– Я больше никогда-никогда не хочу быть собой, говорит Мутя, а дождь заливает вечернюю улицу.
Ей страшно. Она вдруг поняла, что не в силах удержать при жизни “себя” – человека, рождённого под несчастливой звездой. Человек этот скоро умрет, его будет жалко, намного жальче, чем человека, как умирающую собаку жалко, как умирающую лошадь жалко. Они же умирают в ничегожесть. Мутя качает головой. И говорит.
– Я больше никогда не хочу быть тобой, Мутя! Иначе у меня сердце не выдержит…
– А разве ты это не я?
Мутя задумывается:
Девочка, умирающая вместе со своим котенком. Мальчик, которого топят вместе со щенками. И каждый раз это я – и одно и второе. И чем больше я хочу стать мальчиком или девочкой, я все больше становлюсь мертвым котенком или утопленным щенком – и наоборот. Вот же ужас!
– А ты-то как думала! – подмигивает Мутя – Ты думала что все так легко? Э-э-э, нееет!
– Мяу! – отвечает Мутя.
Мутя сидит на унитазе и рисует на кафеле тёплого коричневого мишку. Она как-раз вырисовывает круговыми движениями пальца медвежье брюхо, когда вдруг появляется калейдоскопистый . Он чуть сутулится в тесноте уборной и, странно взглянув на великолепного мишутку на стене, говорит:
– Теперь ты не девочка, Мутя. Теперь ты уже не девочка, Мутя.
Он повторяет это дважды, трижды, чтобы слова его, как губка, напитались смыслами-междусмыслами. Мутя, смущенная тем, что калейдоскопистый застал её в несколько интимной ситуации, некоторое время не воспринимает его слов. А слова тем временем тяжелеют, наливаются пересмыслами, всесмыслами, мыслесмыслами, самосмыслами и вот, пришедшая в себя Мутя ловит эти слова и будто сухарик, размоченный в чае, жует мягенькое деснами и причмокивает от удовольствия и всепонимания.Она сидит так, смакуя всесмыслость, уже некоторое время, не замечая, что калейдоскопистый давно пропал, не замечая, как с той стороны кто-то рвёт дверную ручку и кричит:
– Зенька, ну что ты стоишь?! Ломай дверь! Зенька! Но Мутя не слышит и не видит ничего. Даже как Зенечка ломает дверь и как, охая и ахая в уборную вваливаются разом Ляпюша, Волюбенька и Зенечка.
Только вечером Мутя начинает слышать и видеть. Сначала она слышит, как плачет Волюбенька, потом видит кусок одеяла и тумбочку. Волюбенька клохтоикает и слезрыгивает, будто у неё ещё один Володенька помер. Мутя тянет её за рукав…
После того, как Муте всыпали, а потом накормили ватрушками и напоили горячим чаем, Волюбенька вместо сказки на ночь, долго рассказывает Муте о Личной Геенне, которую нужно соблюдать. Мутя слушает, закрыв глаза, одним полушарием тут, другим полушарием там.
И на страшных лапах вкрадывается в спальню полузверь-полувулкан – Личная Геенна. И страшными глазами смотрит на Мутю. И говорит волюбенькиным не страшным голосом:
– А утречком возьмешь мыло с мочалкой и свои художества со стены смоешь. И ещё, с сегодняшнего дня будешь в календарике отмечать такие дни.
Перед тем, как окончательно провалиться в сон, Мутя успевает подумать:
– Я теперь всегда-всегда буду её блюсти, эту чудовищу.
А то покусает ведь.
Как странно быть нематерью себя, ходить по комнатам, недоуменно щупать ненавистный пупок и говорить и ворчать – я же сама себя. Я же мама себя.
И ещё более удивительно потом ткнуться в Волюбеньку, заплакать и сказать:
– Ты же такая родная, я же – из-за тебя!
И потом в тёмном углу надавать себе по губам – я же сама, не сметь, я же сама!
И потом восьмого марта подарить Волюбеньке страшную открытку – кровавая восьмерка, сверху врисована волюбенькина голова, внизу восьмёрки – мутина. И одиннадцать зеленейших восклицательных знаков.
На самом деле телевизор – это удав. Он всех гипнотизирует, а проглотить не может – у него для безопасности на морде приделан стеклянный аквариум. А хвост у него в розетку засунут – чтоб особо не рыпался. Мутя телевизор терпеть не может, потому что после него все домашние ходят какое-то время по квартире непроглоченные, с пустыми глазами. Однажды Мутя замазала экран зубной пастой, но ей тогда хорошенько всыпали, и она решила больше не бороться с телевидением.
Мутя не понимает, чего они нашли в нем такого. Гораздо интереснее смотреть людей. В людях программ больше,чем в телевизоре, но их тяжелее поймать. А у кота Когти всего три. Каждый раз, когда Когтя лежит у Мути наколенях и она смотрит ему в глаза, там всего три передачи. Первая, идущая круглые сутки без единой помехи, это розовая, упругая, сочная сосиска. Вторая – всякие кошечки с пушистыми хвостами, неуемно мяукающие и урчащие. А третья – самая мутина любимая – чёрный спокойный бесконечный космос, вечная необъятная Вселенная. Иногда, впрочем, когда Мутя слишком долго смотрит Когтю, тот начинает нервничать и пытается убежать, и тогда проскакивает слабо-слабо четвёртая программа – «отпусти-дура-отпусти-меня-дура-отпусти- меня-скорее-дура».
И каналы в людях намного лучше. Даже если их меньше. Вот у Волюбеньки – так вообще – меньше чем у Когти –одна всего программа. Это Володенька. Зато какой это Володенька! Будто живой, с кучей своих собственных программ, которые Мутя иногда даже смотрела через Волюбеньку. И всё, что могли бы показывать по другим каналам вроде и не нужно, потому что оно всё умещается в одном– в Володеньке.
Одно только у Мути не получается, себя посмотреть, но она особо из-за этого не переживает…
А телевизор она взяла в сообщники, раз уж победить не получилось. Теперь когда вечером все домашние садятся полукругом на диване, возле телевизора, Мутя садится напротив них.
Их ведь так удобно тогда смотреть!
399 AZN qarşılığında bu va daha 2 kitab