградскую блокаду. К сожалению, блокада для него не прошла даром, он умер в относительно молодом возрасте.
Моя Тетя Настя (Нана, как ее все называли) окончила Ленинградскую академию художеств и служила потом старшим научным сотрудником в Ленинградском Эрмитаже. У нее родились две дочери. Одна из них Марина Азизян – сейчас очень известный в Питере театральный художник. Другая дочь Татьяна – врач.
И, наконец, моя мама Валентина Ивановна, стала лингвистом, специалистом по русскому языку и литературе. У мамы от первого брака была еще дочь. Ее отец был азербайджанец, поэтому она была Гаибова Лейла Ильясовна. Мы же всю жизнь звали ее Лялей. У нас с ней разница в годах была четырнадцать лет. Когда я уже был взрослым и стал певцом, мы очень дружили, несмотря на такой разрыв в возрасте. Во время моей работы в театре Ляля часто давала мне очень нужные советы. К сожалению, она умерла молодой.
Это моя мама
Тетя Клавдия работала художником-оформителем, в частности уже после войны на ВДНХ в Москве.
Мой отец, Королев Александр Георгиевич, до войны имел звание бригадного комиссара, что по нынешнему ранжиру соответствует званию генерал-майора. Но, в 1943 году, когда переходили на новую форму одежды с погонами, всем звание понизили. Отец стал полковником. Он был настоящий боевой офицер, профессиональный военный. В 16 лет он добровольцем ушёл на Гражданскую войну, участвовал в разгроме «чёрного» барона Унгерна в Даурии. Первый свой орден Боевого Красного Знамени он получил в 19 лет. Повоевал отец и на Халхин-Голе, и в советско-финскую войну. В августе 1941 года за разработанную им блестящую операцию в битве за Москву, он был награжден орденом Ленина. Отец воевал на самых ответственных, напряженных фронтах: Ленинградском, Волховском, Сталинградском.
Это мой папа (фото 1943 г.)
Позднее, уже в мирное время, отец взял меня, школьника, с собой в путешествие на теплоходе по Волге. Когда мы проплывали мимо Волгограда, он на палубе очень оживился и все показывал мне: вот там стояли наши части, там стояли танки, а там были немцы. Было видно, что отец как будто заново все переживает.
До войны моя мама преподавала русский язык и литературу в одной из военных академий Ленинграда. В этой же академии работал и мой отец. Не удивительно, что постоянно встречаясь в академии, пути моего отца и матери, в конце концов, пересеклись, и в результате этого пересечения появился я. Но это не сразу. Незадолго до моего рождения академию, в которой работали мои родители, перевели в Москву. В результате и отец, и мама оказались в столице. Вот поэтому я и родился в Москве.
Отцу дали комнату в коммунальной квартире на Писцовой улице, позади стадиона Динамо. На этой же Писцовой улице в роддоме я и родился. Как мне потом сказали, это произошло 24 декабря в 1938 году.
Я постепенно рос, рос и стал маленьким мальчиком. И вот, по воспоминаниям моей сестры Ляли, женщины на кухне в коммунальной квартире развлекались так. Они меня, двухлетнего, ставили на табурет и просили петь. Тогда было очень популярна неаполитанская песня, название которой я не знаю, но по рассказам сестры, там были такие строки: «Быть тебе только другом, а не любить тебя, о, нет, о, нет, о, нет, не в силах я.». И все дамы на кухне очень веселились, когда я, от неумения еще произносить некоторые буквы, коверкал слова. Я прошу засчитать мне это, как мои первые публичные «выступления».
А дальше?.. А дальше началась ВОЙНА.
Как меня с мамой вывозили на Урал в эвакуацию, я не помню. Потом мне рассказали, что нас поселили в селе СаранА (Пермская обл, Красноуфимский р-н). Меня отдали в детский дом, т. к. мама постоянно работала, и сидеть со мной было некому. Судя по всему, мама работала даже не в самой СаранЕ, а где-то в другом месте. Этот вывод я делаю из того, что она не могла ко мне часто приезжать, а приезжала очень редко. Помню, что меня очень удивило, когда вдруг на территории детдома после долгого перерыва появилась мама. Я не мог понять, откуда же она взялась… В моем детском уме это никак не укладывалось.
Жизнь в детдоме я почти не помню. Помню, только два случая. Наш детдом был огорожен типичной, как это делают в деревнях, изгородью, т. е. вбивают в землю колья на определенном расстоянии, а между ними по горизонтали прибивают три параллельные земле слеги. (слеги – это стволы молодых деревьев с диаметром ствола не более 4–5 см.). Вот эти колья и слеги и представляли собой изгородь. Человека это остановить не может. Любой взрослый спокойно пролезет между слегами. Но скот или зверей такой забор останавливает. Однажды наша воспитательница повела нашу группу гулять в лес, который начинался сразу за забором. Думаю, что воспитательница не хотела идти через официальный вход, и, чтобы не обходить, решила пролезть между слегами. Так вот я очень хорошо помню, как вся группа карабкалась через самую нижнюю слегу. Я же, почему-то, не захотел перелезать через нее, а просто под нее подлез. Может быть, я был самый маленький, поэтому боялся, что не смогу перелезть. А может просто я уже тогда предполагал, что умный в гору не пойдет… И на обратном пути я также пролез под слегой. Вот такой, казалось бы, незначительный случай, а я до сих пор его отчетливо помню и даже мысленно вижу. Другой случай. Один мальчик, более старший, чем был я, увидел гадюку и захотел ее поймать. Он накрыл ее панамкой, а потом просунул под панамку руку. Результат был закономерный. А он, испугавшись, еще и никому не сказал. Его все-таки спасли, но я потом долго видел его с забинтованной рукой.
Уже в 1942 году мы вернулись в Москву. А дома нас ждал сюрприз: отцу дали квартиру. Это был новый дом № 17, построенный непосредственно перед войной на углу ул. Горького (ныне Тверская) и Тверского бульвара. Конечно, после коммуналки переселиться в отдельную квартиру – это было незабываемо.
Этот дом был известен тем, что на его углу вверху на крыше стояла большая скульптура молодой девушки в развевающемся на ветру платье. Это выглядело очень необычно и красиво. Позднее, где-то в 1950-х годах скульптура стала рассыпаться, и ее удалили. Но сейчас возникают мнения, что скульптуру эту надо бы восстановить. Было бы очень хорошо, т. к. дом выглядел бы очень оригинально. В этом же доме проживало много артистов, военачальников, ученых. Жил писатель Лев Кассиль, пианист А. Б. Гольденвейзер, балерина О. Лепешинская, артист С. Мартинсон, много генералов, скульптор С. Т. Коненков.
Моя сестра Ляля училась в ГИТИСЕ на актерском факультете. Она часто водила меня на их факультетские показы в институте, поэтому я с раннего возраста был знако́м с театральной жизнью. Вместе с Лялей учился Николай Николаевич Озеров, знаменитый потом артист МХАТа и наш знаменитый комментатор спортивных соревнований. Его отец, тоже Николай Николаевич и тоже Озеров был не менее известен в середине ХХ века. Он был солистом Большого театра с прекрасным драматическим тенором. Не знаю почему, но однажды оба Николай Николаевича, т. е. отец и сын были у нас в гостях. Их пригласила моя сестра Ляля. И, конечно, меня заставили опять петь на табуретке. Я что-то пел, что-то декламировал. И Озеров старший сказал:
Моя сестра Ляля
«Ну, это уже готовый кадр для Большого театра». Все, конечно, на его шутку засмеялись. А я тогда и понятия не имел, что такое Большой.
После войны мы с мамой не скоро дождались возвращения отца. Сразу после окончания войны совсем недолго отец был военным комендантом в одном из небольших городов Германии. А оттуда он сразу поехал на войну с Японией. Помню, однажды, поздно вечером, я уже лежал в кровати. Вдруг услышал в коридоре какой-то шум. Я приподнялся в кровати и увидел военного и маму, висящую у него на шее. Я очень удивился, но мама сказала: «Папа приехал» и меня сразу же сдуло с кровати. Но он заскочил домой только на одну ночь, переезжая с германского на японский фронт. Был он не один, с ним были его товарищи-однополчане. Тут же был организован стол. Все, что надо было для стола, они привезли с собой, у нас-то угощать было нечем. И вот я, маленький, просидел с ними всю ночь. Они, конечно, выпивали, вспоминали свою войну и предполагали, как пойдут новые бои уже с японцами. В какой-то момент я увидел, что моя мама куда-то собирается. Я изумленно спросил: «А ты куда?» Она ответила: «На работу». Я в недоумении спросил: «Как на работу, мы же еще не спали» Т. е. у меня было представление, что если человек не спал, то другой день наступить не может. Оказывается, может. Отец с друзьями уехали в то же утро. К сожалению, с отцом я общался очень мало. Мы долго ждали его возвращения домой.
По возвращении он стал работать в одной из московских военных академий (академия готовила разведчиков и контрразведчиков, поэтому не имела названия, а только в/ч № …).
Отец был начальником кафедры международных отношений. Конечно, он очень уставал, работал много и поэтому возвращался домой поздно. Сил ему хватало только на то, чтобы поесть и рухнуть спать. Потом он стал работать над кандидатской диссертацией. По приезде домой он садился в кабинете и работал, работал, работал. Мы к нему не заглядывали, чтобы ему не мешать. Таким образом, я с отцом, к сожалению, почти не общался.
Это мой папа (фото 1975 г.)
Прошло время, и он сказал нам, что мы можем его поздравить: он стал кандидатом исторических наук.
Вся семья Соколовых пережила блокаду в самом Ленинграде. Как они выжили, трудно себе представить. Они сами потом удивлялись. Говорят, что очень помогла дисциплина: тот ломоть хлеба, который выдавали на день, нельзя было съедать сразу, надо было растянуть на весь день. Мои родственники говорили, что, как правило, тот, кто съедал хлеб сразу (а удержаться, наверное, стоило неимоверных усилий) вскоре умирал. Еще дед рассказывал, что как только люди поняли, что попали в блокаду, они в момент опустошили все полки в магазинах. Деду повезло, он смог где-то раздобыть целый мешок сухого порошка горчицы, которую никто не брал. И вот эту горчицу они вымачивали в нескольких водах, чтобы убрать горечь, и затем из этой массы пекли лепешки. А ведь горчица – очень калорийный продукт. Мою младшую тетю Анастасию забрали в армию. Но, слава Богу, не на передовую. Она стояла на часах внутри госучреждений. Жила она, тем не менее, в казарме, но зато там хоть как-то кормили. Отлучаться из казармы было запрещено. Дисциплина была строжайшая. Тетя Нана рассказывала, как одна молодая девушка сложила шинель под одеяло, будто она спит, и ушла без спроса на свиданье (война не война, а молодость свое берет). Но этот обман был раскрыт, и за нарушение дисциплины ее расстреляли. Да, тогда дисциплину поддерживали таким жестоким образом.
Где-то в середине блокады мой отец самолетом смог вывезти из Ленинграда моего дедушку и бабушку. И вот дед рассказывает: они уже приземлились в Москве и сидели в аэровокзале. Вдруг бабушка хватает деда за руку и говорит с удивлением: «Ваня, смотри, там кошка ходит» т. е. ее поразила кошка, которая спокойно гуляла по залу. Всех кошек в Ленинграде давно уже съели. Для меня приезд деда и бабушки был очень приятным событием. Они стали за мной ухаживать, заботиться, кормить, воспитывать, читать сказки, рассказывать какие-то истории из прошлой жизни. Научили меня читать, писать и считать, так что когда я поступил в школу, я все это уже умел делать. Дед со мной занимался разными поделками, учил меня, как правильно что-нибудь мастерить. Конечно, у меня тоже были и свои определенные домашние обязанности. Я ходил за хлебом в Филипповскую булочную. Для этого надо было переходить широкую ул. Горького.
Бабушка Елена Васильевна с внуком Денисом
Подземных переходов тогда не было. Правда, и такого количества машин, как сейчас, тоже не было. Помню, я очень любил калачи и бублики именно из «Филипповской». Они были очень вкусные с хрустящей корочкой. Жаль, сейчас вообще забыли про такие хлебные изделия, как калач или бублик. А если где и есть, то не такие вкусные. Меня отправляли и за керосином. Хотя наш дом был уже газифицирован, но газ шел под таким низким давлением, что огонь в конфорке еле горел. Подогреть что-то на нем еще можно было, а вот сварить – нет. И, поэтому, люди пользовались керосинками или примусами. У нас была керосинка. А керосинку тоже надо было «кормить». Вот меня и посылали в керосиновую лавку за керосином. Сейчас мало кто понимает, что такое керосиновая лавка. В то время газифицированных зданий в Москве было очень мало, так что лавка была очень популярным местом. Та, в которую ходил я, от нашего дома располагалась не близко, на ул. Герцена (теперь Большая Никитская) почти напротив консерватории, рядом с храмом Малое Вознесение. Храм тогда не действовал, службы в нем не проводились. И вот в этой керосиновой лавке стояли три, можно их назвать, «полуавтомата» для продажи керосина. Там же в лавке нужно было купить специальные жетоны. Жетон бросали в щель полуавтомата и длиннющую ручку переводили полукругом из левого положения в правое. Полуавтомат выдавал литр керосина. Если нужна было еще доза, надо было опять бросить жетон и перевести ручку уже из правого положения в левое. Получаешь еще литр. Вот так я и снабжал нашу семью «горючим». Все это я очень хорошо помню. Помню еще, как в ночном небе «играли в догонялки» прожектора. Они, как мне казалось, бегали по небу друг за другом. Еще помню, как у нас на Тверском бульваре базировались подразделения, которые обслуживали аэростаты. Ночью эти аэростаты поднимались в воздух, и защищали небо от вражеских самолетов. А днем их приземляли у нас на бульваре и часто зачем-то спускали из них газ, причем очень доступным способом. Девочки – солдаты, обслуживающие эти аэростаты, просто с удовольствием ложились на них и качались, своим весом вытесняя газ. Им это занятие очень нравилось. Они всегда весело смеялись. Еще помню, как ночью меня будили и вели в бомбоубежище. Это был очень неприятный момент. А потом начались салюты. Для нас – детей это был Праздник. Яркие букеты на черном ночном фоне неба. Иногда по два салюта в вечер. Очень часто по ул. Горького проходили в пешем строю войска с духовым оркестром. Все мы, мальчишки, услышав звуки оркестра, тут же высыпали на улицу и шли рядом с войсками, как бы демонстрируя свою сопричастность.
Еще я очень хорошо помню один момент, очень запавший в мою память. Во время войны трудно было увидеть улыбающегося человека. А тут вдруг, прекрасная погода, солнце. И идут какие-то колонны радостных, красиво одетых женщин с букетами цветов. Притом колонна не одна, а много, из разных сторон. Я не мог понять, что случилось, и куда они идут. Но скоро мне кто-то объяснил, что они идут на Белорусский вокзал встречать возвращавшихся с фронта бойцов. Позднее кинорежиссер Михаил Калатозов такую встречу снял для финала своего знаменитого фильма «Летят журавли». Конечно, саму встречу я не видел, но меня поразило такое скопление красивых, очень нарядных женщин.
После войны, на Красной площади проходили парады, и я всегда со своего балкона смотрел на технику, которая шла на парад и проходила мимо нашего дома. Мне это очень нравилось. Особенно я любил, когда из-за угла с Тверского бульвара выезжали красавцы кони, запряженные в лафеты с орудиями. Запрягали их четверками на один лафет. И вот они выезжали из-за угла и выстраивались на ул. Горького по два лафета в ряд. Кони были разномастные: и в яблоках, и белые, и каурые. Другими словами – очень красивые. И еще мне очень нравилось, что на ногах у них выше копыт были цветные «носочки». Но, через несколько лет этих коней перестали привлекать к парадам. А жаль, это было очень красивое зрелище.
Шло время. Я рос и взрослел. Очень рано я стал самостоятельным. Я один гулял по разным местам Москвы, без сопровождения, изучал все прилежащие районы.
Конечно, как и другие мальчишки, я играл во всякие игры: естественно, в войну, в казаки-разбойники, в прятки, в салочки. Очень большую роль в моем становлении, как личность, сыграл кинотеатр «Новости дня». Этот очень маленький кинотеатр был одним из самых первых кинотеатров в Москве. Его открыли в самом начале ХХ века.
С детства меня тянуло к машинам.
Может быть, раньше в нем и шли большие, игровые фильмы. В мое же время это был кинотеатр хроникально-документальных и научно-популярных фильмов. Название кинотеатра говорит само за себя: «Новости дня» – так назывался очень популярный в то время, регулярно выходивший хроникально-документальный киножурнал. Позднее этот журнал на телевидении заменили такие передачи, как «Время», «Сегодня», и другие новостные программы. Кинотеатр находился около моего дома в начале Тверского бульвара. Цены на билеты туда были очень низкие. Когда была возможность и денежка, я всегда уходил в «Новости дня». Мне было очень интересно все: и что происходит в стране, как развиваются науки, и какие открытия сделаны в различных сферах… Конечно, любил я и мультфильмы. Несколько раз я смотрел фильм о Параде Победы в 1945 году. Кинотеатр «Новости дня» оказал очень большое воздействие на мое мировоззрение, и на мой кругозор. Сейчас, к сожалению, ни этого кинотеатра, ни окружающих его домов больше нет. Очень жаль, что их снесли, они имели историческую ценность. На их месте разбит Новопушкинский сквер.
В 1946 году я поступил в среднюю московскую школу № 135. Учеба в этой школе ничем особенно от других школ не отличалась. Правда, время войны нас все-таки немного зацепило. Кто-то из старшеклассников принес в школу гранату. Они отнесли ее в подвал школы и, чтобы посмотреть, как она устроена, попытались разобрать. Взрывом один был убит наповал, другие, кажется, отделались ранениями. Но на этом печальное событие еще не закончилось. К сожалению, за это происшествие уволили прекрасного директора школы. Его любили все педагоги и все ученики. Это был очень добрый, справедливый, образованный и очень интеллигентный человек. И школа вся была на нем. Все были очень расстроены, тем более, что новый директор ни в какой сравнение с ним не шел.
Учился я, что называется, ни шатко, ни валко. Сначала я был очень восторжен, рад, что я пойду в школу, очень хотел этого. Но потом восторженность моя улетучилась. Мне стало скучно. Я сидел на уроках пассивно, учителей не слушал и постоянно о чем-то мечтал. Я, конечно, сдавал все экзамены и переходил в следующий класс, но «со скрипом». Экзамены в мое время в школе, проводились, начиная с четвертого класса, ежегодно. И не один, не два, а все четыре. И по географии, и по истории, и по основным предметам. И никто не говорил, что ученики перегружены, как это часто приходится слышать сейчас. Хотя все мы были истощенные после войны, и у нас часто бывало и по шесть уроков в день. Кстати, у нас в классе было 42 ученика, а не как сейчас. Теперь, когда я могу отстраненно посмотреть на это, я думаю, что было правильно проводить экзамены каждый год. Именно при подготовке к экзамену материал усваивается лучше, и хотя бы что-то в голове остается. Более того, подготовка к экзаменам сама по себе развивает память. А сейчас, когда материал не закрепляется экзаменом, все вылетает из головы почти сразу. Вот отсюда и получается, что «Волга впадает в Енисей». И даже при моем «усердии» в учебе, я, все-таки, какие-то знания приобрел, какой-то кругозор к концу школы имел. Со мной учился и младший сын писателя Льва Кассиля – Дима. Он тоже не очень старался учиться. Как правило, он сидел где-то сзади и рисовал. У него были разрисованы все тетради, и учебники. Он был очень остроумный человек. Однажды с ним был такой смешной случай. В это время по литературе мы проходили «Молодую гвардию» А. Фадеева. Дима сидел сзади меня и, как всегда, что-то рисовал. (Впоследствии он стал художником). И вдруг его вызывают к доске, и что-то спрашивают по поводу этой книги. Дима молчит, он не учил. Ему стали задавать наводящие вопросы, в частности: С кем был связан Лютиков? (Ф. Лютиков был секретарем подпольного райкома и связан с партизанами). Дима опять молчит. Учитель говорит: «Ну, что ж, садись, два». Дима пришел на место, и я услышал, как он тихо за моей спиной говорит: «Меня пытали, но я никого не выдал. Ишь ты, скажи им, с кем был связан Лютиков». Мы просто тряслись от смеха. Вот такой он был. Мы с ним дружили. Он жил в том же доме, где и я, только в соседнем подъезде.
Не могу не рассказать о замечательной собаке моего отца породы ньюфаундленд. Этот пес носил гордое имя Атос. Всем он нам демонстрировал, что такое преданность и верность. Вот, к примеру, я ухожу из квартиры по своим делам. Он лежит и спокойно смотрит, как я одеваюсь. Я ушел, спустился вниз и вдруг обнаружил, что что-то забыл. Поднимаюсь, открываю дверь. Навстречу Атос бросается ко мне с такой радостью, как будто он меня год не видел. А ведь прошло всего минуты две. И так каждый раз. Иногда, бывало, мама варит обед на кухне, а он лежит там же. Я в комнате готовлю уроки. Мама говорит Атосу: «Пойди, позови Дениса обедать». Он встает, идет ко мне и начинает меня толкать мордой под локоть, мол, что сидишь, тебя же зовут. Еще смешной был с ним случай. Одно время мой отец со своим другом ездил на зимнюю, подледную рыбалку на Московское море. Конечно, брал с собой и Атоса, чтобы он погулял, побегал. Однако, Атос был «комнатной» собакой, т. е. со щенячьего возраста он жил в квартире и у него не было закалки тех собак, которые с детства в любой мороз живут на улице. Атос много часов пролежал на льду и заработал двухстороннюю пневмонию. Конечно, вызвали ветеринара. Он назначил лекарства, приказал сшить попону и без нее на улицу собаку не выводить. Но это сейчас можно купить любую попону на любую собаку. А тогда ничего не было. Врач поэтому и сказал, чтобы сшили. Но как сшить? Мы не умеем, да и не из чего. С нами жила тетушка, которая очень любила Атоса. Так она нашла выход из положения. Взяв свой огромный деревенской вязки шерстяной платок, она укутала все тело Атоса. В те дни были сильные морозы, и у Атоса подмерзали кончики ушей. Он все время тряс головой. Так она и здесь нашла выход. Она взяла свой головной ярко красного цвета шерстяной платок с яркими розами и замотала голову собаки. Выглядывала только черная морда и глаза. Это было потрясающее зрелище. И вот мы гуляем с такой «замаскированной собакой». Обычно мы гуляли вдоль Тверского бульвара, но не внутри, а снаружи, вдоль решетки. Идем мы спокойно, ни на кого не бросаемся. Водители нас видят и спокойно объезжают. Я иду и предвосхищаю реакцию людей на бульваре. Пока они нас не видят. Люди идут к выходу с бульвара, и вдруг из-за гранитной тумбы, ограждающей выход, появляется огромная черная морда в ярко красном платке с розами, поворачивает голову и смотрит на них. Реакция потрясающая. Сначала полное оцепенение, потом наступает понимание и, затем, гомерический хохот. На это без смеха смотреть было нельзя. Вообще, о собаке можно рассказывать без конца. Я очень люблю собак. Правду говорят, что собаки делают нас лучше. К сожалению, у меня сейчас нет собаки потому, что их век короткий. Это очень больно, когда они умирают. Будто отрывается частичка твоего сердца.
В школьной жизни тоже много было интересных случаев. До 1965 года день 9 мая был рабочим днем. В народе ходили мнения, что хорошо бы в такой праздник день был выходным. Но решения по этому вопросу все еще не принимали. Однако, всем казалось, что вот – вот. И вот наш класс, очень обидевшись, что в очередной раз этого не произошло, решили, так сказать явочным порядком, сделать день не рабочим. Вернее, не явочным, и всем классом не явились на занятия. Когда же я пришел домой, родители уже были оповещены. Отец, конечно, ругал меня, а на мое заявление, что день Победы должен быть не рабочим, он сказал фразу, которую я навсегда запомнил: «Ах да, я же совсем забыл, ты же активно ковал Победу» После этого мне стало как-то неловко. Ну, в 1965 году это дело было исправлено, и день 9 мая стал праздничным днем.
